Виктория Токарева
Самый счастливый день
– Две секунды, – повторил я.
– Хорошо, – согласился Он. – Приезжайте.
Я ожидал, что мне откроет отрицательный красавец, хозяин жизни, пират в далеких морях, предпочитающий тотальный хаос скучному порядку. Но дверь отворил невысокий лысоватый и рябоватый человек. Большой головой и тонкими ногами он неуловимо напоминал кузнечика, однако в бархатном пиджачке и с печальным взором. Мне показалось, что я ошибся.
– Это вы звонили? – спросил Кузнечик.
– Да. Это я.
– Проходите, пожалуйста.
Я вошел в прихожую. Мне совершенно не хотелось его убивать. Наоборот, мне хотелось что-то для него сделать, например сварить кофе или поджарить картошку. Я просто не представлял себе, как буду выходить из создавшегося положения.
– Я должен перед вами извиниться, – проговорил Кузнечик, – меня срочно вызвали на прослушивание. Я должен бежать. Так что если можно – давайте на ходу и покороче.
Он смотрел мне в лицо мягко и одновременно твердо.
– Я должен вас убить, – сказал я мягко и в то же время твердо, глядя на него осмысленно и с симпатией. Чтобы он не принял меня за сумасшедшего.
Он задумался ненадолго, глядя в пол. Потом пошел в одну из комнат и тут же вернулся с зажигалкой в замшевом чехольчике. Положил ее в карман своего плаща. Он молчал, и это ставило меня в затруднительное положение.
– Почему вы молчите? – спросил я.
– А что я должен сказать? «Пожалуйста» или «Ой, не надо»… Что вы от меня ждете?
– Я не знаю. Мне очень неудобно, – сознался я.
Он поставил ногу на маленькую табуреточку и стал затягивать шнурки на ботинках, а я стоял рядом и смотрел, как он это делает: он выстроил сначала петлю на одном шнурке, потом на другом, а потом переплел эти петли в бантик.
– Как вы странно завязываете, – удивился я.
– В детстве так научили.
Я читал, что из летающих тарелок выходят инопланетные жители, их называют гуманоидами. Они похожи на людей и бывают трех видов: низкие, средние и трехметровые. Может быть, это – гуманоид? Он вышел из тарелки и остался. И скучает по своей планете. Иначе чем объяснить его печальный взор?
– Лично я против вас ничего не имею, – сказал я. – Может, вы сами…
– Что? – Он выпрямился.
– Убьете себя, – прямо сказал я.
– Но мне не хочется, – прямо сказал он.
– Ради Киры…
– Я так и понял: откуда ветер дует.
– Она плачет, – грустно сказал я.
– Она всегда будет плакать. Это характер.
– Может быть. Но одно дело – плакать в свои ладошки, а другое – в мужское плечо.
– Я не могу подставлять плечо. Если я встану на эту стезю, у меня не будет другого занятия, как только подставлять плечо. Я – занятой человек. Я так устал… – вдруг пожаловался он.
– Но она страдает.
– Потому что ей больше нечем заняться. Она бездельница.
– Да. Она бездельница. Но она – ВАША бездельница.
Зазвонил телефон.
– Снимите трубку, – попросил Кузнечик и пошел к себе в кабинет.
– Я слушаю, – отозвался я.
– Кто это? – спросил голос Киры.
– Это я.
– Я тебе через десять минут перезвоню. – Кира бросила трубку.
Я тоже положил трубку. Телефон в ту же секунду зазвонил.
– Я слушаю.
– Это опять ты? Да что это такое, я звоню совсем в другое место, а набираю твой номер.
– Ты правильно набираешь, – сказал я. – Я у него.
– Дурак, – определила Кира. – И шутки твои дурацкие…
Она бросила трубку. Я дождался, пока она снова зазвонила, и сказал:
– Я слушаю…
Кира довольно долго молчала, потом спросила:
– Что ты там делаешь?
– Но мы же договорились…
– О чем мы договорились?
– Что ты приедешь ко мне в Сибирь.
– В какую Сибирь?
– Ты что, забыла?
– О чем?
Хорош бы я был…
Я бросил трубку и побежал по квартире разыскивать Кузнечика. Он стоял у себя в кабинете, торопливо перебирал какие-то бумаги.
– Мне не надо вас убивать! – сообщил я.
– Я очень рад за вас, – поздравил меня Кузнечик, не отрываясь от бумаг.
Зазвонил телефон.
– Меня нет! – крикнул Кузнечик.
Я снял трубку и снова услышал Киру.
– Его нет дома, – сказал я ей. – И перестань звонить каждую минуту.
Кузнечик чего-то не мог найти и нервничал.
– Не волнуйтесь, – сказал я. – Я с машиной. Я вас подвезу.
– Да? Это очень кстати. Тогда у нас есть еще, – он посмотрел на часы, – одиннадцать минут.
Кузнечик вывел меня на кухню и достал из холодильника запотевшую бутылку джина.
– Мне нельзя, – сказал я.
– Мне тоже. Символически… – Он разлил джин по рюмкам.
Мы подняли рюмки и посмотрели друг на друга. Лицо у него было узкое и такое печальное, будто он знает что-то неизмеримо больше, чем все.
– Не стоит меня убивать, – серьезно сказал он. – К чему такие хлопоты? Стар я для страстей…
– Тем более надо торопиться дать счастье.
– Некогда мне. У меня тысяча дел, которые никто за меня не сделает.
– А это тоже дело. Может быть, даже самое важное.
– Какое? – Он нахмурился, сосредоточиваясь.
– Дать счастье другому человеку.
Он внимательно посмотрел на меня и поставил рюмку.
– Насколько я понимаю, мы соперники?
– Нет, – сказал я. – Я не соперник. Она никогда не хотела меня убить.
Ехали мы в молчании. Кузнечик сидел рядом, но у меня было впечатление, что его нет. Я понял: он выключился из реальности и пребывал в своих делах.
– Вы где работаете? – спросил вдруг Кузнечик, возвращаясь в машину.
– Я – технический переводчик. Вы, наверное, подумали, что я сумасшедший, – догадался я.
– Нет. Я подумал: это мы все сумасшедшие, – он кивнул на тротуар, где текла река пешеходов. – А вы совершенно нормальный человек.
Я остановил машину против большого красивого здания.
Кузнечик выбрался из машины и пошел, чуть склонив свою крупную голову.
Я вздохнул. Потянулся к заднему сиденью, взял папку и пристроил ее на колене.
Кузнечик оглянулся и подошел к моей машине.
– Что вы ждете? – спросил он.
– Вас.
– Убить?
– Нет. Чтобы отвезти вас домой.
Я жду так часто, что это превратилось у меня в безусловный рефлекс.
– Не надо, – сказал Кузнечик, удивившись. – Большое спасибо. Я сам доберусь.
Он улыбнулся мне, чуть приподняв лицо, трепеща ресницами. Потом повернулся и пошел – одинокий и непостижимый. Звездный мальчик. Инопланетный человек. Он делает свое дело и не входит ни в чье положение. Поэтому Кира выбрала его, а не меня. Хотя, объективно, я более красивый и положительный и предпочитаю порядок тотальному хаосу.
Через месяц случилось то, что должно было в конце концов обязательно случиться. Меня выгнали с работы.
Мой начальник Лебедев сказал, что у него нет другого выхода, поскольку если он не выгонит меня, то вышестоящий начальник выгонит его. А он, Лебедев, к этому морально не готов.
Я сказал:
– Извините, что я тратил ваши нервы.
Я рассчитывал, что моя покорность смутит Лебедева и он отменит свое решение. Но Лебедев пожал плечом и сказал:
– Каждый человек тратит другого человека. Это и называется жизнь.
По тому, как он говорил со мной, вежливо и отстраненно, я увидел, что он уже сбросил меня со счетов. У него уже есть на примете другой переводчик, которому обещано мое место. Может быть, он уже сейчас сидит в раздевалке и ждет, когда я уйду.
Я вышел от Лебедева. Перед его дверью сидела секретарша Роза. Прошлое лето я вывозил ее с семьей на дачу.
– А меня выгнали, – сказал я Розе.
Я мог рассчитывать на то, что Роза бросит все свои дела, выведет всех сотрудников на улицу и они пойдут перед издательством с лозунгами и транспарантами.
– А за что? – спросила Роза.
– За то, что я ничего не делал…
– А…
Организовывать забастовку Роза не побежала. Осталась сидеть на месте.
– А на что ты будешь жить? – спросила она.
– Что-нибудь придумаю…
Роза задумалась. Ее лицо стало сомнамбулическим. Видимо, она мысленно изыскивала средства, на которые бы она существовала, если бы ее выгнали с работы.
Тамара стояла возле плиты и готовила ужин: жарила яичницу с докторской колбасой.
В кухню вошла ее десятилетняя дочь Катя.
– Мне грустно! – воскликнула девочка. Ее голосок прозвучал пронзительно, как крик птицы.
– Это нормально, – объяснила Тамара. – Человеку не может быть только весело. Если это не идиот, конечно.
Катя постояла и ушла.
– Тамара, – сказал я, – одолжи мне денег.
– Я же при тебе купила эти колотырки. Весь аванс ушел. Я сама думала: у кого бы перехватить. Честное слово!
Тамара показала мне искренне вытаращенные глаза.
– Я верю, – сказал я. – Извини, пожалуйста.
В кухне появился ее муж Левка. Он был заспан и одет, как беженец. Он любил спать среди дня.
– Ты чего не раздеваешься? – спросил Левка.
– Я на минуту.
– Зачем ты ее возил? – Левка глядел на меня с брезгливым любопытством.
– Она попросила, я и повез.
– Лева! Ну я же тебе объясняла: мне надо было исключить! – вмешалась Тамара.
– Она же истеричка. В следующий раз она тебя в морг потащит. Тоже поедешь?
– Наверное, – я пожал плечами.
– Зато теперь я спокойна, – сказала Тамара.
– Можно было успокоиться меньшей ценой.
– Это тебе всегда все удается даром, – сказала Тамара. – А я всегда плачу втридорога за все: и за туфли, и за покой.
– Ты платишь, когда можно и не платить. А почему? Потому что у тебя низкая разрешающая способность мозга.
Тамара внимательно посмотрела на мужа, пытаясь расшифровать сложную формулировку.
– Ты дура, – расшифровал Левка.
– Если бы я была дура, то я не защитила бы докторскую в тридцать пять лет.
– Значит, ты умная дура.
Левка достал начатую бутылку водки.
– Садись с нами, – предложил он.
– Спасибо, – отказался я, потому что каждый день ем яичницу с колбасой.
– Ну, просто выпей.
– Не могу. Мне нельзя.
– А ты всегда делаешь только то, что можно?
– У меня камни.
– Они и не почувствуют.
Левка разлил водку по чайным чашкам. Поднял свою чашку. Ждал.
– Ну?
Когда я чувствую волевой импульс, направленный на меня, я не могу противостоять. Я выпил и потряс головой.
– Может, все-таки сядешь? – предложила Тамара.
– Да нет, – сказал я. – Пойду.
Когда-то, в студенческие времена, я привез из Одессы старый штурвал корабля и приделал его на балконе. С внешней стороны. Моя квартира представлялась мне кораблем, уходящим в открытое море, а сам я – пират с повязкой на глазу. Я прыгал со своего корабля на чужой, бежал, громко топоча по деревянной палубе, – отнимал. Не отдавали – убивал. Ссыпал в карман драгоценности. Целовал красивых аристократок и носил повязку на правом глазу. Я глазом платил за эту вольную жизнь, а может быть, даже надевал повязку на здоровый глаз.
На сегодняшний день мой штурвал потемнел от дождей и засохшей грязи. Рядом с ним стояли пустые бутылки из-под боржома и высокая банка с олифой.
Не снимая пальто, я сел к телефону и набрал номер Лоди.
– У нас все в порядке. Спасибо, – отозвался Лодя. Он решил, что меня беспокоит его семейная жизнь, и благодарил меня за заботу.
– Одолжи мне денег, – сказал я.
– Сколько?
– Сколько есть.
– На сколько?
– На сколько можешь.
Эта неопределенность повергла Лодю в размышление.
– Я могу дать тебе десять рублей на неделю, – предложил Лодя.
– Меня это не устроит.
– А больше у меня нет.
Я молчал. Лодя воспринял мое молчание как недоверие.
– Вообще у меня есть, – признался Лодя. – Но они на срочном вкладе. Если я их оттуда возьму, я потеряю проценты.
Я молчал. Слушал.
– А вообще, если честно, проси у меня все, что хочешь. Я могу сделать тебе выгодный обмен, машину без очереди. А денег я не занимаю. Жадный я до денег.
– Спасибо, – сказал я, имея в виду машину без очереди.
– Ну, звони! – Лодя торопился окончить неприятный для себя разговор.
Я включил телевизор и стал его смотреть. Холодная водка блуждала по моим сосудам, и мне было холодно.
Когда я раньше смотрел телевизор – я помнил, что меня ждет работа, и мучился угрызениями совести. Эти угрызения делали все передачи особенно интересными, и я смотрел от начала до конца, что бы мне ни показывали.
Сегодня я мог сидеть перед телевизором со спокойной совестью.
Шла передача о том, как готовят капитанов дальнего плавания. Каждому поступающему задают тесты. Ответы запускают в машину, а машина точно определяет – годится человек в капитаны или нет.
Зазвонил телефон. Я снял трубку.
– Кто это? – спросил звонкий голос, не то детский, не то женский.
– А кого вам надо?
– А это кто? – настаивал голос.
– Дмитрий Мазаев.
– Ты дурак! – азартно крикнул голос, и его владелец бросил трубку, чтобы я ничего не успел ответить. Чтобы последнее слово осталось за ним.
А ведь правда, понял я про себя. Я дурак. Дурак, как всякая биологическая особь, бывает разных родов и видов. Есть дураки умные, как Тамара, есть – торжественные. А я – набитый дурак. В тех дураках есть хоть какой-то смысл. Во мне – никакого.
Зерно, брошенное в землю, прорастет ростком только весной, когда земля вспахана и ждет этого зерна. Я же, как полоумный пахарь, бросаю свои зерна либо в сугробы, либо на асфальт. Мои зерна гибнут и никогда не возвращаются мне хлебом. Книги, которые я перевожу, идут в другие страны. Женщина, которую я люблю, каждый день уходит в свою жизнь. Я как бассейн на Кропоткинской, который обогревает вселенную. А если этот бассейн вдруг закрыть, а воду выпустить, – вселенная и не заметит. Ее климат не изменится.
Невозможно, да и не надо обогревать вселенную. Надо обогреть одного человека, которому нужно это тепло. Но такого человека у меня нет.
Судьба – это характер. А мой характер изменить невозможно, потому что это и есть мой типоразмер.
Каков же выход?
Можно отнестись к проблеме спортивно: делать утреннюю гимнастику, переходить к водным процедурам, совершать перед сном длительные прогулки, дышать по системе йогов, голодать раз в неделю. Но для того, чтобы так жить, надо очень сильно любить себя. Мне это скучно.
Я вспомнил про цианистый калий. Я так и не вернул его Гарику, и он остался лежать у меня в нижнем ящике письменного стола.
Я высыпал несколько кристалликов на ладонь, хотел опрокинуть в рот, но все мое существо сказало: «Нет». Тогда я пошел на кухню, отрезал кусок хлеба, помазал яблочным джемом, потряс сверху цианистым калием и начал есть. Я ел стоя, и прислушивался к себе, и машинально искал синоним к слову «типоразмер». «Модель», – нашел я. Теперь можно умереть спокойно.
В дверь позвонили. Я доел до конца свой бутерброд, отряхнул руки и прислушался к себе. Во мне все было по-прежнему. Может быть, этот цианистый калий слишком долго валялся на складах. У него вышел срок годности, и он утратил свои первоначальные свойства.
Я пошел в прихожую и открыл дверь. На пороге стоял Гарик.
– Ты за цианистым калием? – спросил я. – У меня его нет.
– А куда ты его дел? – поинтересовался Гарик.
– Съел.
– Черт с ним, с калием. Я тебе письмо принес. Переведешь?
Мы прошли в комнату. Гарик увидел штурвал за окном.
– Это что, колесо от прялки?
Я не стал объяснять. Во мне что-то происходило, будто взбегали пузырьки с шампанским. Я испугался и, чтобы отвлечься, развернул письмо.
Частный детектив из Англии советовал Гарику браться только за такие дела, которые совпадают с его нравственными принципами. Чтобы не было противоречий между поступками и убеждениями.
– А зачем это тебе? – спросил я. – Ты хочешь сделать кому-нибудь услугу?
– Если не передумаю, – сказал Гарик.
– Не передумаешь.
– Почему это? – обиделся Гарик.
– Потому что ты любишь материальные блага. Тебе нравится иметь все.
– Иметь все и не иметь ничего – одно и то же, – с убежденностью сказал Гарик.
– Возможно, – согласился я. – Но лучше это утверждать, когда имеешь все. Иначе это выглядит как платформа неудачника.
– Иметь все нужно только для того, чтобы плюнуть на это «все» и выйти на новый виток.
– А что на новом витке? Как там живут?
– Как ты…
– То есть…
– Любовь. В широком смысле слова: все отдавать ближнему и ничего не просить взамен. Такие люди редкость. Но они всегда были. И есть.
– Предположим, что я на новом витке человеческого сознания. Но мне-то от этого что? Какая польза?
– Ты долго будешь жить. Таких, как ты, природа долго держит на земле.
Я закрыл глаза. Во мне с каждой минутой нарастала какая-то общая разряженность, будто меня с большой глубины поднимали на поверхность.
– Кто знает, – тихо сказал я. – Если меня проверить по машине, может, я по призванию пират в далеких морях. Может, моя стихия – отбирать. А не отдают – убивать.
– Но ведь и пирата могут убить.
– Могут. Но когда он живет – он живет.
– Неизвестно, о чем думает пират, когда он остается один.
Гарик подошел к телефону и набрал номер.
– Скажи моей жене, что я у тебя, – торопливо зашептал он и протянул мне трубку. Для того чтобы ее взять, я должен был подняться с кресла.
– Я не могу встать, – сказал я.
Гарик не стал спрашивать: «Почему?» Он поднес телефон, насколько хватило шнура, и поставил его возле меня на пол.
– Гарик у меня, – сказал я, не поздоровавшись.
– Скажи, что я скоро вернусь, – прошептал Гарик.
– Он скоро вернется, – повторил я.
Жена Гарика прислушивалась, как бы определяя процент правды в моем голосе.
Гарик взял у меня трубку и повторил жене все то же самое. Привычка врать и выкручиваться превратилась у него в безусловный рефлекс. Так же как у меня – ждать. И когда Гарик говорил правду, то вроде тоже врал. Он положил трубку и вздохнул с облегчением, будто удачно проскочил сквозь опасность.
– Ну ладно, я пойду, – задумчиво предположил он и действительно ушел.
Я с трудом добрался до постели и лег прямо в пальто. Боль во мне росла, набирала силу и грозила сделаться непереносимой.
Я стал искать позу, чтобы приспособиться к боли. Потом лег на пол и принялся кататься.
Сколько прошло времени, я не помню. Но вдруг в какую-то минуту мне стало всё всё равно. Я понял, что умираю. Но и это мне тоже было все равно.
Человек не может смириться с мыслью о смерти, и поэтому мудрая природа опускает на него безразличие. Как самозащиту.
В литературе я читал, что перед смертью человек мысленным взором обегает свою жизнь. Я ее позабыл. Мне казалось, будто я плыву в океане на узком деревянном плоту. Мой плот чуть покачивается на волнах. Его все дальше относит от берега.
Я открыл глаза и увидел посреди комнаты Киру. Я не удивился, как она здесь возникла. Мне было все равно. Но я не хотел, чтобы она видела, как я умираю. Собаки, кстати, тоже предпочитают делать это без свидетелей.
Я усилием воли сосредоточил в себе память. Я как бы привстал с плота. Спросил:
– Как ты вошла?
– Не заперто было, – ответила Кира. – А ты почему на полу?
– Умираю, – сказал я отчужденно, будто речь шла о ком-то постороннем.
– А я замуж выхожу, – сообщила Кира и села возле меня на пол. – Ты рад?
– Да.
– Или нет?
Я устал неимоверно, мне хотелось снова опуститься на свой плот. Но я сосредоточился и сказал:
– Я рад за тебя. Ты молодец.
– Это ты молодец. Ты возвел меня в ранг королевы, и я сама стала иначе к себе относиться. А ведь другие относятся к человеку так, как он сам к себе относится. Правда?
Я закрыл глаза, и мой плот стал съезжать с волны, как с горы. Он все съезжал и съезжал… Но что-то держало меня, будто за волосы. Вопрос Киры. Она что-то спрашивала, и я не мог выпасть из времени, пока не отвечу на ее вопрос.
– Поэтому я и не работаю, – проговорила Кира откуда-то издалека. – Королевы ведь не работают?
– Не работают, – повторил я последние услышанные слова.
– Или что-то делают? – усомнилась Кира.
– Что-то делают, – повторил я.
Кира могла разозлиться и сказать, что разговаривает сама с собой, но мне было все равно.
– Что с тобой? – заметила Кира.
– Умираю…
– Да брось ты…
– Налей мне в ванну горячую воду, – попросил я, чтобы отослать ее от себя.
Она побежала в ванную и запела. Я слышал плеск воды и ее голос.
Потом она вошла и спросила:
– Тебе как лучше, чтобы я ушла или осталась?
Мне хотелось, чтобы она ушла, но сказать это было невежливо.
– Как хочешь…
– Тогда я пойду.
Кира хлопнула дверью и побежала вниз по лестнице. Я лежал и какое-то время слышал ее шаги. Слабая тень сожаления качнулась во мне, оттягивая меня от равнодушия.
Я закрыл глаза. Меня снова потянуло в глубину океана, но я снова не мог в него погрузиться. Мне опять что-то мешало. Телефон. Он звонил беспрестанно, как будто испортился контакт.
Я протянул руку, нащупал телефон и взял трубку. Я поднес ее к уху и услышал голос Тамары. Мы жили в одном подъезде, и Тамарин голос звучал так громко, как будто она стояла здесь же и кричала мне в ухо. Она кричала, чтобы я повез ее завтра по всем фирменным магазинам: «Ванда», «Власта», «Лейпциг» и «Ядран».
Соленая волна накрыла меня с головой. Я выплюнул воду и сказал:
– Но ведь «Лейпциг» и «Власта» через дорогу.
– Ага… – заорала Тамара, будто я подкинул сухой хворост в ее костер. – «Ванда» – в центре. А «Ядран» – на выезде из Москвы. На полпути к Ленинграду.
Тамара молчала. Ждала. Я должен был ей что-то ответить.
– Ладно, – ответил я. – Если не умру…
Я положил трубку. Отдыхал. Боль куда-то ушла. Я ощущал ее как воспоминание о боли.
Может быть, цианистый калий в сочетании с яблочным джемом дает какое-то нейтральное соединение. А скорее всего Гарика просто надули. Система «я – тебе, ты – мне» оказалась ненадежной.
Я закрыл глаза и поплыл в обыкновенный сон. Меня по-прежнему чуть покачивало на волнах, но мой плот шел к берегу.
Я уже знал, что не умру. Иначе кто же повезет Тамару по магазинам…
