Влад Савин
Врата Победы: Ленинград-43. Сумерки богов. Врата Победы
Отправляясь во время войны за границу на какую-нибудь конференцию, отец желал иметь при себе человека, которого он хорошо знал и которому доверял, – по возможности кого-нибудь из членов нашей семьи. Я не хочу дать этим повод думать, что отец недостаточно знал своих официальных советников или не доверял им; но только в обществе своих сыновей он чувствовал себя действительно свободно. С ними он мог разговаривать, как бы размышляя вслух. Мне чаще, чем братьям, удавалось быть его адъютантом.
Как адъютант отца я в большинстве случаев присутствовал на совещаниях военного, политического и дипломатического характера, в которых он участвовал. Я сочетал при этом обязанности секретаря, курьера и протоколиста. В этом полуофициальном качестве я имел возможность слышать, как договаривались между собою, официально и неофициально, представители всех воюющих союзных держав. Я видел Черчилля, Сталина, Молотова, генералиссимуса Чан Кай-ши и его жену, членов Объединенного совета начальников штабов, генералов и адмиралов, командовавших всеми театрами военных действий и представлявших все роды оружия, Смэтса, де Голля, Жиро, Гопкинса, Роберта Мэрфи, королей Египта, Греции, Югославии и Англии, эмиров и шахов, султанов и принцев, премьер-министров, послов, министров, халифов, великих визирей. Я встречал их у входа, провожал к отцу, присутствовал при беседах с ними, а потом отец делился со мной своими впечатлениями.
А когда кончались долгие дни совещаний, когда уходил последний посетитель, мы с отцом почти каждый вечер проводили перед сном несколько часов наедине, обсуждая события прошедшего дня, сравнивая свои впечатления, сопоставляя наблюдения. Отец относился ко мне с таким доверием, что рассказал мне о результатах своих переговоров со Сталиным даже до того, как сообщил об этом своим начальникам штабов и министрам. Между нами сложились хорошие, близкие, товарищеские отношения, и он, мне кажется, не только любил меня как сына, но и уважал как друга.
Таким образом, я присутствовал на этих конференциях, с одной стороны, как официальный адъютант президента, а с другой – как ближайший друг человека, который играл ведущую роль в обеспечении единства Объединенных наций. Именно как друг я был поверенным самых затаенных его мыслей. Он делился со мной заветными мечтами о всеобщем мире, который должен был наступить вслед за нашей победой в войне. Я знал, какие условия он считал решающими для обеспечения всеобщего мира. Я знал о беседах, которые помогли ему сформулировать эти условия. Я знал, какие заключались соглашения, какие давались обещания.
Теперь, по прошествии многих лет, я берусь за перо, чтобы рассказать, чем руководствовался отец, принимая то или иное политическое решение. Какие были его планы, нацеленные на величие Америки, рассчитанные на много лет вперед – и не вина отца, что он не дожил до их практической реализации, вызывавшей нередко совсем другой результат. Но помыслы его были чисты, и я хочу рассказать вам о них.
В Рейкъявике в ноябре 1943 года отец и Черчилль встретились второй раз. Первая их личная встреча, как я уже написал, состоялась в августе 1941, недалеко отсюда, возле Ньюфаундленда, на борту корабля ВМС США, о ней я подробно рассказал в главе про Атлантическую хартию. Но я вынужден здесь упомянуть про те события еще раз, так как речи Черчилля в Рейкъявике были настолько пронизаны идеей соблюдения духа и буквы Хартии, что при беглом прочтении создается впечатление, эта встреча была продолжением предыдущей, тем более что отец на ней был немногословен, а говорил в основном британский премьер.
– …согласно Второму и Третьему пунктам Хартии, любые изменения границ и политического строя европейских государств после первого сентября 1939 года могут быть признаны законными лишь с одобрения авторитетной международной конференции, созванной после окончания этой войны. А не по воле кого-то, пожелавшего захватить территорию или установить марионеточное правительство явочным порядком. Единственно законный путь – это плебисцит народов тех стран, при условии свободного волеизлияния и пропаганды – для наблюдения за этим должны быть допущены наши представители, а в особо оговоренных случаях и наши войска! И перед Сталиным следует поставить вопрос о включении в этот список Прибалтийских государств, Бессарабии и Галиции – Первый пункт Хартии позволяет мне надеяться в этом вопросе на помощь Соединенных Штатов!
– …чтобы предложенные русским взаимные обязательства не вступать в сепаратные переговоры и требовать исключительно безоговорочной капитуляции Германии, не ограничивали нам пространство для политического маневра, следует принять для нас, что это условие теряет силу, если речь идет не о Гитлере, а о новом демократическом правительстве Германии – чисто юридически сторона-то сменилась? Конечно, русских об этой казуистике предупреждать не следует. Сказанное относится и к случаю, если еще до свержения Гитлера эмиссары этого будущего демократического правительства выйдут с нами на связь.
– …мы должны успеть встать перед русскими стеной на Рейне, Эльбе или даже Одере! И сказать им: «All right, вы хорошо поработали, русские парни, а теперь идите по домам! Будете хорошо себя вести, может быть мы и позволим вам немного округлить свои границы».
– …ну какие моральные обязательства могут быть у нас перед тем, кого мы собираемся стричь и использовать? Русские же сейчас играют для нас роль наших сипаев, аскари, пушечного мяса. Веря, что сражаются за себя и свой интерес – но так уж вышло, что в данный конкретный момент он совпал с нашим, ну зачем нам еще один конкурент – я про Германию говорю. И сейчас нам важно, чтобы русские шли в этом до конца – а не пытались заключить мир с Германией.
– …согласно Седьмому и Восьмому пунктам Хартии, мы можем вместе требовать от СССР полного роспуска своего флота и армии после окончания этой войны.
И так далее о том же. Он был истинный оратор – но я подумал, что еще и неплохой писатель, журналист: его язык, образы, сравнения были достаточно хороши.
– Истинный тори старой школы, – проворчал отец, когда мы остались одни. – К его несчастью, он немного опоздал родиться. Такая политика привела Британию к величию в восемнадцатом и девятнадцатом веках, но совершенно не подходит для века двадцатого. Для него высшая истина – завоевать, покорить, присоединить, чтобы над владениями Британской империи по-прежнему никогда не заходило солнце. Но мир меняется, и мне страшно представить, что будет, когда он начнет проводить свою политику не в колониях, а в Европе.
Я уже слышал про задуманный Черчиллем план «Евробритания», он казался мне подобием недавней Версальской системы. Огромная контрибуция, изъятие колоний, военные ограничения, даже оккупация вражеской территории длительное время после войны – то, чему была подвергнута Германия в 1919-м, теперь, по замыслу британского премьера, предназначалось для всех европейских стран, поддержавших Гитлера в этой войне. Чисто по-человечески этот план вызывал у меня отвращение своим откровенно грабительским характером, если тогда унижение и разорение Германии всего через четырнадцать лет привело к торжеству фашизма, то что же будет теперь, когда еще большему ограблению и унижению подвергнется значительное число стран и народов Старого Света?
– С экономической точки зрения такая политика разорительна и для Британии, и для мирового хозяйства, – сказал отец. – Вот доклад о положении в Британской Гамбии. Средний заработок туземного рабочего – один шиллинг и девять пенсов, это меньше пятидесяти центов – не в час, а в день! А еще грязь, болезни, огромная смертность… И средняя продолжительность жизни у них – двадцать шесть лет! С этими людьми обращаются хуже, чем со скотом – даже рабочий скот живет дольше! И так повсюду в Африке и Азии – при природном богатстве, множестве плантаций, рудников, железных дорог, настоящей европейской цивилизации на вид, хорошо живется только белым колонистам и нескольким туземным князькам. А удел всех остальных – нищета, болезни, невежество. Ты знаешь, что индусы так и называют одно из времен года – сезон голода? Вот британская политика – самая жестокая эксплуатация Индии, Бирмы, Малайи – выкачивать из этих стран все их богатства и не давать им ничего взамен – ни просвещения, ни приличного жизненного уровня, ни нормального здравоохранения – лишь самый минимум всего, чтобы туземцы не умирали с голода и могли работать! Так стоит ли удивляться, что результатом будет безудержное накопление горючего материала, способного вызвать пожар войны?
Я пожал плечами. Не так давно, и о том еще не забыла наша американская читающая публика, и наши, и европейские газеты злословили по поводу одного торгово-кредитного соглашения, заключенного нашей страной: «В Гватемале, на деньги гватемальцев и руками гватемальцев построили плантации и рудники, чтобы брать себе богатство Гватемалы, и железную дорогу, чтобы всё это вывозить – и так составили контракт, что гватемальцы еще и остались должны, до конца этого века». И просочившиеся в газеты слова отца про никарагуанского диктатора Сомосу: «Он сукин сын – но наш сукин сын», – и еще там было продолжение, не получившее огласки: «Потому что благодаря ему наши американские избиратели имеют на столе дешевые бананы. А я как американский политик несу ответственность прежде всего перед ними. Что же до этой средневековой жестокости, то это, конечно, ужасно – но для того господь и придумал границы, чтобы у нас не болела голова от творимого на той стороне».
– Ты не понял, – сказал отец, – это не филантропия, не благотворительность! А выгодное вложение капитала, которое требует благоприятных условий. Конечно, в самом начале строгости не избежать, и я как помощник морского министра ни разу не усомнился, посылая нашу морскую пехоту, чтобы прекратить беспорядки и грабежи в какой-нибудь банановой стране. Но нельзя и дальше править жестокими мерами, выживая все соки – просто потому, что нищий раб не будет работать с усердием, не будет покупать наш товар, и требует затрат на вооруженную стражу, чтобы избежать бунта. Очень многие британские колонии или являются убыточными, требуя от метрополии больших затрат, чем приносимый ими доход в казну, или сохраняют прибыльность именно за счет жесточайшей эксплуатации местного населения, терпение которого имеет свойство кончаться. Отчего в Индии с таким восторгом встретили Чандру Боса и пошли за ним? И этот твердолобый тори не имеет иного плана, кроме как усмирять мятеж химическим оружием, «даже если Индию придется после снова заселять». Боюсь, что результат будет обратный – вспомни историю Мадагаскара, Индокитая, да и недавних Риффов. А теперь представь, что будет, если он попробует подобную политику – силой выжимать все соки – проводить в Европе? Думаю, лет через пять его будут проклинать еще больше, чем Гитлера – а британским войскам придется бросать участников нового Сопротивления в концлагеря. А теперь вопрос: что в это время будет с американским капиталом? Если рынки сбыта будут пребывать в таком состоянии. С какой стати мы должны нести убытки ради британского интереса?
Я спросил отца, неужели нельзя объяснить это британскому премьеру? Который, при всех своих недостатках, очень опытный политик и умный человек. Отец усмехнулся.
– Это всё равно, что Саймона Легри из «Хижины дяди Тома» убеждать в выгоде гуманного отношения к своей же рабочей силе. Я пытался доказать нашему дорогому Уинстону, что часто прибыльнее быть не рабовладельцем с кнутом, а добрым дядюшкой, раздающим печенье. Потому что всё потраченное вернется с прибытком. Он даже не понял, ответив: «А если они всё сожрут, а работать не захотят?»
Отец часто был откровенен со мной, как бы обкатывая свою будущую речь, или даже свое собственное понимание проблемы. И наш разговор как-то незаметно сместился на картину будущего мира, который настанет после этой войны.
– Это будет совершенно новый мир! – сказал отец. – В котором не будет войн, эта станет последней. Мир довольных потребителей, а не рабов. И для Америки это будет не благотворительность, а чертовски выгодное предприятие – представь, как если бы французы, индусы, русские покупали исключительно американские товары. А если эти товары произведены на заводах, находящихся в той же Франции, Индии, России, но принадлежащих нам – так это еще выгоднее, нет затрат на транспорт. Вот отчего мне миллион долларов, вложенный в экономику той же Франции, кажется гораздо более выгодным, чем такой же миллион, полученный в качестве контрибуции. Не ограбить чужую страну, а прибрать к рукам контрольный пакет ее хозяйства, торговли и промышленности – и стабильно стричь прибыль, как шерсть с овец. Войны, милитаризм – фи! Можно будет тем же европейцам распустить свои армии за ненадобностью и оставить лишь полицейские силы. Зачем воевать – если все не больше чем поросята, довольно хрюкающие у нашего корыта? Всецело зависящие от нас – но не ненавидящие, а бесконечно благодарные нам, когда мы щедрой рукой отсыпаем им корм!
Я вспомнил слова британского премьера. Если есть поросята, то обязательно найдутся и серые волки, да и в любом стаде не одни агнцы, но и козлища будут непременно.
– Уинстон – великий военный вождь, – сказал отец, – но в мирное время он абсолютно непригоден. Однако он еще послужит нам на первом этапе. Да, мы добрый пастух для нашего стада – однако если появятся волки, пастух сразу станет суровым охотником с тяжелым ружьем. В будущем новом мире не будет войн, но будет выражение нашего неудовольствия несогласным. Ради будущего спокойствия и порядка, придется применять силу, особенно поначалу. Но без излишней жестокости – мы же не Гитлер с его «планом Ост», зачем нам трупы вместо потребителей? Не война, но ограниченная акция в виде десяти тысяч «летающих крепостей» на один вражеский город – а после ультиматум: вы считаете себя в состоянии войны с нами и получаете то же самое еще и еще, пока не вбомбим вас в каменный век – или сразу садитесь за стол переговоров? Цель оправдывает средства – если посчитать число жертв таких ограниченных акций (причем все они не с нашей стороны) и потери в полномасштабной войне, подобной этой. И вот тут нам нужны англичане – даже новейшие В-29 не долетят с нашего побережья с возвратом до большинства европейских столиц – но с британских островов легко достанут и до Урала. А может быть… если умники сделают Бомбу, это сразу решило бы проблему!
Я знал о программе, которая позже стала известна всему миру под именем «проект Манхеттен». В ноябре 1943 он казался весьма далеким от завершения – неясно было, удастся ли сделать Бомбу вообще? А если удастся – то какова будет ее мощность? Стоимость? Масса и габариты? После неудачных экспериментов и огромных затрат без видимого результата, даже у некоторых участников программы исчезала вера в успех – но отец всегда относился с огромным уважением к науке и техническому прогрессу, видя в них инструмент решения многих насущных задач.
– Если бы удалось сделать Бомбу, как обещали, мощностью в тысячи тонн тротила! Тогда, имея несколько эскадрилий бомбардировщиков, можно поставить на колени любую страну, заставить принять наши условия, а если нет, то принудить капитулировать в первый же день, без ужасов мясорубки Вердена или Сталинграда! И это превосходство чрезвычайно легко удерживать: просто объявив, что любой, кто ведет работы по созданию этого бесчеловечного оружия – это враг человеческой цивилизации, готовящий новую мировую войну – а значит, Америка не потерпит, и в случае непринятия нашего ультиматума, немедленно нанесет удар! Если мы получим Бомбу, то не будут нужны армии – достаточно иметь несколько эскадрилий в ключевых точках земного шара, чтобы при необходимости достать до любых координат! И полагаю, что тогда любой недовольный трижды подумает выступить против – с риском за это без всякого предупреждения получить Бомбу на один из своих городов! Я надеюсь, что умники сдержат обещание дать результат хотя бы к сорок шестому!
Мы не знали тогда, что уже выпустили из бутылки джинна. Если верить русским, которые позже всегда будут твердить, что их атомная программа была ответом на наш «Манхеттен». Я часто спрашиваю себя, что было бы, если бы отец узнал? Можно ли было избежать атомного противостояния, если убедить русских, что наше оружие не направлено против них? Знаю, что у отца были мысли относительно британцев, влившим в наш «Манхеттен» свою программу «Тьюб-Эллой» – создать что-то вроде Объединенных миротворческих сил, кто единственно и будет распоряжаться этим ужасным оружием – с сохранением производства Бомб единственно в Америке, но с включением нескольких британских высших офицеров в состав штаба этих сил. Может быть, и можно было как-то договориться, скооперироваться с русскими, развеять их непонятное и фанатичное убеждение, что мы делали Бомбу исключительно против них. Но теперь бессмысленно рассуждать, могло ли быть иначе!
– Я не думаю, что будет много недовольных, – сказал отец, – мы же не собираемся никого грабить и убивать, для обывателя любой страны наш новый мир будет весьма комфортен. Ведь вкушать «хлеба и зрелищ», как в древнем Риме, куда легче и приятнее, чем куда-то стремиться? А герои всегда в меньшинстве перед толпой. Вот зачем нужна демократия – толпой управлять гораздо легче. После ужасов этой войны, вряд ли европейцы и русские захотят великих свершений – если мы предложим им помощь с условием, не затрагивающим интерес обывателя, а напротив, ему выгодным? Например, отменить воинскую повинность – да и вообще отказаться от армии, кроме сугубо полицейских сил, доверив нам поддержание мирового порядка? Передать нам свою промышленность, свои финансы, свою науку – если мы сохраним рабочие места? Доверить нам место за штурвалом, самим взяв роль пассажиров – ведь так гораздо спокойнее, чем быть ответственными за что-то? Надеюсь, нам удастся превратить всех этих французов, германцев, русских, индусов в единую массу, электорат – наш электорат. И без всякого насилия с нашей стороны и сопротивления с их – усмирять недовольное население – это не только дорого стоит, но и лишает нас рынка, «бунтовщики не покупают наш товар».
Я представил, и мне стало страшно. Мир сытых, довольных, ни к чему не стремящихся и ни о чем не беспокоящихся… поросят, а не людей!
– Ты не понял! – сказал отец. – В новом мире будут и ученые, и инженеры, и солдаты – и просто беспокойные, с огнем в душе, кто хочет нового. Но это будут наши люди – американцы. Именно они составят экипаж корабля «планета Земля», они будут его штурманами, рулевыми, механиками, да и просто матросами – а пассажирам, согласись, лучше не лезть к штурвалу! Впрочем, отчего бы не взять на службу в наш экипаж и достойных отдельных представителей иных наций? Если же кто-то не согласится – будет жаль. Ничего личного – но анархии на мостике быть не может!
Я спросил отца:
– Так мы собираемся указать Сталину на его место? Или переговоры будут пока еще дружественными?
– Дружественность того, кого используешь – это очень ценный ресурс, – ответил отец, – даже Черчилль, при всем его уме, этого не понимает. Что для друга сделаешь много больше, чем для врага. И чем дальше русские будут считать нас союзниками, тем выгоднее для нас. Хотя русских я бы охотно нанял для грязной полицейской работы – у них хорошо получается воевать на суше. Бомбардировки устрашат цивилизованного противника – но грозить ими толпе голых негров или индусов? Химическое оружие будет тут более эффективно – но боюсь, что и оно полностью проблемы не решит. И вот тут пригодятся храбрые русские парни, чтобы они вместо американских парней погибали за становление нового мирового порядка в джунглях какого-нибудь Индокитая. Да, так будет – когда мы научим и заставим их полюбить нас.
Лазарев Михаил Петрович.
Полярный. Первое декабря 1943 года
Погода мерзейшая. Воспринимаешь ее именно как таковую – и это хорошо. Значит, переходим понемногу к мышлению мирного времени, когда ясное небо уже не воспринимается как угроза авианалета. После Нарвика, насколько мне известно, Северный флот боестолкновений с немцами не имел, и появления противника не предвидится, офицеры уже шутят, скоро на мирные нормы выслуги перейдем. Хотя в штабе прорабатывают планы будущих наступательных операций – дальше освобождать Норвегию или Шпицберген занять.
Пока же занимаемся текущими делами и боевой учебой. Сформирована Нарвикская военно-морская база, туда перешел дивизион «эсок», бывшие тихоокеанцы, С-51, С-54, С-55 и С-56, которая здесь пока не стала Гвардейской, но Краснознаменной успела – за пять потопленных транспортов. А еще тральщики, катера, авиация. И бывшие немецкие батареи числятся в строю – помня их судьбу в иной истории, тут особо была оговорена сохранность техдокументации, а после помощь нашим артиллеристам, так что семь шестнадцатидюймовых стволов охраняют подходы к Нарвикскому порту. И говорят, что на островах там до сих пор болтаются «робинзоны» – одиночки и мелкие группы из состава немецких гарнизонов или американского десанта – но думаю, что это треп, не тропики ведь, в наших широтах на подножном корму столько не выжить.
Конвои идут по расписанию. Поначалу очень опасались «двадцать первых» субмарин – но больше их в наших водах ни разу не замечали. То ли у немцев их мало, то ли боятся нас. Потому «Воронеж» и стоит в Полярном в готовности, но в море не выходит, заряд реактора и ресурс механизмов решили поберечь для наиболее важных дел. Честно говоря, скучаю по Северодвинску и моей Анечке, оставшейся там. И «большаковцев» тоже нет сейчас с нами, воюют вроде бы где-то на Висле. А мы стоим, ждем – после расскажу, чего. И вроде бы по завершении вернемся на зиму в Северодвинск – оказывать научную помощь и служить наглядным пособием для изучения. Поскольку те две лодки, что стоят на стапелях Севмаша, хотя и называются «613-й проект», но имеют с тем, что мы знаем под этим именем в иной истории, лишь самое общее сходство – скорее это импровизация на тему нашей информации, отдельных черт «типа XXI», и даже нашего «Воронежа» (касаемо судовых систем, электрооборудования – не копия, конечно, но влияние есть). И первейшее внимание уделено снижению шумности – если расчеты верны, то для этого времени «613-е» вполне заслужат прозвище «черных дыр в океане», не обнаруживаемых акустикой. И это лишь первые ласточки, предсерийные лодки, чтобы получить опыт, внести изменения. Каковы же будут полноценные доатомные субмарины нашего флота?
А что могут лодки, опережающие свое время, сделать с кораблями этой войны, мы видим у Португалии, где «двадцать первые» немки потопили два американских авианосца. «Ютланд этой войны», – эта фраза какого-то их журнала недалека от истины – и по кровавым потерям обоих сторон, и по хаотичной бесплановости сражения, и главное, по результату. Флота Еврорейха по сути больше нет, четыре линкора и авианосец погибли, и заменить их нечем. Американцы потеряли линкор, три авианосца, три эскортных авианосца, три легких крейсера, с десяток мелочи, и еще злополучный «Балтимор» по пути в Англию был торпедирован подлодкой, оставлен экипажем. А когда конвой пытался войти в порт – тут сведения очень обрывочные, союзники сообщают, цедя сквозь зубы – один из транспортов в темноте налетел на затопленный французский линкор и сам полузатонул, окончательно блокировав фарватер. И пока янки осторожно и медленно пропихивали транспорта, как через игольное ушко, пока ставили к причалам – а разгрузочное хозяйство было в значительной части выведено из строя немецким десантом, к тому времени уже уничтоженным – наступил рассвет, и появилась немецкая авиация, и немцы успели вытащить артиллерию на берег, а их танки уже врывались в Лиссабон с севера. И наверное, Спрюэнс был абсолютно прав, приказав остаткам конвоя идти в Порту – ну а тот десяток транспортов, что всё же встал к лиссабонским причалам, в конечном счете лишь пополнил список немецких трофеев и пленных. Южно-португальский плацдарм потерян, генерал Фридендол капитулировал с остатками 5-го американского корпуса – тактически сражение окончилось победой немцев. Ну, а по стратегии – вопрос!
Ведь в нашей истории ноябрь 1943-го – это битва за атолл Бетио, Тарава. Сражение, где против японского гарнизона в четыре тысячи человек при четырнадцати береговых орудиях (самыми крупными среди них были четыре восьмидюймовых, образца русско-японской войны), авиацией и флотом обороняющиеся не располагали совсем, американцы бросили двенадцать линкоров, семнадцать авианосцев (в том числе шесть тяжелых, пять легких, шесть эскортных), двенадцать крейсеров, шестьдесят шесть эсминцев и две десантные дивизии, больше тридцати тысяч солдат с плавающими танками, перевозимыми на тридцати пяти транспортах! В ходе четырехсуточного сражения остров был взят, гарнизон полег весь, в плен были взяты лишь один офицер и шестнадцать солдат, американцы же потеряли убитыми и ранеными свыше трех тысяч человек, весь атолл был буквально перепахан снарядами и бомбами. Это сражение считается этапным в цепи тихоокеанских баталий, «от острова к острову», к победе – Тарава, Иводзима, Филиппины, Окинава.
Здесь же, решительный штурм атолла Тарава выродился в какую-то «разведку боем». Или аналог рейда на Сен-Назер в сорок втором – пришли, постреляли, высадили ограниченные силы (хотя и превосходщие численностью японский гарнизон раза в два), понесли потери, погрузились на корабли, отошли. Слишком много взяла Атлантика – «Айова», «Алабама», «Лексингтон», «Йорктаун», «Интрепид», «Белью-Вуд», «Монтрей», повреждены «Нью-Джерси», «Саут-Дакота», «Банкер-Хилл». А с меньшим перевесом американцы не воюют. Копят силы – весной поднимет флаг «Миссури» и еще то ли три, то ли четыре, точно не помню, авианосца типа «Эссекс». То есть, с одной стороны, американцы уже дали японцам передышку в лишние полгода – и если учесть, что тут Япония имеет с Еврорейхом прямую и регулярную связь, один конвой уже прошел и вернулся, и собирается следующий – то Тихий океан обещает стать для американцев еще более кровавым. С другой же стороны, флот Еврорейха выбыл из игры, и война в Атлантике обретает привычный вид сражений в основном с субмаринами, а линейные и авианосные эскадры могут быть переброшены на Тихий океан. И всё возвращается на круги своя, только с задержкой на полгода – год, и вместо «Айовы», «Алабамы», «Лексингтона» и «Интрепида» у янки в бой пойдут еще более мощные «монтаны», у нас так и не вступившие в строй, и «мидуэи», не успевшие повоевать.
А как же Спрюэнс, всё ж флотоводец и боевой адмирал, допустил такие потери? Так ведь не приходилось в иной истории американцам сражаться против связки берег – авиация – подлодки – линейная эскадра и при примерно равных силах! Аналогом Лиссабонского сражения в нашем мире мог бы быть удар по японской метрополии – не в сорок пятом, а в сорок третьем, когда японский флот еще не уничтожен и авиация не выбита – и навстречу американцам с берега взлетают сотни самолетов и выходят «Ямато» и «Мусаси», развертываются флотилии субмарин. И результат вполне мог быть примерно таким же.
Так что сижу, пишу доклад для Кузнецова – анализ Лиссабонской битвы. И еще одно дело будет сегодня, можно сказать, политическое. Наш «жандарм», старший майор, простите – уже комиссар госбезопасности третьего ранга товарищ Кириллов и раньше нам по-дружески пенял, что мы к союзникам относимся едва ли не хуже, чем к немцам. Но поскольку в поступках своих мы неукоснительно следовали приказу и линии товарища Сталина, на эти настроения внимания обращали мало, лишь советовали придержать языки. А образ мыслей наш, оказывается, тихо проникал в массы. Ладно видяевцы, с нами общающиеся ближе всех, так, оказывается, во всей бригаде подплава уже разговоры ходили, что англо-американцы – это такой друг, что с ним никаких врагов не надо – и не только в подплаве. И после того как чуть было до стрельбы у нас с англичанами не дошло – это когда мы наш трофей из Нарвика вели – так экипажам эсминцев тоже рты не заткнешь, такое началось! И наши, из экипажа гвардейской «моржихи», знаменитой на весь СФ, добавляли: «А мы что говорили, правду ведь, британцы спят и видят, как оттяпать себе, что плохо лежит, чего вы еще хотите от нации воров и пиратов. Да ведь они сами слухи распускают, что после войны Архангельск им отойдет в концессию, в уплату за ленд-лиз!»[10] В итоге их матросов у нас стали просто бить, поодиночке и толпой – и хорошо еще, что большая часть флота успела перебазироваться в Норвегию, а в Полярном и Мурманске остались лишь тылы. Тут уже обеспокоилось командование флота, и к его чести, предпочло действовать не репрессиями, а убеждением.
Партсобрание, политинформация или просто доклад по текущему моменту – называйте как хотите. В клуб собрали большинство смутьянов – в основном с «Воронежа», Щ-422, «Куйбышева», «Урицкого», но был тут народ еще их многих экипажей и береговых подразделений. А со сцены выступал наш комиссар Елезаров, которому сказали: «Твои начали, ты и выправляй!»
Начал Григорьич с того, что фашистская угроза никуда не делась, и гитлеровский зверь, хоть и сильно побитый, опасен по-прежнему. И не может быть к немцу никакого снисхождения:
– Это нам, товарищи, везет, что мы тут уже как в тылу, а газеты все читают, как в Польше еще один концлагерь освободили, так там были целые рвы трупов, а немногие живые на скелеты похожи, и это были наши, советские граждане, угнанные в фашистскую неволю, и пленные, кто по малодушию руки поднял в бою! Так что нет и не может быть к фашистам пощады и жалости!
– А что же вы их гэдээровцами иногда называете, причем со снисхождением, товарищ капитан первого ранга, что это такое?
– А это, когда мы их победим, не будет больше никакого их поганого рейха, а станет Германская Демократическая Республика, строящая социализм под нашим руководством. И жить там будут исключительно гэдээровцы, потому что никому другому, всякой мрази, кто против дела Маркса – Ленина – Сталина, мы вообще на свете жить не позволим! Сегодня будущие гэдээровцы на наших стройках трудятся, порушенное восстанавливая – ну, а с любым фрицем, который против тебя с оружием, надо, как товарищ Симонов писал: «Сколько раз увидишь, столько и убей». И ясно с этим! Еще вопросы по этой части?
Теперь с англичанами (и американцами, поскольку один черт, то или это). Верно считаете, что дружбы у нас с ними нет и быть не может – так ведь они и не друзья нам, а союзники, то есть враги наших врагов! И хрен они против нас сговорятся, поскольку никогда не решат меж собой, кто в Европе будет главным – перегрызлись они насмерть, и лишь когда кто-то сдохнет, драку прекратят. А значит, чем больше фрицев союзники поубивают, или хотя бы отвлекут – тем легче нам! А потому никаких ссор между нами и ними, пока не кончится война с фрицами, быть не должно! Тем более это лишь главарям их, капиталистам и банкирам, будет новая война нужна, уже с нами, поскольку наш социалистический строй для них как нож острый самим своим существованием. А с их пролетариями нам делить нечего – и помните, что они воюют здесь против того же фашистского зверя, что и мы.
