Виктория Огурцова
Моя Маленькая конфетка
Она носит одежду под стиль третьего класса, а порой, если не влезает в майку размера ХХS, начинает мучить себя диетами и утягивать грудь. Усугубляется всё и тем, что она по комплекции очень миниатюрная, а это лишь в дополнение даёт ей надежду, что осталось совсем чуть-чуть. Но даже не это воистину напрягает, только уже Людмилу.
Доктор была вынуждена признать, что Максим Наденьку ни к чему не принуждает, а весь этот психоз идёт изнутри самой девочки. Самый лучший хомут – это его отсутствие. Он не делает ничего, чего она не хочет, но может не сделать то, чего она хочет. Терпение – самое страшное качество хищника. У него были годы, чтобы выстроить все рычаги давления, и достаточно чистый материал, чтобы слепить из него то, что ему было нужно. Единственное, что реально спасает девочку, – это то, что он заинтересован в её благополучии. Вопрос только… Для чего?
– Ты собираешься на выходные к Максиму, верно? – Людмила попыталась завязать максимально непринуждённый диалог. – А какие у вас планы?
– Каждый раз по-разному. – довольно сдержанно выдала девица. – Редко планируем что-то заранее. А что?
– Я надеюсь, он тебя покормит… Мне говорят, ты опять «худеешь».
– Да, я хочу влезть в новую юбку.
– Можно купить размер побольше.
– Там фасон…
– Наденька, – довольно грубо перебила психолог и очень уверенно посмотрела на девочку. – Я так понимаю, что мы с тобой не договоримся… Хорошо.
– Что «хорошо»?
– Я прибегну к совсем крайним мерам.
– Это к каким? – почти с издёвкой выдала подросток.
– Я позвоню в полицию.
– И что вы им скажите?
– Ничего, – доктор не разделяла настроение девицы. – Я ничего им не скажу… Я достану контакты.
– Какие контакты? – а вот тут голосок дрогнул. – Вы сейчас вообще…
– Ты хочешь, чтобы я засунула голову в пасть льва… Хорошо. Но твоя там же окажется. – Людмила подалась вперёд и исподлобья глянула на вмиг растерявшую всю прыть бунтарку. – Если ты не перестанешь маяться этой дурью, утягивать грудь и голодать… Наденька, я не шучу, я пойду на крайность. Я найду способ связаться с Максимом и спросить, что ты делаешь и почему он тебе это позволяет. И если, не дай боже, вскроется, что он в курсе твоего «селфхарма», я свяжусь с соответствующими органами и добьюсь запрета на приближение.
– Вы не имеете права, – тихо, но почти в панике выдала девочка. – Это не в вашей компетенции.
– Я врач психолог, который курирует твоё состояние. Ты несовершеннолетняя сирота, находящаяся под опекой этого учреждения. А про репутацию Макса давай вообще не будем заикаться.
– Нет состава преступления, – механически ответила подросток.
– Нет никакого преступления, есть негативная динамика твоего психического и физического состояния, а ещё есть основания полагать, что к этому причастен «твой друг». Этого более чем достаточно, чтобы изолировать тебя от его влияния, и твоего мнения здесь спрашивать не будут.
– Вы не поступите так.
– ТЫ так не поступишь с Максимом, а не Я. – Тут врач как-то отрешённо посмотрела по сторонам, а после вновь на школьницу и заговорила вполголоса: – Ты можешь врать себе сколько угодно и своей же лжи поверить. Ваши отношения основаны не на любви, а на обоюдной зависимости, серьёзных психических проблемах и отклонениях с обеих сторон и, в принципе, граничат с уголовной ответственностью. Здесь даже термин «абьюз» подойти не может, потому что «жертвы» две, а насильник – целый мир. Ещё ни одна утяжка не спасла хоть одни отношения, а угробила столько здоровых девиц, что волосы шевелиться начинают, а потому, если ты не перестанешь это делать, я приму меры. Ты меня поняла?
Тишина надолго воцарилась в комнате, но после продолжительной паузы девочка таки опустила голову и сдавленно выдохнула:
– Да.
– Вот и славно. В понедельник жду.
Она лишь кивнула, молча встала и вышла из кабинета. В этой одежде она выглядела глупо, но все боялись смеяться. В её сторону вообще боялись что-то лишнее ляпнуть, а потому нахваливали дебильный наряд. Она и сама была в курсе, что это так себе роба, но перебороть себя не могла.
Надо признать, настроение было ужасным, но стоило увидеть знакомый байк, как карие глаза засияли, улыбка растянулась по счастливому лицу, а сама девица, забыв про всё на свете, кинулась в объятья любимого маргинала. Подумаешь, десять лет разница! По статье дают восемь.
Честно, она не помнила, как провели день, но вот вечер надолго остался в памяти. Она готовила блинчики, пока он курил рядом, выдувая дым в вытяжку. День выдался насыщенный, они оба устали, но всё же Надя не могла выкинуть сегодняшний разговор с психологом.
Дома она ходила в безразмерной одежде, зачастую той, в которой ходил Макс. В ней было удобно, но сегодня она за всё цеплялась, бесконечно мешала, и в один момент в русой голове мелькнула странная мысль. Отложив сковородку, она подвязала майку под грудь, как вдруг услышала немного сдавленный вздох, а брюнет как-то неоднозначно отвёл глаза. Сказать по правде, она растерялась, после чего виновато посмотрела на парня:
– Тебе не нравится?
– Нет.
Эти слова реально задели Наденьку, но стоило ей взяться за узел, дабы опустить майку, как руку резко перехватили. Она опешила с такой реакции, а после мозолистые пальцы скользнули по рёбрам, и буквально в тот же миг из глотки мужчины раздался сдавленный рык:
– Ты зачем это делаешь?
– Что именно?
– Голодовки свои.
Сказать, что у подростка душа в пятки упала – это промолчать. Она медленно отвела лицо в сторону и тихо выдала:
– Тебе Людмила Анатольевна звонила?
– Я задал вопрос и жду на него конкретный ответ.
– Я просто… – Девица начала в панике пытаться опустить майку, но Макс держал руку крепко. – Мне казалось… Это сложно объяснить… Я…
– Прекрати маяться этой дурью.
– Хорошо, – как в армии отрапортовала школьница. – Больше не буду.
– Вот и славно. – Максим отпустил руку и глубоко затянул сигарету. – Ешь блины, пока не остыли.
Повисла тишина, Надя таки опустила майку и уставилась на своего «друга». Смотрела она на него минуты две, после чего тот таки смирился со своей участью и посмотрел в карие глаза:
– Что?
– Макс… А ты меня любишь?
Он молчал с пару секунд, затушил почти целую сигарету, подошёл к ней вплотную, довольно грубо взял ту за затылок и притянул к себе, буквально выдыхая в лицо:
– Ты зачем спрашиваешь?
– Ну… – Честно, ей было очень страшно, но вовсе не от действий. Она боялась услышать не тот ответ. – Просто… Как бы… Мне четырнадцать.
– И что?
– Ну, это типа статья… Там… Растление несовершеннолетних.
Он молчал секунд двадцать, слегка задумчиво глядя в это немного напуганное виноватое личико, как вдруг гаденько оскалился, отпустил затылок, погладил слегка покрасневшую щёчку, после чего рьяно впился в губы, сгребая девицу в охапку. Целовал он её, грозя откусить половину головы, а ей было плевать. Она вцепилась в чёрные патлы, силясь игнорировать металлический привкус во рту.
– Ох, Мелкая, – рвано выдохнул парень. – Моя Маленькая Конфетка. Четырнадцать исполнилось полтора месяца назад, а уже таких слов нахваталась чёрт знает где. Пошли спать, ты устала, дичь всякую нести начинаешь.
– Я просто… – тихо шепнула девочка, силясь поймать каждый вдох. – Говорила сегодня… С психологом.
– Я тоже с ней сегодня говорил.
– И что она сказала?
– Что ты дура, четырнадцать лет – ума нет. Ещё раз устроишь свои голодные игры, постелю раскладушку. Поняла меня?
– Поняла.
– Зашибись. А теперь спать.
Раскладушка – это серьёзный аргумент и угроза, с этим шутить уже нельзя, а потому, лёжа на тёплой груди, она ещё долго таращилась в стену и думала. Максим заснул быстро, а вот ей не спалось, хотя обычно рядом с ним она проваливается в сон почти на раз. Почему-то в голову начали лезть странные мысли.
Она пыталась вспомнить, когда они начали спать вместе, но ничего, кроме того раза, когда он впервые поцеловал её в десять лет, в голову не шло. Да, за всю её сознательную жизнь это была единственная его осечка и опрометчивое решение, которое он сделал, не подумав и на эмоциях.
Сокращая дистанцию едва ли не по микронам, без резких движений и сомнительных действий, он завязывал на её шее «хомут, которого нет». Медленно, выдавая всё за естественный ход событий, психика послушно выстраивала прочные эмоциональные связи, основанные на страхе ко всему вокруг. Без него всё плохо, а с ним всегда хорошо, она никому не верит, у неё есть только он и больше никого.
Сначала она бежала к нему на ручки и клянчила конфеты, потом плавно перешла на колени, потом конфеты брала уже без фантика прямо с пальцев, а когда рефлекс был выработан, он научил её «делиться». Раскусывая конфетку пополам, она охотно дожидалась, пока он отдаст ей её половинку. Потом конфетку надо было раскусить самой и поделиться, и так по очереди, пока не появились новые правила. Конфетку надо было раскусить, пока она была в его зубах… А потом уже и конфетка не нужна была.
С раскладушкой было так же. Сначала она боялась темноты и мёрзли ноги, потом просто мёрзла, потом «просто», потом привыкла, а потом раскладушка стала формой наказания. Большой, тёплый, все монстры под кроватью стали какими-то незначительными, а ещё он её очень и очень любит, а потому не обидит.
Он её действительно не обижал, не запугивал, не совращал и не домогался… Он умело и терпеливо перегнул её извилины так, что она делала это сама. А что поделать? Для него это статья, а так – типа не при делах.
Шестнадцать лет.
Людмила Анатольевна просто швырнула папку и отпросилась с работы, написав заявление на отпуск. Она умывает руки и больше не лезет в это дело, да и вообще оставляет любые попытки хоть как-то повлиять на ситуацию. От неё и так мало чего зависело, а теперь и вовсе «не статья». Так или иначе, она добилась, что Наденька набрала в весе, перестала изводить себя голодовкой, да и одеваться стала по возрасту, однако явный стиль Лолиты в ней остался. Скорее всего, это уже не изменится, но, во всяком случае, это не так фатально для психики и здоровья.
Было бы странно, если бы Надя не удрала в свой шестнадцатый день рождения в неизвестном направлении, с воплем «вернусь через неделю!». И пусть все знали, куда она побежала, но сказать уже ничего не могли. Уже не статья, уже не посадят.
Если достаточно долго изводить кого-то и дразнить, психика начинает ломаться, но гораздо интереснее, если постепенно увеличивать дозировку. Вот тогда рождаются наркоманы. Чуть-чуть подвести, чуть ближе, ещё чуть-чуть и сорваться в последний момент. С каждым разом она подходила к нему всё ближе, и вот, когда она уже была согласна на всё, он ей ласково шептал на ушко: «Нельзя». Если провернуть этот фокус пару раз, можно испортить любые отношения, но Макс обладал самым страшным качеством хищника – терпением. Абьюза в их отношениях не было, он хвалил её за послушание, за то, что она хорошая девочка, его Маленькая Конфетка, а потому к своему шестнадцатилетию она была согласна на всё… Совсем на всё.
Установка в голове дала слабину лишь раз, когда боль стала настолько нестерпимой, что ей показалось, она сейчас потеряет сознание, да и чего греха таить, в ту ночь она узнала Максима с другой стороны. Её запястья были сжаты до хруста и синяков, по щекам текли слёзы, а голос уже слегка осип. Наверное, ей стоило сказать, чтобы он остановился, но голос пропал, и дело было не в сорванной в крике глотке.
Вцепившись зубами в эту хрупкую шею, он силился не вырвать сонную артерию, и это единственная «поблажка на девственность», которую она дождалась. Ловко поставив уже в край замученную девицу на колени, прижав взмокшую от напряжения русую голову к подушке, он брал её, как сорвавшийся с цепи кобель. Кровь стекала по ногам, но вместо того чтобы что-то сказать, Надя вцепилась зубами в подушку, уповая на то, всё это очень скоро закончится… Наивная.
Надо признать, это одно из самых страшных воспоминаний, однако именно это способствовало положительной динамике её психике. Она испугалась. Испугалась так сильно, что кокон иллюзий начал сыпаться. В «любимом защитнике» она увидела прямую угрозу, опасность и боль, и, скорее всего, она бы разорвала эти отношения с помощью психолога, если бы…
– Прости меня, – тихий шёпот раздался у самого уха, обжигая искусанную шею. – Я не хотел делать тебе больно… Не хотел тебя пугать. Прости меня.
Он говорил это искренне, крепко прижимая к себе замученное тельце со спины, а Надя лишь заплаканными глазами таращилась в комнату. Она прожила в этой комнате дольше, чем в собственной квартире, но сейчас ей всё здесь казалось чужим и почему-то хотелось вернуться в детдом, чего она в упор не делала. Что-то держало её тут, и это были не массивные лапы, что сомкнулись на хрупком тельце. Это было что-то в голове.
