Виктор Михайлович Брусницин
Петька счастлив
За ним деловито следуют другие. Александр начинает сказанное переводить. Диего кивает головой с озабоченным лицом, а Васильев разливает по второй. Когда Саша закончил, Диего, воспылав, вскакивает, хватает рюмку и быстро тараторит, мешая английскую и испанскую речь. Проскочило «патриа о муэрте» и Петька ерзает на стуле, вглядываясь в застольщиков – поняли, нет ли? Неожиданно обрадовавшись после долгой тирады, Диего, подражая Васильеву, кидает в рот коньяк, но корчит такую рожу, что мать укромно крестит себе живот. Все смотрят на Сашу. Тот с лицом до крайности серьезным отрезает:
– Родина или смерть! – ахает порцию.
Остальные почтительно поступают… Диего начинает рассказывать, по-видимому, что-то веселое, ибо через неровные промежутки времени заливается. Саша с Серегой внимательно следят и вслед первому хохотку закипают смехом. Васильев, уяснив метод, вступает зычно и радостно, – так же старательно выполняет отбой… Пьют за молодежь, и тут же, после короткого стука, входит дядя Коля. В одной руке он держит бутылку «Столичной», другую тянет для рукопожатия. Диего вскакивает и трясет ладонь, слушая:
– Трисвятский Николай Степаныч. Старшина. По демобилизации служу в школе завхозом… Имею боевые награды и готов предоставить полную отчетность… Впрочем, вот здесь, напротив моя квартира. Сосед, если можно так выразиться… Так что всегда будьте любезны, в любое время…
Дядя Коля одет в парадную военную форму, правда, только с колодками, но Васильев своим упущением раздосадован и смотрит на приятеля жадно. Марина, полоснув в маленькую комнату, выходит оттуда со стулом. Усевшись и нежно сжав двумя пальцами рюмку, дядя Коля вежливо улыбается и спрашивает:
– Случайно не шпрехен зи дойч? А то мы битте, ферштеен!
– Но, но! – машет руками Диего. – Инглишь, Эспаньоль.
Дядя Коля, жалея, морщит лоб и, подняв рюмку, категорически вякает:
– Зря!.. Тем не менее за вашу Хаймат! Фройндшафт, так сказать, миру-мир!
Выпив, дядя Вася гордо откидывает голову и предпринимает наставление:
– Значит, решили, так сказать, последовать примеру! Достойно. – Указательный палец резонерски впирает в высоты: – Ленинское учение истинно, потому что верно! Иными словами, абгемахт! – Адепт, похоже, сам пораженный изречением, приобретает помпезную мину.
– Ленин из… э-э, тру… – пытается Саша втюхать речь старшины.
– Начиная с Диего Веласкеса и Кортеса, до жестокого американского приспешника Батисты многие хотели поработить свободолюбивый народ… Не выйдет! – заученно и страстно выпаливает Нина.
– Мэни пипл уонт… – Чего они «уонт» Саша довести до сведения не успевает.
– Да чего там рассуждать, – выспренне удивляется Серега, – космос, считай, почти освоили. Надои на молоко – рекордные. Войну какую победили!
– Милк из… э-э… Уо уоз уин, – испуганно лепечет Саша.
Диего смиренно крутит головы на голоса.
– Бомбу водородную как жахнем и… капут! – самоотверженно подводит итог Петр.
Разговоры… Через некоторое время в дверь стучатся, в комнате появляется чета Шамриных. Со своими стульями, но без спиртного. Дядя Леша при галстуке и белой рубашке, тетя Зина в бархатном вечернем платье. Она мнет руки, заворожено глядит на Диего и говорит:
– Ах здравствуйте! У вас оказывается гости, а мы вот случайно зашли. В таком случае в другой раз!
Васильев выпархивает из-за стола и, приняв тетю Зину под руку, сокровенно выдыхает:
– Нет уж, вы бросьте! В другой раз само собой.
Через час в комнате кроме первых сидят: майор Кочурин, отец Нины, подружка матери тетя Соня, бывший сослуживец отцов Климчук с женой и две подруги Марины. Гам, дым, восторг. Васильев бьет себя в грудь и доказывает:
– Ты соображай, Диега! Кеннеди и то Советскому Союзу улыбаться начал – уважает. Чует, что с кондачка не возьмешь. Ежели вы у себя в Латинской Америке еще пару революций сварганите, мы ж его, имперьялиста, за яблочко возьмем. Давить его, змея! – Васильев крутит большой палец о стол.
Диего следит за манипуляциями соратника и вставляет после каждой фразы:
– Янки – плёк… совьетико – корошь…
Васильев вдруг расстраивается:
– Эх, курва Алексашка, пропил Аляску. Как бы мы его сейчас хорошо с тылу подперли!
Диего поддакивает стратегу:
– Аляска – бррр, колодно… Куба тьепло…
По другую сторону от Васильева Диего теребит Серега, пытаясь всучить открытку, и бормочет:
– Подпиши, райт, на память. И я тебе буду писать, райт. Я и приехать могу, я такой.
Выхватив момент, когда Васильев гоняется за маринованным грибом, Диего пишет пожелания. Петя подлетает со своей открыткой, приятельски хлопает повстанца по плечу и коротко распоряжается:
– Черкни-ка и мне.
– О! Олюк пайонер Пьетя!
Все разбиты на группки и в них идут свои разговоры. Девушки сбились в кучу, о чем-то шепчутся и хихикают. Тетя Зина, поигрывая шнурками платья на груди, замысловато поглядывает на Диего. Васильев вдруг стукает по столу и убегает в маленькую комнату, слышится кряхтение. Вскоре он появляется красный, счастливый и с баяном в руках – все разговоры враз обрываются. Подставляют стул, Васильев вальяжно усаживается и, закатив глаза, делает перебор – угадываются «Амурские волны». Диего борзо подлетает к Марине:
– Мэрин, – баритонит с галантным поклоном, – я вас хочу за таньес.
Девушка, плывя лицом, делает книксен.
Танцует Диего бесподобно – правда, в движениях присутствуют и самба, и румба, и, как сказал бы классик, прочая нецивилизованная сволочь. Начинаются пляски… После трех номеров тетя Зина томным голосом затягивает «Степь да степь кругом». Все дружно подхватывают – демонстрация фольклора – даже Петя что-то фистулит. Затем идут частушки. Почему-то никто приличных не знает и дают явные скабрезности. Диего отличным голосом, на лету хватая мелодию, поет вместе со всеми. Даже за окном подпевают ребятишки, сгрудившиеся у окна. Любезно чрезвычайно.
На волейбольной площадке собралась, кажется, вся молодежь городка. Играют, но для блезира, в основном внимают сообщениям, передающимся от оконной осады.
– С Нинкой пляшет! – докладывает малый, отбежав от окна и жадно порскнув обратно.
Тот что стоит у волейбольного столба, доводит:
– С Нинкой Кочуриной бацает.
Играющие жадно интересуются:
– А что Серега?
Парень лениво отходит от столба, возвращается:
– Серега с дядей Колей Климчуком трет.
Мяч пролетает на головой игрока.
– Ну ты чо, Вовка – ну турок!!
– Потеря!
Шлеп, шлеп.
– Курит-то сигары не иначе – забойная вещь!
– Вроде вообще не курит.
– Слабак.
– Да он и в очках.
– А-а, понятно, переводчик, наверно. Борода есть?
– Ты что – совсем что ли? У негра – какая борода!..
Замечены кучки взрослых – поглядывают на обсаженное окно.
А концерт продолжается. Поют «рула, тэ рула». Слова песни исключительно интернациональны, ибо основная фонема – ла… Сквозь рулады слабо пищит сигнал дверного звонка. Марина убегает изобличить виновника и вскоре бочком вплывает в комнату, ведя посетителя. Песня как раз кончилась, все глядят в дверь. Возникает Марья Даниловна Гитара.
Петя моментально теснится к закадычному другу Диего, что стоит у окна, с вызовом смотрит в популярный музыкальный инструмент. Учительница осваивает натюрморт потрясенно. Глаза ее делаются круглыми, далее квадратными и выполняют еще несколько замысловатых фигур. Приготовленные, наверняка язвительные, слова приветствия гибнут еще в утробе, извлекается странный болезненный звук… Первым очухивается Васильев. Он идет винтом, голос полон елея:
– Марья Даниловна, какими путями? А у нас тут небольшое, понимаете, мероприятие. Вот, товарищ Родригес в гости зашел.
Женщина полощет взглядом товарища Родригеса и Васильева. Жизнь полегоньку начинает возвращаться, виновато лепечет:
– А я и не знала. Какой ужас!
– Ну что вы, – исходит Васильев, – мы завсегда… – И грациозно прикоснувшись к локотку, ведет мадам к гостю. – Вот, будьте любезны.
– Диего Родригес! – проникновенно делится негр, обдавая напалмовой улыбкой завороженную даму.
– Марья Даниловна, – выдавливает кисель. – Учительница этого мальчика. – И (о, боже!) рука ложится на голову Петрушки и ласково гладит волосы.
– Хороши Пьетя! – Диего, щурясь, похлопывает пацана по плечу. – Олюк пайонер будет болшой мушик.
– Действительно, славный растет мальчишка, – молвит бледная учительница, поворачиваясь к Васильеву. – Конечно, не без шалостей, но такой уж возраст. – И хихикает.
Вот так номер. Ну что, Колька Малахов – схавал?
Однако народ не в курсе данных передряг, кто-то из девушек заводит песню. Все дружно работают легкими, наполняя комнату жизнерадостными звуками. Под шумок Васильев протягивает учительнице рюмочку с пожеланием «не обессудить». Та пунцовеет слегка. «Ой, да что вы, как-то так сразу… мне, право, неловко». Берет посудинку и, сделав губы кралечкой, высасывает содержимое. Все – она ручная. После достаточного количества улыбок и жестов, показывающих всю полноту счастья лицезреть славного мальчишку и его родителей, Марья Даниловна внезапно открывает уста и оттуда, удачно вплетаясь в хор, льется изумрудный голос. В результате затейливого маневра рядом с ней оказывается Васильева-мама. Она донельзя душевно подтягивает гражданке и вообще соответствует. Песни чередуются, совмещаются с танцами и разговорами.
На сцене появляется управдом Степан Ефимыч по прозвищу Козырек. Поскольку двери в квартиру давно не закрываются, мужчина вплывает в комнату осторожно, бочком. Молодежь как раз затевает петь популярную «Куба – любовь моя». Диего песню знает и надрывается, если можно так выразиться, до красноты лица. При этом он поваживает тазом и прищелкивает пальцами. Увидев подобный пейзаж, Ефимыч крайне умиляется. По окончании вещи, когда Диего почти без перехода заводит незаменимую «Бессаме мучос», Козырек, окончательно расстроившись, начинает протираться к Васильеву.
