Виктория Огурцова
Моя Маленькая конфетка
На тот момент для неё это было совершенно нормальным объяснением, которое не вызывало никаких вопросов. Сложно даже подумать о том, сколько бы ещё времени это ни вызывало никаких вопросов, если бы…
Десять лет
Это не её квартира, тут не сильно чище, но в разы тише, потому что, кроме неё и Макса, в доме больше никого нет. Что это было, подростковый бунт или что-то, но Надя смотрела в дверной проём довольно уверено. Максиму на тот момент было уже двадцать, волосы отросли до лопаток, на столе были выложены ватки, бинты, запах спирта витал в кухне, но не тот, к которому она привыкла, а какой-то другой.
Она не спрашивает, откуда у него столько ран, а в барсетке куча денег. Она вообще заметила, что чем старше становится, тем больше вопросов у неё появляется, но она всё меньше и меньше их задаёт. Однако этот вопрос она не могла не задать.
– Макс.
– Мелкая, я немного занят, – перетягивая руку бинтом, устало выдохнул брюнет. – Ты что-то хотела?
– Я сегодня шла в школу… Дядю Гришу убили.
– О как! – наигранно удивился парень. – Район неспокойный, кого хочешь встретить можно. Я вон тоже пару тройку придурков по дороге встретил. «Поцарапали», сволочи.
– Макс.
– Надя, я очень устал. Если ты…
– Зачем ты его убил? – со свойственной только ребёнку виноватой интонацией выдала девочка, украдкой отведя глаза в сторону.
Повисла тишина, парень медленно развернулся, с пару секунд таращился, наскоро перебинтовал руку, подошёл вплотную, присел на корточки и даже с каким-то укором посмотрел в это «провинившееся личико».
– С чего ты взяла, что его убил я?
– Я тебе ябедничала.
– И что?
– Там лежал нож, Макс… Твой нож.
Мужчина ничего не ответил, а лишь с пару секунд не мигая глядел в огромные карие глаза, после чего по лицу медленно расползлась слабенькая, но от этого не менее гадкая ухмылка. Осторожно приподняв перебинтованные руки, парень взял ребёнка за голову, притянул к себе вплотную и выдохнул буквально в лицо:
– Ты кому-нибудь об этом говорила?
– Нет! – в панике затараторила школьница. – Я никому не скажу! Обещаю!
– Молодец, – шепнул мужчина и поцеловал девочку в щёчку. – Моя Маленькая Конфетка.
– Макс.
– Что?
– Зачем ты его убил?
– Потому что он был плохим… Он обижал мою Маленькую Конфетку.
– Это потому, что я тебе наябедничала?
– Поверь, я бы узнал. – И столько любви было в этих серых глазах, пока большой палец осторожно прогладил кругленькую скулу. – Этот кретин отважился тронуть мою девочку, а потому мне не интересно, какие выводы он сделает… Их сделал я.
– Макс, но ты же…
– Ты – моя Маленькая Конфетка, – перебил парень, разжёвывая эти слова едва ли не по слогам. – Моя и больше ничья… Никому тебя не отдам.
– Я просто хо…
Но не успела девочка договорить, как брюнет резко подался вперёд и намертво впился в губы. Сказать по правде, она опешила, вообще не понимая, что происходит. Это был не простой лёгкий поцелуй, как отца, что целует дочку на ночь, но описать она его тогда не могла. Единственное, что мелькнуло в её голове, так это тревога, потому что ей реально показалось, что Максим хочет её укусить.
Всё закончилось так же быстро и непонятно, как и началось. Резко отстранившись от девочки, парень сгрёб её в охапку и крепко прижал к груди. Надя слышала, как бешено бьётся его сердце, хотя визуально он был спокоен. Он упорно таращился куда-то в пустоту с пару секунд, после чего уткнулся носом в эту любимую русую макушку, шумно затянул воздух через нос, тяжело вздохнул и даже с какой-то болью в голосе выдал:
– Эх, скорее бы ты выросла.
– Макс, – тихо шепнула девочка.
– Что?
– Мне страшно.
Надо признать, она услышала, как сердечко пропустило удар, но после биться стало ровно и размеренно. Осторожно отстранившись от девочки, парень глянул в эти немного виноватые и слегка напуганные глазки, после чего сам как-то виновато улыбнулся.
– И чего же ты боишься? Меня?
– Немножко.
– Тебе нечего бояться. – Мозолистая ладонь зачесала выбившиеся пряди назад, после чего брюнет поцеловал этот немного взмокший лобик. – Я ничего тебе не сделаю, моя Маленькая Конфетка… Ничего такого, чего ты не захочешь.
Ей было десять, но почему-то эти слова её не успокоили. Даже не столько сам контекст, сколько тембр его голоса показался её очень странным. Не сказать, что это прозвучало как угроза, но что-то внутри подсказывало, что эти слова имеют другой смысл.
Этот странный инцидент забылся довольно быстро, особенно на фоне смерти соседа, но больше девочка предпочитала не жаловаться своему защитнику. Да, Гриша был запойным пьяницей, который частенько приходил в гости к отцу, а учитывая, что баба у этого отморозка последний раз была лет пять назад, ухватить дочь своего собутыльника за задницу показалось забавной идеей, несмотря на четвёртый класс. Случись такое один раз, она бы и слова не сказала, но гость зачастил, отцу было плевать, а страшно стало до жути.
Семнадцать проникающих, печень в труху, живот вспорот, кишки по всей улице, кровища, а маленькая Наденька упорно делала вид, что не узнала самодельный нож. Таких в этом районе много, у каждого второго отморозка «ножи дендрофекального происхождения», но эту обмотку она узнала. Убийцу не нашли, да и не особо искали. Не редкость подобное в этих краях, однако кутить народ стал потише. Нервные нынче собутыльники, тут лучше лишний раз не шуметь.
Жизнь в целом пошла своим чередом. Наденька ходила в школу, Максим приходил в гости и выбивал дурь из отца, отец мирился со своей участью, а вот в одиннадцать лет его не стало. Папа умер от цирроза печени, когда она пошла в среднюю школу, а поскольку других родственников у неё не было, она отправилась в детдом. На вопрос «почему Максим не может её забрать?» несчастные психолог и директор нервно переглянулись и на всякий случай позвонили в полицию. Именно тогда она и задумалась о своей будущей профессии юриста, пытаясь найти ответ, почему сомнительным маргиналам с десятком задержаний и проживающих в нереально страшных районах города не дают опекунство над маленькими девочками. Она найдёт ответ на свой вопрос, но это будет чуть позже.
Вообще, в детдоме было неплохо, намного лучше, чем в её прошлой квартире, а учитывая, какие у неё были «связи», местная шпана стремилась завязать знакомства с весьма перспективной «подружкой». Максим приходил в детдом постоянно, приносил конфеты, забирал Надюшу и увозил на выходные. Если администрация запрещала, он делал это несогласованно, а полиция только разводила руками. Нет состава преступления. Ушла сама, знает парня давно, следов побоев и насилия нет, да и чего греха таить, одета она была получше многих в этом заведении.
Пошипели, порычали, да и бросили… Аж на три года.
Четырнадцать лет.
Она сидела в кабинете психолога, одетая в оранжевый сарафан, на ногах были белые колготки и чёрные туфельки. Короткие русые пряди были завязаны в два хвостика, а сама девица заметно нервничала. В последнее время её часто вызывают к психологу, а самое страшное – она знала почему.
Психолог Людмила Анатольевна уже извелась, чётко чуя «запах керосина» и осознавая всю ситуацию. Наверное, она была единственным человеком, который не закрыл глаза на происходящее, но если бы эта дама тактично не лезла в эти дела, Наде было бы заметно проще.
– Наденька, – тяжело вздохнула врач. – Ты знаешь, зачем я тебя вызвала?
– Людмила Анатольевна, вы вызываете меня только по одной причине. – Надо признать, в этом голосе звучала обида. – Я вам ничего нового не скажу. Ну вот нечего мне сказать! Да, я дружу с Максимом, езжу к нему на выходные, мы общались ещё при моих родителях, ну сложилось так. Да, он меня на десять лет старше, ему двадцать четыре, а мне – четырнадцать. И что?! Вы отвели меня к гинекологу, я туда пошла, проверилась и искренне надеюсь, что вам полегчало, когда вы получили долгожданный документ! Что вы от меня хотите?!
Врач смерила подростка немного болезненным взглядом и едва заметно сжала челюсть. За годы работы детским психологом в детдоме уважаемая Людочка повидала столько всего, что, казалось, её не удивишь, но потом на её пороге оказалась Наденька. Когда дело касается растления несовершеннолетних, тут, как говорится, «не пойман – не вор». Наговорить можно чего угодно, тут нужны конкретные факты: видео или звукозапись, следы физического насилия, анализ ДНК, ещё что-то, и если «жертва» сама при этом не сможет дать показания, то дело имеет все шансы на провал. Именно с такими работала Людмила Анатольевна всю жизнь: с жертвами насилия… А вот Наденька была с точностью до наоборот.
Психика имеет очень надёжный, но страшный механизм защиты: абстрагирование. Она возводит блок против того, что приносит ей боль, а потому жертвы абьюза пытаются забыть всё плохое, что у них было, и не идут на контакт с психологом. Обычно пробить этот панцирь занимает до нескольких месяцев, но куда страшнее, если подобная связь построена не на «страхе и насилии».
На девочке не было ни одной царапины или синяка. Она была одета с иголочки, бежала со всех ног к брюнету маргинальной наружности, вешалась на шею, садилась в машину и уезжала в пятницу вечером, чтобы вечером воскресения вернуться счастливой и совершенно невредимой. Даже полиция уже махнула рукой, не видя в упор состав преступления, и только Людочка видела, как с этой головушки уже летят искры горящего рассудка.
Надя по природе была миниатюрной девочкой, но было неясно, спасает её этот факт или только усугубляет положение. Она одевалась в одежду, которую обычно носят первоклашки или начальная школа. Сарафанчики, балетки, чулочки, милые рюшечки – всё это часто можно встретить в подростковой дури, но это всегда идёт в контексте чего-то дерзкого. Надя же действительно выглядела на одиннадцать, но апогеем стало то, что воспитательницы застукали её за тем, что она утягивала себе грудь и провоцировала рвоту. Только угрозы о том, что ей запретят покидать детдом и видеться с гостями заставили девчонку оставить это дело, и именно тогда Людмила Анатольевна и поняла, насколько ситуация критическая.
Страх. Подобный страх она видела в глазах «жертв домашнего насилия», но этот был другой, он пришёл не «снаружи», а «изнутри». Из разговоров с Наденькой за три года доктор составила почти полный психологический портрет Максима, и в том, что у него специфические предпочтения в женщинах категории 6+, почти сразу стало понятным, но надо отдать должное, методы его воспитания идут через пряник без кнута.
Надя всегда боялась Максима, потому что знала, на что он способен. Она знала, что он опасен, она знала, что он может убить человека просто так, потому что руками трогает то, что не надо, и именно такой человек был ей жизненно необходим в среде, в которой она обитала до того, как попала в детдом. Попойки, драки, сомнительные личности, никакой защиты, а потому «конец света» наступал почти сразу и со стопроцентной вероятностью, стоило Максиму ступить за порог квартиры. Это не любовь, это созависимые отношения. Я всё сделаю, я исправлюсь, я приспособлюсь, я буду жить с педофилом-абьюзером, мне плевать, только не уходи дальше пяти метров.
С Максимом ситуация отнюдь не лучше, если не в сто раз хуже. Помимо кучи проблем с законом, криминалом и головой, у него есть ещё и потребности – как физические, так и психологические, и пока что это единственное, что не давало Людмиле сойти с ума окончательно. Если бы он хотел себе просто «Лолиту на правах секс-игрушки», тело Нади не нашли бы, а это наталкивает на мысль, что, может, где-то эта любовь и мелькает, правда, в очень извращённом виде. Он действительно её любит, а вот за что – сказать сложно, а потому Наденька пытается всё оставить как есть. «Всё работает – не трогай, даже не смотри!» – именно этим принципом оперирует девочка, вот только против природы не попрёшь.
Есть потребности: физические и психологические. Сейчас ей четырнадцать, что она может ему дать, кроме срока по статье «Растление несовершеннолетних»? С подачи Максима или нет, но законно удовлетворить физические потребности она не может хотя бы до наступления её шестнадцати лет, а потому приходится ставить ставку на психологические.
Он любит «маленьких девочек»: слабеньких, щупленьких, беззащитных. Такой она была в детстве – «жертвой» – и полностью перекрывала пласт с лихвой, но время идёт, месячные уже два года, в холке аж метр пятьдесят пять, бёдра круглые, грудь растёт, а психика вспоминает, что как по-другому «Цербера» удержать, она не знает. Срабатывает самый что ни на есть «бабский страх»: увидит морщины и седину – уйдёт к молодухе, а я тут останусь. Вот только если обычно об этом девушки начинают волноваться ближе к тридцати пяти, то Надя на полном серьёзе боится вырасти.
