Владимир Александрович Андриенко
Коллежский секретарь. Мучительница и душегубица
– Хорошо. Твои показания записаны, Савелий Марков. Но скажи мне еще одно, при тебе барыня твоя наказывала холопов плетьми? Сечь она приказывала кого-нибудь?
– Дак было такое дело и не раз. Оно как же без битья?
– Значит, били крестьян за различные нарушения и проступки на подворье у Салтыковой? Так?
–То было, но от батогов никто из крестьян не помирал.
–Не помирал! Иван Иванович, так и запиши. Но сама Дарья Николаевна при том присутствовала?
–Николи не присутствовала. Дарья Николавена не любит смотреть не наказания. Хотя, когда в имении господин Тютчев гостил, то и они бывали при порке холопей своих. Сам-то господин Тютчев до наказаний был большим охотником.
– Что? – Соколов был удивлен. – Капитан Тютчев, охотник до наказаний телесных? Сие ты хочешь сказать?
– Так точно, ваше благородие. Он и Дарью-то Николавну к тому приучал, в те поры когда в имение к ней часто ездил. Стоит, зубы скалит и приговаривает «Бей пуще!», «Бей пуще!».
***
Когда эконома отпустили Соколов сказал Иванцову:
– В показаниях, что со Степанова некогда сняли, иная причина убийства указана. Он утверждал, что с Михеевым поспорил не из-за бабы. А поспорил он с ним после разговора с надворным советником Михайловским. И убил Степанов Михеева именно после сего разговора.
– Получается, что эконом врет?
– Может и врет, а может и сам не знает, из-за чего они повздорили. Его могли в сие дело и не посвящать….
***
Допросы дворни в доме на Сретенке продолжались пять дней, и за сие время Соколовым было допрошено 94 человека…
4
Дом Салтыковой в подмосковном селе Троицкое: повальный обыск.
Надворный советник князь Цицианов.
Июнь 1764 года.
Князь Дмитрий Цицианов проводил повальный обыск в имении Салтыковой Троицкое.
Он перевернул все архивы, что там были, и посадил двух коллежских регистраторов за разбор писем и прочих бумах помещицы, что были найдены в имении. Сам он стал вести допросы дворовых и начал со старосты Романа Воекова.
В отличие от Соколова князь беседовал в подвалах под господским домом, где уже лет сто назад была оборудована пыточная комната. Впрочем, в том не было ничего удивительного. Тогда подобные были практически в каждом крупном дворянском имении.
Воекова поставили перед князем.
– Ты, значит, и есть тот самый Ромка Воеков? Староста села Троицкое? Так сие? – спросил Цицианов.
– Так, ваше благородие. Я староста Роман Воеков. Я барыней своей на сие место поставлен. И они мною довольны.
– Хорошо, что они тобою довольны. Вот и я бы хотел быть тобою доволен. А ежели нет, то придется пытку применить к тебе. Смотри как тут все уже подготовлено. Сам-то ты много раз человеков здесь мытарил. Пора и на своей шкуре испробовать, что сие значит – пытка, или же допрос с пристрастием.
– Дак я же простой слуга барыни своей! Мне что приказано, то я и делаю. От государя повелено нам холопам волю господ своих исполнять. Рази не так?
– Вон куда хватил! Государя помянул. Добро. Но разве государь велел тебе женку крепостную Ирину в сем подвале уморить? – голос Цицианова стал жестким. – Что об сем скажешь? Был у тебя на то приказ?
– То был мой грех, барин! – Воеков пал на колени. – То было, и в том виноват я. Каюсь.
– Иш ты! Кается он! Рассказывай как все было. И смотри, говори только правду. Ежели хоть раз солживишь я тебя на дыбу вздерну, и там станешь соловьем петь. Но калекой останешься все одно.
– Все скажу, как было, ваше благородие. Жонка Иринка была больно пригожа собою. И то её погубило. Красивая была стерва и кочевряжилась много. Ну, поиграли бы с ней! От бабы рази убудет? Мне Дивеиха, знахарка местная, зелье спроворила такое, чтобы, значит, не понесла Иринка-то от того блуда дитя. Я ведь про все подумал, значит. Я к ней и говорю так мол и так. Давай, говорю, поиграем маненько.
– Значит, ты хотел соблазнить девку? Так я тебя понял?
– Да каку девку, барин? Жонка Иринка была давно. Ежели я б у ней первым был то и дело было бы иное. А то ведь нет. Баба и есть баба. Для того её господь и спроворил.
–Ладно! Не станем говорить, кого и для чего господь создал. Про дело токуй. Она отказала тебе? Так я тебя понял? – строго спросил Цицианов.
–Так. Ни в какую. Заартачилась.
– И что ты сделал?
–Дак скотину потравил в барских стойлах и на жонку Иринку свернул все. Барыня велели её допросить но та вину не признала. И тогда барыня велела её на три дни в подвал посадить на чепь.
– На цепь? А она била крестьянку поленом? Волосы у ней жгла?
– Того не было, барин. Она велела только 20 плетей девке дать.
– Я же тебе сказал правду говорить! На дыбу захотел, мерзавец?!
– Дак я правду и говорю тебе, барин. Ваше благородие. Вот те крест истинный. Каюсь во всех грехах. Мой то грех.
– Но девка сильно избита была!
– Говорю же, мой грех был. Барыня велели её три дни и три ночи подержать в подвале, а опосля выпустить. Но я решил Иринку в подвале того…
– Понятно, что ты хотел сделать. Что было далее!
– Дак она огрела меня цепью по роже-то. Вот и след до сих пор имеется, – Воеков показал на шрам на щеке. – Я был во хмелю и не стерпел. Отходил её кулаками и бросил в подвале.
– Убил?
– Нет. Что ты, барин. Но после сего случая я осерчал на девку сильно и велел ей ни воды ни еды не носить пока не прикажу. Барыни-то в ту пору в имении уже не было. На Москву подалась Дарья Николаевна. И за холопами здешними я надзирал. Кто посмел бы мне перчить? Затем я запил сильно и позабыл во хмелю про неё. Она и померла от того. Прости, барин, мой то грех. Мой.
Писчик все записал и спросил Цицианова:
– Все со слов сего холопа записано, ваше сиятельство, в точности.
– Записано? А ты братец ежели все написал, выйди покудова отсель. Оставь нас с Ромкой наедине! И все остальные вон отсель! Вон! Как позову – войдете!
Все покинули подвал, и князь остался наедине с управляющим.
– Ты совершил смертоубийство, холоп. И за то тебя каторга ждет. За то палачи на Москве тебе ноздри рвать станут. И ежели глубже копнуть, то и не одно душегубство на тебе обнаружится.
– Прости, барин! Прости! Не выдай. А я тебе за то отслужу! Истин бог отслужу!
– Отслужишь? Верно? Не солживишь?
– Истин бог! Ты только скажи чего делать.
– Ежели так, Ромка, то я дам тебе возможность спастись от каторги. Ни за что отвечать не станешь. Сухим из воды выберешься, да еще и денег получишь от меня лично и вольная тебе будет. Не холопом будешь.
– Да ради такого я для тебя все что пожелаешь, милостивец! Собакой твоей стану.
– Ты мне должен будешь помочь собрать свидетельства о том, как барыня твоя холопов убивала. Понял ли?
– Понял, – кивнул Воеков. – Все обскажу как надобно!
– Все случаи, когда Дарья Николаевна лично была виновата в смерти крестьян. Мне все расследовать недосуг. Спехом надобно дело делать. А ты про все здесь знаешь. Вот и поможешь мне.
– Дак барыня ….
– Ты меня понял хорошо? Бояться тебе сейчас стоит не её, а меня. Понимаешь? Меня. Вот лежат показания о том, что ты совершил. И ежели сему делу дать ход, то сам знаешь, что будет с тобой. Но ежели к концу обыска повального здесь будут лежать бумаги с показаниями на Салтыкову, то сии бумаги ненадобны будут более. Понял ли?
– Понял, барин.
– Сейчас сюда вернуться все и ты станешь говорить то, что надобно, а писчик станет твои показания на бумагу заносить. И людей ты станешь готовить таких, что скажут все что надобно мне. Сам их подготовишь!
– Понял, барин. Но и ты меня не обмани. Клятву и обещания помни.
– Слово дворянина! Все что обещано, получишь сполна. Но дела по убийствам должны быть подтверждены показаниями холопов….
5
Санкт-Петербург.
В кабинете императрицы Екатерины Алексеевны.
Июль 1764 года.
Императрица Екатерина Алексеевна приняла генерал-прокурора князя Вяземского утром.
Тот явился с обычным докладом, и хотел было начать, но Екатерина прервала его вопросом:
– Как продвигается дело помещицы Салтыковой в Москве? Почему вы до сих пор не доложили мне о нем?
– Ваше величество, сие дело еще расследуется. Надворный советник князь Цицианов получил право на повальный обыск и сие должно дать свои результаты.
– Как, только получил? Но вы говорили мне, что станете помогать следствию как можете. И сии слова были сказаны почти полгода назад.
– Дело слишком непростое, ваше величество. Я взялся за него сразу и хотел именно его продвигать весьма быстро, но слишком многие на Москве не желают осуждения помещицы Салтыковой. Дворянство против сего. А вы сами знаете, что значит разбудить провинциальное дворянство. Они молчаливы, покорны и терпеливы до тех пор, пока дело не касается их сословных интересов. А сие дело именно сословные интересы и задевает.
– Я уже знаю сие. Но неужели так много недовольных?
– В Москве да. Идут разговоры о несправедливости допущенной по отношению к Салтыковой. И даже говорят о том, что готовится указ об отобрании холопов у помещиков. В Петербурге пока сего не столь много, но также есть. Дело салтыковское стоит представить так, чтобы все отвернулись от жестокой и немилосердной убийцы. И спешить здесь не стоит, ваше величество.
– Я давно назвала её уродом рода человеческого. Убийце не место рядом с просвещенными людьми. Аристократия российская поймет и поддержит меня в сем вопросе.
– Да, ваше величество, если мы сумеем доказать вину Салтыковой. И выступать против дворянства в сем деле не стоит. Торопливость здесь может токмо навредить. Но ежели вы отдадите приказ.
– Нет, нет, – поспешила сказать Екатерина. Она поняла, что генерал-прокурор прав. – Делайте все как надобно. Но без проволочек.
– Я, государыня, и так стараюсь все сделать как надобно, дабы вашу волю исполнить! Но в губерния Российских много бар подобных Салтыковой. Да и крепостные людишки могут суд на Салтыковой по-своему истолковать, матушка.
– Это как же?
– Пустят слух, что де матушка-царица против бар. И запылает черноземная Россия. Яицкие казаки второй год бунтуют. А если к ним крепостные людишки пристанут? То быть новому разинскому бунту. Коли человечек подобный Степашке Разину отыщется
Екатерина испугалась слов Вяземского. Он даром говорить не стал бы…
Глава 15
Подлог.
Август 1764 года
1
Канцелярия Юстиц-коллегии в Москве.
Князь Цицианов прибыл из Троицкого с целым портфелем бумаг и торжествующим видом. Он с улыбкой ворвался в кабинет Соколова и смерил Степана и Иванцова высокомерным взглядом.
– Здравствуйте, господа! Я прямо из Троицкого. Неделя работы без сна и отдыха, но вот сие – результат! – князь показал портфель.
– Здравствуй, князь, – приветствовал его Соколов. – Ты выглядишь настоящим победителем. Твой повальный обыск прошел, наверное, получше чем наш с Иваном Ивановичем.
– Здравствуй, князь, – поздоровался Иванцов.
– Не знаю пока, что нашли вы, но я много чего накопал и получил целый ворох свидетельств против Салтычихи. Вот она у нас где будет. Теперь не отвертится.
– Свидетельств? – удивился Соколов. – Ты не шутишь, князь? Сие свидетельства виновности Дарьи Николаевны?
– Какие шутки, Степан Елисеевич! Салтыкова у нас в руках. Я добился признания от старосты села Троицкое Романа Воекова, доверенного Салтыковой. И он про многое мне поведал и помог получить свидетельства виновности барыни своей. Сейчас все покажу.
Цицианов уселся на стул и раскрыл свой портфель. Он достал кипу бумаг и разложил их по стопкам.
– Вот показания Воекова! И он свидетельствует, что жены главного жалобщика Ермолая Ильина были убиты!
– Убиты именно Салтыковой? – спросил Иванцов. – Сей староста показал, что именно Дарья Николаевна повинна в смерти молодых женщин?
– Именно так, Иван Иванович. Именно так. Вот прошу взглянуть. Сие показания самого Воекова. А вот здесь подтверждающие показания слуг и служанок, что были непосредственными свидетелями убийств. Здесь 20 свидетельств того, что Салтыкова убила беременную Аксинью Яковлеву! За плохое мытье полов она била крепостную поленом и затем зверски пытала ее самолично кузнечными щипцами! От чего крестьянка померла.
Соколов взял документы и бегло их просмотрел. Все было именно так, как сообщил Цицианов. 20 показаний очевидцев!
– Но тогда почему результаты моего повального обыска в московском доме Салтыковой противоположны сему? – Соколов посмотрел на князя.
– Противоположны? – удивился тот. – Ты что, Степан Елисеевич?
– А то, что не подтверждают опрошенные мною её виновности. Получается, что навет на неё возвели! Понимаешь сие, князь?
– Навет? Степан Елисеевич! Сии листы, что в руках держишь токмо Аксиньи Яковлевой касаемы. Но у меня и по другим убийствам показания есть. Холопы её имения единодушно говорят, что она виновна.
– Но и я провел опрос среди множества людей здесь в Москве и никто сие не подтверждает. Посмотри на мои листы, князь.
Соколов достал из шкафа ворох своих листов. Князь ничего смотреть не стал и вскочил со своего места:
– Не могу тебя понять, Степан Елисеевич. Ты что хочешь сим сказать? Моя работа в имении никуда не годится? Али я зря добывал сии свидетельства? Дак зачем ты меня туда посылал тогда?
– Да ты не кипятись, князь. Не хочу я плохого сказать. Но разобраться стоит во всем прежде чем обвинения выдвигать.
– Да сколько можно разбираться? От нас ждут результатов в Петербурге! Появился шанс все уладить и награду получить за работу нашу многотрудную, что уже не первый год ведем. Тебя из за сего дела едва жизни не лишили! Документы не раз хотели выкрасть. До архивов нас не допускали. Ты что все забыл, Степан? Да одно это уже доказательства.
– Ничего я не забыл, князь Дмитрий. Но не могу я вот так не посмотреть на странности сего дела. А странностей предостаточно.
– А ты, Иван Иванович, что скажешь? – Цицианов посмотрел на Иванцова. – Ты также дело закрыть не желаешь?
– Много неясностей, князь. Степан Елисеевич прав. Здесь много темных пятен. И свет на них пролить стоит.
–Вот повезло мне с помощниками! Вот повезло! Неделю там торчал. Не спал. Не ел! Думал, приеду, обрадую товарищей. А они вот как! Много странностей. Запутала дело наша Дарья Николаевна подкупами и взятками вот и появились странности.
– Да ты не кипятись, князь. Давай все просмотрим и затем уже решать будем. Не завтра доклад в столице делать. Давай все просмотрим тщательно, – примирительно положил ему руку на плечо Соколов.
– Да хрен с вами! Давайте разбирать! Но у меня свидетельств много! И самое главное, что крестьяне смела Троицкое за период с 1757 по 1762 годы подали на Салтыкову 37 жалоб! 37 раз они пытались довести до властей, что помещица их душегубица! И сие такоже мною зафиксировано! Все есть в сих листах. И в сих жалобах крепостные обвинили свою помещицу в смерти 75 человек!
– Большая работа тобой проделала, князь. Но нам все равно стоит отделить зерна от плевел. Все детали стоит сравнить и проверить со всем тщанием…
***
Они разбирали дела до глубокой ночи. Никто не поехал домой. Показания по поводу смерти жен Еромолая Ильина, того самого, что подал жалобу в руки Екатерине, весьма разнились.
У Цицианова получалось, что дворовая Салтыковой Катерина Семенова, в обязанность которой входило мытье полов, была за плохое выполнение своих обязанностей бита плетьми не один раз. И служанки видели, как не единожды барыня хватала из каминной стопки полено и била Семенову.
Но одним битьем все не ограничилось. После порки в тот день, помещица приказала загнать дворовую в пруд и держала её там более часа. От того Катерина Семенова померла.
Соколов имел показания, что никто не знает, от чего Катерина померла. В Москве никто про пруд и полено не говорил.
– И что скажешь, Степан? – торжествующе спросил князь. – Да твои свидетельства ни хрена не стоят! Что они по Семеновой у тебя показали? Сказано – не знают! А вот у меня в листах опросных прямо все сказано, как и почему оная крестьянка померла! По Катерине 15 показаний! Мало?
– Не мало. Но давай смотреть далее. По последней жене жалобщика Ильина показания весьма разняться. Вот посмотри! У тебя в опроснике сказано, что крестьянка Аксинья Яковлева была избита барыней при помощи полена. А вот мне сказали, что сам муж её, и наш жалобщик главный, собственноручно избил её, и от того она младенца скинула. А затем от того повесилась. Повесилась сама. От барыни же она получила лишь пять плетей и от того помереть не могла. И свидетельствует сие, крепостная Марфа Савельева!
– Но у меня имеются по сему поводу показания Михаила Мартынова и Петра Ульянова, такоже крепостных Салтыковой, и они ту сцену, когда девку барыня била наблюдали самолично!
– Самолично видели? – засомневался Соколов. – Но объяснили они, что делали в комнате, где барыня якобы била крепостную? Кто они такие и как попали туда, где было свершено преступление?
– Сие они пояснили, Степан Елисеевич, – горячился князь.
– Интересно как?
– Они состоят при имении в ранге лакейском! И Салтыкова их позвала, дабы они девку избитую отпоили вином и к причастию приготовили! Но Аксинья тогда в чувство не пришла и умерла без святого причастия. Вот сии листы!
Иванцов посмотрел на показания и сказал:
– Все у князя складно получается.
– Но отчего же тогда московские слуги такого не показывают? – спросил Соколов. – Почему в имении лакеи помнят сие, а те кто постоянно сопровождает барыню свою не помнят?
– Да на сей вопрос ответить проще простого, Степан, – произнес Цицианов. – Они боятся свою барыню. Не верят в то, что её осудят. Вот и лгут тебе. И их понять можно – они крепостные и во всем зависят от Салтыковой. И думают, а вдруг да барыньку завтрева выпустят?
–Может и так! – вынужден был согласиться Соколов. Ответ Цицианова звучал весьма разумно.
– Но ты слушай далее, Степан. Священник из Троицкого мною был допрошен. Тот самый, что некогда чиновнику Карпову так толком ничего и не поведал. Сказал, что за место свое боится.
– И что он тебе сказал, князь?
– Он подтвердил страшные увечья на тебе крестьянки Яковлевой. И сей священнослужитель до сих пор не верит, что Салтыкову осудят. Он говорит, что в имении Троицкое и в прежние времена такое случалось. Особливо при императрице Анне Ивановне.
– Но Дарья-то наша причем здесь? Она еще и не родилась тогда.
– Тогда не родилась. Но Салтыковы и тогда жестокость проявляли, – парировал Цицианов.
– Князь, но Дарья Николаевна урожденная Иванова. Салтыкова она только по мужу.
– Ну и что? Сие свидетельствует о её невиновности? Священник из Троицкого такоже показал, что слуга Салтычихи Ромка Иванов, бывший при барыньке лицом доверенным неоднократно крестьян по приказу Салтычихи прежестоко бил плетьми! И показания сего мужика имеются. И сего тебе мало, Степан Елисеевич?
– Чем дальше в лес, тем больше дров, – произнес Соколов. – Иван Иванович, достать из шкафа полуштоф волки гданской. Самое время мозги прочистить.
– То дело! – согласился с ним князь. – А то с ума сойти с вами можно. Мои показания из Троицкого против твоих. Одно противоречит другому.
Они выпили водки и откинулись на стульях. Цицианов закурил свою трубку.
– Дотошный ты, Степан! – произнес он. – Ох, и дотошный!
– В деле сыскном без сего никак нельзя. От нас судьбы человеков зависят. Но в сем деле меня еще и капитан Тютчев беспокоит. Кажется мне, что он мне солгал намеренно.
– Солгал? – спросил Иванцов. – Это когда?
– Да когда говорил о том как его в салтыковском доме пугали холопы «кровавой барыни». И такоже когда о жестокости Дарьи Николаевны мне говорил.
– Погоди, Степан. Но тогда получается, что она на него нападения не готовила? Тогда и сержант гвардии врет?
– Сержанта можно было и за деньги купить. Он за 10 рублев и не то мог показать. Гвардеец – кутила и пьяница. Так его Иван Иванович описал. Я бы особой веры такому не давал. Да и не в том дело, господа. Даже если она и готовила на него покушение из ревности. Что из того? Это совсем не подтверждает убийства ею многих своих крепостных. Про сего Тютчева стоит кое-что разузнать. И тогда все станет понятно.
– Но почему ты стал его на подозрении держать, Степан Елисеевич? – спросил князь. – Ранее ты ему вполне доверял. И дьяк Гусев тебе советовал к нему обратиться.
– До меня дошло, что сам Тютчев любит смотреть как людей плетьми наказывают. И от того он большое удовольствие получает. Я сии сведения проверил, и то подтвердилось, господа.
– А кто тебе про то поведал? – снова спросил князь.
– У меня имеются опросные листы от бывшего чиновника ведомства землеустроительного при губернаторе Силантия Сошкова, чиновника X класса. Ныне он в отставке. И живет здесь в Москве.
– И что он показал?
– А вот извольте сами посмотреть, господа, – Соколов передал им бумагу.
«Капитан Тютчев весьма любил, когда при нем холопов наказывали батогами.
В году 1760-м я был вместе с ним в имении помещика Рощина Ивана Ивановича, подполковника в отставке, по делу о незаконном межевании лесов. Спор тот возник у Рощина с соседом его помещиком Федяшевым Семеном Ильичом, отставным корнетом гвардии.
Нами было выяснено, что межу незаконно провели по указанию, Федяшева его холопы. А капитан когда про то дознался приказал тех холопов, что врать ему посмели наказать примерно. И сам на то смотрел и приговаривал «бей пуще!» Он от того вида исполосованных спин в большую радость пришел».
– Что скажете на сие? – Соколов посмотрел на товарищей.
– А чего здесь говорить? – возразил Цицианов. – Мы не делом Тютчева занимаемся, а делом Салтыковой.
– Но сей человек показания давал на Дарью Николаевну и обвинял её в жестокосердии. А с чего ему её в этои винить, ежели он и сам такой? Кроме того, Тютчев был почти разорен. Я осведомлен о состоянии его дел. Его имение было заложено дважды. Но Тютчев недавно все долги заплатил.
– Но ты сам говорил, что ему 10 тысяч за помощь тебе незнакомец некий дал.
– Да. Оплачено Тютчевым было по закладным 10 тысяч рублей серебром. Но спустя неделю он проиграл в карты 2 тысячи рублей. И заплатил проигрыш золотом тут же. Откуда у него золото?
– Да мало ли? Ежели мы с тобой переключимся с Салтыковой на Тютчева, то вообще сие дело никогда не разберем.
– Дак я и не предлагаю сего, князь Дмитрий. Но доверять ему не могу.
2
В доме, где квартировал в Москве петербуржец сенатор Сабуров.
Иван Романович Сабуров спокойно попил с утра кофе и решил сего дня делами не заниматься. Стоило отдохнуть и насадиться покоем хоть пару дней.
Но к нему вбежала его жена и все испортила.
– Пьете кофе, дорогой муженек? – с издевкой спросила она.
– Пью, душенька. Дела идут кое-как. Хотя самого главного я не нашел. Но оно так просто не делается. Цицианов прибыл из Троицкого с таким видом, что скоро стоит ожидать окончания дела многотрудного. И тогда я в имении надолго задержаться смогу и найду то, что мне надобно.
– А вы знаете, что Соколов ни в грош не оценил все свидетельства привезенные Цициановым?
– Что значит не оценил?
– Сказал, все проверить следует.
– Кто?
– Коллежский секретарь Соколов!
– Цицианов надворный советник! Он из Петербурга прислан по повелению Сената! А кто такой этот Соколов? Как может он о работе старшего чиновника судить? Что ему не нравится? Они же добились повального обыска и все выяснили.
Госпожа Сабурова ответила мужу, что вчера вечером узнала от Ивана Иванцова:
– Соколов считает Салтыкову не настолько виновной в учиненных смертоубийствах. У него есть такие подозрения.
–Какие подозрения?
–О том, что наклепали холопы на барыню свою напраслину! Иными словами – подлог.
– Что?
– Подлог доказательств против помещицы Салтыковой!
– Тебе это сказал Иванцов?
– Он. Ты же мне приказал все докладывать тебе. Вот я и узнала все и сразу же прибыла к тебе, мой старичок.
– Черт бы его побрал этого Соколова! Этак он нам все дело развалит. А мне время нужно! Салтыкова не должна сюда вернуться и снова контроль над своим имуществом заполучить!
– Ты не нашел того что хотел найти?
– Нет! Ни бумаг, ни тайника! Ничего!
– Может плохо искал?
– Тебе нужно сделать одно дело, Вера. И не улыбайся. Я совершенно серьезно! Мне не нужно чтобы обвинения против Салтыковой рассыпались..
– И что я могу сделать?
– Ты многое можешь, Вера. Ты знаешь, что срок выплаты по закладным истек? Пока наши кредиторы не спешат. Они верят, что я все еще обладаю состоянием.
– А ваши поместья в Херсонской губернии? – спросила Сабурова.
– Пока они не знают, что там ничего нет.
– Как нет?
– Эти поместья лишь на бумаге и они вообще ничего не стоят. Ибо как можно отобрать у меня деревню, в которой нет ни одного дома. Там просто голая степь.
– Это не шутка, сударь?
– Какие шутки, Вера. Я отчаянном положении. И спасти меня могут салтыковские бумаги. Или тайник с кладом! Но в существовании последнего я сильно стал сомневаться.
– Что вы задумали? – серьезно спросила Вера.
– Есть у меня один документик. Вернее книга хозяйственная. Не хотел я давать ход сей книге, но видно придется.
– И что сие за книга?
– Сию книгу лично заполнял своей рукой эконом Салтыковой Савелий Марков. Я нашел её, но никому ничего не сказал. И книге Марков весьма скрупулезно записывал все расходы госпожи Салтыковой. И среди сих расходов суммы и подарки отданные чиновникам полицейского и сыскного ведомств. Спрашивается с чего это Салтыковой платить чиновникам?
– Сведения о взятках, за сокрытие улик и прекращение следственных дел! – вскричала Вера. – И вы ранее про сие молчали?
– Именно так, Вера! Именно так! Тогда время для сей книги не пришло. А сейчас ты и передашь её Иванцову! А он пусть передаст Соколову! Мало ему доказательств виновности Салтыковой? Пусть получит еще.
– Я должна сие передать? Но почему не вы? Вы с ним рядом работаете часто. Или он к вам более не ходит помогать?
– Если сие предам я, то Соколов станет подозревать, что сие подлог. А если ты скажешь, что выкрала книгу у меня из кабинета и скажешь, что муж продался за взятку и не желает обнародовать сей документ, то он им обязательно заинтересуется. Поняла?
– Может вы и правы, мой старичок. Сие может сработать как нужно.
– Я уже на верном пути, Вера. Найду тайник с бумагами – от всех долгов избавлюсь! И знаешь, кто вчера прислал мне письмо?
– Откуда же мне знать?
– Сам Никита Иванович Панин.
– А ему-то что от вас надобно? Неужели и он поверил в существование…
– Нет, нет, Вера. Ни во что он не поверил. Ему нужен документ совершенно иного свойства.
– Какого? И не делайте такое лицо, и не говорите, что мне не следует этого знать. Ведь вам может понадобиться моя помощь, не так ли?
– Панину надобен Манифест императора…
3
В Петербурге:
В личных покоя Никиты Ивановича Панина в Зимнем дворце.
В личных покоях Никиты Панина38 все было оформлено со вкусом. На полах были персидские ковры ярких расцветок, на стенах дорогие гобелены и картины мастеров из Италии и Франции. Золоченая изящная мебель была выписана хозяином из Испании всего месяц назад.
Панин сидел в этот ночной час не один. С ним рядом за столом были его брат генерал Петр Панин и гетман граф Кирилл Григорьевич Разумовский39.
– Надобно что-то предпринять, господа. Ибо ежели, документы будут найдены, то дело сие закончится для нас с вами плачевно, – подытожил Никита Иванович и внимательно посмотрел на своих собеседников. – Что скажете?
– А вы думаете, Никита Иванович, что их могут найти? – взял слово гетман. – Императрица уже коронована и нам бояться особенно нечего. Чего стоят Манифесты покойного императора Петра? Он уже умер.
– Удивляюсь я вам, граф, – не разделил оптимизма гетмана генерал Петр Панин. – Сейчас сей документ для нас не просто опасен. Вы хоть понимаете к каким последствиям сие привести может?
– Вы мне уже говорили о последствиях перед самым переворотом, когда Петра III свергали! Вы, Никита Иванович, тогда также мне толковали о том, как плохо будет, ежели я свой Измайловский полк к вам на подмогу не приведу. И я привел! И что? Гетманскую булаву у меня все равно хотят отнять! А вы обещали! Ежели посадим Катерину на трон, то булава гетмана Украины40 станет наследственной в роде Разумовских! А они гетманство ликвидируют.
– Да бог с ней с булавой и гетманством! Нынче ваша голова на кону, гетман! Вы знаете, что Манифест императора сие документ важности государственной. И есть люди, что его публикации хотят! И Манифест был написан еще тогда, когда император Петр III был повелителем империи. И законную силу он имеет. Да такоже тот второй, кто в Манифесте указан, еще жив и здравствует.
– Но документ сей в Москве, и его до сих пор никто не нашел! – возразил Разумовский. – И сие если он еще существует! Может его давно уничтожили.
– Да слышите ли вы меня, гетман? В Шлиссельбургской крепости сидит тот, кто сим документом в императоры нам назначен41! – стукнул ладонью по столу Никита Иванович. – Императрица хоть и коронована, но трон под ней шатается. Кто она в сущности такая? Бедная немецкая княгиня и батюшка её из захудалых происходит. А тот второй, что заточён в крепости, Романовского корня! Это императрице Елизавете покойной он не был опасен. Она дочерью Петра Великого была. А Екатерина нынешняя нет. Она на троне сидит благодаря сыну малолетнему наследнику Павлу Петровичу.
– А вы, Никита Иванович, чего так за матушку-государыню переживаете? – ехидно спросил гетман. – Ведь и вас она обманула. Обвела так сказать вокруг пальчика своего. Вы ведь думали, что она будет всего лишь регентшей при сыне своем великом князе Павле Петровиче. А вы за его и её спиной станете страной править. А она теперь самодержавная. И когда Павел достигнет совершеннолетия, думаете, она ему престол предаст добровольно? Дулю вам, граф Панин. Как мне булаву, так и вам пост правителя при наследнике.
– Да, императрица хитра. И её ум вызывает у меня уважение. Она умно использовала всех нас в своих интересах.
– А завтра она Орлова Гришку нам в императоры поставит. Вот и подивимся её уму.
– Того не будет, гетман. Именно благодаря её уму того не будет. Она и Гришку Орлова в свое время от себя прогонит. И нам про то думать сейчас не следует. А если силы сторонников узника шлиссельбургского не таковы как мы рассчитываем? Если их больше? Граф Строганов, бывший генерал-прокурор Глебов, и тайный секретарь покойного императора Волков люди умные.
– Что ты предлагаешь? – генерал Панин поставил вопрос ребром.
– Да, что нам делать если вы правы, Никита Иванович? – спросил гетман. – Не войну же со Строгановым, Волковым и их кумпанством начинать?
– А вы не догадываетесь что делать? Устранить причину. Узник крепости должен уйти вслед за свергнутым императором Петром III. Сие обезопасит нас. Хотя и даже тогда Манифест Петра III для нас опасен. И его обязательно нужно сыскать и уничтожить.
– Ты предлагаешь убийство? Шутка ли? – усмехнулся гетман. – Петра было не в пример легче убрать. Князь Федор Барятинский и Алеханом Орловым его убили и на пьяную драку списали. А как нам сего в крепости достать? Его денно и нощно охраняют. И при нем у самых дверей камеры офицеры капитан Чекин и поручик Власьев. Собаки цепные, а не люди.
