Влад Савин
Врата Победы: Ленинград-43. Сумерки богов. Врата Победы
– В сорок первом так же верили: «Эй геноссе, я арбайтен». А если завтра их главные буржуи прикажут, эти английские пролетарии против нас пойдут воевать?
– А вот не факт. Фотография в газете – подлинная, не постановка: английские рабочие провожают с завода танки «Валентайн», сделанные по советскому заказу. На танках надписи: «Stalin», и по лицам собравшихся видно, что в большинстве они рады, что Красная Армия фашистов бьет, которые еще недавно Лондон бомбили! Конечно, когда их главборов Черчилль прикажет, и пропаганда заработает, мозги промывая – может, и пойдут. Вот только это пока еще вилами на воде писано – а с немецкими фашистами мы воюем уже сейчас! И не забудьте, что напал на нас Гитлер потому, что к войне мы не были готовы. А если теперь будем готовы, то не найдется дураков на нас напасть! И потому наш долг, каждого на своем месте, делать всё для повышения обороноспособности СССР. Будут тогда английские и все прочие бандиты рядом кругами ходить, как тогда у Нарвика, но начать войну не решатся, увидев, что мы сильнее!
И так далее, еще часа полтора. Старался наш Григорьич, как красный комиссар Гражданской перед революционными матросами. Всё ж был у него талант оратора – не учили этому в позднесоветские времена, когда утвержденную выше речь по бумажке читали. Сыпал цитатами не только из классиков марксизма, но и из выступлений Сталина – неужели наш главполитработник добросовестно весь «Краткий курс» прочитал? Закончилось, как водится, за здравие нашего дорогого и любимого Вождя – и я аплодировал вместе со всеми. Почему? Да потому, что в этом времени у меня ощущение появилось занятости действительно нужным делом. Ну, а кто в будущем станет меня попрекать, если в этой реальности таковые заведутся, «нехай лесом идут», как любит говорить наш старший мичман Сидорчук.
А среди всяких неудобных вопросов, которые задавали в процессе и после не только краснофлотцы, но и комсостав, по счастью не было одного. Который уже по окончании и наедине задал Григорьичу наш мех, Серега Сирый:
– Так значит, закончилась война за выживание Отечества? И началась – за его интересы, в послевоенном мире.
Именно – за интересы! Поскольку зачем мы ждем в Полярном, знают кроме меня даже в нашем экипаже лишь Григорьич, Петрович и командиры БЧ. «Товарищ жандарм» категорически предупредил: пока молчок, даже самым надежным своим – помня о недавней истории с алмазами. В этой истории, вместо встречи в Тегеране, который здесь ну очень опасное место, намечается «саммит» Сталина, Рузвельта и Черчилля то ли в Ленинграде, то ли в Москве – и прибудут заморские гости в Мурманск по воде. Интересно, на чем – в нашей истории Рузвельт в Касабланку на «Нью-Джерси» пришел, а уж у англичан для Первого лица что-то меньше линкора – просто несолидно. И вроде даже, как сказал мне Головко, заявлены были «Нью-Джерси» и «Кинг-Георг» – вот только первый из них после Лиссабона во временно нетоварном виде, чем заменят? И линкоры тоже тонут, и очень хорошо – «Айова» тому пример, которую мы, считай, и не трогали, ну почти – немцы справились сами. Тогда отсутствие немецких субмарин в наших водах – это затишье перед бурей, а когда пойдет эскадра с двумя правителями на борту, выпустят на нее целую волчью стаю породы «двадцать один», и ведь шанс будет кого-то утопить, судя по тому, как они у Португалии отметились!
А нам это совсем не надо. Рузвельт и Черчилль, конечно, сволочи – но с ними хоть дело иметь можно. А если придет какой-нибудь бешеный – Трумен, слава богу, помре уже, волею господа бога и товарища Судоплатова, так например, генерал Макартур в президенты полезет, тот самый псих и отморозок, который в нашей истории всерьез предлагал Китай и Корею атомными бомбами забросать. Или сенатор Маккарти – кто там у них самым ярым антисоветчиком был, вот не помню я их значимых фигур в политике, не интересовался никогда! Но говорят же – даже черт знакомый лучше незнакомого. Так что пусть поживут Вожди, сколько им предназначено. Мы обеспечим!
Тем более что инструмент у фрицев один, и известный – подводные лодки. В их линейное сражение после лиссабонской мясорубки верится с трудом. А авиация не достанет – именно под маркой обеспечения безопасности гостей наши из Нарвика продвинулись на юг до Буде, теперь лететь фрицам придется далековато, да и летная погода на Севере в это время года редкость. Но вот штук пять-шесть «двадцать первых» на такое дело найти могут.
Так что нам ожидается работа: сбегать до острова Медвежий, границы нашей зоны ответственности, там встретить гостей, конечно же не показывась, и обеспечить ПЛО. Затем точно так же обратно – и идти в Северодвинск. Белое море замерзло уже, ну так нас ледоколом протащат.
И что там моя Аня сейчас делает?
Анна Лазарева. Северодвинск. Этот же день
Этот американец подсел ко мне за столик в «Белых ночах». Сначала сидел чуть поодаль, я подумала, кто-то из преподов здешней Корабелки, их из Ленинграда столько приехало совсем недавно, что всех я еще не знаю. И лицо его мне смутно показалось знакомым, вроде видела где-то, но вспомнить не могу. А так мужчина вполне приличный на вид, лет сорока, в штатском костюме с галстуком. Нет, в принципе против такого знакомства ничего не имею – для тех, кто не замужем, и если человек хороший. Но не с иностранцем же – это себя надо не уважать! Ведь ясно, что серьезных намерений тогда быть не может – а поматросить и бросить ищите своих дур!
А он к официантке обратился, по-русски, но с заметным акцентом. И указывает на мой столик, просит что-то передать. Визитная карточка – это у них в приличном обществе так знакомиться принято. И что мне с этим делать? На меня уставился, ждет ответа.
Вообще-то «Белые ночи» – это лучшее заведение здесь. И в смысле порядка тоже – если что, патруль появится через минуту. И знают тут меня очень хорошо – в моей воле устроить этому типу проверку документов и установление личности, пару-тройку часов в холодной. Вот только сильно подозреваю, что это не флирт, а совсем другое. Уж больно всё тихо – англичане после истории с Беннетом никак себя не проявляют, и мистер шимпанзе из госпиталя вышел, но ведет себя тише воды ниже травы, исправно кушает дезу, что ему скармливают. А так быть не должно – значит, процесс идет, вот только мы не видим. Так что стоит разобраться подробнее.
И тут я опускаю взгляд и читаю имя на визитке. Вот это номер! Этого человека здесь быть не должно, ну не приезжал он в СССР, разве что много позже. На известном фото он уже старый, с сединой и бородой – вот почему я сходство уловила, а не узнала. Но здесь-то он что делает? Ленка, стерва, хотя бы предупредила, через нее ведь все документы на приехавших иностранцев проходят – а впрочем, она же не знает ничего, для нее это лишь имя в списке. Сама виновата, надо было внимательнее прочесть! И патруль звать как-то неудобно – зачем нам международный скандал?
Вообще-то он в той истории считался другом СССР, «прогрессивно мыслящим». И в работе на ЦРУ и ФБР замечен не был. В эту войну же, вспоминаю его биографию на компе, вот запомнилось: «Участвует в боевых полётах бомбардировщиков над Германией и оккупированной Францией. Во время высадки союзников в Нормандии добивается разрешения участвовать в боевых и разведывательных действиях, встаёт во главе отряда французских партизан численностью около двухсот человек, бои за Париж, Бельгию, Эльзас, прорыв «линии Зигфрида», часто оказывается на передовой впереди основных войск». В Англии он с сорок третьего – а что, вполне мог заинтересоваться, что у нас происходит. Вот только на меня ему кто указал? Или всё ж случай, если по биографии, он четыре раза женат был – вот не понимаю я этих «творческих и духовно богатых»: стало неинтересно, разбежались, с другими сошлись. Не любовь это, а черт знает что! Не нужен мне никто, кроме моего Адмирала – и даже этот, если ухаживать начнет, неприятностей получит, несмотря на имя! Но всё ж интересно, что ему от меня надо? Когда-нибудь своим детям расскажу, как беседовала с самим…
– Миссис Лазарева?
Значит, знает. И кто же ему на меня указал?
– Простите за беспокойство, в этом городе я проездом, в Ленинград. И один мой друг в Лондоне советовал мне обратиться к вам, отрекомендовав вас как «самую влиятельную особу, которая может там решить любую проблему, или напротив, вам проблему создать». Могу ли я просить вас о небольшом интервью, если, конечно, вы располагаете временем?
Так спрашивайте, мистер.
– Что вы хотите узнать?
Только боюсь, что вы обратились не по адресу. Если вы ищете на свою голову приключений как в осажденном Мадриде, то вам для начала следует поспешить в Ленинград, там вам расскажут очень много такого, что ваши добропорядочные читатели поседеют. Затем вам следует проехать по освобожденной советской территории, взглянуть и послушать, что творили там фашисты. И в завершение, может быть, вам не откажут и в поездке на фронт – увидите, чем эта война отличается от той, вам знакомой. Ну а тут глубокий тыл, где не падают бомбы, не рвутся снаряды, здесь не происходит ничего интересного для вас.
– Мне интересны не события сами по себе, а люди. Сюжет лишь раскрывает психологию персонажей. Мне казалось, что я хорошо узнал русских – по Испании. Теперь я вижу, что это не так.
– Отель «Гавана»?
– Нет, это место называлось «Флорида». Ваши называли меня товарищ Эрнесто. Не «дон», как было написано в каком-то журнале, для республиканцев это было бы, наверное, так же, как для вас «благородие». Кроме Мадрида, была еще Барселона – чтобы написать, надо было видеть своими глазами.
– А герою вы, конечно же, дали некоторые свои черты? Американского профессора, ставшего партизаном-подрывником. Три последних дня его жизни.
– Не знал, что эта вещь издавалась на русском.
– Я прочла на английском. Попала случайно в руки.
– И как вам?
– С правдой написано, – отвечаю, – всё как у нас в сорок первом, когда партизаны только начинались: и анархия, и умения мало. Вот только у вас и на той стороне тоже люди, со своей правдой. А у нас фашисты – вроде чумных крыс, которых и давить надо, без всяких сомнений. И еще, у вас в книге бессмысленно всё – зачем мост взрывали, зачем разведку вели. Только трупы с обеих сторон единственным результатом – и общая идея: «Какое ужасное дело война!»
– Я прежде всего о людях писал. Как человеком остаться. И смысл найти, ради чего жить.
– Общую цель лишь бог знает, если он есть, – говорю я, – а смысл здесь и сейчас, чтобы Победа. Как в песне, что вы слышать у нас могли: «Одна на всех, мы за ценой не постоим». И это справедливо – ведь победа общая, за всех, и значит, ты свою и жизнь, и любовь, и всё другое хорошее спасаешь, после – всё уже приложится.
– Понимаю. Это и есть русский фанатизм.
Я кручу в руке визитку. На которой написано: «Эрнест Миллер Хемингуэй, писатель и журналист».[11]
– Вы, мистер Хемингуэй, читали Льва Толстого? Как он писал про исход из Москвы, что под французами оставаться нельзя не потому, что плохо, а именно нельзя! И что иначе будет – не по правде. Это ведь только у нас, русских, слово «правда» обозначает и истину, и справедливость. Фанатик – это, скорее, изувер, «пусть тысячи людей сгорят ради идеи». А у нас это просто черта, которую переступать нельзя. Нельзя иначе, и всё, потому что так быть не должно.
– А вам приходилось видеть войну вблизи?
Я ответила не сразу. Пила молча горячий чай, смотрела на собеседника. Он, при всей прогрессивности, ведь всю жизнь именно Цель искал. Первая его книжка, про «потерянное поколение» в Париже двадцатых, утратившее смысл жизни. А самое лучшее, что ты напишешь, на мой взгляд, это про старого рыбака – пусть пойманную рыбу акулы съели, но ты боролся, искал, не сдавался. Не поймешь ты, хоть уже знаменитый – чтобы Цель была, надо при социализме жить, когда завтра непременно будет лучше, ну если только всякие гады не мешают, как эта война – и когда это «лучше», ты видишь, от твоего труда прямо зависит. Видела я это – от пятилетки к пятилетке, а как мы после Победы заживем, если про опасность знаем, и никакой перестройки надеюсь, не будет. Жизнь улучшать, не для себя, для всех – это та подлинная Цель, за которую и умереть не страшно. Но буржуазному писателю этого не понять!
– Я мог бы держать пари, что вы воевали, миссис Лазарева. В Испании мне приходилось видеть тех, кто заглядывал в лицо смерти на передовой – и поверьте, их не спутаешь с тыловыми. Даже с теми из тыловых, кто обвешается оружием и говорит очень воинственные речи. Не спрашивайте, как – чисто по ощущениям. Но мне достаточно было взглянуть, чтобы определить: этот солдат, этот нет. И я никогда не ошибался.
Ну что ж мистер, слушай мою историю – может, в свой роман вставишь. Конечно, я рассказала ему не всё, а лишь в рамках моей официальной биографии.
Еще два года назад была студенткой, Ленинградский университет. Лето сорок первого, в деревню к родне – и тут немцы. Они нас, русских, вообще за людей не считали, так что одна дорога была – в лес, к партизанам (ну не рассказывать же про Школу, дядю Сашу и минское подполье). Чем занималась – да по-разному: и разведать – на женщину внимание меньше обращают, и на связи работала, еще до войны зная радиодело, и винтовку в руки брать приходилось – как еще одна героиня того вашего романа, только к врагу не попадала, на последний случай гранату берегла. Повезло, не убили, даже не ранили ни разу – теперь, как партизан нет, вся наша земля освобождена, здесь служу, при штабе, вот и вся моя история. Одна из многих – вы у Фадеева прочтите, теперь про них вся страна знает, ну а мне не повезло.
Он слушал очень внимательно. Переспрашивал, записывал что-то. Эх, придется мне после дяде Саше рапорт писать – и подробно вспоминать, а что я такого рассказала, и думать, а не принесло ли это вред? Так я, повторяю, ничего и не говорила кроме того, что здесь и так известно – ну, партизанка бывшая, устроилась сейчас в штаб. А польза точно есть – вдруг он что-то вроде «Колокола», но уже про наших партизан напишет? И весь мир будет это читать!
Ой, дура, а вдруг это не Хемингуэй был, а представившийся им какой-нибудь майор американской разведки? Ну, это проверить просто – во-первых, документы есть, сейчас же у Ленки узнаю, есть ли это имя в списках прибывших. А во-вторых, думаю, наши сумеют оперативно найти кого-то, кто знал того, настоящего, по Мадриду, и устроить встречу. И если это не он, то можно и арестовать: «Вы не тот, за кого себя выдаете», – а может, немецкий шпион?
Или другое может быть: писатель Хемингуэй настоящий, но кто-то там сообразил, что тайна людей с «Воронежа» важнее конструкции самого корабля! И кто лучше справится – правильно, не офицер морской разведки, а психолог, писатель, начинавший в свое время полицейским репортером. Не пытаться украсть чертежи, а подбивать мостики к людям – ну, вроде я ничего такого и не рассказала! Неужели он на разведку работает? Хотя могли его и просто попросить по-дружески – встретиться, побеседовать, свое мнение составить. А он мог и согласиться – союзники ведь, и ничего шпионского выяснять не надо?
Остаток дня писала отчет. Сдала дяде Саше, тот быстро просмотрел и спрятал в сейф, сказав лишь:
– Посмотрим, что из этого выйдет. Писатель Хемингуэй, по первой проверке, настоящий, действительно здесь проездом в Ленинград, аккредитован при… впрочем, тебе это знать пока рано. Но если получится, еще один канал передачи нужной нам инфы на запад развернем.
Не поблагодарил, но и не отругал – и на том спасибо!
Э. Хемингуэй. Красный снег. Роман написан в 1945-м, в СССР издан в 1947-м (альт-ист.)
Утренний рассвет озарил черное пятно сожженной деревни, которое казалось страшным и чужеродным на фоне сверкающего розового снега. Посреди стоял совершенно седой человек и о чем-то шептал. Он уже понял, что произошло, хотя по-прежнему отказывался в это верить. Всех – и детей, и женщин, и стариков – согнали в церковь, подгоняя выстрелами. Потом подожгли и церковь, и все дома. И ушли – а он вернулся и увидел всё это. Увидел и запомнил. Они могут ходить только по дорогам, не зная леса и болот. Он может ходить там, где хочет, потому что это его край, его Родина. Их очень много, а он один. Он найдет таких же, как он, и неизвестно, кого станет больше. Они хорошо вооружены. У него тоже припрятана винтовка, есть и патроны. Они пришли убивать. Ему не впервой охотиться на обезумевших от голода и крови волков. Вместо красных флажков на снегу будет кровь – их кровь. Бог простит. А не простит – значит, не простит, придется жить с грехом на душе[12].
И снова Анна Лазарева
Вечером на тренировку в «Север». Три раза в неделю по полтора часа – это совсем не много, у «песцов» из учебного отряда осназа СФ побольше. Но, как сказал дядя Саша, поддержание тела в тонусе повышает общую работоспособность и укрепляет ум: «Так что считайте это не повинностью, а элементом боевой подготовки, в рабочее время и за казенный счет». Хотя занимаемся там не только мы – есть группы и для флотских, и даже для заводской молодежи (эти – добровольно, по желанию), как на довоенный Осоавиахим.
А ведь прав мистер Хемингуэй, никогда я уже той, довоенной веселой и доброй Анечкой не буду! Тогда я тоже училась: и стрелять из винтовки и нагана, и с парашютом даже прыгала – но всё это было как бы понарошку, хоть и говорили нам: «Будь готов к труду и обороне», – но не думала я, что буду убивать врагов. А теперь на тренировке мне замечания делали – не так резко, ты же своего партнера так изувечить можешь, аккуратнее, не фашист же перед тобой! Я и стараюсь, вроде получается. Удары не так страшны, никогда, наверное, у меня не получится рукой кирпичи разбивать, как сам Смоленцев показывал – а вот при проведении приема, если перестараться, сложный перелом или разрыв связок обеспечен, это на всю жизнь можно инвалидом стать!
Уход с линии атаки. Скользящий блок, сразу же переходящий в захват. Отвлекающий, расслабляющий удар. И сразу провести прием.
Уширо-тенкай, маэ-тенкай – вот не привились у нас наши названия, не выходит по-русски коротко и ясно! И тренеру привычнее – Смоленцев сильно занят был, так что большинство занятий с первым составом тех, кто сами сейчас инструктора, вел Логачев. А у него система своя. Если у Смоленцева главное – это «комбо», связки ударов, подсечек, захватов, отрабатываемые до автоматизма, то у Логачева в основе более простые, базовые элементы, сначала удары ногами и руками, как «артподготовка», и после переход к болевому захвату прямо в стойке. Что сильно отличается от того, чему учили нас в школе, там даже стойка была скорее борцовской, фронтально, ноги широко расставлены, и руки в стороны, и схватка большей частью проходила в партере, на земле. А тут стойка под сорок пять, или даже боком, и руки по-боксерски. Причем, что ценно, движения хорошо накладываются на работу ножом, штыком, прикладом, даже против двоих-троих противников. Ну, а наша система была приспособлена к взятию языка и снятию часовых, «а других задач, чтобы без оружия, у вас и не будет, товарищи курсанты». Что правильно – если, пытаясь снять часового, махать ногами, так фриц крикнет, и всё!
Так что «северный бой», строго говоря, не является для нас оружием. Ну, если только научиться, как товарищ Смоленцев – показывал он нам, что может сделать безоружный против патруля. Две деревяшки-«ножа» из рукавов, длинный скользящий шаг с разворотом – и удары в сонную артерию, полосующим по горлу, и последнему в печень колющим, настоящим клинком пробило бы насквозь. Как нам показалось, меньше секунды времени на всё – никто из бойцов полка НКВД, игравших роль патрульных, к бою изготовиться не успел.
– Это вам урок тоже, – говорит Смоленцев, – один из вас должен был на дистанции быть и готов стрелять в случае чего. Хотя, – добавил он, – я бы и тут справился, вот так… – тут он откуда-то нож достал, настоящий, не деревянный, и кинул. И нож прямо в яблочко вонзился – на деревянном щите, для того поставленном, и дистанция была шагов в пять.
Ну, чтоб так научиться, десять лет тренироваться нужно! Но кое-что и мы можем. Главное же, это идеально учит в любой ситуации не зевать. Ну и конечно, это уже лично для меня и моих «стервочек», отличная физподготовка – как я прочла, в будущем у женщин это фитнес называется, для идеальной стройности фигуры. Так сказал же товарищ Сталин, что красота – это закрепленное в памяти совершенство (думаю, фантаст Ефремов что-нибудь новое еще напишет), ну а для всего живого это здоровье и способность к движению, так я понимаю, «Лезвие бритвы» прочитав.
Наконец, упали-отжались, тренировка закончена. И освобождаем зал – сейчас следующая группа придет, а «Север» не резиновый. В душ – мальчики направо, девочки налево. И – домой. Ленка с подружками направо, по Первомайской, тут наше общежитие (где мы английскому Ромео алмазы продавали) рядом совсем, рукой подать. Я тоже иногда с ними, всегда место найдется – но чаще иду в нашу квартиру, на территории «бригады строящихся кораблей» – это за западными воротами завода, за Торфяной. Четыреста метров всего пройти, через пустырь, тут уже дорожки натоптали, а кое-где и аллеи проложены, парк тут и в другой истории после войны был, и здесь намечается.
Темно уже. В прошлом году в это время снег лежал, а сейчас что-то мокрое с неба падает и навстречу летит. Ветер, как здесь говорят, «вмордувинд», довольно сильный, так в лицо и сечет. Открываю зонтик – да, вид у меня откровенно не пролетарский, а впрочем, благодаря вкусам наших потомков, поставкам от мистера шимпанзе и даже тому труду товарища Сталина, у женщин здесь военная форма и телогрейки решительно не в ходу, все стараются быть нарядными, по мере возможности. Даже обувь на мне – «берцы», сшитые уже здесь, по подобию тех, что у Смоленцева, и то отдаленно похожи на те высокие ботинки на шнуровке, какие дамы в начале века носили. А мундир я с того дня не надевала, как мой Адмирал в море ушел – если тогда я еще иногда перед его кабинетом сидела, изображая секретаршу, то сейчас меня по службе лишь свои видят, и так знающие, кто я. Его слова помню, что я как барышня серебряного века, на какую-то Лизу Боярскую похожа – это его знакомая из будущих времен? А Ленка про «барышню» услышала однажды и подхватила – хотя сама она тоже случай не упускает покрасоваться. И другие мои «стервочки», и даже заводские, на нас глядя.
И вдруг тревога толкнула – уже знакомое ощущение «взгляда в спину». Еще не убийственного, через прицел, а оценивающего, как тогда, с Беннетом, но гораздо сильнее. Оглядываюсь, вижу какую-то фигуру одиночную, шагах в тридцати сзади. Для пистолета слишком далеко, особенно при такой погоде и видимости, а враг с автоматом или винтовкой здесь – это уже немыслимое, до первого патруля. Слежка – а зачем, и так ясно, куда я иду, в двухстах шагах ограда завода, еще столько же вдоль нее влево – проходная. А там не только охрана, но рядом может оказаться и патруль!
Продолжение истории с нашим Ромео? В то, что он захочет мстить за свою дурочку-джульетту, верится слабо. С ним, кстати, встретились еще раз, обменяли алмазы на барахло – что у них груз был уже наготове, удивляться не приходится. Наверное, британцы и мистер шимпанзе – это одна шайка, информацией обмениваются. Тем более что товар, женские тряпки, аксессуары к ним, отрезы материи, в большинстве даже не английские, а американские – может быть, шимпанзе и одолжил? Но получается, что с самого начала собирались не только про Джульетту узнавать, но и на меня выходить? Или считали, что я точно что-то знаю? Но это точно не Беннет, фигура не похожа, и рост ниже.
В обычную уголовщину не верится тоже. Преступность в Молотовске, конечно, есть, много на завод понаехало всякого народа, но все давно знают, что связываться со «стервочками» и кто с ними дружит – опасно. Было в сентябре, Катерину нашу ограбили, ударили и сумку отняли. Так тех резвых и наглых помимо милиции и УГРО, как положено, еще искали совместно НКВД и наша «тимуровская команда» из «Севера». Отчего НКВД – ну как же, нападение на сотрудницу в военное время! – а когда поймали, после всех законных процедур, уступили на время «песцам» в качестве макивар, чтобы ставить удар в полную силу на живой цели, уворачивающейся и сопротивляющейся. Ну, а после в Норильск, как они там работать будут с отбитыми внутренностями, их проблемы. И еще пара случаев была – в общем, теперь хулиганы и грабители здесь с модно одетыми женщинами предпочитают не связываться, а вдруг на «стервочку» попадешь, выйдет себе дороже. Что имело еще один результат – заводские тоже стали стараться быть нарядными, ну а так как модный товар часто не продавали, а вручали в завкоме передовичкам, производительность труда женской части коллектива заметно возросла.
Может, просто прохожий? Нет, это чувство никогда еще меня не обманывало, и в оккупированном Минске, и после, в лесу. Да и должна уже ночная смена на завод пройти. Пытаюсь прибавить шаг, ветер навстречу, зонтик рвет и пальто надувает парусом. Браунинг с собой, вот только спрятан далеко, надо было муфту взять, в нее даже ТТ отлично ложится – не видно, и палец на курке – но неудобно вместе с зонтом, тем более в ветер, расслабилась я непозволительно, вот дура! Резкий порыв вдруг выхватывает у меня зонтик и несет прочь. За ним бежать или к проходной? А преследователь уже рядом.
– Ну куда же вы, фройляйн Бауэр? Или как тебя там по-настоящему?
Вот уж кого не ждала тут встретить, так эту сволочь! Из моей минской жизни, там я Анна Бауэр была, документы на фольксдойче, имя оставили мое, чтобы не путаться. Но этот-то как здесь оказался, и не под конвоем?
– Со мной, значит, тогда не захотела, «славянский швайн, во мне арийская кровь, герр майору скажу»? А сама, значит, большевистской шпионкой была, вот сука, мне за тебя после, как ты сбежала, в гестапо морду били. Хорошо, разобрались, что ни при чем. И сейчас я горбачусь, а ты чистенькая ходишь – так за всё платить надо, тварь!
И бьет меня ножом в грудь. Я даже не заметила, как он его достал! Но у меня после тренировки сработал автопилот, и мышцы еще были в тонусе. И мы отрабатывали как раз этот прием!
Уширо-тенкай (ну не звучит наше «разворот на сто восемьдесят, назад»). Как Логачев со мной бился, не ногу сначала выставлять, и уже на нее вес тела, а сразу закрутить себя волчком на опорной ноге. Одновременно руки накрест, на атакующую руку, протягиваю его вперед, так что мы вообще оказываемся плечом к плечу, с линии атаки ушла, своей левой ему меня не достать. Движения корпусом, его вес и инерция, много сильнее, чем рукой – «чтобы удержать, ваш противник должен быть Геркулесом». Но если он сейчас развернется даже на месте, без зашагивания, простой «тенкай», то вырвет у меня свою вооруженную руку – тут полагается мне сделать еще шаг вперед, чтобы вывести его из равновесия, рука протянута вперед и вниз, ноги не успевают, я вместо этого делаю тенкай, тащу его не вперед, а вбок, в принципе, то же самое, успеваю перехватить за кисть руки, и уже мае-тенкай вокруг его головы, да как можно резче, болевой на запястье – и он летит наземь, на спину, и прежде чем успевает опомниться, я делаю еще один зашаг, вокруг его головы, не ослабляя захвата, он переворачивается мордой вниз, а рука вытянута назад и вертикально. Теперь нажать вниз, со всей силы – кажется даже, слышу, как рвутся сухожилия в запястье, а плечо выходит из сустава, это, наверное, адски больно, и он дико орет, срываясь на визг, затем резко обмякает, сознание потерял от болевого шока. Вынимаю из его ослабевших пальцев – не нож, как мне показалось, а арматурный пруток, заточенный как штык от мосинской винтовки. Всё заняло времени много меньше, чем этот рассказ.
Много позже и Смоленцев, и Логачев мне пеняли – что приемы сочиняются не просто так. Тенкай вместо шага – и противник имел бы шанс после, когда ему крутишь кисть, коротко дослать клинок вперед, ткнуть острием бы хватило. А что сработала в «уро», а не «омотэ», уход за его спину с линии атаки, а не самой отбрасывать его руку влево, это правильно, когда он заметно крупнее и тяжелее, ну если только совсем на опережение, самое начало атаки поймать. Ну а дальше – мы на тренировке отрабатывали, его руку обернуть и провести подмышкой, и переход на конвоирование – вставай и иди, куда прикажут, но я ему уже руку свернула напрочь.
Удерживая его левой, правой достаю пистолет. Жутко неудобно и холодно, ветер насквозь продувает, расстегнутое пальто забрасывает выше головы. Делаю шаг назад, дважды стреляю в воздух – может, услышат? Если нет, тогда придется этого, как очнется, самой вести. Ой, холодно как!
Услышали. Двое бегут, от завода. Окликают, я отвечаю, меня узнают – ребята из полка НКВД. Быстро объясняю им, что случилось, показываю заточку, они нагибаются над этой тварью, хотят вздернуть на ноги, но прежде я с размаху бью того ботинком в лицо. Он хрипит что-то:
– Легко бить лежащего, сука?
– Это тебе за то, что зонтик потеряла, – отвечаю, – будет тебе сейчас хуже, чем в гестапо. А мне о тебя руки марать противно!
Теодор Троль. Или пан Троль, как он сам себя предпочитал называть. Или «т. Троль», как он расписывался – отчего-то так, с маленькой буквы. Мелкий гаденыш, на столь же мелкой должности в Минской управе, очень любящий порассуждать о диких русских и культурной Европе, по его словам, русские непригодны даже в рабы – из-за своей лени и тупости. Весь какой-то склизкий, скользкий, угодливый до отвращения, особенно перед немецкими господами.
Именно поэтому, как выяснилось, он и был здесь расконвоирован. Попался нашим в Белоруссии (сбежать не успел), но ни в чем серьезном не был уличен, срок получил мизерный, всего пять лет на стройках народного хозяйства, здесь из кожи вон лез в лояльности перед администрацией, выпячивая свою образованность, отчего и получил место учетчика в рабочей бригаде. Стоп, это всё равно должность подконвойная, как он за воротами и вне казармы оказался? «Так он был, как говорят, подай-принеси, всякие поручения у начальства исполнял». Нарушение внутреннего распорядка?!
Да, устроил же дядя Саша всем, кому надо, веселую ночь! Вот как у него получается – не кричит, даже голос не повышает, а страшно! Несколько человек должностей лишились, а кого-то даже арестовали «до выяснения» – оказалось, пан Троль не один такой был, и выходит, явные враги имели возможность свободно перемещаться по секретному объекту, собирать шпионскую информацию и передавать ее вовне, и конечно же, вредить. А отчего, собственно, этот Троль проходил по уголовной статье, если он предатель? И кто это решил, что уголовным – меньший надзор и большая свобода, уже полгода как отменены «классово близкие», или кто-то не в курсе про новый Кодекс?
