Виктория Платова
Мария в поисках кита
Пролог
* * *
… – Единственное, что волнует меня, – будет ли конец этим сучкам? – сказал Анхель-Эусебио. – В количественном плане, я имею в виду. Все бы отдал, лишь бы нынешняя оказалась последней.
– А я бы отдал все, лишь бы с ними никогда не случилось то, что случилось. И чтобы ни с кем этого не случалось. Никогда и нигде, – сказал Маноло.
– Х-ха! Тебе и отдавать-то нечего! Держишься на плаву только благодаря мне…
– Я всегда об этом помню, Анхель-Эусебио. Ни на секунду не забываю.
– И правильно делаешь. И не забывай. А про все остальное лучше забыть. В первую голову – про сучек.
– Про ту, которую прибило к нам прошлой зимой, ты тоже говорил «сучка». И что в результате оказалось?
– Что?
– Да ничего. Никто ведь так и не узнал, кто она такая. Кем была на самом деле.
– Вот видишь!.. Это не опровергает мою точку зрения…
– Но и не подтверждает ее.
– Но и не опровергает!.. Всем ведь известно, что женщины либо сучки, либо состоят с тобой в кровном родстве, и это переводит их в разряд святых.
– А в твоем случае – и мучениц. Всем ведь известно, как ты обращаешься с женщинами, Анхель-Эусебио! Двоих своих сестер ты загнобил так, что они сбежали… Одна – в Галисию, а другая – вообще в Португалию.
– Х-ха! Туда им и дорога!
– А твои жены? Они ведь тоже с тобой не ужились. Первая вроде бы в Санта-Поле, нет?
– Плевать мне на нее!
– А вторая?
– На вторую плевать еще больше!..
– Оно конечно, да только до Сан-Хавьера твои плевки не долетят! Нет?
– Не зли меня, Маноло!
– Я и не думал злить тебя, Анхель-Эусебио! Ты мой единственный друг. И ты… Ты добрый. Ты милосердный, вот что я хотел сказать. Ни один человек… ни один мужчина не отнесся бы к ним лучше, чем ты.
– Кого это ты имеешь в виду?
– Сам знаешь.
– A-а… Этих сучек, верно?
– Никто не знает, кем они были. На самом деле.
– Ну вот, опять!.. Опять ты начинаешь глупый разговор. Ни к чему хорошему он не приведет. Одни мучения, одно расстройство.
– Но разве ты… не хотел бы знать?
– О чем? О том, что с ними случилось? И так ясно: самое худшее, если они оказались здесь.
– Самое худшее, да. Точнее и не скажешь.
– Да уж! Мелкими неприятностями это не назовешь.
– Все верно. Только я думаю вовсе не о худшем. А о лучшем.
– Для них поздновато думать о лучшем, друг мой Маноло.
– Оно конечно… Но если бы все обернулось по-другому… Если бы сейчас была не зима… Лето…
– Уволь меня от проклятого лета, Маноло! Дай покой!
– Нет-нет, я вовсе не про наше лето…
– Как будто ты знаешь какое-нибудь другое лето! Не смеши! Ты ведь никогда отсюда не уезжал. Никуда.
– Неправда! Три года назад я ездил в Мадрид… На целую неделю.
– Что-то не припомню…
– Это потому что тебя тогда не было на острове. Ты был в отлучке, закупал товар… Брелки, магниты, керамическая посуда… Пробная партия в семьсот штук каждого наименования.
– Точно! Мы тогда быстро все распродали, всего-то и осталось после сезона, что с полсотни кружек. Надо же, я и понятия не имел, что ты ездил в Мадрид. И что ты делал в Мадриде?
– Ничего. Просто решил посмотреть – какой он, Мадрид.
– И какой же он, Мадрид?
– Слишком большой, слишком. И сверкает так, что глазам больно. Они… Они ведь тоже могли жить в Мадриде, нет?
– Кого это ты имеешь в виду?
– Сам знаешь кого. Я думаю, что только там… в сверкающем Мадриде… они могли бы жить. Нигде больше.
– Ты вправду такой дурак или просто прикидываешься? На свете куча городов, которые сверкают почище Мадрида. Только вряд ли они жили в Мадриде…
– Где же еще?
– Почем мне знать? Они светлокожие, и глаза у них широко распялены, так и норовят вскарабкаться на виски, – ничего общего с испанками.
– Как будто в Мадриде одни лишь испанки! Там много разных женщин, отовсюду… Потому что это – Мадрид. А одна из них… Та, что мы выловили не прошлой зимой, а позапрошлой… Самая красивая из всех…
– Не самая…
– По мне – так самая! Блондинка…
– Положим, блондинкой она не была. Шатенка, так будет вернее.
– Вот и нет, Анхель-Эусебио, вот и нет! Точно тебе говорю, она блондинка! И даже немного похожа на американскую актрису, забыл, как ее зовут…
– Американских актрис полным-полно.
– Мы же вместе смотрели этот фильм, про сумасшедшую писательницу и нож для колки льда!
– Шэрон Стоун, вот как ее зовут. Шэрон Стоун. Память у тебя никудышная, Маноло. И нисколько она не похожа. И она шатенка. Шатенка, а никакая не блондинка.
– Это от того, что волосы у нее были мокрые, когда ты ее нашел. Вот она и показалась тебе шатенкой. А первое впечатление – самое сильное. Втемяшишь себе в голову, что было так, а не иначе, – и никакими силами этого не выбить!..
– Да какая теперь разница, блондинка или шатенка? И что тебе до этого? Что тебе до той чертовой зимы? Она давно прошла, нет ее, нет!.. Ты точно с прибабахом, Маноло! И я – полный идиот…
– Зачем же возводить на себя напраслину, Анхель-Эусебио? Какой же ты идиот? Ты самый умный человек на нашем острове, любой это подтвердит! И бизнес у тебя идет лучше всех. И ты знаешь, что предложить пришлым людям, чтобы они остались довольны.
– Пропади они пропадом, эти пришлые люди!
– Оно конечно… Только что бы мы делали без пришлых людей? На местных надежды никакой – из них лишней копейки не выдавишь. А пришлые легко расстаются с деньгами.
– Х-ха! Про наших сучек такого не скажешь. Даже за вход не заплатили!
– Ну пожалуйста, Анхель-Эусебио, не говори так! Ты всегда был добрым к ним! Всегда был милосердным…
– А еще я был идиотом, раз втравил тебя в эту историю. У тебя и до нее голова не отличалась крепостью, а теперь и вовсе…
– Как же иначе, Анхель-Эусебио? Один бы ты точно не справился, нет? А я твой единственный друг!..
– С чего ты взял?
– С того, что ты мой единственный друг.
– Х-ха! То, что я твой единственный друг, вовсе не подтверждает факта, что ты являешься моим единственным другом.
– Но и не опровергает его!
– М-м-м… Чертов Маноло! Ты совсем меня запутал!.. А самое удивительное, что запутка эта имеет вполне научное название, уж поверь. Я об этом читал.
– Ты всегда читаешь… Это ли не доказательство ума?
– Поверь мне, совсем не это. Но будь я философом, как… Быстро назови мне имя какого-нибудь философа!
– Ну не знаю… Может быть… Может быть – тот парень из фильма, который мы смотрели перед праздником Трех Королей? Помнишь? Тот парень постоянно писал в блокнотах, на доске и просто на бумажках… И ему являлись разные люди…
– Рассел Кроу! Того парня играл Рассел Кроу, но философом он не был. Он был математиком!
– А есть разница?
– Как между нашими голозадыми соседями и пришлыми людьми с деньгами.
– Это существенная разница, ничего не скажешь! Между блондинкой и шатенкой разница намного меньше, вот ты тогда и принял ее за шатенку. Ту, что была похожа на актрису. Шэрон Стоун, теперь я запомнил.
– Не была она похожа! Не была! Треснуть бы тебя по твоей глупой башке!..
– За что?
– За то, что ты снова заставил меня обсуждать этих сучек! Я не хотел, видит бог. Не хотел, а ты взял и заставил. И как только у тебя это получается?
– Сам не знаю… Просто, когда я думаю о них, я думаю о тебе. Какой ты добрый, хоть и говорят, что вместо сердца у тебя кусок камня, завернутый в протухшую рыбью требуху…
– Тьфу, мерзость! Интересно, что за скотина распространяет обо мне подобные слухи?
– Не важно.
– Маноло!..
– Наверное, все пошло от твоих жен. Сидят себе в Сан-Хавьере… В Санта-Поле… И плетут небылицы потихоньку. А ветер их приносит. И течение прибивает…
– Маноло!.. Не мне тебе объяснять, что прибивает к нам течением. Сам знаешь…
– Я просто хотел сказать: это все неправда. Потому что ты…
– Даже не начинай!
– Но мы ведь все равно уже начали!.. Я давно хотел спросить тебя, Анхель-Эусебио: а тебе никто не является? Как тому парню из фильма?..
– Э-э… Никто. Я же не сумасшедший. И не математик.
– Я тоже, Анхель-Эусебио, я тоже… У меня и со счетом-то плохо, вечно концы с концами не сходятся…
– Это точно. В работе ты сущее наказание, друг мой Маноло. Помеха, да и только.
– Она является мне, Анхель-Эусебио. Каждую ночь.
– Не хочу этого слышать…
– Каждую ночь.
– Вот видишь, даже уши закрыл! Ничего не слышу, ничего!..
– Слышишь! Еще как слышишь!.. Я ведь тоже закрывал уши поначалу. И вату в них запихивал, и куски бумаги. И даже воском заливал…
– Нет, ты точно ненормальный.
– Ничего из этого не получилось. Знаешь почему?
– И знать не хочу!
– Потому что уши здесь ни при чем.
– Конечно, ни при чем. Все дело в твоей некрепкой голове. Ты ненормальный, вот она тебе и снится.
– Я ведь не сказал, что она мне снится. Она – является, а это совсем разные вещи. Совсем.
– Хорошо. Пусть разные. И какой… Тьфу ты черт! Зараза!.. Какой она тебе является?
– Почти такой, какой мы ее нашли. Только она живая. Как ты, как я… Как если бы я встретил ее в Мадриде, на солнечной стороне улицы. Или на той стороне улицы, где всегда горят огни и полно народу. И она бы мне улыбнулась. Или не мне, но дела это не меняет.
– Вот ужас-то!..
– Это совсем не страшно, поверь. Грустно – да, хоть она и улыбается. И сердце щемит. Но не страшно. Поначалу я, конечно, боялся. А потом ничего, привык…
– И что… вы делаете, когда она является тебе?
– Разговариваем. Вернее, она разговаривает.
– С тобой?
– Может, со мной. А может, и нет, но дела это не меняет.
– О чем же она говорит? О чем-то важном?
– Не смотри на меня так, Анхель-Эусебио! Я знаю, к чему ты клонишь! К тем фильмам, где мертвые просят помощи у живых… Не дают им существовать спокойно. Втягивают в неприятности.
– Вовсе нет!.. Неприятностей я не хочу, у нас и так их было предостаточно.
– Три. Ровно три неприятности. По одной на каждую зиму.
– А она что… Просит у тебя помощи?
– Она улыбается. Почти всегда улыбается.
– Как есть ужас!..
– Ужас в том, что я не могу понять, что она говорит мне. Ни единого словечка…
– Она говорит на каком-то другом языке? Не испанском?
– Не испанском, нет.
– А других ты не знаешь! Сколько раз тыкал тебя носом – выучи хоть пару фраз по-английски, толку никакого!.. По-английски худо-бедно лопочут все.
– Это не имеет отношения к английскому, Анхель-Эусебио! И ни к одному из языков, на которых говорят люди.
– Откуда ты можешь знать?
– Просто знаю, и все. Если бы ты услышал ее…
– Как же я ее услышу? Ведь является она тебе!
– Да. Это проблема.
– Х-ха! Такие проблемы решаются в пять минут. Могу дать отличное снотворное… Осталось от той гадины, что сбежала от меня в Санта-Полу…
– Я не уверен…
– Срок годности снотворного еще не вышел, так что ничего страшного не случится. И переживать не стоит. Придет к тебе эта сучка разок-другой, а ты – вот он! Спишь, как младенец, и никакими мольбами на непонятном языке тебя не разбудить. На третий раз сама отвянет, помяни мое слово!
– Я не уверен, что хочу решить эту проблему… таким способом.
– Другого нет. За исключением психушки. Ты же готовый пациент, если посмотреть на дело здраво. Нужна тебе психушка?..
– Она говорит, как говорят киты… Или как дельфины. Звук резкий, очень высокий. Похожий на свист. На щелканье. И еще на то, как будто по каменному полу разбросали орехи. А иногда, вместо орехов, в ход идут стеклянные бусины… А иногда звук похож на спицу, которую втыкают прямо в ухо…
– Н-да… Пожалуй, психушки тут не избежать.
– Ты мой единственный друг, Анхель-Эусебио! И ты сам… сам все начал. Ты мог поступить совсем по-другому.
– Наверное. Но что бы тогда случилось с нашим тихим островом? Со всеми нами?.. A-а, что теперь говорить? Что сделано, то сделано.
– Ты сам все начал.
– Не было дня, чтобы я не раскаивался в этом. Поверь.
– Я не осуждаю… Что сделано, то сделано. Но спица в ухе – очень неудобная вещь. Когда-нибудь она меня убьет.
– Нет никакой спицы, Маноло! А если и есть – то только в твоем воображении. Как сучка, что является тебе. На самом деле она мертвая. Три года, как мертвая. Мы же вместе похоронили ее, вспомни! И двух других тоже. И они были ничуть не хуже первой. Но почему-то до сих пор молчат и не являются тебе. Ведь молчат? Хотя поводов заговорить у них было не меньше. Они молчат или нет?
– Молчат.
– Это ли не подтверждает, что все происходит в твоей голове? Пустой, как орехи, которые ты тут живописал.
– Я не говорил, что орехи были пустыми.
– Пустые, полные… Никакой разницы нет, как между теми тремя сучками.
– Есть.
– Нет.
– Есть!
– И в чем же, в чем же разница?
– Она самая красивая из всех… И она единственная, кто улыбнулся мне в Мадриде. На солнечной стороне улицы.
– Кажется, речь шла о той стороне улицы, где всегда горят огни и полно народу… Стоп-стоп! Ты видел ее в Мадриде, глупый мой Маноло? Вы были знакомы? Что ж ты сразу не сказал?!
– Я не говорил, что мы были знакомы. Я говорил – сложись обстоятельства по-другому…
– Совсем меня запутал, придурок!
– Сложись обстоятельства по-другому – она могла бы меня полюбить? У меня был бы шанс?
– Она мертвая!
– Да-да… Но у меня был бы шанс?
– Хочешь знать мое мнение? Никакого шанса у тебя не было. Посмотри на себя. Ты же сельский дурачок. Ты в жизни ни одной книжки не прочел! И со счетом у тебя плохо. Ни к чему ты толком не приспособлен, и руки у тебя не оттуда растут, а уж о голове я вообще молчу. Если бы не моя доброта – ты бы давно подох от голода. Вот и прикинь – чему равняется твой шанс.
– Хорошо, что она так не думает.
– Проклятье! Она не может думать, она мертвая!
– Да-да… Только слова твои ничего не значат, Анхель-Эусебио. Хоть ты и мой единственный друг. Потому что она в конце концов выбрала меня.
– Она мертвая!
– Не имеет значения. Она выбрала меня – потому и приходит.
– Х-ха! И тычет спицей тебе в ухо!..
– Мне нужен человек, которого ты звал Морайя[1].
– Кого это я звал Морайя?
– Он снимал комнату у старухи Ма́йтэ в прошлом году В начале марта, вспомни. Приехал сюда с кучей оборудования…
– A-а!.. Сраный шведишка! Так бы и говорил – мне нужен сраный шведишка с проплешинами на темени и кадыком с арбуз размером!.. Стихийное бедствие – вот что нас постигло с его прибытием. Разве нет?
– Наука – всегда стихийное бедствие.
– Как ты прав, друг мой Маноло, как ты прав!.. Неизвестно, что случилось бы с нашим островом, если бы мы его не выпроводили тогда. Конечно, мы были не очень почтительны…
– Почтительны! Да мы выгнали его взашей!
– Ты предпочел, чтобы он остался? Чтобы продолжал все тут вынюхивать, высматривать, совать нос куда не следует…
– Он ученый, а ученые всегда суют нос куда не следует.
– А если бы он узнал?.. Если бы его дурацкие приборы…
– Вообще-то приборы не были такими уж дурацкими.
– Как будто ты в этом разбираешься! Не смеши меня, Маноло.
– Он кое-что рассказывал про эти приборы. Особенно много про один, самый главный. Забыл, как он называется…
– Вот-вот! Из твоей башки все утекает, как из худого ведра!
– Пусть. Мне нужен Морайя. И его прибор. Он может точно определить местоположение кита и узнать, чего хочет кит. Так говорил Морайя. Или примерно так.
– Твой Морайя такой же недоделанный, как и ты. Китов у нас отродясь не бывало.
– Раньше не бывало. Но происходят… как это? Глобальные тектонические подвижки. Течения меняются… Тебе ли не знать про течения, Анхель-Эусебио?
– Да. У меня на них чуйка! Или внутренний локатор, выражаясь научным языком. Так уж я устроен, что распознаю их без всяких приборов…
– Вот и Морайя говорил, что ты – самый настоящий феномен.
– …и то, что они меняются, для меня не секрет. Загвоздка в том, что ведут они себя по-подлому, выносят на поверхность всякую хреновину Ну что бы им не повернуть тогда к Сан-Хавьеру? К Санта-Поле? Пусть бы и разбирались там с тремя сучками…
– Морайя был о тебе высокого мнения. Чрезвычайно высокого.
– Не иначе как умаслить меня хочешь, друг мой Маноло? Чтобы я изменил свое мнение о сраном шведишке…
– Я вовсе не прошу тебя изменить мнение о нем. Просто говорю: он нужен мне. Он и его прибор. Иначе никак не понять, что хочет сказать девушка. Которая выбрала меня. Тебе, наверное, неприятно все это слышать…
– Да я просто в бешенстве!
– А его адрес у тебя не сохранился?
– Не сохранился. К чему мне его адрес?
– Он давал его тебе, я знаю. Вырвал лист из ежедневника и написал адрес на нем. И выразился в том смысле, что если случится что-нибудь интересное…
– У нас вот уже три года случается что-нибудь интересное. Каждую зиму. Только знать об этом какому-то сраному шведишке вовсе не обязательно. И никому не обязательно. Это тайна, будь она неладна! Наша с тобой тайна. Я уже язык сбил, втолковывая тебе про нее. Но ты, я смотрю, не хочешь униматься.
– Дело не во мне, Анхель-Эусебио! Ты мой единственный друг, и я всегда был за тебя. И хранил тайну.
– А теперь? Ты больше не собираешься хранить тайну?
– Нет-нет, что ты! От меня не то что человек, кошка ничего не узнает!
– Тогда какого черта всплыл этот засранец Морайя?!
– Он дал тебе адрес…
– Я им давно задницу подтер, адресом! Сказано тебе – нету его, нету!
– Есть.
– Заткнись! По-хорошему тебя прошу, Маноло!..
– Успокойся, пожалуйста, успокойся! Если уж на то пошло – не одному тебе он оставил листок из ежедневника…
– Вот как? Кому же еще?
– Мне.
– Ах, ты… Сукин ты сын, Маноло!.. Ты еще худший засранец, чем плешивый Морайя! Убить тебя мало, сукина сына! Еще и комедию ломал…
– Успокойся, пожалуйста, успокойся!
– Хорошо. Я успокоился. Видишь – успокоился. Держу себя в руках. Ты… ты написал ему?
– В общем – да.
– И что же ты написал?
– Ничего особенного. Ничего о мертвых девушках, если это тебя интересует. Ни слова о нашей тайне. Маноло совсем не такой дурак, каким его хотят представить.
– Я и не говорил, что ты дурак.
– Говорил. Говорил, что голова у меня некрепкая, что она – как худое ведро… А я всего лишь сообщил, что у нас появилось кое-что интересное. Появились киты. И что киты эти поют совершенно особенные песни… Это ведь не очень далеко от истины?
– Совсем недалеко, друг мой Маноло. Если ты именно так видишь истину.
– Слышу. Я только слышу ее, Анхель-Эусебио. Но не могу понять. Потому-то мне и нужен Морайя. Морайя и его чудесный прибор. Прости, что не сказал тебе раньше.
– Я не сержусь. Если бы мне самому приспичило послать весточку шведскому чудиле, вряд ли я сочинил бы лучше.
– Ты вправду так думаешь?
– Конечно. При условии, что ты написал не про сучек, а про китов. Про их песни. Но если ты слил информацию о том, что произошло на самом деле… То должен понимать – огребем мы за нашу самодеятельность по полной. Сгнием в тюряге, как какие-нибудь убийцы.
– Мы не убийцы!
– Никто и разбираться не станет.
– В том письме было только про китов и их песни, Анхель-Эусебио. Только про них! Клянусь тебе! У меня и черновик остался. Хочешь посмотреть?
– Это лишнее.
– Так ты не сердишься?
– Нет. А ответ от шведа уже пришел?
– Неделю назад.
– И ты молчал?!
– Я боялся… что ты будешь сердиться.
– Да не сержусь я, не сержусь! Ты же видишь. Чего он там накорябал?
– Что приедет в середине января… Числа пятнадцатого-шестнадцатого…
– Погоди-ка… Сегодня ведь уже девятое! Выходит, через неделю он будет здесь.
– Выходит, так.
– А ты уже придумал, что надуешь ему в уши?
– Нет… Не знаю, с какой стороны и подступиться, чтобы не потревожить тайну. Может, посоветуешь, как быть? Ты ведь самый умный на острове, Анхель-Эусебио. Самый-самый умный…
– Дешевые приемчики, друг мой Маноло!.. Что ж ты не спросил у меня совета, когда отправлял письмо Морайе? Ладно… Что сделано, то сделано. А теперь еще раз уточним ситуацию, хотя она и дурацкая. Тебе частенько является сучк… Самая первая девушка, которую мы нашли. Все верно?
– Да.
– Как она выглядит?
– Как если бы я встретил ее в Мадриде, на солнечной стороне улицы…
– …и она улыбнулась бы тебе. Весь этот бред я уже слышал. Она похожа на привидение?
– Я ведь уже говорил… Она – как ты. Как я. Как старуха Майтэ, когда та обсчитывает пришлых людей.
– Да-а… Ничего реальнее и придумать невозможно. Она пытается вызвать тебя на общение, так? Что-то рассказать тебе? Все верно?
– Да.
– Но звуки, которые она издает, тебе непонятны.
– Они высокие. Очень резкие. Похожие на свист. На щелканье…
– Про спицу в ухе я тоже помню.
– Ее нужно вытащить, Анхель-Эусебио! Иначе мне несдобровать!
– Успокойся, успокойся!.. Мы обязательно что-нибудь сообразим. Только откуда ты взял, что так говорят именно киты?
– Морайя давал мне послушать китов. У него куча записей. И они очень, очень похожи…
– Но не факт, что это – то же самое. Идентичное, выражаясь научным языком.
– Прибор!.. Его чудесный прибор установит точно.
– А если сучк… Если та девушка… Не пойми меня превратно, Маноло… Если та девушка лишь в твоей голове?
– Тогда пусть он влезет ко мне в голову! Пусть! Пусть!.. Ты придумал, как сделать правильно, Анхель-Эусебио? Как не потревожить тайну?
– Мне нужно немного времени, друг мой Маноло. Немного времени – и все устроится самым лучшим образом. Обещаю тебе…
