Владимир Александрович Зангиев
Чужбина не встречает коврижками
«не дай вам бог жить в эпоху перемен…»
Конфуций
Пролог
Разрастающийся кризис в российской экономике, все эти нескончаемые религиозные, межнациональные, криминальные, маргинальные и прочие конфликты принудили меня спешно покинуть разлюбезную отчизну. И очутился я, таким образом, за пределами Европы на самом краю американского континента, в богом забытой латинской стране – Чили. Эта страна третьего мира с устойчивым индейским менталитетом, выраженным в необычайном ослином упрямстве её обитателей, нехотя, но приняла меня, дала кров, работу, пищу. И для меня, приблудного сына пропащего отечества, заокеанская чужбина на некоторое время заменила родину. Я на себе испытал все трудности эмиграции, всю тяжесть жалкого существования изгоя. Познал на собственной шкуре тягло изнурительной работы и прочие прелести эмигрантского быта.
Надо сказать, что в двадцатом веке в Латинскую Америку из Европы нахлынули три волны эмиграции: после Первой мировой войны, после Второй мировой войны и после кризиса, поразившего мир социалистического содружества. Чили – страна небольшая, достаточно дикая и её правительство не проводило никакой миграционной политики, то есть, не выделяло специальной квоты для приёма и обустройства эмигрантов. А это значит, что в данной области творилась полная вакханалия: визы, контракты, адвокаты, легализация дипломов для получения права работать по своей специальности – всё это было нашей болью, страхами и орудием нашего шантажа для непорядочных личностей вновь приобретённого отечества. Мы – гринго, люди более низшей ступени чилийского общества, принуждены были выполнять непосильную, малооплачиваемую, неквалифицированную работу. И в большинстве случаев, имея высшее образование, большой практический трудовой опыт, мы должны были оставить всё это, и усваивать новые приемы выживания в чуждом нам обществе, осваивать иные непривычные методы ручного труда. Жестокая эксплуатация порой доводила нас, бесправных, до исступленья, безысходность мерзкого существования вынуждала некоторых преступать последнюю грань и тогда более слабые волей заканчивали с жизнью счёты. Как говаривал поэт И. Бродский, «наша мутация», то есть, выходцы из постсоветского пространства, столкнулась ещё и с такой деликатной проблемой, как антикоммунизм. Ведь здесь бытовало устойчивое мнение, будто все выходцы из почившего ныне Советского государства являются ярыми приверженцами коммунистических идей. А в латинских странах и в частности в Чили осело много бывших врагов СССР, как из Белой гвардии времён Гражданской войны, так и германских фашистов, русских полицаев, власовцев и всяких националистов, а также, сочувствующих оным. Они не скрывали своей ненависти к нам и всячески старались навредить при случае. Имея высокое положение в обществе, они никогда не приравнивали нас с собой, так же, впрочем, как и местных индейцев. Они жили в богатых районах, имели фешенебельные особняки, полный штат прислуги, шикарные автомобили, бизнес, приносящий устойчивые доходы… А мы ничего не имели, кроме страстного желания выжить в неимоверных условиях непривычного нам капиталистического общества, к тому же, далеко отставшего в своём культурном развитии от Европы.
И ещё надо сказать, что в Чили русские эмигранты третьей волны попадали тремя путями: первое – по межгосударственным культурным, экономическим либо дипломатическим контактам; второе – по праву родственных отношений и третье – … Как я уже сказал выше, Чили не проводило своей миграционной политики. А вот соседняя Аргентина имела тесные дипломатические контакты с Украиной, для граждан которой была выделена даже определённая квота приёма эмигрантов. Благодаря такой возможности вместе с украинцами сюда просачивались и россияне. И те из них, кто не смог устроиться в Аргентине, в поисках лучшей доли иногда перебирались в соседнее Чили.
Я же проник в Чили четвёртым путем, тем самым способом, как попадали сюда испанские конкистадоры-авантюристы: с помощью провидения. В поисках лучшей жизни, без знания языка, не имея здесь никаких знакомых, располагая всего триста пятьюдесятью американскими долларами, прилетел я авиарейсом из Москвы в Сантьяго с промежуточной посадкой во Франкфурте. На руках у меня была виза туриста сроком на девяносто дней, по которой я не имел права работать в Чили. Несмотря ни на что, внутри жило страстное желание покорить эту незнакомую и загадочную страну. На начальном этапе я не знал ещё, что в Латинской Америке самой большой мечтой эмигрантов было пристроиться в какой-нибудь развитой европейской стране. Ходили слухи, будто в Европе реально существует земной эмигрантский рай. Все ужасно завидовали тем счастливчикам, кому удавалось добыть шенгенскую визу и попасть в одну из стран Евросоюза. Но и там чужбина отнюдь не встречала пришельцев коврижками. И эту истину довелось мне постичь собственным опытом… В стихотворении «Время утраченных идеалов» точно изложены мысли мои того периода жизни:
Я оставил Отечество,
меня вскормившее:
как много разной нечисти,
его осрамившей,
терзает памяти
замусоленные страницы…
И пролегла скатертью
дорога за границу.
А сзади полымя
опаляет спину,
и мерещится Колыма,
и что я там сгину…
Эк, угораздило
не в той стране родиться.
Запятнался дактило-
скопией, хоть впору садиться.
А пожить-то хочется
по-людски да на воле.
Сколь можно корчиться,
распаляясь в крамоле?
С пожелтевших фото –
знакомые лица,
будто спросить хотят что-то,
но боятся обломиться.
Помолчите. Не надо!
Я всё прекрасно понимаю.
Из вас делают стадо –
потому и души ломают,
без которых вы зомби,-
подвластны чужой воле.
Глаза полны скорби
от непомерной боли.
Эти глаза так преследуют
в ночных кошмарах…
Что после нас унаследуют
родившиеся средь пожаров?
Эх, время! Скорбное время! –
впору бы хоть сейчас удавиться.
…Поэтому и солидарен с теми,
кто смысл нашёл в загранице.
Глава 1
Наконец-то закончилась предполётная лихорадка, шереметьевский аэропорт остался внизу, а гигантский «Боинг» мощно набирал высоту. Бушевавшие во мне страсти постепенно улеглись, я вновь обрёл утраченную было способность непредвзято и трезво ощущать окружающую реальность. Никто, вроде бы, больше не преследовал меня. Все эти сотрудники спецслужб, органов внутренних дел, маргиналы-националисты отходили в зону недосягаемости, на задний план. Однако полного спокойствия на душе не наступало. В подсознании тяжким бременем давила мысль о том, что семья оставалась фактически в заложниках. И несмотря ни на что, нотки ликования робко пробивались из глубин сознания: я вырвался из пут ИХ пристального и всеобъемлющего внимания! Пробуждающийся к окружающей обстановке интерес толкал сбросить скорее наваждение присутствия опасности и оценить реальное положение дел. Смена декораций призывала к тому. И я иными глазами огляделся вокруг. Если бы я только знал в тот момент на какие страшные испытания обрекаю себя в предстоящем грядущем…
Между тем пассажиры в салоне эконом-класса расслабленно откинулись на спинках кресел. Кто-то принялся за чтение журнала, хрустко шурша перелистываемыми страницами. Некоторые сосредоточенно уткнулись в портативные электронные устройства, заняв себя предоставленными в их пользование играми. До моего слуха доносился характерный треск и музыкальные трели этих самых устройств. Другие, надев наушники и отрешённо закатив глаза, отдались обаянию музыки. Впереди меня двое тихо шептались о чём-то своём, прислонившись друг к другу головами, словно пара воркующих голубков. Вокруг стоял дух непроветриваемого помещения, как в пыльном архивном хранилище или хозяйственном чулане. Только, пожалуй, едва улавливаемый аромат каких-то экзотических плодов, прихваченных в полёт моими попутчиками, непривычным возбуждающим фактором напоминал мне, что родина здесь объективно закончила влияние на сложившийся микроклимат. Сам чрезмерно разогретый воздух казался настолько сгустившимся и спёртым, что его можно было ощутить, словно пук ваты в руке.
Ближайшими моими соседями в самолёте оказалась чилийская чета с тремя детьми школьного возраста. Они возвращались домой из отпуска, который провели в Швеции. Я жаждал общения с выходцами из того мира, попасть в который так долго стремился. Мои попутчики тоже не прочь были скрасить время за приятной беседой. Глава семейства Диего – маленький смуглый брюнет отличался непривычной для глаза северянина подвижностью, скорее даже вертлявостью, которая делала его похожим на избалованного недовоспитанного ребёнка. То и дело он суетливо то подскакивал на месте и, азартно жестикулируя, втолковывал что-то своим распоясавшимся не в меру детишкам, то бесцеремонно лез в сумочку жены и доставал оттуда салфетку, чтобы вытереть вспотевший лоб, в то время, как та – женщина европейской внешности, опустив веки, пыталась вздремнуть в этом хаосе. Собственно, он первым и заговорил со мной.
– Не правда ли, очень душно в салоне? – скороговоркой обращаясь ко мне, протараторил Диего по-испански.
Я совершенно не знал языка той страны, в которую устремился, а посему ответил моему собеседнику необъятной располагающей улыбкой и угодливо закивал головой. Брюнета это вдохновило и он стал более активно приставать ко мне. На что мне оставалось лишь глупо улыбаться и согласно кивать в такт. Через некоторое время новоявленный знакомый вперил в меня вопрошающий взгляд, видимо, ожидая ответа на какой-то свой вопрос. Я же, ни черта не понявший его, отчётливо ощутил, что впервые столкнулся с языковой проблемой. Что же было делать? Этого я пока не знал. Но латиносы удивительно коммуникабельны. Несмотря на то, что его беседа не находит взаимности, Диего продолжал обращаться ко мне – немому соучастнику одностороннего диалога. Непостижимое упорство!
В салоне действительно было душно. Захотелось пить. Как назло, поблизости не было моих соотечественников, да и авиалайнер принадлежал немецкой компании «Люфтганза». Так что, персонал сплошь был нерусский. А если учесть, что рейс был транзитным через российскую столицу, то отпадали все надежды на обретение необходимой языковой помощи в лице обслуживающего персонала. Ситуация достойная сатирического пера незабвенного Эфраима Севеллы.
Я отрешённо откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза и мужественно погрузился в душевные страдания. Червь раскаянья чревоточил моё ущемлённое самолюбие:
– И кой чёрт меня дёрнул сорваться с насиженного места? Сидят же другие мои соотечественники на мели и не рыпаются в погоне за лучшей долей, устремляясь сломя голову неведомо куда. Как сказал на прощанье мой друг Кузнецов: это авантюра в чистейшем виде!
Вдруг сквозь опущенные веки я почувствовал какое-то изменение обстановки вне тела. Открыл глаза. Так и есть, пассажиры проявляют активное шевеление. Ах, вон оно что! По проходу стюардесса катит тележку со снедью. Настало время придать заботы желудкам. Вон и желанные напитки виднеются, весело позвякивая от прикосновения друг с другом.
– Что вы желаете себе выбрать, сеньор? – обратилась ко мне по-немецки миловидная хозяйка салона, когда поравнялась с моим креслом.
Я, словно инопланетянин, только пучил непонимающе глаза. Она, извинившись, повторила свой вопрос на испанском. Я отрицательно замотал головой. Искушённая труженица международных авиалиний заговорила тогда по-английски. Но я, заскорузлый невежда, не владел даже этим обычным для всех цивилизованных народов языком межнационального общения. Окружающие с живым любопытством взирали на эту пикантную картину дорожной жизни. Я же наливался предзакатным пурпуром. Но тут в моей судьбе опять принял участие заботливый попутчик:
– Эль русо! (Он русский!)
Стюардесса печально на миг прикрыла большие глаза и беспомощно повела плечами, мол, в таком случае я бессильна чем-либо помочь. Она просто сделала белой ручкой однозначный выразительный жест в направлении своей скатерти-самобранки на колёсиках: сам выбирай что хочешь! Меня вновь залихорадило: чем утолить аппетит? Передо мной распростёрлись всевозможные пачки, пакеты, коробочки с яркими оттисками логотипов каких-то фирм.
Под перекрёстными взорами как не ударить в грязь лицом? И я, оттягивая время, прикрылся джентльменским жестом: уступил право выбора присутствующей здесь даме – супруге Диего. Она привычно по-хозяйски приняла от рук воздушной феи заказанные предметы и дети непринужденно, с присущей их возрасту непосредственностью, тут же принялись расправляться с замысловато упакованным содержимым. Я краем глаза взирал на эту картину, лихорадочно отмечая в своём сознанье как правильно обращаться и с чем… Насытился курятиной, приправленной гарниром из риса в соевом соусе. Ещё сверх того добавил блюдо с креветками вперемешку с какими-то экзотическими овощами. На десерт полакомился джемом из папайи с булочкой, приправленной корицей, и шоколадным кексом. Всё показалось невероятно вкусным. Я никогда не страдал отсутствием аппетита, а в последнее время дома часто приходилось ограничивать себя в еде из-за постигшего страну экономического кризиса. А тут представилась такая возможность… После предложенной трапезы сильнее томила жажда, и на моё счастье тележку с напитками вкатывали беспрерывно, снабжая пассажиров питьём.
Но, как говорится, хорошо всё то, что хорошо кончается! И через некоторое время от обильного приёма напитков я стал испытывать определённое беспокойство: мой организм мучительно желал освободиться от отработанной жидкости. Куда же идти? Где находится туалет? Ведь «Бюинг» – это не «Ту» и здесь всё устроено не по-нашему. У кого можно спросить? А мгновения-то торопят. Конечно же, в роли избавителя должен предстать Диего. Как известно, нужда делает нас изворотливыми. И вспомнил я про испанский словарик. Порывшись в дорожной сумке, нашёл его и достал. И так я впервые прикоснулся к актуальной теме преодоления языкового барьера. Быстро отыскал в словаре раздел, начинающийся с литера «Т». Перед заинтригованным взором собеседника поспешно заскользил указательным пальцем по странице и остановился на искомом слове. Латинский друг понимающе закивал, и опять что-то затараторил, сопровождая свой монолог выразительными жестами. Из всего я быстро уловил главное – искомое направление. Мысленно проложив геометрический вектор в указанном направлении, едва сдерживая своё нетерпение, энергично прошагал вперёд.
Не задержусь на необязательных подробностях описания сантехнических достижений цивилизованного запада, составляющих интерьер внутри поднебесного санузла, а только позволю себе говорить о том, что оказалось для меня проблемой.
Справив естественные потребности, встала предо мной необходимость выполнить гигиенический ритуал – намылить руки и, затем, вымыть их. В моем понимании мыла, как такового, – твёрдого, ощутимого, кускового нигде не оказалось. Но я исступлённо искал, методично обследуя окружающее пространство. На миг взгляд соприкоснулся со своим отпечатавшимся отражением в туалетном зеркале. О, боже мой! Кого я там увидел. Неужели это я? Ну и рожа! Нездоровый блеск во взоре, лихорадочная поспешность в движеньях… Убойный советский менталитет: мы сами всё знаем! И чего он стоит, столкнувшись с практической действительностью. Навечно в моей памяти запечатлелся этот зеркальный образ. Точнее, не образ, а образина.
Продолжу повествование. Напрягая все органы чувств, я углубился в поиск. И вот, обострившимся обонянием уловил, наконец, знакомый аромат парфюма. Он исходил от пластмассового приспособления, прикреплённого к стене повыше керамической раковины. Я внимательно исследовал пластмассовую коробку. Ага! Снизу виднелся коротенький тоненький патрубок, края которого были в засохшей мыльной пене. Спереди коробочки отчётливо выделялась кнопка. Я сообразил, что жать надо на неё, а руку держать снизу. Так и сделал. И в следующий миг в ладонь мне с весёлым свистом агрегат высморкал оранжевую перламутровую соплю, пахнущую апельсином. Я невольно отдёрнул руку, и с брезгливым и глупым видом принялся рассматривать то, что мне подарила машина.
– К чёртовой матери их дурацкую цивилизацию! – чертыхался я про себя. – Надо смывать эту хреновину, отправляться на своё место и приходить в себя, анализируя постигнутое.
Я бесполезно дёргал кран со всех сторон, но никак не мог от него добиться хоть тоненькой струйки влаги. Он не имел привычной вертушки сверху, был лишён и какого-либо рычажка, а также, не имел нажимного устройства снизу в виде педали по принципу наших кранов в поездах…
Из-за двери доносилось нетерпеливое вежливое покашливание и приглушенный гул ожидающих снаружи своей очереди. Я понял, что долго испытываю чьё-то терпение, нужно и меру знать. Пришлось вытащить из кармана носовой платок и ожесточённо отереть им ладонь от жидкого мыла. Но это было ещё не всё. Надо было выйти наружу. А дверь не открывалась. Добравшись до туалета, на радостях я её захлопнул, а как теперь открыть – не знаю. Забыл. Мне было уже совсем не смешно. С остервенением стал дёргать её к себе и от себя, но все попытки оказались тщетны. И наконец меня осенило: это же Запад, у них тут всё автоматическое! Значит, должна где-то быть кнопка. Не вдаваясь в английские надписи, я, впадая в раж, нажимал на все подряд попадающиеся кнопки и выключатели. Однако дверь по-прежнему упрямилась. Я был на грани истерики: ещё не добрался до Америки и уже сплошные неприятности. А за перегородкой очередь, хоть и не по-нашему, но роптала всё выразительней и громче.
И тут я увидел вдруг огромную, как пята, пожарного цвета кнопку. «Она!» – решил я радостно и… исступлённо нажал.
Ох, как громко завыла сирена! От неожиданности у меня подкосились колени, и я обессилено сел на унитаз. А за проклятой дверью доносился приближающийся топот спешащего на помощь ко мне персонала. Последующая же картина живого дорожного быта, конечно, была оригинально-потрясающей: я восседал на унитазе с застенчиво-глупым выражением на физиономии, а в открытом дверном проёме понимающе улыбались сочувствующие лица.
Незавидная роль – испытать себя дикарём среди цивилизованного общества.
Весь самолет тут же узнал о моём происшествии, на меня с интересом оглядывались, снисходительно сочувствовали. Теперь, во избежание дальнейших курьёзов, я старался как можно реже покидать своё кресло. Хоть и испытывал чувство жажды, но от напитков категорически отказался. Решил, лучше уж буду углублять познания в языковом аспекте. Ударился в испанский. Словарь постоянно шуршал перелистываемыми в руках страницами. Как прилежный ученик, я бубнил себе под нос слова чужого языка.
С трудом пришлось добывать интересующие меня сведения о чилийском быте. Диего советовал по прибытии на место обратиться за помощью в российское посольство. Но я-то наверняка знал, что там, таких как я, отнюдь никто и не ждёт. Поэтому нужно было избрать другой вариант. И этим спасительным вариантом за границей могла быть русская церковь. Чилиец нарисовал подробную схему, где такая церковь расположена в Сантьяго и как до неё добраться. Итак, через семнадцать часов полёта я оказался в чилийской столице.
Вот таков был начальный этап моей чилийской эпопеи, и в продолжение всего этого времени я испытывал ощущения парашютиста, впервые прыгнувшего затяжным прыжком.
Глава 2
С горем пополам покончив со всеми таможенными формальностями в чилийском аэропорту, я с облегчением вышел наружу. И сразу же столкнулся с другой проблемой. Дело в том, что всё происходило в декабре месяце и в России вовсю царила зима, а в тот день, когда я улетал, температура воздуха в Москве была 15 градусов ниже нуля. Здесь же, в Сантьяго, было лето в самом разгаре, зверствовало обжигающее латиноамериканское солнце, и температура превышала 30 градусов выше нуля. Окружающие, естественно, обращали на меня внимание; своим нелепым видом я вызывал их живейший интерес: в тёплом зимнем пальто и меховой шапке среди пальм и другой тропической растительности я выглядел форменным идиотом. Внутри аэропорта работали кондиционеры, да и озабоченный таможенными делами, я не испытывал влияния жары. Но вне здания было совсем другое дело.
Пришлось прямо на улице заняться сменой гардероба. Оставшись в шерстяных брюках и тёплой рубашке с закатанными рукавами, я облегчённо взглянул на окружающий мир. О, боже! Опять не то. Вокруг все были жгучие брюнеты, загорелые до интенсивного шоколадного оттенка, одеты в шорты и лёгкие майки. Я же своим бледным видом никак не вписывался в окружающий ландшафт и составлял собой разительную дисгармонию. Но несмотря ни на что, необходимо было внедряться в существующую реальность. Первое, что я должен был сейчас предпринять – это обменять мои доллары на местные песо. Ощущая себя этакой бледной поганкой, нерешительно подошёл к первому попавшемуся служащему в униформе и, тыча ему под нос доллары и словарь, с помощью пантомимы стал объяснять суть своих домогательств:
– Сеньор… песос… кьеро… дондэ?..
Чилиец с таким высокомерным превосходством окинул меня уничижающим, насколько позволял его низкий рост, взглядом!
– Кьерес камбиар доларес? – вопрошал служащий аэропорта.
Я продолжал бестолково жестикулировать и размахивать купюрами. Латинос покровительственным жестом указал мне вперёд:
– Бамос конмиго. (Пошли со мной).
Сто моих долларов быстро перекочевали в хваткую ладонь провожатого. Мы подошли к какой-то стойке с окошечком. Мой покровитель обычной в этих краях скороговоркой темпераментно перекинулся с сидящим по другую сторону, указывая на меня. Клерк с хитрой ухмылкой порылся где-то под стойкой со своей стороны, вытащил несколько измусоленных бумажек, небрежно разгладил их, сосчитал, добавил к ним из кармана ещё одну и всё это протянул в окошко. Первый латинос быстро пересчитал полученное, что-то недовольно буркнул в направлении окошка и, протягивая мне местные деньги, азартно затараторил:
– Не хотел бы сеньор отблагодарить меня за причинённое беспокойство?
Он настолько выразительно объяснял свои домогательства, что совсем не требовался словарик, чтоб понять его. Совершенно не владея обстановкой, словно пребывая в некой виртуальной реальности, я всё же сообразил, что не знаю сколько здесь всё стоит, какова цена местной валюты и какие дают чаевые. Широким жестом я показал, мол, возьми себе сколько надо. Латинос удовлетворённо протянул мне несколько красноватых и зеленоватых купюр, а в его карман перекочевала одна синяя. Тут же его смуглая физиономия приняла неподражаемо удовлетворённое выражение, и я понял, что на мне только что хорошо «наварились». Делать было нечего, и я решил уж использовать его услужливость до конца. Протянул ему листок со схемой и адресом русской церкви. Новый знакомый с равнодушным видом рассмотрел листок, и подвёл меня к такси, с потухшим интересом объяснился с водителем, указывая через плечо на меня и произнося презрительно при этом слово «гринго». Теперь, словно эстафетная палочка, весь интерес относительно меня перекочевал к таксисту. Тот услужливо перехватил багаж, распахнул передо мной дверцу своего авто…
***
В открытое окно такси я с отчаянным любопытством взирал на проплывающие мимо виды местного пейзажа. Горячая воздушная струя, совсем не освежая, мощно хлестала в лицо насыщенным жаром, бесцеремонно теребя увлажнившиеся от пота волосы. Несмотря на пекло, по бокам дороги тянулись зелёные плантации всяких сельскохозяйственных культур. Тут и там вереницы пальм и каких-то неведомых мне деревьев длинными и короткими шеренгами, казалось, выстроились во фрунт, приветствуя прибывшего издалека гостя. Местами попадались пустые площади, заросшие дикой растительностью и отмеченные будто бесхозно разбросанными каменными глыбами. Прямо прерия в натуральном своём виде. В таких местах к небу отрешённо вздымались, словно распятия, огромные кактусы, раскинув по сторонам распростёртые колючие конечности. Надо признать, гиганты производили внушительными размерами впечатление. А кругом по линии горизонта, окутанные бледно-лиловой дымкой, виднелись не очень далёкие горы.
А потом потянулись пригородные кварталы, где по всем приметам обитала нищета. Лачуги были сколочены из всякого подвернувшегося и пригодного для строительства хлама: почерневших и с облупившейся краской досок, покоробившейся фанеры, прессованных из опилок плит, кусков ржавой жести, крыши покрыты обломками шифера или пластика, кое-где даже видны цветные листы кровли из рифлёного синтетического материала, каким на пляжах покрывают навесы, под которыми купальщики прячутся от солнца. Какие-то выцветшие лохмотья сушились на растянутых среди окружающего убожества верёвках. Изредка попадались голые дети, прикрытые лишь грязными шортами. Они либо вяло перебрасывались мячом, изображая игру в футбол, либо просто о чём-то разговаривали, рассевшись на пыльной траве придорожной лужайки. Я тихо внимал окружающее, ибо шофёр такси, видя бессмысленность попыток разговорить клиента, не владеющего местным наречием, молча крутил баранку, временами лишь вслух реагируя на ту или иную ситуацию на дороге.
Ну вот и пошли городские кварталы. Сначала богатые виллы в 2-3 этажа, с бассейнами во дворах, с буйной растительностью внутри огороженных высокими каменными заборами территорий. Дальше начинался мегаполис с высотными зданиями из стекла и бетона, вроде небоскрёба телефонной компании возле площади Италии, выстроенного в стиле хай-тек в виде гигантского мобильника. Нижние этажи были отведены под магазины, выставившие напоказ крикливую позолоту и сверкающие бриллианты, благородный хрусталь и полированные ювелирные поделки. Среди всей колоссальной архитектурной композиции вписались обычные жилые панельные четырёх- и пятиэтажки. И везде дворы были огорожены неприступными каменными или из бетонных плит стенами, по верху увенчанными колючей проволокой. Нигде не попадалось открытых или проходных подъездов. «Значит, жилища наглухо здесь затворены для посторонних», – сделал вывод я для себя. Контраст между трущобами и городским центром был просто ошеломляющим.
С первого взгляда архитектурой город нисколько не отличался от европейского, расположенного где-нибудь в Испании или в Португалии – такие же приземистые католические соборы громоздились тут и там, фонтаны в причудливых каменных чашах со скульптурными изваяниями грифонов и прочих мифических тварей манили прохладой к себе, попадались скульптуры каких-то деятелей в доспехах испанских конкистадоров, стены строений кругом раскрашены графити в яркие цвета и фасады зачастую красочно расписаны портретами знаменитостей или природными пейзажами. Почему-то на фоне всей этой пестрятины особо запечатлелись в памяти заборы, смачно испещрённые красиво оформленными надписями и графикой в стиле уличной субкультурной эстетики. И, пожалуй, что обоняние сразу же, ещё при выходе из аэровокзала, вычленило во всём букете нахлынувших миазмов непривычный запах чего-то сладко-замшелого. Хотя и был этот запах тревожен и непривычен, но он мне безумно нравился. Только спустя некоторое время я осознал, что так благоухает надежда, покончившая с устоявшимся прошлым и призывающая к неизведанным горизонтам.
С таксистом я расплатился по счётчику, немного надбавив ему чаевых, когда тот припарковал автомобиль с краю тротуара на уютной тенистой улочке. Чилиец так выразительно взглянул на меня, что я без всяких объяснений догадался о прибытии к месту назначения. Мне оставалось только, прихватив свой нехитрый скарб, уместившийся в одной спортивной сумке, да перебросив пальто через руку, покинуть транспортное средство…
Русская церковь расположилась в одном из респектабельных центральных районов Сантьяго – на авениде Голландия. Но в будние дни храм был закрыт для посетителей. За высокой кованной металлической оградой виднелся довольно просторный чистенький дворик с ухоженной пышной растительностью и дорожками, мощёнными ажурной каменной плиткой. Эффектно на этом фоне смотрелись несколько русских берёзок, необычно сочетающих свой северный колорит с местной флорой. Сама русская церковь на фоне чилийских монументальных внушительных и солидных католических соборов – выглядела совсем игрушечной. Но от её известковой побелки, ортодоксальных крестов на резных деревянных маковках миниатюрных куполов веяло близким и родным, а также, невыразимым умиротворением и покоем. Это меня несколько вдохновило, я почувствовал вдруг как внутри мгновенно спало напряжение туго накрученной пружины. В глуби двора за зданием церквушки располагались небольшие бытовые постройки из серого кирпича. К ним вела отдельная дорожка, начинающаяся от проделанной с другой стороны ограды калитки. К этой калитке я и направился, ибо на парадных воротах висел на цепи внушительного вида замок.
Калитка была заперта, но сбоку от неё висел шнурок с табличкой «TIMBRE» и другой конец шнурка был прикреплён к небольшому медному колокольчику, висящему над ближайшим окном жилого здания. С душевным трепетом я нерешительно подёргал за шнурок. В глуби двора раздалось жалобное дзеньканье и я стал терпеливо ждать, нервозно выплывая из затапливающих меня тёплых чувств.
Появилась крашеная блондинка, тощая и заспанная, с толстым флегматичным и тоже заспанным годовалым малышом на руках.
– Кэ кьере устэ? – равнодушно спросила блондинка из-за калитки.
– Я русский. Вы говорите, должно быть, по-русски?
– Естественно. Так что вы хотите? – повторила крашеная свой вопрос на родном языке.
– Я только что приехал из России и мне хотелось бы встретиться со священником. Вы можете помочь мне в этом?
– Батюшка будет здесь только в воскресенье и по окончании службы он примет вас. Приходите через три дня.
Тощая говорила со мной совершенно бесцветным голосом и явно не испытывала никакого интереса к назойливому соотечественнику. Ей хотелось поскорее отделаться от меня. Но я-то терял всякую возможность получить столь необходимую в моём трудном положении помощь. Совсем не улыбалась перспектива трое суток провести неизвестно где на улице, в чужой стране, фактически без средств. И во мне пробудилась решительность.
– Понимаете, у меня нет здесь знакомых, я не знаю испанского языка, да и гостиница мне не по карману по причине крайней ограниченности в средствах, – принялся я втолковывать ей.
– Знаете, я вам ничем не могу помочь, – вяло упорствовала крашеная. – Это ваши проблемы. О чём вы думали, когда ехали сюда?
– Поймите меня правильно, – наседал я, – это единственная моя возможность, я все надежды возлагаю исключительно на церковь. Да у меня батя хоть и нерусский, но ещё его дед принял православие… причём добровольно!.. Да войдите же, наконец, в моё положение. Я здесь без постороннего участия, может быть, погибну… Вы ведь христианка и милосердие…
