Виктория Платова
8-9-8
© Платова В.Е., 2019
© Оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2019
Все персонажи являются плодом воображения автора, возможное сходство с реально существующими людьми остается лишь сходством, не более. Все события, описанные в романе, – вымышлены, все диалоги – придуманы, география и топография – неточны, и единственное, за что может поручиться автор, – истинность переживаний героев.
Carrer de ferran:
Четная сторона улицы
* * *
…От малоформатных художественных альбомов типа «1000 татуировок», или «1000 блюд восточной кухни», или «1000 ликов утерянной индейской цивилизации» нет никакого проку.
Во всяком случае, за последний год Габриель не продал ни одного.
Альбомы размером побольше, в твердом переплете и с суперобложкой чуть более перспективны, что, несомненно, сказывается на продажах:
«Жизнеописание Гауди» – два экземпляра, «Эдит Пиаф в картинках и фотографиях» – еще два, «Мир гейзеров» – три, «Драконоведение» – тринадцать, хотя давно известно, что драконов в природе не существует. Габриель хорошо помнит всех тех, кто купил в его магазинчике Гауди, Пиаф, гейзерные вакханалии и драконовы манускрипты: десять мужчин, девять женщин и один ребенок, все – с бледными лицами праздных мечтателей, все – с зелеными глазами записных неудачников, все – с безвольными ртами брошенных любовников (к ребенку это, конечно, не относится).
В родном Городе Габриеля редко встретишь бледные лица, зеленые глаза и безвольные рты, вот он и запомнил. Что касается ребенка (мальчика) – на вид ему было не больше десяти. И в магазин он зашел без спутников. «Уж не потерялся ли малыш?» – подумал тогда Габриель.
Потерявшимся малыш не выглядел.
И уроженцем родного Города Габриеля – тоже. Слишком он был светлокожим, слишком зеленоглазым, а впрочем… В мире произошло так много изменений, огромные человеческие массы перемещаются по нему совершенно свободно и оседают, где им заблагорассудится, – подобно песку, дождю или вулканическому пеплу. Не исключено, что малыш живет здесь, на соседней улице, а может, в нескольких кварталах от книжного магазинчика Габриеля.
– Привет, – сказал Габриель мальчику.
– Привет, – ответил мальчик на родном языке Габриеля – испанском.
– Любишь книжки? Идем, я покажу тебе полку с отличными детскими книжками. Ты можешь их полистать, посмотреть картинки… Ты можешь выбрать, что захочешь.
Малыш и с места не сдвинулся. Да и понимает ли он испанский? Вдруг Габриель ошибся, ведь произнесенное без всякого акцента «Hola!» ровным счетом ничего не значит: многочисленные туристы, которыми кишмя кишит родной Город Габриеля, плавают в «Hola!» как рыба в воде, это первейшее слово, основа основ.
Самое время спросить мальчишку о сопровождающих: негоже, чтобы чье-то десятилетнее сокровище шлялось без присмотра. Чтобы белоснежная, наглаженная (а может, просто новая) футболка шлялась без присмотра. И такие же чистенькие шорты из легкой джинсовки, и безупречные светлые кроссовки с торчащими из них безупречными носками.
Фисташковый. Цвет носков можно определить как фисташковый. Когда Габриелю было столько же лет, сколько этому мальчугану, он с ума сходил по фисташковому мороженому. Он с радостью заменил бы фисташковым мороженым всю остальную, гораздо менее привлекательную, а временами – откровенно скучную еду.
О чем мечтал тогда Габриель?
О том, чтобы стать мороженщиком.
На худой конец – пингвином, тюленем или белым медведем, живущими на очень далеком, почти мифическом Севере, где доступ к ослепительно-прохладному фисташковому мороженому совершенно неограничен. «Все это враки, – убеждала маленького Габриеля сводная сестра Мария-Христина, – всем известно, что пингвины, тюлени и белые медведи питаются сырой рыбой, а вовсе не мороженым, а тот, кто думает иначе, – самый настоящий дурачок». Хотя, помнится, Мария-Христина употребила совсем другое слово:
недоумок.
Мария-Христина не имела обыкновения церемониться с Габриелем. Ни когда они были детьми, ни позже, когда они выросли и стали тем, кем стали: Габриель – не слишком удачливым владельцем крошечного магазинчика, торгующего книгами, а Мария-Христина – преуспевающей сочинительницей любовно-авантюрных романов. Слову «недоумок» и всем прочим нелицеприятным (приперченным) словам, которыми изобилует устная речь Марии-Христины, в этих романах места не нашлось. Совсем напротив, с их страниц на читателя льются патока и сахарный сироп, а сюжеты, состряпанные циничной и предприимчивой Марией-Христиной, имеют такое же отношение к реальной жизни, как тюлени и белые медведи – к фисташковому мороженому.
Насчет пингвинов Габриель не уверен до сих пор.
Все из-за старенького маломощного фургончика из детства Габриеля, именно он развозил мороженое. И на боку фургончика был нарисован пингвин. Значит, связь между пингвинами и мороженым все же существует, как бы ни злорадствовала по этому поводу Мария-Христина. Она злорадствует и по всем остальным поводам, касающимся младшего братца. Бизнес Габриеля, личная жизнь Габриеля, умственные способности Габриеля, несбыточные мечты Габриеля… Впрочем, со времен посрамленного Марией-Христиной симбиоза пингвинов и мороженого Габриель взял себе за правило не делиться с сестрой несбыточными мечтами. Он защищает их от несанкционированного вторжения не хуже цепной собаки – и не его вина, что вдоль охраняемого периметра то и дело (раз за разом) возникают бреши.
У Марии-Христины – дьявольская интуиция.
И такая же дьявольская способность находить в человеке слабые места и бить по ним, не раздумывая, не отвлекаясь на сантименты. Просто так – потехи ради или преследуя какую-то свою корыстную цель. Корыстные цели Марии-Христины давно известны Габриелю, ничего сверхвыдающегося или экстраординарного в них нет: жажда денег, жажда славы, жажда власти над как можно большим количеством мужчин, стремление к доминированию и психологическим манипуляциям. Пособие по нейролингвистическому программированию, случайно увиденное Габриелем в дорожном саквояже сестры, – лишнее тому подтверждение.
Габриель никогда бы не потерпел таких книжонок на полках своего магазина. Он не берет на реализацию и романы Марии-Христины, хотя понимает: наличие в ассортименте подобного рода литературы резко улучшило бы дела и привлекло в магазин орды домохозяек со всей округи. А выставленный в витрине плакат с намеком на встречу со «знаменитой писательницей» и вовсе произвел бы фурор. По-другому и быть не может: Мария-Христина – вполне узнаваемое медийное лицо. Без нее не обходится ни одно ток-шоу, ни одна викторина, ни один лотерейный розыгрыш. Нет темы, по которой Мария-Христина не высказала бы свое веское экспертное мнение – начиная с проблем утилизации ядерных отходов и заканчивая проблемами искусственного вскармливания младенцев и выращивания сорго в промышленных масштабах. Как при таком бешеном ритме псевдообщественной жизни она умудряется выкраивать время для своих опусов – настоящая загадка.
Габриель честно пытался заставить себя прочесть хотя бы десяток страниц, состряпанных Марией-Христиной. И ни к чему, кроме пульсирующей в висках головной боли и яростного желания порвать на клочки столь откровенную литературную мерзость, это не привело. А за краткосрочным приступом ярости следовала долгоиграющая и вполне себе трезвая мысль: чем писать дрянь, лучше бы ты умерла! Поначалу Габриель страшно боялся прихода этой мысли, разве что в обморок не падал: он, Габриель, – человеконенавистник, желающий всех и всяческих напастей ближнему? Быть того не может!..
Еще как может.
Чем писать дрянь, лучше бы ты умерла!
Занимайся Мария-Христина не сочинительством, а чем-нибудь другим – кошмарной мысли не возникло бы никогда. Продавщица супермаркета Мария-Христина вызывала бы в Габриеле только нежные чувства; социальный работник Мария-Христина оказалась бы затопленной волнами братской любви; Габриель с готовностью ходил бы за кормом для маленькой собачки официантки Марии-Христины и чинил душ в квартире Марии-Христины – бесхитростной секретарши.
У «знаменитой писательницы» Марии-Христины тоже есть маленькая собачка, Пепа. Габриель ненавидит эту гадину не меньше, чем ее хозяйку, о том, чтобы отправиться за кормом для Пепы, и речи не возникает. Да и с чего бы ей возникнуть? – визиты Марии-Христины в дом Габриеля год от года становятся все реже, все краткосрочнее. И Габриель искренне надеется, что со временем они прекратятся совсем. И мысль чем писать дрянь, лучше бы ты умерла покинет черепную коробку Габриеля и удалится в неизвестном направлении. Но пока этого не произошло, Габриель, сжав зубы, терпит и сестру, и ее шелудивую собачонку, и ее спутников (закормленных стероидами молодых людей), и ее извечное
недоумок.
– Мой младший брат – недоумок, – с иронией поясняла Мария-Христина своим анаболическим любовникам.
По прошествии некоторого количества лет Габриель перекочевал в разряд старшего брата: Мария-Христина всеми силами старается удержаться на расплывчатом возрастном рубеже «около тридцати». Она ни за что не сдаст своих позиций, хоть бы и небо упало на землю, хоть бы и Лапландия оказалась завоеванной китайцами, вышвырнувшими оттуда Санта-Клауса, и оленей Санта-Клауса, и всех других оленей; так какая перспектива ожидает Габриеля? Стать дядей, а потом – другом отца, а потом – двоюродным дедушкой вечно юной Марии-Христины. При условии, что ее набеги на дом Габриеля не сойдут на «нет» окончательно.
Не сойдут.
Какими бы искренними ни были надежды Габриеля на обратное.
Неуемной Марии-Христине просто необходимо толочь кого-то носом в дерьмо неудавшейся жизни. И Габриель – самая подходящая для этого кандидатура, самая безответная. Не потому, что Габриель – слабак и никудышник, а потому, что он ни разу не позволил себе воспрепятствовать бесчинствам Марии-Христины. Он ведет себя по отношению к ней как философ и стоик, как самый настоящий старший брат, как любящий друг отца, как всепрощающий двоюродный дедушка. Бедная ты, бедная, меланхолично размышляет Габриель, столько усилий, чтобы удержаться на плаву – и где гарантия, что усилия эти не окажутся напрасными? Что молодые любовники не бросят тебя, а читатели не увлекутся другой, более занятной и менее бездарной беллетристкой. Лишь преданность Пепы не вызывает сомнений, но и здесь тебя поджидает неприятное открытие, бедная Мария-Христина: собаки живут много, много меньше, чем люди. Так что разлука с Пепой по причине ее естественной старости и естественной смерти неизбежна, если, конечно, вы внепланово не погибнете вместе. В какой-нибудь автомобильной, железнодорожной или авиационной катастрофе. Или в результате террористического акта, или от рук психически нездорового человека, а – проще сказать – маньяка, насильника и убийцы.
Нет-нет, последний вариант ни за что не устроил бы Марию-Христину, слишком постыдным и нелицеприятным он выглядит. Террористический акт тоже вызвал бы у нее негодование, равно как и железнодорожная и авиационная катастрофы: в этих прискорбных случаях счет жертв идет на десятки, а то и сотни, и Мария-Христина автоматически стала бы одной из…
Одна из —
вот что категорически не приемлет сестра Габриеля, отравленная случайной и зыбкой славой. Даже ее гипотетическая смерть должна быть эксклюзивной, единственной в своем роде. При этом желательно было бы и вовсе не умирать, но смерть – самый лучший информационный повод, который только можно придумать. В минуты недолгих, надменных и подогретых алкогольными парами откровений Мария-Христина так и заявляет Габриелю:
– Смерть – самый лучший информационный повод, который только можно придумать, недоумок.
– У тебя проблемы с продажей последнего романа? – интересно, сколько раз Габриель задавал сестре этот вопрос?…
– Тиражи могли быть и больше.
– Как у Библии?
– Как у той бестолочи, что подсадила человечество на… м-м-м… Гарри Поттера. Как у того кретина, что разродился ахинеей про код да Винчи…
Имен своих более удачливых конкурентов по литературному бизнесу Мария-Христина не запоминает принципиально.
– Через три года о них и не вспомнит никто. Вот увидишь!
– Сомневаюсь. – Габриель иногда позволяет себе подтрунивать над сестрой.
– Ну, через пять!
– Маловероятно.
– Чтоб им сдохнуть! – никак не хочет уняться Мария-Христина.
– Смерть – самый лучший информационный повод, ты сама это говоришь.
– Верно… Тогда пусть живут сто лет и преимущественно – в забвении. В тени былой известности, которая больше не вернется. Как тебе такой вариант, а?
– Ты все-таки очень жестокий человек, Мария-Христина. Бог тебя накажет.
Мария-Христина предпочитает не слышать слов Габриеля, она слишком занята завистью и злобой, снедающими ее хрупкий организм. Определенно, зависть и злоба – не что иное, как раковая опухоль, инфекция, вирус: постепенно они пожирают здоровые клетки, уничтожают красные кровяные тельца, выщелачивают и крошат сочленения позвоночного столба, – недаром в последнее время Мария-Христина все чаще жалуется на боли в позвоночнике. Габриель не знаком ни с одним существом (за исключением Пепы), к которому Мария-Христина относилась бы с симпатией, не говоря уже о любви. То, что она проделывает со своими молодыми спутниками, —
точно не любовь.
Секс – да, изощренный, истерический секс – да, да, да, но (скорее всего) – речь идет о тщеславии. Таком же изощренном и истерическом, как и все, что делает и в чем оказывается замешанной Мария-Христина. А ведь она еще не старая женщина, совсем не старая, ей нет и сорока.
Точно.
Габриелю не так давно исполнилось тридцать, и, учитывая семилетнюю разницу в возрасте, Мария-Христина может претендовать на вполне щадящие и даже феерические тридцать семь. Самое время задуматься о смене деятельности, и о семье тоже, и о том, чтобы родить ребенка. Ребенок – с точки зрения Габриеля – намного предпочтительнее, чем Пепа с ее злокозненным и вздорным нравом. Да хоть бы он был и не злокозненный – в детях (этих маленьких, но каждую секунду растущих, каждую минуту меняющихся людях) гораздо больше смысла.
И гораздо больше надежд, так или иначе с детьми связанных.
Непонятно, на чем зиждется уверенность Габриеля в детях: последний раз он имел с ними дело, когда сам был ребенком. Если не учитывать того десятилетнего чистюлю, который однажды забрел в его магазин.
Ну вот.
Стоит только подумать о нем, как во рту сразу же возникает привкус фисташкового мороженого. Оттого, что носки мальчишки были того же цвета?… Это объясняет многое, но не все. Чистюля оказался совершенно необычным человеческим (или лучше сказать – детским?) экземпляром. От просмотра полки с книжками, соответствующими его возрасту, он сразу отказался. И на хит текущего сезона – «Драконоведение» – взглянул лишь мельком. Что само по себе выглядело странным: на крючок «Драконоведения» попадалась рыбка постарше и покрупнее – такая уж это книга! Яркая, броская, обтянутая китайским шелком, украшенная золотым тиснением. В обложку книги вмонтированы переливающиеся стекляшки, которые (хорошенько прищурившись) можно принять за драгоценные каменья. И это без учета внутренностей, непомерно распухших от всяческих секретов: драконий коготь, пластина драконьей чешуи, осколок шипа с драконьего же хвоста, пакетик с толченым драконьим зубом – первым средством от подагры и неразделенной любви.
Вряд ли мальчишка знает, что такое подагра и уж тем более – неразделенная любовь.
То, что непременно увлекло бы мальчишку и вызвало его живейший интерес: гравюры с изображением рыцарей, сражавшихся с драконами, – в полной амуниции, с геральдическими щитами в руках. Впервые открыв книгу, Габриель тотчас обнаружил воссозданный с необычайной точностью фамильный герб Жоффруа Плантагенета, графа Анжуйского.
Вряд ли мальчишка знает, кем был Жоффруа Плантагенет.
Что ж, Габриель обязательно проконсультирует чистюлю насчет Жоффруа. И насчет предназначения каролингских мечей, норманнских мечей, двуручных мечей, лэнсов и кажущихся легкомысленными, но тем не менее весьма надежных арбалетов.
В борьбе с драконами все средства хороши. Проштудировав книгу от корки до корки, Габриель почти поверил в существование драконов. И даже проникся к ним симпатией. Вреда от этих животных много меньше, чем от Марии-Христины, а читать про них – одно удовольствие.
Анатомия драконов
Физиология драконов
Классификация драконов
Магические заклинания о победе над драконами
и, в качестве приложения, —
Драконы в бестиариях средневековой Европы
Радость первооткрывателя стоит смехотворные девять евро девяносто девять центов, но есть ли такие деньги у мальчишки? И захочет ли он их потратить именно на «Драконоведение»? – вон какой у него глаз! Пронзительный, насмешливый, от такого не укроется, что коготь дракона и осколок шипа с драконьего хвоста сделаны из пластика. А чешуя – из покрашенной древесной стружки. А в пакетике с толченым зубом на самом деле лежит тальк.
Хорошо еще, что полиграфия на высоте.
Но одной полиграфии недостаточно. Чтобы проникнуться драконами, впустить их в свою душу, нужно воображение. А, судя по взгляду чистюли, воображение – не самая сильная его сторона. И потом, Габриель уже сталкивался с похожим взглядом, причем неоднократно. В течение довольно продолжительного времени, едва ли не всей жизни.
Ах, да.
Мария-Христина. Его сестра, «знаменитая писательница», никогда ни о чем не мечтавшая, кроме как проснуться однажды
королевой Елизаветой (минус возраст)
Матой Хари (минус трагическая кончина)
принцессой Дианой (минус трагическая кончина, принц Чарльз и беременность)
принцессой Грейс (минус трагическая кончина, принц Ренье и беременность)
папой Иоанном-Павлом II (минус возраст, кончина, артрит коленного сустава и болезнь Паркинсона)
Иисусом Христом (минус хлопоты, связанные с Голгофой)
супермоделью Наоми Кемпбелл (минус цвет кожи)
режиссером Стивеном Спилбергом (минус очки, борода и выводок детей)
певцом Бобом Диланом (минус провальный диск «Прибытие медленного поезда»)
Биллом Гейтсом (минус обвинения в узурпации рынка и расходы на благотворительность) —
всеми теми (наберется еще с сотню имен), кто в разное время не на шутку волновал человечество, к кому было приковано пристальное внимание, кого обожали, кому подражали, в мыслях о ком не спали по ночам. Иконы стиля, иконы моды, иконы джаза, попа, этно и рокабилли, иконы искусства и политики и просто иконы…
Мария-Христина все, все бы отдала, заложила бы душу дьяволу, чтобы и самой оказаться в этом иконостасе. Занять хорошо освещенное, желательно – ближнее к лампаде место. Она, безусловно, заслужила его по праву: не то что Елизавета, Диана и Грейс, всего лишь давшие себе труд родиться в венценосных и просто приличных семьях. Не то что черномазая Наоми, всего лишь воспользовавшаяся упавшими на нее с неба сиськами, ляжками и плоским животом, а мозгов у нее не больше, чем у курицы, уж поверь мне, недоумок!.. Стивен Спилберг? Жалкий компилятор, паразитирующий на темах и открытиях золотого века Голливуда и на прошлых страданиях евреев, а это совсем уж отвратительно, ты понял, о чем я говорю? О «Списке Шиндлера», о чем же еще, но не будем отвлекаться… Боб Дилан? Музыкальное недоразумение!.. Билл Гейтс? Тот еще ловчила, кровосос, империалист, прикрывающийся благотворительностью… Иисус Христос – единственный, кому Мария-Христина до сих пор не рискует прищемить хвост.
Ничего удивительного, она все же католичка.
Так она и заявила о себе на одном из второсортных ток-шоу: «Я католичка и, несмотря на многочисленные жизненные испытания, сохранила веру в своей израненной душе».
«Многочисленные жизненные испытания» Марии-Христины выглядят следующим образом:
В возрасте тринадцати лет я стала объектом грязных домогательств отчима, одному Богу известно, что мне пришлось пережить! (тема передачи – «Жертвы домашнего насилия»).
В возрасте шестнадцати лет я, по наивности, влюбилась в транссексуала, и это была самая настоящая трагедия! Одному Богу известно, что мне пришлось пережить! (тема передачи – «Транссексуалы среди нас»).
В возрасте двадцати одного года я, по наивности, влюбилась в подающего надежды поэта, оказавшегося наркоманом. И об амфетаминах, синтетических наркотиках, опиатах, мескалине, лунном газе, не говоря уже о марихуане, я знаю не понаслышке. Одному Богу известно, что мне пришлось пережить! (тема передачи – «Наркотики и творчество»).
В возрасте двадцати трех лет я едва не покончила с собой из-за фатальной связи со своим университетским преподавателем – транссексуалом и наркоманом, одному Богу известно, что мне пришлось пережить! (тема передачи – «Как преодолеть суицидальные наклонности»).
В этих бесконечных, наскоро сочиненных телерепризах Марии-Христины правды не больше, чем в ее побасенке о встрече с широко известным, но мало читаемым писателем Умберто Эко в лондонском аэропорту. Будто бы знаменитый теоретик постмодернизма выделил ее из толпы прилетевших ночным мадридским рейсом, подозвал двумя щелчками большого и указательного пальцев, долго вглядывался в ее лицо и, без всяких объяснений, черкнул на ее сигаретной пачке:
«Ricordati qualche volta di mé»[1].
Иногда (в зависимости от интеллектуального уровня и культурологических предпочтений слушателей) Мария-Христина позволяет себе заменить Умберто Эко на
Дэвида Бэкхема
Джона Траволту
Джастина Тимберлейка —
и тогда меняются язык и почерк, но сама надпись, равно как и сигаретная пачка, остаются неизменными.
Мария-Христина не курит. И никогда не курила.
И никогда не подвергалась насилию со стороны отчима, этого тишайшего, этого нежнейшего, полностью устранившегося от реальной жизни человека. Габриель может утверждать это с непоколебимой уверенностью, ведь отчим Марии-Христины – его отец. Любитель старых книг, старых пластинок, старых цирковых плакатов.
Любитель сигар.
Вот кто курил, как паровоз, – отец Габриеля.
Вот кто был достоин беглого грустного росчерка «ricordati qualche volta di mé» – любая (оскорбленная в лучших чувствах и недополучившая любви) женщина подписалась бы под этим.
Отца давно нет в живых, он умер в то лето, когда роман маленького Габриеля с фисташковым мороженым пошел на убыль. И мечты о том, чтобы стать пингвином, больше не осаждали его, сменившись совсем другими – соответствующими возрасту – мечтами. То лето было полно дурных поступков, странных и пугающих встреч – и таких же пугающих мыслей о них. Чертовы мысли стучались, как оглашенные, в окна зрачков; пытались тайно просочиться сквозь дверную щель рта – выпустите нас, выпустите нас! Даже в час похорон Габриель занимался борьбой с мыслями-пленниками, пытаясь заглушить их и минимизировать эффект от шума, который они производят.
И нет ничего удивительного в том, что он помнит похороны довольно смутно.
Было жарко.
Было полно насекомых.
Но не тех, смрадных, склизких, обслуживающих смерть, – совсем других. Самых настоящих чистюль, с сухими лапками, с сухими брюшками. С сухими, весело потрескивающими крыльями. Впрочем, крылья наблюдались не у всех, а лишь у двух пчел, двух стрекоз, осы и кузнечика. Насекомые на некоторое время отвлекли Габриеля от мыслей о собственных дурных поступках, но не приблизили к мыслям о происходящем на кладбище. Тех, кто скорбит по отцу, не так уж много: мать Габриеля, Габриель, его сестра Мария-Христина со своим дружком Хавьером, темной лошадкой. Сестра самого отца, Виктория. Габриель никогда раньше не видел тетушку, и никто из близких Габриеля не видел. О ней было известно только то, что она живет в Великобритании. Теперь к этим знаниям прибавились другие: Виктория много моложе покойного брата, предпочитает, чтобы ее называли Фалена[2] (или, на английский манер, – Фэл), она радиоастроном и бльшую часть своей жизни посвятила изучению пульсаров. Межзвездный газ и реликтовое излучение – еще один пункт приложения ее сил.
Фэл и вправду похожа на ночного мотылька: такая же невзрачная, с неестественно большими глазами, которые и в голову не придет назвать красивыми. Все оттого, что глазам Фэл недостает ресниц, нельзя же назвать ресницами невразумительный пушок вокруг век!.. Лицу Фэл недостает красок, щекам – округлости, бровям – густоты; нос, губы и подбородок тоже какие-то недоделанные. Зато лоб простирается едва ли не до темени, он сравним по площади с футбольным полем и в состоянии принять финальный матч Кубка обладателей кубков.
Фэл – единственная из всех, кто не ощущает жары.
Так, по крайней мере, это выглядит со стороны. На ней черное платье с длинными рукавами – из какой-то очень плотной ткани. Подобная ткань была бы уместна в том английском болоте, где проживает Фэл, но совсем не здесь. На ногах Фэл – тяжелые кожаные ботинки военного образца с высокими голенищами, руки заняты платком, не очень чистым и мало подходящим к случаю. Все это выдает в Фэл дилетантку в вопросах смерти и погребения. И то правда: в межзвездной среде, в которой вращается Фэл, – во всех этих непонятных и пугающих галактиках, – смерти (в общепринятом, человеческом смысле) практически не случаются. А если случаются, то известие о них доходит намного позже собственно печальных событий.
Намного, намного позже.
Лет эдак на тысячу. Или на миллион.
Бескрылые насекомые ни капельки не интересны Габриелю. Две пчелы, две стрекозы и оса (кузнечик объявится позже) – совсем другое дело. Две пчелы вьются перед лицом священника, читающего молитву, две стрекозы вальсируют над гробом, их узкие тела – ярко-синего цвета, их крылья отливают металлом. Или, скорее, – ртутью: как две упругие слезинки, застывшие на лице Фэл.
Фэл – единственная из всех, кто позволил себе выпустить влагу из глаз.
Но можно ли считать ртуть влагой?… Не забыть бы спросить об этом саму тетушку Фэл, она самая умная в семье, она радиоастроном. Между тем в хаотичных и внешне никак не связанных движениях пчел и стрекоз начинает просматриваться какая-то система, какой-то умысел. Как будто кто-то, находящийся вне поля зрения Габриеля (возможно – очень далеко, возможно, даже – на Севере), дергает насекомых за невидимые ниточки.
Север.
На Севере живут белые медведи, тюлени и так любимые Габриелем пингвины. А где пингвины – там и фисташковое мороженое. Мечты о нем снова уносят Габриеля прочь от происходящего на кладбище, и Габриель (вот незадача!) пропускает странный и удивительный момент, отнюдь не запланированный траурной церемонией:
одна из пчел влетает в рот священнику.
Священник принимается кашлять, фыркать и чихать, покрывается красными пятнами и, проглатывая окончания, кричит окружающим, что у него аллергия на пчел. Мария-Христина и темная лошадка Хавьер хихикают и подталкивают друг друга локтями. Мать Габриеля не хихикает и не задевает ничьи локти, но и помочь попавшему в неожиданный переплет служителю церкви не торопится. И лишь Фэл не теряет присутствия духа: она подскакивает к священнику, бьет его по спине, дергает за нижнюю челюсть, фиксируя ее в ладонях, и подставляет свой платок.
– Плюйте, святой отец! – командует она. – Набирайте побольше слюны и плюйте!..
Святой отец сплевывает с таким остервенением, как если бы увидел перед собой Сатану. Он никак не может остановиться, орошая платок Фэл все новыми и новыми порциями пенистой жижи грязно-белого цвета. Зрелище не слишком приятное, но все наблюдают за ним, как завороженные.
Все, кроме Габриеля, с самого начала подозревавшего, что в хаотичных движениях насекомых заключен определенный умысел.
Так и есть.
Сгинувшая в пещере рта пчела была лишь отвлекающим маневром. Жертвой, принесенной всеми остальными крылатыми тварями, тут же ринувшимися в щели закрытого гроба. Они исчезают там одна за другой: две стрекозы, пчела, желто-черная оса, – и все это похоже на короткий штурм отходящей от перрона электрички. Или нет – на штурм скорого, очень скорого поезда, чьи двери вот-вот захлопнутся. Уже захлопнулись. Последний, кому удалось вскочить прямо на ходу, —
кузнечик.
Крылья, продемонстрированные при этом кузнечиком, имеют ярко-красную расцветку, Габриель в жизни не видел таких богатых, переливающихся самыми разными оттенками тонов: от кораллового до пурпурного. Кузнечик тянет на пассажира первого класса, это несомненно.
Габриель тотчас же начинает фантазировать на тему поезда: поезд пахнет кожей, в нем полно заклепок, табличек, пластин, почтовых рожков и колокольчиков; медные поручни надраены до блеска, окна чисто вымыты, что отражается в них?… Пульсары, что же еще!!!
Пульсары, какими их представляет себе Габриель:
маленькие
косматые
хвостатые
существа, похожие на ежей и ящериц одновременно, – это то, что касается формы. По цвету они голубые – совсем как жилка, постоянно присутствующая на правом виске Марии-Христины. Жилка эта не знает покоя, бьется и вибрирует с разной степенью интенсивности. Ее активность особенно велика в те моменты, когда Мария-Христина собирается соврать матери, что ей надо подготовиться к письменной контрольной у подруги, а подготовка отнимает много времени и сил – так много, что сегодня Мария-Христина не вернется домой и заночует у Соледад (подругу зовут Соледад), и вовсе не стоит беспокоиться, мама. На самом деле Мария-Христина спешит на свидание с темной лошадкой Хавьером. Свидание продлится до утра и, скорее всего, будет включать в себя всякие гнусности. Настолько страшные, что одна лишь мысль о них обеспечивает человеку место в аду – так утверждают строгие и набожные родственники Габриеля по материнской линии, бабушка и тетка. Тетка, как и подруга Марии-Христины, откликается на имя Соледад, она – шизофреничка и старая дева. Эти необязательные знания Габриель почерпнул из телефонного разговора Марии-Христины и темной лошадки (разговаривали шепотом), но обратиться за уточнениями и разъяснениями к сестре не рискнул. В любом случае из тона Марии-Христины понятно: шизофреничка и старая дева (особенно «старая дева») – это очень плохо. Это – омерзительно. Это – смертный приговор. Мнения почти взрослой Марии-Христины и маленького Габриеля по любому жизненному поводу, как правило, кардинально противоположны, но в случае с теткой-Соледад они зеркально отразились друг в друге:
тетка-Соледад – вселенское зло.
И счастье еще, что она приезжает раз в год – всегда на Страстную неделю, не раньше и не позже, а что бы было, если бы она жила с ними постоянно? Она,
которая считает мать Габриеля – свою сестру – глупой крольчихой. А отца Габриеля – своего зятя, – кроликом-распутником, напрочь позабывшим о Боге. Мария-Христина – племянница, – в глазах тетки-Соледад выглядит начинающей, но весьма перспективной шлюхой, которая закончит жизнь в сточной канаве с перерезанным горлом, а больше всего не повезло Габриелю. Тетка-Соледад вбила себе в голову, что Габриель вечно подглядывает за ней, когда она моется в ванной, и еще – когда она переодевается к завтраку; к тому же юный воришка стянул у нее до конца не использованную зубную нить, разве это не гнусность?
