Виталий Храмов
Сегодня – позавчера. Испытание сталью
Пастораль
Утром я с наслаждением сидел на лавке у порога, подставив лицо и голый торс восходящему солнцу. Мир просыпался. И я оживал. Душой.
Мои спутники выползали на солнышко. Ехидное лицо Громозеки, ошарашенное лицо лейтенанта – он так и не вышел из состояния обалдения, радостное лицо Кадета, обиженно насупленная докторша, любопытное лицо великоразмерного ребёнка Прохора и его уменьшенные копии – братья и сёстры, как любопытные зверьки, разглядывающие меня.
Кстати, тут и выяснилось, что значит – неверные глаза. Яркий свет был мне неприятен. А на солнце было больно смотреть. Это было похоже на то, как просидев в тёмном погребе, в полдень выходишь на яркий солнечный свет. Глаза привыкают? А мои – нет, отказываются адаптироваться к повышенной освещённости. Не верные. Но зато в темноте я видел – как кошка. Ну что ж, сам виноват – нарушил процедуру. Может быть, я и пожалею об этом, но не сейчас, когда причина нарушения регламента крутится перед глазами.
– Громозека, ходишь, боец? – спросил я своего телохранителя.
Громозека отчебучил несколько па гопака:
– Лучше, чем был, командир! Дарья Алексеевна – чудо! Но, я вижу, ты за всех отблагодарил!
– Пошляк, – крикнула Даша, кинув в него картофелиной.
Громозека ловко увернулся, раскланявшись, как мушкетёр Дюма.
– Два наряда по кухне! – вынес я вердикт.
Теперь Громозека раскланивался мне.
– Паяц, – резюмировал я.
– Кадет? – спросил я.
– Готов к труду и обороне! – Кадет вытянулся по стойке «смирно», попытался щёлкнуть каблуками. Ясно, ноги в порядке.
Оказалось, что причина обалдения лейтенанта – вылеченный позвоночник. Он мечтал сталь лётчиком, но неудачное приземление при прыжке с парашютом при посещении курсов тогдашнего ДОСААФА – длительное лечение лучшими врачами Союза (профессорская семейка). На ноги его подняли. Но остались дикие боли в сломанной спине, время от времени. С мечтой о небе пришлось расстаться. И вот – он сотрудник органов.
Следующая – докторша. Но на мой вопросительный взгляд она сделала обиженную рожу и ушла. Не понял, ей не досталось плюшек? Или это личная обида на меня?
– Я же тебе говорила, – сказала Даша, появляясь рядом, а потом крикнула, похлопав в ладоши: – К столу!
Ревность. Вот напасть! Ещё и передерутся. Я вдруг стал очень популярным у женщин. Необоснованно и незаслуженно. И у каких женщин!
Столы накрыли во дворе. Простая сельская еда была для меня в радость.
– Иваныч, что думаешь делать? – спросил Громозека.
– Хозяйка дала нам ещё неделю отпуска в этом санатории. А сколько даст нам командование? – этот вопрос я адресовал лейтенанту.
Он закашлялся, быстрее пережёвывая полным ртом, оттого смутился:
– Я городской – сроду не ел вкуснее, – пояснил он, а потом по вопросу: – Ну, я думаю, неделя у нас есть, коль Дарья Алексеевна была столь любезна.
Он отвесил поклон Даше. Громозека опять заухмылялся, за что звонко получил деревянной ложкой в лоб от меня.
– Кто сможет подумать, что неизлечимые травмы будут все устранены за три дня? – продолжил лейтенант.
– Ну, коли так, то возьму на себя ответственность, – сказал я, – остаёмся. Думаю, мы заслужили отпуск. Воевали мы хорошо, а будем – ещё лучше. Принимаю на себя повышенные обязательства.
– Иваныч, ты всё испортил, – скривился Громозека, – всю сказочную атмосферу убил. Я прям себя на партсобрании ощутил.
– Не знал, что ты партийный.
– Я тоже не знал, что ты… – начал Громозека, но мой кулак, приставленный к его носу, заткнул ему рот с его очередной пошлостью.
– Итак! – я стал подводить итог импровизированного собрания. – Дарья Алексеевна, если вас не затруднит эта куча шалопаев, то можем помочь по хозяйству.
– Иваныч, мы уже, – радостно воскликнул Кадет, – сенокос же!
– Так, чего ждём? – Я встал. – Давненько я не махал косой!
– Ты и косой умеешь? – опять ехидничал Громозека.
– Слушай, если есть что предъявить, я готов выслушать и даже принять вызов… – Грозно обернулся я к нему, но Громозека со смехом сграбастал меня в свои медвежьи объятия и стал тискать:
– Я просто рад, что ты вернулся, Медведище! И что ты не монах-кастрат, как про тебя думали!
– Ах, ты, сучок!
Пять мужиков, полных сил и энтузиазизма, способны свернуть горы, если их вовремя подкармливать и охлаждать, окуная в воду. Благо речушка имелась в наличии.
Сено было накошено, дрова навалены, БТРом перевезены и даже нарублены, покосившиеся строения и заборы – поправлены, крыша подлатана – благо, не успели они совсем испортиться – хозяин тут жил крепкий.
И всё это – всего за три дня.
Мне была в удовольствие эта мирная работа. И людям моим – так же. С каким удовольствием я ощущал усталость в теле, как было здорово лежать в реке, смотря на проплывающие облака, зная, что не будет в небе ни самолётов, ни налёта.
А ночами – Даша. Но я и так поступил не по-джентельменски, растрепал интимного. Но для связанности истории – надо было. А теперь – промолчу.
Охота на собрата
С шутками и прибаутками возвращаемся с вилами наперевес – ходили переворачивать валки сена. Подходим к посёлку, а там – шухер. Женщины, дети бегают, кричат. Мы бегом.
Внимательно смотрел на своих людей, ветераны – из расслабленного состояния сразу перешли на боевой взвод. Как сжатые пружины стали. За собой давно заметил, теперь увидел, зримо – в других.
Подбегаем, вилы, как винтовки с примкнутыми штыками. Нас шарахаются. Навстречу бежит Даша и дети.
– Витя, беда!
– Разберёмся!
– Медведь тут шалит один. Третьего дня корову задрал, а сейчас детишек перепугал. Рекой и спаслись.
– Медведь в реку не полез? Они же умеют.
– Вот и благо, что не полез. А в другой раз?
– Это всё? – удивился я.
– Мало?
– Я думал… – протянул я.
– Немцы? – спросил Громозека и заржал.
Видя, что народ обижается на наш смех, Громозека поднял руки и закричал:
– Люди, успокойтесь! Завалим мы косолапого. Красная Армия уже тут. Тем более, не бывать в одной берлоге двум медведям!
Это он про меня? Я пнул его по седалищу. Пошли вооружаться.
Тут удивил Прохор. Выносит два копья. Рогатиной их назвал. Копья справные. Наконечники – странные. Тут в чём дело – я ведь работал в литейке. И вот на шестом году работы открылся у меня дар – не дар, ну, в общем, брал я в руку что-либо металлическое и, щупая, «ощущал» состав сплава. С точностью до процента. Погрешность великовата для производства, где десятая процента меняет эксплуатационные свойства, но вот так как-то. Неоднократно проверял себя. Пользы не много, но на шихтовый двор меня звали постоянно. Металлолом сортировать. Сталь марки «три» от стали «сорок пять» отличаю – уже большое дело было. Серый чугун от фосфорного чугуна, цинковую бронзу от свинцовистой. Особенно хорошо с бронзой получалось, её я как раз до десятых определял. Образцы перед химлабораторией ко мне носили. Не станешь же сверлить каждый кусок металла? А так – приблизительно накидали – уже подспорье. Так что я тоже чуть-чуть экстрасенс.
Так вот, наконечники. Я не смог понять, что за сплав. Понятно, что бронза. Медь – основа, олово, цинк, сурьма чуть-чуть, свинец, куда без него, сорного, железо, никель и процентов десять неизвестного мне металла. Сплав был серо-желтоватым, легким, прочным, хорошо держал заточку и не ржавел.
– Что за металл? – спросил я Прохора.
А тот лишь пожал плечами:
– Отец на охоту лишь с этим ходил.
– На медведя? – Я охренел.
– И на медведя.
– Ладно, – я сомневался, – бери. Но, и оружие возьмём.
– Нечестно это.
– Что нечестно?
– Стрелять в зверя.
– Ты чё, тронулся?
– Отец так говорил.
И смотрит на меня. На слабо берёшь? А вот и не угадал ты! Дураков ищи в другом месте. Ага, может, ещё и на танк с этой побрякушкой?
В общем, взяли мы два копья, но и огнестрелы взяли. Боевое, табельное. Оно хоть и на других зверей рассчитано, но, думаю, скорострельность будет заменой малому останавливающему действию. Громозека из этих же соображений хотел пулемёт снять с БТРа. У него с останавливающим действием как раз всё в порядке, но это уж чересчур. Не на войну идём, на охоту. А пулемётик-то станковый. С соответствующим весом. Верю, что Громозека его допрёт, а вот как стрелять будет? С колена? От живота? Даже не смешно.
Только дойдя до того места, где косолапый напугал детей, я озадачился вопросом – а как мы его искать будем? Покричим ему? На сотовый дозвонимся?
Выручил Прохор:
– Вот его след. Пошли.
Так и пошли. Прохор – первый. Со своим копьём. Потом я с копьём, ТТ и трофейным штык-ножом, потом остальные. Они-то как раз вооружены карабинами и автоматами. Потому и открестились от копья. Пришлось мне тащить. И зачем я его вообще взял?
Так и шли за нашим следопытом. Честно говоря, было скучно. Я уже и пожалел, что ввязался в эту авантюру. Стал думать о другом. Пытался своим скудным умишком прованговать, как одолеть Сауроновых слуг, что захомутали человечество, запихивая его в новое средневековье.
Замечтался, одним словом. Как оказалось, не один я механически переставлял ноги, летая мыслями в облаках. Из матёрых вояк мы обратно превратились в расслабленных курортников.
И очень зря! Медведь не зря именуется хозяином тайги. Это был сильный, умный и хитрый хищник. А наш ещё и матёрый. Он на нас устроил засаду. Прикинь?
Когда мы вошли в узилище – пошли по узкой тропе меж сплошных стен орешника, нам отлилась наша беспечность.
С диким рёвом громадный грязно-бурый зверь обрушился на вытянувшийся цепочкой отряд, прошёлся сквозь нас, как бульдозер. Прохор тряпичной куклой был отброшен в заросли, я стормозил и схлопотал когтистой лапой в грудь. Но стормозил всё же не фатально – сумел хоть как-то отстраниться, потому боль обжигающей лавой разлилась от шеи до пояса, но жизнь осталась во мне. Если бы вообще не среагировал, выпустил бы зверь мой кишечник проветриваться.
А зверь летел по тропе дальше, раскидывая людей, как шар боулинга раскидывает кегли.
Я выхватил свой пистолет, принял положение для стрельбы с колена и, превозмогая боль располосованного живота, всаживал пулю за пулей в бурый холм мышц и жира, что калечил моих друзей.
Не, я не думал даже, что это сможет его убить. Я хотел отвлечь зверюгу от моих спутников, заагрить на себя. И мне это удалось. Как раз, когда кончились патроны и затвор остался открытым.
С оглушающим рёвом страшная медвежья морда повернулась ко мне. ЁПТЬ! Страшно-то как! Я чуть на обделался.
И тут включился «калькулятор» в моей башке – моё холодное и расчётливое альтер-эго.
– Отставить рефлексию! – приказал он мне. – Он только морду повернул. А нам он нужен весь! Ори!
И я заорал. От боли, от страха, от ужаса, от злости на себя, испугавшегося всего лишь дикого зверя. От обиды и досады, что расслабился не вовремя и прохлопал засаду. От жалости к своим спутникам.
Наверное, у меня хорошо получилось реветь – зверь развернулся весь, встал на задние лапы, воздел передние и заревел ещё пуще. Гля, какие же у него зубы! Не зубы – шпалоподбойки!
Но я тоже встал на ноги, воздел руки, с невесть как оказавшимся в правой руке копьём, и тоже заревел. Без слов, просто рёв.
И он кинулся. Блин, кто бы мог подумать, что такая туша может обладать такой скоростью и сноровкой!
Я едва успел рухнуть на колено, выставив копьё на нависающего медведя, уперев заострённый тыльник копья в землю. Почему я так сделал? Не знаю. Я позже много думал об этом, узнал, что это обычный, в средневековье, способ обороны копьеносцев от конницы, но это позже, а в этот момент сработало что-то глубинное и подкорковое.
Зверь нарвался на наконечник копья, который легко пронзил его толстенную шкуру и насадил себя собственным весом и ускорением на копьё, как на шомпол.
Думаете, это конец? И я так подумал, видя, как наконечник копья исчезает в теле зверя. А вот хрен я угадал! Древко копья стало изгибаться в моих руках, я рванул в сторону, на миллиметры уходя от ужасных когтей и клыков, когда с громким и сухим треском древко лопнуло, перекрыв звуком лопающего дерева даже рёв раненого зверя. И если бы не моя способность при выбросе адреналина резко взвинчивать жизненные процессы – каюк мне!
И тут я увидел безжизненное тело Прохора. В крови лежал, сломанной куклой.
– Моего сына! – взревел я, разворачиваясь к медведю.
«Чё? Сына?» – промелькнуло удивление «калькулятора».
«Не отвлекай! Помогай!» – велел я ему.
Зверь готовился к атаке, я – тоже. Штык-нож в руке, ярость взвинтила обороты моего сознания, замедляя время вокруг меня, кровь кипит адреналином.
Надо было поднять зверя на дыбы. Я вскинул руки и опять взревел. Ну, вот, хороший мишка, тоже встал на дыбы, пугает рёвом.
Только, миша, «курортник» как-то иссяк. Перед тобой майор Кузьмин, что под танками горел! Да в режиме слоу-мо!
Прямым ударом ноги, обутой в добротный берц, я забил обломок копья ещё глубже – для этого и поднимал медведя на две кости. Поднырнул под удары лап, не совсем чисто – когти зверя прожгли болью – и с размаха всадил штык-нож ему в горло. Снизу вверх, под основание нижней челюсти. Попытался увернуться, но медведь опять неприятно поразил своей расторопностью – его лапы сомкнулись вокруг меня, как гидравлические домкраты.
От шума крови в ушах, от багровой занавесы на глазах не видел и не слышал, как мои спутники с визгами, писками, криками, кто что смог издать из стиснутого болью и ужасом горла, накинулись на зверя со всех сторон и начали кромсать бурую шкуру топтыгина ножами и штыками, опасаясь стрелять, боясь попасть в меня.
Так, коллективными усилиями зверя и завалили.
Меня вытащили, растормошили – я был в полуобморочном состоянии. Я оглядел своё воинство – стоят, уперев руки в колени, дышат, как загнанные лошади, в крови и грязи с ног до головы.
– Да, пошли по шерсть, а самих остригли, – прохрипел я.
И тут меня в груди обожгло:
– Прохор, сын!
Блин, что это? Какой он мне сын? Почему я второй раз его так называю?
Прохор лежал изломанный, смертельно бледный, мелко и часто дышал, но был жив.
– Жив! Слава богам! – вскричал я, оборачиваясь к своим спутникам – кто из них мобилен?
– Кадет, ты с американским тарантасом справишься?
Кадет кивнул. Он тоже был бледен, в крови, но цел – он шёл в цепи замыкающим, потому ему досталось меньше остальных – успел выставить перед собой карабин. Оружие – в хлам, но Кадет отлетел в куст и отделался испугом. А кровь – это медведя.
– Срочно беги за Дашей! Привезёшь её на бэтээре. И мухой! Одна нога – другой не вижу! Цигель!
Кадет побежал, а я без сил сел на подрагивающую тушу зверя. Громозека передо мной упал на колени, закатил глаза и завалился на спину. Понятно, шоковое состояние отходит. Досталось осназовцу. Надо было ему помочь, но я сам едва в сознании. А лейтенант баюкает руку, зажав ею располосованный бок, закусив губу, бледный, как крахмальная скатерть, в глазах – стекло боли.
– Ничего, Даша спасёт. Осталось самое сложное – ждать, – прохрипел я.
Надо говорить, иначе отрублюсь от боли. Жаль, нет противошокового. Кстати, надо навспоминать лейтенанту что-нибудь про боевые аптечки. Говорить! Говорить, чтобы жить! Или петь:
Что мне за роль выдала боль? С головой!
Нет мне мечты – встать у черты роковой.
И никогда я не просил – я так жил
Болью своей, ролью своей – я не дорожил.
По раскрашенной душе моей
На обратной стороне написал: «Поверь!»
Время развевало в дым следы
Что осталось мне теперь?
Собирать свои дары.
По временам выпало нам
По рукам!
Быть красотой, стать высотой
Дуракам!
Так и терпел, жизнью кипел,
Истину имел,
Долго не ждал, сил не терял,
Что же нужно нам?
Вот так и сидел, пытаясь петь, но на самом деле просто выл, раскачиваясь, с закрытыми глазами.
Полевая медицина по-уральски
Её я почувствовал. Открыл глаза. Она бежала по тропе, сверкая изумрудными молниями из глаз, отмахивая рукой. Коса причальным канатом билась сзади, косынка сползла, полы платья заткнуты за пояс.
Подбежала, на долю секунды обняла, чмокнула, и упорхнула, прежде чем я начал отстраняться. Им помощь была нужнее – я не помру, я же, блин, долбаный горец! Дункан, мать его, Макклауд! Но она и сама это знала. Упорхнула мне за спину, к Прохору.
– Жив? – спросил я, так как сил повернуться не было.
– Выживет.
– Поправишь?
– Да. Живород сделаю.
– Как? Он же твой сын!
– Дурашка! Тем более, что сын! Его поток жизни я знала всю его жизнь, он же – сын мой!
– То, что было тогда – это установление соединения? – Дошло вдруг до меня. – Это мы так синхронизировались?
– Милый, не мешай!
– Нокия, конектинг, гля, пипл! – выругался я. Всего лишь синхронизация исходящих частот биоритмов. Вот и всё. Никакой магии.
Передо мной встал какой-то дедок векового внешнего вида.
– Что? – спросил я.
Дед обошёл меня с фланга, долго присматривался подслеповатыми глазами к морде поверженного зверя, потом рухнул перед медведем на колени и сказал:
– Прости, хозяин!
Чокнутый какой-то. От старости мозги совсем набекрень пошли. Хотя меня такая же судьба ждёт. Если у меня сейчас шифер крыши лопнул и расслоился, то что будет в его возрасте?
Дед меж тем рукой закрыл глаза медведю. Медведю. Я сам так делал. Людям. А это – зверюга. Большая, свирепая, умная, но зверюга. Что он там бормочет?
– Совсем озверел хозяин. Люди тебе совсем места не оставили. Лезут везде, воняют. Лес изводят. А как нехристь пришёл – так лес валят круглые сутки. Так, дети при чём, Миша? А эти вои – достойные. Смерть твоя была достойна, упокойся. Честно они тебя взяли, копьём и ножом. Грязно только. И всю шкуру испортили.
И тут дед достал из голенища нож.
– Вой, освободи место.
Зачем вой? Это он мне? Кто воет? Я – вой? А, ну да. Вой, он же – воин. Потому и «война».
Я сполз с туши зверя, а дед принялся споро его освежевывать. «Хозяина».
Чекануться! На колени перед трупом медведя падает, хозяином величает и тут же ошкуряет! Вот это дед! К такому спиной не поворачивайся!
Я лег на бок рядом с Громозекой. Но дед не дал мне спокойно поваляться – стал тормошить меня.
– Что? – Я никак не мог понять, что ему от меня надо. Бубнит что-то, печенью мне в лицо тыкает.
– Откуда я знаю, может, он бухал, вот и разнесло печень. – Хотел я отмахнуться от деда, но он неожиданно твёрдо схватил меня за подбородок и уставился прямо в глаза.
Сознание моё прояснилось, я сел, стал концентрироваться на словах деда. Но там концентрироваться было не на чем, он только твердил:
– Ешь!
– Да не хочу я, чё пристал?
– Трофей победителя, – сказал дед, – возьми силу хозяина.
Я усмехнулся. Дикость какая!
– Ешь! – приказал дед неожиданно таким тоном, что я вцепился зубами в сырую медвежью печень.
Блин, надо запомнить, как он это сделал. Я же командир, мне надо научиться так же приказывать! Нейролингвистическое программирование, гля! На коленке. Или это большой опыт? Кто ты, дед, что умеешь так приказывать?
– Почувствовал?
– Что?
– Экий ты нетопырь! Силу зверя, что ещё?
– Нет, не почувствовал, дед.
– Отец, он и так зверь, – сказал лейтенант, – Медведем кличут и так. И с этим боролся как медведь. И одолел. Лучше мне дай. И этому вот, что лежит. А то умрёт.
– Дарья Алексеевна здесь, не умрёт, – ответил дед, протягивая печень лейтенанту, пристально глядя на меня. Я усмехнулся и отмахнулся от него.
Подошла Даша. Вся посеревшая, потухшая, будто её в придорожной пыли вываляли. Изумрудные глаза стали цвета листвы позднего лета, когда они пылью покрыты, лицо посерело, постарело, пролегли глубокие морщины. Губы тоже бетонного цвета. Даша отобрала печень у лейтенанта и вцепилась в неё. Чуть ли не с кошачьим урчанием.
– Жив? – спросил я.
Она кивнула, не отрываясь от печени зверя.
Странный тут народ живёт.
Дед опять удивил – протянул Даше пить, но не флягу, к которым я уже привык, а какой-то кожаный бурдюк, заткнутый деревянной пробкой. Я такие только в кино рыцарских видел.
Даша напилась, посветлела. Дед дал мне бурдюк, приставив горлышко прямо ко рту.
– Пей, болящий, живую водичку.
Ага, как в сказке. Но лучше бы мертвой водички – спирта, граммов триста принять.
Вода была вкусной. Чистой, прохладной. Родниковой.
Даша тут позвала деда. Она водила над Громозекой руками. «Сканировала»? Теперь я понимаю, почему у нашей медицины вековое отставание от остальных. Зачем вкладывать средства, строить производство медоборудования и лекарств, развивать меднауку, а всё это очень дорого, а отдача несущественна. Или вовсе отсутствует. Зачем? Если всё это само народилось. Тут за раз и магнитный резонатор, и узи, и вообще академия меднаук в одном миловидном лице. Целый поликлинический комплекс с именем Даша, одна заменяющая сотни врачей и десятки этажей оборудования. Реально проще к ней приехать и отдать пусть и много, но несравнимо меньше, чем десяток процентов ВВП. И вероятность выздоровления выше. А разве мало таких? Я за две жизни троих уже встретил. Именно лечащих. Не говоря об иных спецах.
Пока я лениво предавался размышлизмам, дед, повинуясь жесту Даши, разрезал гимнастёрку на груди Громозеки и облил его грудь и живот из другого бурдюка. Мёртвая вода?
– Разрыв внутренних органов от удара, внутреннее кровотечение, – пробормотала Даша, моя руки «мёртвой водой», что лил ей дед.
Икать! Даже в наше время – труп. Не факт, что довезёшь, что успеешь, что окажется достаточно квалифицированный хирург и что он вообще будет, хирург этот.
И тут Даша приставила ладони к животу Громозеки, надавила, будто хотела проткнуть пальцами ему пресс. Икать тому менту три раза! Брызнула кровь, пальцы Даши стали погружаться в живот Громозеки, как в тесто. Меня затошнило, лейтенант – рыгал. Я отвернулся.
Блин, всё уже было! И мозги на лице, и кровь чужая заливала, и кишки наружу, оторванные руки-ноги-головы. Люди, взрывами превращённые в суповой набор, мои бойцы, зажаренные в самоходах и танках до углей, всё видел, а вот такого не приходилось. И было неприятно. Понимаю – она знает, что делает, она так лечит, но, блин! Хотя хирург, пилой-ножовкой без наркоза отпиливающий ногу, – ещё хуже. И такое я видел. И зомби видел. Боец шёл тогда на меня, нёс левую руку в правой. Глаза – стекляшки. Он прошёл, я оглянулся – а у него нет затылка. Начисто снесена макушка. Он прошёл ещё шагов десять, упал, забился в конвульсиях. Война, будь она проклята!
– Всё! – прохрипела Даша.
Громозека хрипло вздохнул и заплакал в голос. Забился в истерике, в конвульсиях.
– Чуть душа не отошла, – прокомментировал дед.
Даша подошла ко мне.
– Я – крайний! – сказал я ей, показав подбородком на лейтенанта, что с надеждой смотрел на Дашу. Она кивнула и отошла.
Я лёг на спину и смотрел на уральское небо. Как на небо Аустерлица. И думал о тщетности жизни.
Когда очередь дошла до меня, я уже был в полубреду – в небе надо мной в ворота рая маршировали ровными походными колоннами красноармейцы в новенькой парадной форме. И все в колоннах, проходя надо мной, синхронно поворачивали головы ко мне и пристально смотрели мне в глаза.
– Русские солдаты не умирают – они отступают в рай на перегруппировку, – прохрипело моё горло, когда Даша составляла сломанные рёбра.
Я видел, как она вздрогнула и замерла, пристально глядя мне в глаза. Потом её глаза проскользили мне на грудь, туда где белел костью мамонта резной крестик без распятья. Из глаз её хлынули слёзы, она упала мне на грудь и расплакалась.
– Люба, спаси его, – хрипело моё горло. – Его путь не пройден.
А я при этом лишь присутствовал. Знаете на что похоже – что я стал одержимым другой сущностью и наблюдаю со стороны, как эта сущность разговаривает со своей женой. Она же, эта сущность, и кричала моим ртом: «Моего сына!»
Меня надо срочно сдавать крепким санитарам с рубашкой оригинального дизайна для бессрочного размещения в гостинице полного пансиона с мягкими стенами, для душевного общения с внимательными и вежливыми дядьками в белых халатах. А самое хреновое, что я полностью осознаю, что я – психически нездоров.
Моё тело в это время жгло болью – Даша сращивала сломанные кости и порванные ткани. И я уже знал, опять же благодаря «сущности», она же «калькулятор», что голову мою она, Даша, вылечить не способна.
