Впервые оказавшись в Джакарте, Улыбающийся Джонс тотчас же попал под очарование города и назвал его «бурлящим мегаполисом». Кроме того, он очень быстро сообразил, что здесь полно тех, кого Америка считает врагами, и сложа руки они не сидят. Джонс приехал, чтобы возглавить Миссию по оказанию экономической помощи, и увидел, что на площади Независимости, где Сукарно в 1945 г. сделал свое знаменитое заявление, – теперь напротив посольства США – на каждом дереве красуется плакат с серпом и молотом. То же самое наблюдалось перед его домом, и, когда у него выдалась возможность покататься по острову Ява на машине, ему частенько доводилось проезжать под арками из транспарантов с серпом и молотом.
Хотя Сукарно, харизматичный первый президент, относился к Вашингтону дружелюбно и всегда действовал как оппонент – то больше, то меньше – Коммунистической партии Индонезии, партии не первого ряда, одной из многих других, но очевидно прочное положение этой партии, открыто себя рекламировавшей, вместо того чтобы прятаться в тени, тревожило США.
Через несколько дней после приезда в Индонезию ведущий иностранный корреспондент U. S. News & World Report Пеппер Мартин указал на коммунистические символы и, обернувшись к Джонсу, спросил: «Это что ж такое у них тут творится – хоть стой, хоть падай. И куда нам с этим?!»{120} Скоро, однако же, Джонс узнает, что и это еще далеко не все. При первой встрече с Сукарно его поразило, насколько сложна ситуация. Сам Джонс, как все представители американских властей, был антикоммунистом и считал своей задачей борьбу с этой системой. Однако он считал главной ошибкой американской дипломатии того времени упорную неспособность понять различия между странами третьего мира, а также природу азиатского национализма. Джонс был убежден, что после Второй мировой войны США «чересчур близко к сердцу принимали все сложности отношений со своими союзниками в той войне и из-за этого пропустили мимо ушей жалобы людей, удаленных от них на полмира». Он писал: «Мы не понимали и почти не пытались постичь политическую, экономическую и социальную революцию, охватившую Азию»{121}.
В отличие от многих других американцев, Джонс не презирал верования и привычки местных жителей априори как проявление отсталости. Он относился к ним очень серьезно. Конечно, его жизнь очень сильно отличалась от жизни индонезийцев. Чиновники Госдепартамента обитали в колониальных особняках, у них были горничные, повара и шоферы. Почти каждый гражданин США в третьем мире считался баснословно богатым, даже если не работал на Дядю Сэма. Однажды один из посольских бассейнов стал протекать. Посольский персонал знал, что делать. Вызвали хаджи – мусульманина, совершившего паломничество в Мекку. Тот пришел и погрузился в созерцание, после чего сказал американцам, что помещения не были ритуально освящены. Джонс без колебаний и скепсиса предложил провести церемонию сламетан: чтобы ублажить обитавших здесь духов, нужно было закопать в каждом углу бассейна петушиную голову. После этого протечки прекратились раз и навсегда. Джонс, адепт Христианской науки (Christian Science), ставший свидетелем чудесного исцеления своей матери после череды молебнов, никогда не подвергал сомнению, что в Индонезии могут действовать силы, непостижимые для большинства американцев{122}. Контактируя по службе с другими американскими правительственными чиновниками, Джонс не без гордости поправлял их, если они ошибочно определяли национальность азиатов или их политическую принадлежность. Главной проблемой, по его мнению, было то, что американцы не понимают, что такое национализм в контексте развивающихся стран и чем он отличается от коммунизма. Национализм в третьем мире представлял собой нечто совершенно отличное от того, чем он был в Германии десятилетием раньше. Он был связан не с расой, не с религией и даже не с границами. Он основывался на противостоянии колониализму, который местные жители вынуждены были терпеть веками. Джонс часто в раздражении подчеркивал, что для американцев это могло выглядеть как инстинктивное неприятие Запада и что молодые нации, возможно, совершали ошибки на раннем этапе при формировании правительства. Однако разве американцы не чувствовали бы абсолютно то же самое и не требовали бы права совершать свои собственные ошибки?
Когда Джонс наконец познакомился с «президеном Сукарно» – так это звучит по-индонезийски, то был глубоко впечатлен. Он писал: «Встретиться с ним все равно что вдруг оказаться под светом ультрафиолетовой лампы, его магнетизм ощущается физически». Джонс сразу же заметил, по его словам, «невероятные сверкающие карие глаза и ослепительную улыбку, в которой чувствовалось безграничная теплота». Он с восхищением наблюдал, как красноречиво Сукарно говорит «о мире, плоти и дьяволе: о кинозвездах и Мальтусе, Жане Жоресе и Джефферсоне, о фольклоре и философии», затем расправляется с огромным количеством еды и часами танцует. Еще больше впечатлило Джонса, жившего в относительно комфортабельных условиях, то, что этот поразительный человек – примерно одних лет с ним – научился употреблять пищу таким образом и так глубоко погрузился в знания в тюрьме, где провел много лет за свои выступления против голландской колониальной власти{123}. Попутно Сукарно научился говорить на немецком, английском, французском, арабском и японском языках, вдобавок к бахаса индонезия, яванскому, сунданскому, балийскому и голландскому{124}.
Когда Сукарно заговаривал на любом из этих языков, вся страна замирала, чтобы его послушать, и Джонс заметил, что и на него это тоже действовало. Однажды Сукарно, пережив очередное покушение, сказал ему: «После вчерашнего я могу думать лишь об одном. ‹…› Аллах, должно быть, одобряет то, что я делаю, иначе меня давно убили бы»{125}.
Сукарно родился в 1901 г. в Восточной Яве. Его мать была с Бали, следовательно, исповедовала индуизм, а отец, происходивший из яванских чиновников среднего класса, был мусульманином, как подавляющее большинство населения острова. На Яве в то время мусульмане делились – если оставить в стороне нюансы – на две категории. Сантри, приверженцы более строгого, ортодоксального ислама, находились под влиянием арабской религиозной культуры. У абанган ислам был надстройкой, скрывающей под собой глубокий кладезь, наполненный мистическими и анимистическими яванскими традициями. Именно в этой традиции ислама был воспитан Сукарно{126}. С раннего возраста его приобщили к мудрости ваянг – кукольного театра теней, представления которого длились ночь напролет, на Яве он играл ту же роль, что эпическая поэзия в классической Греции.
Хотя семья Сукарно не относилась к элите, он имел возможность обучаться в хороших колониальных школах. Официально студент архитектурного факультета, он самостоятельно осваивал политическую философию и начал сближаться с националистическими кругами Индонезии, которые были открыты антиколониальным учениям различной направленности. «Исламский союз» (Sarekat Islam) являлся главной националистической организацией того времени, в нем состояли консервативные исламские мыслители, а также много людей, лояльных коммунистической партии. В тот период именовавшаяся Индийской коммунистической партией, она часто игнорировала директивы Москвы (если лидеры считали, что так лучше) и видела в мусульманском единстве революционную антиколониальную силу. Были здесь и правоверные мусульмане-коммунисты, которые хотели создать общество равноправия, в разной степени вдохновленные как Марксом, так и Кораном, но считали, что иностранцы-неверные им в этом препятствуют. Практически для всех в стране социализм по определению предполагал оппозицию иностранному господству и поддержку идеи независимой Индонезии{127}.
Это объединяло индонезийцев. На одной конференции Коммунистической партии Индонезии 24 декабря в штаб-квартире «Исламского союза» они оформили стены в красных и зеленых (в честь христианского Сочельника) тонах и нарисовали на ткани серп и молот в стиле традиционного яванского батика{128}.
Сукарно по своей природе тяготел к синкретизму и всегда интересовался скорее синтезом, объединением и инклюзией, чем непримиримыми идеологическими диспутами. В 1926 г. он написал статью под названием «Национализм, ислам и марксизм», в которой задался вопросом: «Могут ли эти три духовные силы действовать совместно в условиях колониализма, превратившись в одну великую силу, силу единства?» Естественным для него ответом было «да». Сукарно заявил, что капитализм – враг и ислама, и марксизма, и призвал сторонников марксизма, являвшегося, по его словам, не неизменной догмой, а динамичной силой, адаптирующейся к разным нуждам и ситуациям, сражаться вместе с мусульманами и националистами{129}.
В следующем году Сукарно создал Национальную партию Индонезии (НПИ), занявшую центристскую позицию среди течений, боровшихся против голландской колониальной власти, – коммунисты находились слева, а мусульманские группы справа. Естественная склонность Сукарно к инклюзии пришлась для конкретного исторического момента очень кстати. Индонезия представляет собой архипелаг, острова которого раскинулись на 2 млн квадратных миль морской поверхности. На этих островах живут сотни разных национальностей, говорящие более чем на 700 языках. Ничто не объединяло их, кроме искусственных ограничений, наложенных расистской иностранной державой. Молодой нации больше всего на свете нужно было общее чувство идентичности.
Сукарно стал пророком этой идентичности. В 1945 г. он предложил оригинальный вдохновляющий фундамент того, что значит быть индонезийцем, провозгласив панча сила, или «пять принципов». Они были и остаются следующими: вера в бога, справедливость и цивилизация, единство Индонезии, демократия и социальная справедливость. На практике они объединяют широкое утверждение религии (под которой могут в равной степени подразумеваться ислам, индуизм, христианство или буддизм), революционную независимость и социальную демократию. Провозглашенные принципы, безусловно, не исключали и коммунистов, поскольку огромное их большинство были мусульманами-абанган, как сам Сукарно, или индуистами с Бали, как его мать. Даже если крохотное меньшинство коммунистов высокого уровня не исповедовали никакой религии, всего через несколько лет они были рады принять панча сила. Позднее председатель Коммунистической партии Индонезии будет оправдывать это тем, что марксизм – учение, способное адаптироваться к местным реалиям, а так как в Индонезии повсеместная вера в единого бога – это «объективный факт», то «коммунисты, будучи материалистами, должны этот объективный факт принимать»{130}.
Республика Индонезия приняла национальный лозунг: «Bhinneka Tunngal Ika», что означает «Единство в разнообразии» на старояванском языке, на котором говорит наибольшее количество жителей страны, львиная доля которых проживает в средней части этого центрального острова. Панча сила, или Pantja Sila, – понятие из санскрита, использовавшегося в доисламские времена на архипелаге Нусантара, когда большая часть островов находилась под сильным влиянием культурных и религиозных элементов родом с Индийского субконтинента. (Само слово «Индонезия» означает попросту «индийские острова» и, как и название «Индия», происходит от названия реки Инд.)
Именно под контролем Сукарно молодая страна приняла решение сделать бахаса индонезия своим официальным языком. Менее мудрый лидер мог бы склониться к тому, чтобы сделать государственным языком свое родное наречие, но этот диалект сложно учить, и это запросто могло быть воспринято как своего рода шовинизм, а то и колониальное принуждение со стороны сильнейшего острова. Вместо этого Индонезия сделала государственным простой язык, который воспринимался как нейтральный, и большая часть населения страны выучила его за одно-два поколения. Это было значительное достижение: соседние страны Юго-Восточной Азии до сих пор не обзавелись подлинно национальными языками{131}.
Сукарно был националистом с левым уклоном из третьего мира и в большей степени визионером, чем управленцем, досконально знавшим эту работу, в чем скоро убедились Говард Джонс и остальные американцы. В соответствии со своей натурой, склонной к поискам компромисса, он был привержен задаче поддержания дружеских отношений и с Соединенными Штатами, и с Москвой и, безусловно, пытался не вызывать раздражения вашингтонских властей.
У Джонса с Сукарно завязалось нечто вроде дружбы, несмотря на то что многие его коллеги-соотечественники считали, что «проигрывают» Индонезию коммунистам. Американец удивлял многих местных жителей, запросто приглашая их на разговор, в том числе радикально левых. К тому времени левые автоматически вызывали подозрение у США – дни авансов Хо Ши Мина Вашингтону остались в прошлом. Джонс быстро пришел к выводу: чтобы быть эффективными, программы помощи, которыми он руководил, ни в коем случае не должны выглядеть покровительственными или задевать крайне легко ранимых индонезийцев, гордившихся своей независимостью. Что же касается цели предоставления этой помощи, он был с индонезийцами вполне откровенен: Вашингтон не хотел, чтобы Индонезия вступала в «коммунистический блок»{132}.
Властные полномочия Сукарно как президента никто не оспаривал, но управление страной требовало постоянного маневрирования в рамках неповоротливой парламентской системы. Он возглавлял коалиционное правительство, и, хотя Коммунистическая партия Индонезии поддержала соглашение, в Индонезии действовало немало других партий, намного более влиятельных, а КПИ не имела представителей в его кабинете{133}. По привычке Джонс продолжал поправлять американских чиновников, не понимавших Азию во всей ее самобытности. Он улавливал, что имеет в виду президент Индонезии, когда говорит ему: «Я националист, но не коммунист». Улыбающийся Джонс ощутил гордость и тревогу, услышав, что, оказывается, он – «единственный американец, который всерьез верил, что Сукарно не коммунист»{134}. Лидер огромной страны третьего мира, Сукарно был довольно неплохо известен в Вашингтоне. Однако через год после приезда Джонса Сукарно устроит мероприятие, которое выведет его на авансцену мировой политики и навсегда изменит смысл индонезийской революции.
Термин «третий мир» появился в 1951 г. во Франции, но наполнился современным содержанием и по-настоящему вошел в оборот лишь в 1955 г. в Индонезии.
Как писал историк Кристофер Дж. Ли, идея третьего мира по-настоящему оформилась на апрельской Konferensi Asia-Afrika, которая прошла в Бандунге{135}. Это примечательное собрание объединило людей из колонизированного мира в движение, оппозиционное по отношению к европейскому империализму и независимое от властей США и Советского Союза.
Это произошло не автоматически, а стало результатом целенаправленных усилий горстки новых мировых лидеров. В 1954 г. Индонезия совместно с Бирмой (Мьянмой), Цейлоном (Шри-Ланкой), Пакистаном и Индией, возглавляемой Джавахарлалом Неру – тем самым, кто прочел братьям Кеннеди лекцию за обедом, – сформировала группу Коломбо, по названию столицы Шри-Ланки, где встретились представители этих стран. Затем они стали планировать создание еще более расширенной организации. Премьер-министр Индонезии сначала подал идею конференции 1955 г. в качестве ответа на организацию СЕАТО[2], спонсируемой США копии НАТО в Юго-Восточной Азии. Список приглашенных быстро разросся, поскольку Неру пригласил Китай (что неизбежно исключило Тайвань), тогда как ЮАР с ее апартеидом и обе Кореи (формально по-прежнему пребывавшие в состоянии войны), а также Израиль (присутствие которого могло отпугнуть арабские страны) приглашены не были.
Люди, собравшиеся на Конференцию стран Африки и Азии в Бандунге, представляли около половины ООН и 1,5 млрд из 2,8 млрд мирового населения. Как провозгласил Сукарно во вступительной речи, которая состояла из эмоциональных тирад на прекрасном, несмотря на акцент, английском языке, это была «первая международная конференция небелых людей в истории человечества!»{136} Одни из стран-участниц недавно получили независимость, другие еще только боролись за нее. Бразилия, самая большая страна Латинской Америки, присутствовала в качестве дружественного наблюдателя, не относящегося к Азии и Африке.
Сам факт проведения конференции такого рода возвысил Сукарно и Неру до уровня мировых лидеров. Она также мгновенно сделала фигурой всемирного значения Гамаля Абдель Насера, всего тремя годами ранее взявшего власть в Египте, крупнейшей в мире арабской стране. Подобно Неру, Насер придерживался светских взглядов, имел левый уклон и настаивал на своем праве заключать альянсы с любой страной, включая Советский Союз. Чжоу Эньлай, министр иностранных дел в правительстве Мао, стремился фактом своего присутствия на конференции легитимизировать коммунистическую Китайскую Народную Республику в глазах стран-соседей и тоже встать на сторону третьего мира{137}.
На конференции буйным цветом расцвели всемирные организации, часть которых действует по сей день. Они были вдохновлены «духом Бандунга», который Сукарно очень ясно выразил в финале своей мощной вступительной речи.
Мы собрались здесь сегодня вследствие жертв – жертв, принесенных нашими предками и людьми нашего и следующих поколений. Я вижу, что этот зал заполняют не только лидеры народов Азии и Африки – в его стенах также присутствует бессмертный, неукротимый, непобедимый дух наших предшественников. Их борьба и самопожертвование проложили путь на эту встречу высшим представителям независимых и суверенных наций двух крупнейших континентов земного шара. ‹…›
Всех нас, по моему убеждению, объединяет нечто более важное, чем то, что искусственно нас разделяет. Мы объединены, например, тем отвращением, которое все испытываем к колониализму в какой бы то ни было форме. Мы объединены отвращением к расизму. И мы объединены решимостью сохранить и укрепить мир во всем мире.
Сукарно был одет в сшитый на заказ белый костюм, дополненный очками и маленьким головным убором печи. На всем протяжении его выступления мировые лидеры, сидевшие каждый в своей нише, аплодировали и подавались вперед, чтобы лучше слышать. Обратив свое легендарное ораторское искусство против западного империализма, Сукарно завоевал их внимание.
Как можно быть равнодушным к империализму? Для нас колониализм не есть нечто отдаленное и постороннее. Мы познали его во всей его безжалостности. Мы видели порождаемые им бесчисленные человеческие жертвы, порождаемую им нищету и то, какое наследство он оставляет после себя, когда – медленно и неохотно – уступает неотвратимому ходу истории. Мой народ и народы многих стран Азии и Африки знают все это, потому что мы это сами пережили. ‹…›
Да, некоторые части наших стран еще не свободны. Поэтому все мы пока не можем считать, что достигнут конец пути. Никакой народ не может считать себя свободным, пока часть его родной земли несвободна. Как и мир, свобода неделима. Невозможно быть наполовину свободным, как невозможно быть наполовину живым.
Почти каждый присутствовавший в зале прекрасно знал, о чем говорил Сукарно. Люди, собравшиеся там в тот день, всю оставшуюся жизнь будут вспоминать, какую энергию он пробудил в толпе. Сукарно продолжал:
Заклинаю вас не мыслить себе колониализм только в его классической форме, известной нам, индонезийцам, и нашим братьям в разных частях Азии и Африки. Колониализм имеет и современное обличье, являясь в форме экономического контроля, интеллектуального контроля, реального физического контроля силами маленького, но чужеродного сообщества внутри страны. Это умелый и решительный враг, скрывающийся под множеством личин. Легко он не сдастся. Где бы, когда бы и как бы он ни проявлялся, колониализм – зло, и это зло должно быть стерто с лица земли.
Сукарно и организаторы конференции изо всех сил старались не разозлить и не испугать самую мощную страну в мире своей открыто антиимпериалистической риторикой. Для этого они прочесали американские учебники истории и переговорили со знакомыми американцами в поисках возможности как-то связать дату конференции с Соединенными Штатами{138}. Такая связь обнаружилась, и президент продолжил:
Борьба с колониализмом ведется давно, и знаете ли вы, что сегодня – важная годовщина для истории этой борьбы? 18 апреля 1775 года, ровно 180 лет назад, Пол Ревир мчался верхом в ночи по новоанглийской глубинке, чтобы предупредить о приближении британских войск. Так началась война Америки за независимость – первая успешная антиколониальная война в истории. Об этой полуночной скачке поэт Лонгфелло написал: «Его тревожный призывный крик / До каждой деревни и фермы достиг, / Нарушив дремотный покой и мир. / Вдруг голос из тьмы, в дверь удар кулака / И слово, что эхом несется в века»[3]. Да, это слово эхом несется в века!
Как понял Говард Джонс, Бандунгская конференция выдвинула на первый план национализм совершенно иного типа, нежели тот, что существовал в Европе. Для таких лидеров, как Сукарно и Неру, идея нации основывалась не на расе или языке – да это и невозможно на столь неоднородных территориях, – но конструировалась через привязку к антиколониальной борьбе и требованиям социальной справедливости. Сукарно был убежден, что благодаря Бандунгу третий мир можно было объединить общими целями, такими как антирасизм и экономический суверенитет. А еще принадлежавшие к нему народы могли собраться вместе и создать коллективную организацию, чтобы обеспечить себе лучшие условия в мировой экономической системе, заставив богатые страны снизить тарифы на товары из третьего мира, тогда как страны, только что получившие независимость, могли бы с помощью тарифов способствовать собственному развитию{139}. После столетий эксплуатации эти народы очень сильно отставали от богатого мира и намерены были добиться изменения этого положения.
Официально в конференции участвовало 29 стран плюс государства, присутствовавшие в качестве наблюдателей. Оба вьетнамских государства были полноправными участниками, поскольку на тот момент мирно сосуществовали вплоть до референдума об объединении, запланированного на 1956 г. Приехал Нородом Сианук из Камбоджи – как и Сукарно, он был убежденным сторонником независимости как от Вашингтона, так и от Москвы. Сирийская республика, Ливия, Иран (уже под властью шаха) и Ирак (все еще королевство) прислали представителей, приехал и премьер-министр Пакистана Мохаммед Али. Момолу Дукулы представлял Либерию – страну, основанную бывшими американскими рабами в XIX в.
Сам Сукарно часто связывал антиколониальную борьбу с борьбой против мирового капитализма. Однако Бандунгская конференция стала и некоторым разочарованием для его сторонников из КПИ, поскольку Коммунистическая партия Индонезии выступала за прямой альянс с Советским Союзом. Благодаря знанию языков муж Франциски Зайн был одним из индонезийских журналистов, кому посчастливилось освещать ход конференции. Он писал репортажи в «Народную ежедневную газету», высоко оценившую происходящее в Бандунге, несмотря на эту небольшую обиду.
«Да здравствуют дружба и сотрудничество народов Африки и Азии!» – провозгласила газета в день открытия конференции. Иллюстрация к передовице изображала поворачивающего колесо истории мужчину, мускулистый торс которого был схвачен флагами стран третьего мира. На следующий день, после вступительной речи Сукарно, «Народная ежедневная газета» напечатала карикатуры с фигурами, представляющими Британию, США, Нидерланды и Францию, застывшими в оцепенении и страдающими от чудовищной головной боли. Подпись внизу представляла собой чуточку неуклюжий каламбур. Из-за «афро-азиатской» (АА) конференции, пошутила газета, где работал Зайн, империалистическим державам нужен «аспирин-аспро» (АА), потому что головы у них раскалываются уже от одного вида единства независимых молодых наций{140}.
Самым добросовестным обозревателем конференции из Соединенных Штатов был Ричард Райт, темнокожий писатель и журналист. Бывший коммунист, автор книги «Родной сын» (Native Son, 1940)[4], написал о своем пребывании на этом мероприятии целую книгу, серьезно повлиявшую на антиколониальную и антирасистскую мысль. По его словам, узнав о «съезде практически всех существующих человеческих рас в основном геополитическом центре притяжения на Земле», о конференции «презираемых, оскорбленных, обиженных, обездоленных – в общем, аутсайдеров рода человеческого», он не мог не приехать и не засвидетельствовать это событие{141}.
Перед отъездом в Бандунг Райт пообщался с американцами и европейцами, которые были в ужасе от идеи конференции: по их мнению, собрание наций такого рода может лишь подхлестнуть «расизм наоборот» – ненависть к белым, разжигаемую коммунистами, или всемирный альянс против белых{142}. Что там говорить, даже и сам Райт относился к бандунгской миссии скептически, пока не увидел, как выглядят последствия колониализма и не услышал выступления ораторов. Он быстро понял, что местные жители разговаривают с ним совершенно иначе, когда в помещении нет белых. Райт познакомился с индонезийцем, который три месяца работал инженером в Нью-Йорке, практически не выходя из квартиры – так сильно он боялся расистских стычек на улице{143}. Затем Райту попалась изданная в 1949 г. книга – учебник индонезийского языка для чиновников колониальной администрации и туристов, в котором вообще не было слов, позволяющих вести диалог. Это был по большей части список приказов, все с восклицательной интонацией.
Садовник, подмети сад!
Эта метла сломана! Сделай новую метлу!
Вот грязная одежда!
И дальше в разделе «Держи вора»:
Все серебро пропало. В ящиках серванта пусто{144}.
Райт также понял, как мало в Азии антикоммунизма по сравнению с его родными Соединенными Штатами. Даже глава Машуми (Masjumi), мусульманской партии, получавшей финансирование от ЦРУ, сказал ему, что из-за господствующего на Западе «страха перед коммунизмом» лидерам первого мира трудно доверять.
«Мы всегда должны быть настороже в том, что касается истинных целей Запада, поскольку наша история дала множество оснований относиться к ним с подозрением, – сказал лидер Машуми. – На столь шаткой основе реального успеха сотрудничества ожидать не приходится». Он имел в виду партнерство, опирающееся исключительно на желание Вашингтона найти кого угодно, лишь бы тот был против коммунистов.
Не все в Бандунге шло гладко. Атмосферу холодной войны невозможно было игнорировать, и не все могли сойтись во мнениях относительно того, как отделить себя от ведущих держав. Например, Неру противился попыткам ориентированных на Запад стран третьего мира, таких как Ирак, Иран и Турция, заклеймить просоветские движения в Азии как колониалистские. Делегаты не смогли прийти к соглашению о том, как им на практике поддержать территории, остающиеся под колониальным господством. В конце концов они выработали десять основополагающих принципов, которые стали определяющими для отношений между государствами третьего мира.
1. Уважение к правам человека и Уставу ООН.
2. Уважение суверенитета и территориальной целостности всех стран.
3. Признание равенства всех рас и равенства всех наций, больших и малых.
4. Невмешательство: отказ от вмешательства во внутренние дела другой страны.
5. Уважение права каждой нации на самоопределение.
6. Отказ от использования коллективной обороны, которая служила бы интересам какой-либо великой державы, и отказ от применения силы по отношению к другим странам.
7. Воздержание от актов или угроз агрессии против любой страны.
8. Разрешение всех международных споров мирными средствами.
9. Способствование достижению взаимных интересов и сотрудничеству.
10. Уважение справедливости и международных обязательств.
Самым примечательным результатом Бандунгской конференции стало создание структуры, которая разовьется во всемирное Движение неприсоединения, основанное в 1961 г. в Белграде. Однако в Азии и Африке Бандунг привел к изменениям, проявившимся немедленно. Возникли коллективные действия, коммуникационные сети и международные организации. Лидеры начали выступать на радио с обращениями, транслировавшимися на два континента, донося послание, проникнутое «духом Бандунга», до народов, продолжавших борьбу с колониализмом. Особо стоит отметить тот факт, что Насер через свое Каирское радио (Radio Cairo) адресовал это послание югу – странам Субсахарской и Восточной Африки{145}. Народ Конго стал слушать радиостанцию «Голос Африки» (La Voix de l'Afrique), которая делала свои передачи из Египта, и «Всеиндийское радио» (All India Radio), которое вело трансляции на суахили. Одновременно человек по имени Патрис Лумумба начал формировать Национальное движение Конго (Mouvement National Congolais), очень «бандунгское» по духу движение за независимость, целью которого был отказ от разделения по этническим признакам и создание в ходе антиколониальной борьбы конголезской нации{146}.
В 1958 г. в Коломбо прошла первая Конференция женщин Азии и Африки, давшая старт межнациональному феминистскому движению в третьем мире. Организатор Каирской конференции женщин 1961 г. египтянка Бахия Карам написала в предисловии к материалам: «Впервые в современной истории, то есть женской истории, происходит подобное собрание женщин Африки и Азии. ‹…› Огромным удовольствием и вдохновением было встретиться с делегатками из африканских стран, которым империалисты никогда прежде не позволяли пересечь границы своих земель»{147}. Египетская пресса, например, выказывала большой интерес к жизни женщин всего третьего мира, в том числе Индонезии, и заговорила об «узах сестринской близости и солидарности между женщинами Африки и Азии»{148}.
Страны – участницы Бандунгской конференции в дальнейшем создали Ассоциацию журналистов Африки и Азии. Это была попытка людей из третьего мира освещать события в нем без опоры на белых корреспондентов, которых обычно присылали из богатых стран и которые рассказывали одни и те же истории десятилетиями, если не столетиями.
В Индонезии Сукарно подтвердил свой статус лидера революции нового типа – люди верили ему. Франциска, глубоко воодушевленная, еще долго после Бандунгской конференции могла наизусть цитировать фрагменты его вступительной речи.
В Вашингтоне отношение к событию было совершенно иным. Реакция оказалась расистски пренебрежительной. Чиновники из Госдепартамента назвали конференцию «балом в Гарлеме»{149}.