Виталий Храмов
Сегодня – позавчера
– Кузьмин! – раздался от дверей госпиталя сердитый девичий голос. Одной из медсестёр, ехавших в полуторке со мной на станцию. Та, что комсорг. Сегодня её смена. И хотя она не старшая медсестра, но очень ответственная девушка. По меркам XXI века – даже чересчур.
– Людочка, я здесь! – крикнул я.
Как я и рассчитывал, её неуёмная энергия и молодость не дадут ей ждать меня на входе. Прибежит. Правда, бежит. Одной рукой придерживая халат, другой широко отмахивая.
– А, Натан Аароныч, и вы здесь.
– Да, Людочка. Виктор Иванович меня развлекать изволили. Вы не за этим ли сами пожаловали?
Девушка смутилась. Натан торжествующе глянул на меня, я усмехнулся.
– А я увидела в двадцать третьей палате столпотворение, думала – опять старшина байки рассказывает.
– Людочка, красавица, рассказывают сказки, а байки я травлю.
– Они что – яд?
– Ну, нет. Это как сеть, когда рыба в неё попала, потихоньку травишь, отпускаешь сеть, чтобы рыба-слушатель глубже запуталась и не вырвалась. Или как избыточное давление из котла всеобщего внимания и почитания стравливают клапаном моего рта, чтобы не разорвало котёл моей головы.
– Вот вы меня уже и запутали, – рассмеялась девушка.
– А вы мне, милочка, как раз и нужны. Натан Ааронович, не уходите. Вас тоже касаемо, как ответственного и душевного (душевного я подчеркнул интонацией) человека, лекаря.
– Натан Аароныч, он вас обзывает, а вы молчите? – рассмеялась девушка. Какая смешливая. А ещё комсорг. Это когда же комсорги превратятся в выродков Чубайсов, Гайдаров и других «комсомольских вожаков»?
– Милая Людочка, он считает, контуженный на всю голову, что так он мне честь оказывает. Лекарь от слова лечить, а врач – от «врать».
– Правда – контуженый.
Мы смеялись все трое.
– Людочка, вы не обратили внимание – для чего собрались в моей палате все эти раненые, а я не сомневаюсь, что там были только раненые?
– Да нет как-то. Увидела – вас нет. А так тихо сидят, едят, разговаривают вполголоса.
– А запах? Ничего не заметили?
– Да нет. Запах как запах, – Людочка сморщила носик. Да, запах госпиталя – то ещё испытание.
– А когда вы огурцы последний раз ели?
– Утром сегодня, за завтраком. Что вы загадки какие-то загадывайте. Скажите толком.
– Ко мне сегодня Екатерина Георгиевна приходила.
Людочка фыркнула.
– Да я знаю, что вы в курсе. Но дело не совсем в ней. Она принесла огурцы, зелень. Наверное, весь сегодняшний урожай. Вы-то их каждый день едите, вот даже и не заметили ничего особенного, а бойцы уже неизвестно сколько на фронте одной кашей питались. Представляете, как она опостылела. А тут зелень. Вот они на запах и сбежались. Представьте, как улучшились вкусо-ароматические качества той же каши с укропом, петрушкой, зелёным луком, с хрустящим огурцом вприкуску. В кухне этого нет. Почему-то. Хотя лето. А это витамины, это очень полезно.
– Да, – задумчиво протянул Натан, – как-то мы это упустили. В больнице обычно это родные и близкие обеспечивают. Мы и привыкли. Надо дать заявку в заготконтору.
– И они проведут продразвёрстку. И привезут тебе вялые, подгнившие, сгоревшие, сопревшие овощи и фрукты. А толку? Народ озлоблен, раненым не легче. Смысл?
– А как?
Едва поймал себя за язык. Чуть не сказал: «пиар-акция». Пришлось на ходу перевести на человеческий язык:
– Грамотная, без фанатизма и насилия, общественная работа. Город наполовину состоит из дворов. Сады, огороды. На них иногда вырастает больше, чем хозяевам необходимо. Рядом – села, посёлки. Надо провести общественную работу. Я думаю, если людям просто рассказать, что госпиталь полон раненых и увечных, что им для поправления требуется свежие плоды, ягода, овощи, фрукты, молочная продукция, люди сами попрут излишки в госпиталь. Но только рассказать, попросить, ни в коем случае не требовать. Действием сим они должны себя возвысить, жертвуя. А любая обязаловка унижает. Только добрая воля. Один из десяти соизволит – госпиталю хватит за глаза. Вот для этого, Людочка, и нужны ваши комсомолки. Обойти людей, пообщаться. Деликатно и ненавязчиво. Сумеете?
– Конечно. Завтра же подниму этот вопрос на собрании ячейки.
– Ни в коем случае! Никакой кампанейщины и штурмовщины. Строго в индивидуальных беседах. А по комсомольской линии отчитаетесь по итогам. Назовёте инициативой каждого отдельного комсомольца. Это должно выглядеть впечатляюще. Подумайте, Людочка. И помните – деликатно и ненавязчиво.
– А получится? Согласятся ли люди своё отдать? Бесплатно.
– А дайте им шанс. Но не ждите многого. И они вас приятно удивят. Это же русские люди.
Ну вот. И всё обсудили. Но расходиться никто не спешил. Мне в палату не хотелось, но и мои медсобеседники не уходили. Словно ждали чего-то.
– Виктор Иванович, спой что-нибудь, – попросила Люда.
– Людочка, разве я Шаляпин? Даже не Утёсов. И не Бернес, – больше исполнителей этого времени я и не знал.
– Но ведь вы так замечательно спели:
Стрелы слова – не отпускай моей руки,
Фразы в ветра – не бросай!
Стрелы слова – вера моя, мои грехи,
Крик небесам: не бросай!
– Людочка, да вы талант! – воскликнул Натан.
– Да, вот вы нам и спойте, – поддакнул я.
– Виктор Иванович, лучше вы. Что-нибудь новенькое, своё.
Я искренне рассмеялся:
– Вы что, Людочка, подумали, что это моя песня? Я лишь, как попугай, – что слышу, то и воспроизвожу. Сам, к сожалению, талантом подобным обделён.
– Жалко, – девушка и вправду расстроилась, – а я записала ту песню. Мы теперь её петь будем. Девочкам тоже понравилась, хотя она явно мужская. Но какая-то…
– Какая?
– Ну… Непривычная какая-то.
– Ну, конечно же. Другое поколение, другая ментальность. Я же говорил – она из других времен. Ладно, не расстраивайтесь так. Я попробую исполнить одну.
Я задумался, вспоминая.
– Витя, хватит себе цену набивать! – это уже Натан в нетерпении всыпал свои пять копеек.
– Я слышал это в авторской редакции, под гитару. Сам я умею играть только на чужих нервах. Слова, если запомните, мотив подберёте:
Белый снег, серый лёд
На растрескавшейся земле.
Одеялом лоскутным на ней
Город в дорожной петле.
А над городом плывут облака,
Закрывая небесный свет.
А над городом жёлтый дым,
Городу две тысячи лет.
Прожитых под светом звезды
По имени Солнце.
И две тысячи лет война,
Война без особых причин.
Война – дело молодых,
Лекарство против морщин.
Красная, красная кровь,
Через час уже просто земля,
Через два на ней цветы и трава,
Через три она снова жива
И согрета лучами звезды
По имени Солнце.
И мы знаем, что так было всегда,
Что судьбою больше любим.
Кто живёт по законам другим
И кому умирать молодым.
О не помнит слова «да» и слова «нет»,
Он не помнит ни чинов, ни имён,
И способен дотянуться до звёзд,
Не считая, что это сон.
И упасть, опалённым звездой
По имени Солнце.
Секунд тридцать стояла оглушительная тишина, потом парк вокруг взорвался аплодисментами и криками – народу набежало, оказывается, немало.
– Я никогда не слышал подобного, – Натан был впечатлён, – чем-то перекликается с буревестником, ищущим бури, как будто в бурях есть покой. При этом фатализм, но какая сила в каждом слове. Даже меня потрясывает. Признайся – твоё?
– Да нет же. Мне чужого не надо. Люда, записывать будешь – укажи – автор – Виктор Цой, мой тёзка. Казах, бывший кореец, сейчас русский. Поэтому имя русское, а фамилия – корейская. А вот где мы с ним пересекались – военная тайна.
– Ещё! – взмолилась девушка.
– Нет, Людочка. Хорошего помаленьку. Надеюсь, в следующий раз «Звезду по имени Солнце» мы услышим в вашем исполнении. Поздно уже. Спать.
Народ, разочарованный, расходился. А чего вы хотели? Концерт по заявкам? Так песен этого времени я, окромя «Катюши», и не знаю. А нашего времени – ограниченно применимо. Так, от балды, петь нельзя. Сначала вспомню, запишу, отредактирую от иновременностей и идеологически невыдержанностей, а потом и можно применять. Даже нужно. «Нам песня строить и жить помогает». Надо проводить морально-психологическое стимулирование и настройку на преодоление трудностей. Больно уж они тут расслабленные. А с трудностями психологического характера столкнутся? Спасуют? Сейчас сотнями и тысячами в плен сдаются не потому, что трусы или предатели, а от растерянности. Привычный мир рухнул, погребя их души под обломками. К концу 42-го они оклемаются. Появится знаменитая русская стойкость характера, жертвенность, инициативность. Именно эти морально модулированные и напишут знаменитые песни к фильмам о войне, на которых воспитывались следующие поколения. И я. А сейчас этого нет.
Только сейчас, в процессе этих размышлений, я понял, что же так долго свербело в душе. А именно – резкое различие одних и тех же людей образца 41-го и хотя бы 44-го не давало мне покоя. «Опалённые войной» – так они себя называли. Это абсолютно разные, ментально, люди. Более того, они в конце сороковых не понимали и не принимали самих себя образца 41-го. Стыдились, но не понимали.
А я ещё в детстве, читая по школьной программе Симонова, по-моему, и Бондарева (если не ошибаюсь), не мог понять, радостной расслабленности героев «Живых и мёртвых», резко сменившейся, после первого же окружения, на отчаяние растерянности, полную дезориентацию, потерю воли. Отсюда полное отсутствие критической оценки событий, нежелание думать, сопротивляться, то есть люди превратились в баранов. Большинство, даже генералы. Их действия, реакции стали шаблонными, противником легко предсказуемыми. Поражения были сокрушительными. А солдаты… Они тоже стали действовать на инстинктах. Кому-то инстинкты приказали сдаться, кому-то – идти к своим. Писатель гениально показал состояние главного героя – абсолютно бессознательное метание его по тылам врага, больше похожее на состояние человека во сне-кошмаре. А так оно и было – разум вырубился, не перенеся стресса. Стало зомби – тело, запрограммированное на что-либо, в данном случае – идти домой.
А вот герои «Горячего снега» и «Батальоны просят огня» совсем другие. Они тоже были окружены. Но не растерянны. Их холодная расчетливая ярость, железная, но изворотливая, как штопор, воля к победе, инициативность, выдумка солдатской хитрости, жертвенность – мне, ребенку 90-х были понятней. Они были «опалённые», мы, из 90-х – «отмороженными». Они, как у Цоя, не помнили ни чинов, ни имен, были способны дотянуться до звёзд. После боя генерал им раздал ордена, но сначала они смотрели на эти железяки, не понимая их значения. Понимал ли автор, насколько он гениально обрисовал эту сцену? Я, ребёнком ещё, мечтавшим обо всём и сразу, не понял этого тогда, а когда понял их, этих выживших, сам стал таким же. Не за ордена они умирали. Убивали, прощались с друзьями. Даже не за Родину. А за самих себя, за что-то в самих себе. Чего не ощущаешь, пока не окажешься на грани.
Вот в этом направлении и стоило поработать.
Я был рад и доволен собой. Наконец я нащупал достойную цель моего пребывания здесь. Не просто сдохнуть, утащив с собой несколько нелюдей в форме фельдграу, а что-то большее. План вырисовывался такой. Перед моим попаданием сюда мы всей семьей смотрели прикольный фильм, снятый в лучших традициях русского кино – «Каникулы строгого режима». Нам понравилось. Один из героев фильма придумал план из трех действий: «Завоевать авторитет, сколотить команду, показать фокус». План моих действий имел те же пункты. Надеюсь, нацистам мой «фокус» понравится.
Получится ли? Авторитет завоёвывался неплохо, почти сам собой. Приложить усилия – можно будет расширить охват «аудитории». Команда. Тут пока мутно. Но людьми руководить – у меня должно получиться. Половину трудовой деятельности я руководил коллективами (иногда неявно, негласно) разной величины. Самый крупный опыт – руление литейным цехом три года явно, потом два года в качестве негласного лидера (авторитета). А в цехе было 129 человек. Ё-кти, рота. Вот и ближайший предел. Самый мутный пункт – «фокус». Но он и последний в очереди. Ладно, по ходу разберёмся, с Божьей помощью. Как говорится: делай, что должен и – …флаг тебе в руки, дудку в одно место и поезд навстречу.
Усмехнувшись собственному каламбуру, я уснул.
Отступление от повествования
Телефонный разговор:
– Была принята попытка активизировать проявление Объекта.
– Не вспугнули?
– Вроде нет.
– И что, проявил?
– Не совсем так. Но разговор был однозначно плодотворный. Отрабатывалась версия, что Объект – потомок эмигрантов. Возможно, из дворян. В разговоре показал пренебрежительное отношение к дворянству. Однозначно позиционирует себя «крестьянским сыном». Якобы, с Урала или из Сибири. Показал высокую лояльность коммунистической идее, но проявил и высокую религиозность.
– Так вот всё это сразу и вместе?
– Именно. Поет песни, которых никто не знает. Стилистика песен абсолютно разная. Это произведения разных людей. Если некоторые из них и могут быть его собственного сочинения, но не все – это точно. Сослался на знакомство с каким-то корейцем, вернее, потомком корейцев.
– Их в Сибири немало.
– Но, и в Сибири никогда не слышали подобных песен. Да, отношение к немцам необычное.
– Какое?
– К немцам как к нации не испытывает антипатии, а вот к той Германии, что сейчас, испытывает лютую ненависть. А вот к Англии и САСШ – ненависть уже на грани национализма. К евреям, кстати – тоже.
– Вот это букет!
– А я о чём?
– Что думаешь дальше? Не забывай, время – не резиновое.
– Помню. Объект рвётся «в бой». Предлагаю увеличить ему степень свободы. Как ты сам говоришь: «Птицу видно по полёту?» А там, глядишь, и связи выявим.
Контуженный на всю голову. Когда есть смысл
Цель есть. Надо к ней двигаться.
Кстати, двигаться. Меня резко перестала устраивать ограниченность собственной подвижности. Ведь что такое война? Народная мудрость гласит: «Ерунда война, главное манёвры». Маневренность – вот что главное на войне. А в бою – подвижность. «Летай, как бабочка, жаль, как пчела» – это Али, боксёр. Боец. Любой бой, хоть боксерский, хоть в подворотне, хоть Сталинградская битва – имеют общие законы: захвати инициативу, будь быстрее противника, бей своей сильной частью по уязвимой части противника, уйди из-под удара. Пора заняться развитием тушки Кузьмина Виктора Ивановича, доставшейся мне в весьма плачевном состоянии.
Для начала проведём ревизию имеющихся мощностей. Сердце довольно сильное, достаточно поднять его эластичность, кровеносная система достойная – мой прежний телообладатель был, видимо, привычен к тяжёлому физическому труду. Зер гуд. Позвоночник. Покрутившись, понял – в пояснице пара позвонков приплющены – обычное дело при перетаскивании тяжестей на хребте. У меня в прошлой жизни с 14 лет то же самое – дело привычное. Руки-ноги. Вот здесь намного хуже. Переломы, вывихи, швы. М-да. Общая неэластичность. Это поправимо.
А начать надо с главного – дыхание. Забывшись, я запел:
Слушая наше дыхание,
Я слушаю наше дыхание.
Я раньше и не думал, что у нас
На двоих всего одно лишь дыхание.
Дыха-нье-е.
Комплекс упражнений, смесь йоги с практиками русских рукопашников, это основа основ. Нас этому научил чудной толстоватенький студент Агроуниверситета в подвале ДЮСШ. Это называлось «секция рукопашного боя». Студент так калымил – мы учились драться. А как иначе? Это были 90-е. Пацан без набитого кулака и не пацан. Короткая стрижка, широкие спортивки, кроссовки, кожанки – это мы. Танцы, музыка, мольберты – нам этого тогда было не понять. Мы бились до крови, били в кровь за «понты», судили «по понятиям». Только не бандитствовали. Мне нравилось рисовать. Художественная школа или подвалы ДЮСШ (один – секция бокса, другой – тяжелой атлетики)? Вопрос не стоял. И вот почему.
Тогда в любых больших помещениях с аудиоаппаратурой проводились дискотеки. Все «реальные пацаны» обязаны присутствовать. Танцевать категорически не приветствовалось. Только «медляк» с «тёлкой» или вусмерть пьяным дёргаться подобно припадочному. И вот на моих глазах (мне четырнадцать) происходит «наезд». Это группа наглых типчиков («быков») посылает одного, самого наглого, но с виду слабого, курсировать по залу. Этот «бык» начинает задирать «лохов» – ребят, под категорию «реальных пацанов» не попадающую. Это обычные старшеклассники, танцующие в общем кругу со своими девочками (не по понятиям, см. выше). То есть он пересекает танцующий зал, задевая плечами (умышленно, резко и больно, до клацанья зубов) плечи «лохов», и пёр дальше. Многие «отличники» понимали, что это значит. Поэтому – язык – в… за брючный ремень и молчок. Но вот и на «бычьей» улице праздник – парень был с девушкой. Она, видимо, была дорога ему. И не желая пасть в её глазах до уровня плинтуса, то есть труса, он дёрнул обидчика за рукав: «Э, ты чё, бычара?» И всё стадо налетело. Они сбили парня с ног, запинали. Но это дело обычное, привычное. А вот дальше был «беспредел». «Быки» расступились. К лежавшему без сознания подошел один, по всем видам и манере – вожак. Что-то сказал и… Он прыгнул всем своим прокачанным центнером парню на голову. Я стоял недалеко – в паре шагов. Кровь и мозги попали мне в рот, забрызгали лицо и одежду. Визг, музыка вырубилась, топот сотен ног, давка на выходе. И дикий хохот отморозков, настолько самодовольный и самоуверенный, что именно от этого, а не от крови во рту, я похолодел. Они не испытывали никакого страха, никаких угрызений совести. Они считали себя выше нас, выше морали, выше закона. Да, кстати, никто из них так и не сел в тюрьму. Убийца был племянником прокурора города, свидетелей не было, а парень – «погиб в давке на выходе из клуба».
Я был тем самым «отличником, зубрилкой», да ещё и очкариком. В тот момент, как чужие мозги полетели мне в лицо, капли засохли на линзах очков, меня перестали интересовать стихи, рисование и ещё многое-многое, из чего состояла моя жизнь. Появились спортзалы (на бокс нас не взяли, как и на тяжёлую атлетику – «старые»), которые попадали в наши руки после или между занятий секций бокса и штангистов.
Знаете что такое «секция рукопашного боя» в подвале ДЮСШ? Это выжимка, экстракт, гремучая смесь ушу, карате, бокса, самбо, славяно-горецкой борьбы. Это я понял позже, к тридцати, продолжая самообучение, а тогда мы, 14–15 лет от роду, просто впитывали всё как губка, без сомнений, на веру. Но, как ни странно, студента этого никто Сэнсеем и даже учителем (как в фильмах по кунг-фу) не называл. Он был Серёга. Не более. Он возился с нами час-полтора, потом убегал. Для нас это была жизнь. Новая, интересная. Для него – побочный заработок. Это продолжалось недолго. Год. Потом была массовая драка нас с боксёрами, позорно забитыми ногами – мы владели техникой боя ногами, борьбой, а для боксёра ноги – подпорки. Нас выставили из зала, и секция распалась. Примерно половина бойцов продолжали встречаться в подвале другой ДЮСШ – в качалке, но среди станков, гирь, штанг и гантелей не помашешь конечностями, не попыхтишь в партере. Так, для релаксации после «качания». Но Серёга-студент дал мне главное – основу. А потом самоучение, в основном на практике. Хотя по-настоящему, всерьез, дрался я очень редко. Просто изменилось тело, моторика, взгляд. Это многое говорило понимающим, количество желающих «наехать» резко убавилось. Тем более что такие, как я, были не просто «реальные», а «нормальные, правильные пацаны», создав новый тренд – не тупой отморозок, а довольно грамотные, общительные, неглупые ребята, с которыми лучше не ссориться.
Правда, очки пришлось снять раз и навсегда. Дома – надевал, но на людях – никогда.
Но молодость прошла, отучился в институте, в армии не был, девушка, с которой и познакомился благодаря увлечению рукопашкой, потом семья, сын, работа, телек, комп – какой к чёрту спорт? О чём вы? Достаточно того, что при необходимости в тёмном переулке накостыляю «попутавшим». Хватит. Тем более с годами понимаешь – силой проблем не разрешить. А вот помножить – запросто. Понадобилось осваивать новые умения, навыки. Но это было в прошлой, почти мирной жизни.
Другой мир, другое тело, другая цель. Старые бойцовские практики и надо вспоминать.
Я видел удивлённые взгляды окружающих. Люди приходили в парк смотреть на мои упражнения, как в цирк. И что? Да пошли вы все! Как там говорится: «Тебе не всё ли равно, что о тебе подумает кабан?» Комплекс дыхательных упражнений, статические нагрузки, растягивание – вот пока то немногое, что мне доступно. Пару раз приходил Натан. Щупал пульс, слушал сердце, мерил давление, рассматривал зрачки глаза, язык. Хмыкал, уходил.
К вечеру тело болело невыносимо. Да, нельзя так, с непривычки. Но – время. Его опять нет. Я чувствую, как оно уходит. А я – ждал. Одно утешение – не в тоске и не напрасно. Тренировки, интересное общество, Катя.
В госпитале поднялся откровенный шухер. Как всегда при угрозе приезда большого начальства. Медперсонал носился с видом лёгкой истерики. Они разом пытались привести в божеский вид полы, стены, окна, двери и нас, излечаемых. Получалось плохо. Я даже не пытался помочь. В таких ситуациях – чем больше действующих лиц, тем больше бардак. Поэтому я ограничился уборкой самого себя. Помыл, что смог, в том числе и изрядно отросшие волосы, теперь чистые они стали как иглы дикобраза под ударом тока – торчали все разом строго перпендикулярно коже головы. Подстриг ногти (на правой руке с посторонней помощью) и побрился. Вот тут особый разговор. Никогда в жизни в руках не держал опасной бритвы. Только «жиллеты». Ясно, я опасался бриться. Отросла довольно приличная борода, густая, тёмно-русая, как у былинного героя, хотя и короткая. Но устав Красной Армии однозначно запрещает ношение бороды, неодобрительно морщится на усы, но терпит (Будённый), о чём мне неоднократно и непрозрачно намекнули все соседи по палате по очереди. Недоели даже. Пришлось браться за мыло и бритву. Но ничего страшного не произошло – выработанные рефлексы тела-Кузьмина выручили меня и здесь, как до этого с портянками (ну кто в 2010-х умеет их правильно наматывать?). Сбрил всё, хотя регулярно заглядывающий юный девичий медперсонал и просил оставить усы. Без бороды они у меня вызывали только одни ассоциации – «пи…да под носом».
Так что я теперь, воняя «Шипром» на пол-этажа, причёсанный, отмытый, в чистой-глаженой пижаме, сидел на своей койке у окна, подперев спину подушкой, и читал. Жюля Верна. Ну, как читал? Всё это в детстве же было перечтено. Пролистывал – легенда, батенька. Извольте не мистическим путем расширять кругозор, а реальным – осязаемым. Хотя не интересно уже перечитывать. Так, для вида листаю. На тумбочке лежал Толстой. «Война и мир». Уже пролистал. А Клаузевица мне достать негде. Неинтересен он хирургу Натану Аароновичу.
– Приехали! – пронеслось по коридорам, сопровождаемое топотом стада бегемотов. И вот стало тихо. Впервые за пару последних дней.
Я выглянул в окно. Но оно выходило во двор, видно было только нервного повара в белоснежном, а не сером, как до этого, фартуке. Эк их всех пробрало! Не нарком ли Тимошенко приехал?
Оказалось – нет. Часа через полтора в палату завалилась толпа военных со шпалами, звёздами на рукавах, во главе с седым, длинным (тощий, как вешалка, оттого казался длинным) типом с выпяченным подбородком, жестоким взглядом ледяных глаз исподлобья, недовольно сжатыми в тонкую линию губами. Серая кожа обтянула лицо, как у мумии. Один ромб в петлицах.
«Это с какой же шахты тебя извлекли? И как долго там мариновали? На силе воли держишься?» – подумал я. Вид этого седого был откровенно чахоточно-дистрофичный.
Делегация пожелала нам доброго дня и скорейшего выздоровления. Потом скрипучим голосом сказал седой:
– Я комбриг Синицын Александр Дмитриевич…
Я обалдел. Комбриг. Это что за прослойка? Знаю, есть полковник, следом – генерал-майор. Полк-дивизия. Меж ними бригада иногда бывает. И для бригады выделили отдельное звание? А вот чем бригада отличается от полка и дивизии? Два полка вместо трех, как в дивизии? Блин, ничегошеньки я не знаю.
– Подлый враг остановлен, получив по зубам под Смоленском и Киевом. Но для его окончательного разгрома сил пока недостаточно. Зато появилась возможность заняться подготовкой подкреплений. В стране началось формирование резервных армий. В нашей области – дивизии, в городе и районе – стрелковой бригады. Руководить этим буду я. Принято решение – бойцов, по излечении, направлять не в действующую армию, а на переформирование. Для передачи боевого опыта призывникам. Как говорится, за битого – двух небитых дают. Нам нужны инструктора в учебные роты. Кидать необстрелянных людей в бой – непозволительная роскошь. Поэтому командование и партия просит вас, товарищи, – поправляйтесь быстрее. Если имеются какие просьбы, предложения – говорите, не стесняйтесь. Мы поможем.
Вот оно! На ловца и зверь бежит. Я шагнул вперед, вытянулся, как смог:
– Старшина Кузьмин. Был ранен при бомбёжке, отстал от части. Прошу принять меня в бригаду. В действующую армию не годен, пока, – я поднял загипсованную руку, – но имею опыт обучения новобранцев. В процессе и долечусь. Время нас ждать не будет. Хребет зверю ещё не сломали, только отповедь дали. А без меня сломают – обидно будет.
– Орёл?! – ледяные глаза комбрига потеплели. Он повернулся к заведующему хирургией – Натану, старательно прятавшемуся за широкими спинами военкомов: – Он достаточно подлечился?
Натан выглядел одновременно сердитым, растерянным и обиженным, но голос был твёрд.
– Кузьмин был не столько ранен, сколько контужен. И что там в его голове сейчас происходит – непонятно.
– Как и у всех нас, – перебил его Синицын, – ближе к делу.
– Выписать его не могу, но и удержать его невозможно – опять под бомбы полезет. Его прямо к ним тянет.
– Это как? – удивился комбриг.
– Это не тот ли старшина, что своим видом ожившей мумии всех немцев распугал? – встрял ещё какой-то тип с тремя шпалами и огромной звездой на рукаве, – Он самый? О, Александр Дмитриевич, этот старшина уже успел отличиться. Во время бомбёжки станции сбежал отсюда, пешком дошел до вокзала, остановил панику среди железнодорожного персонала, понёсшего потери, организовал ремонт повреждённых путей силами женщин-путейцев и привлечённых бойцов, поддавшихся панике и пробегавших мимо.
– А почему как мумия?
– Так в бинтах с ног до головы, ноги-руки не гнутья из-за гипсов.
– Да, старшина. Такие люди нам нужны. Считайте вопрос решённым. Что, военврач?
– Я его не могу выписать, – упрямо заявил Натан.
– Да вы что, издеваетесь? – комбриг как-то весь приподнялся. Казалось, он стал коршуном. Сейчас как кинется на Натана, перья только и полетят.
– Он может заниматься делами вашего ведомства, но останется под наблюдением. Каждый день должен являться на приём.
Комбриг стал обычным. Даже усмехнулся.
– Пойдёт. Так бы и сказали, что переводите его на дневное. Так, старшина. Слушай мою команду: завтра, в 8-00, в кабинете военкома как штык!
– Есть как штык! Благодарю!
– А вот это лишнее. Пойдёмте, товарищи. Натан Ааронович, у вас есть ещё подобные бойцы?
– Настолько же контуженных нет.
– Жаль. Мне бы тыщоночку «настолько же контуженных» и остальных можно ставить на заготовку берёзовых крестов.
Из коридора раздался дружный смех. Это хорошо. Но не очень. Как я понял, комбриг думает, что немчуру остановили? Его ждет разочарование. Кадровая армия мирного времени тормознула вермахт, но и сама растерзана, как тузикова грелка. Перегруппировка Гудериана под Киев – миллион у нас минус. Огромная кровоточащая дыра на юго-западе и жиденький заборчик на смоленской дороге. Времени мало. Не сформирует комбриг своей бригады – по частям под танки бросят. Тьфу-тьфу, не дай бог. Но времени мало. Его уже практически нет.
Спать. Срочно. Когда ещё придётся. С завтра – цейтнот.
