Виктор Киркевич
История Киева. Киев имперский
«Панове полковники, есаулы, сотники и всё Войско Запорожское и все православные христиане! Известно вам всем как Бог освободил нас от врагов, что преследуют церковь Божью и кривдят всё христианство нашего восточного православия. Шесть лет живем мы на нашей земле без хозяина – в беспрестанных и кровопролитных войнах с гонителями и врагами нашими, что хотят уничтожить церковь Божию, а также чтобы имя руськое не вспоминалось на земле нашей. Это всем нам надоело, и мы видим, что не можем дальше жить без царя. Поэтому ныне собрали мы всеобщую народную раду, чтобы выбрать себе хозяина, кого захотите из четырех.
Первый – царь турецкий, много раз звал нас под себя через своих послов. Второй – хан крымский. Третий – король польский: если этого захотим, то и теперь он готов нас ласково по-старому принять. Четвертый – православный государь Великой России, которого шесть лет беспрестанно к себе выпрашиваем. Выбирайте, кого хотите! Турецкий султан – басурман, всем известно, какую беду терпят наши братья православные греки, как притесняют их безбожники. Крымский хан тоже басурман, поневоле получив его в приятели, мы накликали много бед! А какая неволя, какое нещадное проливание христианской крови и притеснение получили мы от польских панов, этому никому из нас не нужно рассказывать: вы знаете, что для них был лучше жид и пес, чем христианин – брат наш. Православный же великий государь, царь восточный, одного с нами грецкого закона, мы с православными Великой России одно тело церковное, которое возглавляет Иисус Христос. Этот великий государь смиловался над несносными кривдами православной церкви нашей Малой России. Не отказав нам шестилетних просьб, он снизошел до нас своим милостивым царским сердцем и прислал к нам своих больших близких людей с царской лаской. Когда мы его искренне полюбим, то кроме его большой руки мы получим благополучное пристанище. А если кто с нами не согласен, тому – куда захочет – вольная дорога!»
«На эти слова весь народ закричал: „Волимо под крепкой рукой царя восточного православного в нашей благочестивой вере умирать, чем ненавистнику Христовому поганому достаться!“ Потом полковник переяславский Тетеря, обходя круг во все боки, спрашивал: „Все так считают?“ Изрек весь народ: „Все единодушно!“ Тогда гетман сказал: „Пусть так и будет! Пусть Господь укрепит нас под крепкой царской рукой!“ Все присутствующие начали вслед за ним кричать: „Боже утверди, Боже укрепи, чтобы мы все навеки единодушные были!“»
Богдан Хмельницкий, произносящий речь в Переяславле 6 января 1654 года. Худ. Шарлемань, кон. XIX в.
Понятно, что это описание события в Переяславе неоднократно редактировали и исправляли москвофилы, поэтому еще в 1822 году у Бантыша-Каменского в его истории, вместо «Московии» появилась «Россия», вместо «Украины» – «Малая Россия», но так как первоначальный вариант этого текста до нас не дошел, ограничимся тем, что есть.
После такого «единодушного» согласия условно примем, что так и было, можно было доносить в Москву о благополучном окончании дела, но тут… Нет, давайте остановимся на этом подробно. Так вот, в тот момент, когда Бутурлин с боярами и московским дьяком приготовились принимать присягу, Богдан сказал: «Пусть Бутурлин с товарищами заприсягают за московского царя следующее: „Что он, государь, гетмана Б. Хмельницкого и всё Войско Запорожское польскому королю не отдаст и за них будет стоять, вольностей не нарушит, сохранит права и имущества и подтвердит это своими царскими грамотами“». Бутурлин начал категорически отказываться, считая, что это казаки должны присягать царю, а не он им! На что Хмель, багровея, ответил, что польские короли присягают своим подданным. Московиты, тоже выходя из себя, начали кричать, что «непристойно» царю-самодержцу давать подданным присягу, вполне достаточно одного его «доброго слова». На что полковники сказали свое веское слово: «Гетман и мы доверяем, но казаки не верят и хотят получить присягу от вас – за царя!» Увидав упрямство московитов, казачество решило на первый раз поверить, и присягнуло царю. После этого на соборном дворе, согласно с царской инструкцией, произошла передача гетману регалий власти, а именно: хоругви, булавы, кафтана и шапки. Тексты торжественно читали по писаному и утвержденному в царском приказе тексту. Речь боярина была настолько длинной, что слушатели уже в середине потеряли нить, а в конце и смысл провозглашенного. При передаче булавы было сказано: «Царь передал, пусть гетман счастливо властвует над благочестивым войском и всеми людьми». Вручая «ферязь», то есть символическую верхнюю одежду, которая надевалась поверх кафтана, Бутурлин пояснил ее смысл как символ царской опеки над Украиной. Он был в следующем: «Царь имеет в гербе орла и как орел хочет покрыть лаской свое гнездо и своих птенцов – город Киев с другими городами, что когда-то были гнездом его царского (гербового) орла, и с ними принять под оборону своих верных птенцов, что были в свое время под державой своих благочестивых царей».
И как это пошло еще от монголов-завоевателей, Богдану Хмельницкому Алексей Михайлович передал меховую шапку, потому что она должна была быть охраной гетманской голове, «наделенной от Бога высоким разумом, чтоб промышлять про оборону православия». Под этим головным убором «Бог хранил голову в здоровье и всяким разумом ее наполнял на хорошее управление православным войском, ибо православные под его гетманством могли взять верх над врагами и покорить его мудрой голове безумие чванливых». Пышный подарок – шапка – сможет держать «многоумную» гетманскую голову в покорности царю, сохранять в верности его вместе с войском.
Прощальная аудиенция состоялась 14 января 1654 года. И на этот раз гетман приехал к Бутурлину, а не наоборот. Он был в шапке и в ферязи. С ним прибыли Выговский и старшина. Хмельницкий заявил, что согласно присяге, он с войском будет верно служить царю. И без банкетов и обедов незамедлительно выехал в Чигирин. В тот же день Бутурлин с товарищами направился в Киев и после двух ночевок появился на левом берегу Днепра.
Там их встретили киевские сотники с тысячей казаков под девятью хоругвями, а переехав реку, «не доехав до городового вала, от Золотых Ворот версты с полторы, встретили они депутацию киевского духовенства: митрополита Сильвестра с владыкой Черниговским Зосимой и печерским архимандритом Иосифом Тризною с другими игуменами и наместниками монастырей». Митрополит Сильвестр (Косов) сказал приветственную речь, и все направились в Софию Киевскую. Туда торжественно внесли все иконы и «царского Спаса». В церкви митрополит, облачившись в ризу, провозгласил многолетие царю. После этих торжественных обрядов Бутурлин, не сходя с места, спросил митрополита, по какой причине он, в отличие от гетмана, не присылал царю прошения принять его под царское покровительство и почему владыка не искал государевых милостей? Митрополит ответил, что о Богдановых прошениях не знал, а теперь считает своей обязанностью молиться Богу за царя и его семью. На этом порешили и успокоились, а Бутурлин отправился отдыхать на предоставленную квартиру.
На второй день приводили к присяге мещан и на третий – казаков: наказного полковника Василя Дворецкого, 7 сотников, 3 есаула, 2 писарей, 338 казаков. Но митрополичьих и людей из Печерского монастыря не было, на что Бутурлин обиделся. Он послал к митрополиту стольника Кикина, а к архимандриту подьячего Плакидина с требованием отправить шляхту и слуг на принятие присяги Алексею Михайловичу. На что Сильвестр резонно заметил, что «они служат не Москве, а мне. Свободные люди, кому хотят, тому и присягают». В том же духе ответили и на Печерске. Царский посланник этого не ожидал, он с ужасом представил, как «московский тишайший владыка» станет его наказывать за частичное исполнение миссии, к тому же отказ иерарха приведет к затруднениям дальнейшего проведения присяги по всей Украине. Для Бутурлина, воспитанного в беспрекословном повиновении власти, отказ был просто немыслим. Поэтому он стал через своих дьяков убеждать митрополита и архимандрита, иерархов Руськой церкви, что им нужно стремиться к объединению православной церкви, а не вносить «розвратье». Посланник царя, с присущей московскому боярству спесью и хамством, приказал митрополиту немедленно для присяги прислать своих людей – «чтобы Божьему и царскому делу не было никакой задержки». Владыка, как будто предчувствуя будущие притеснения украинской церкви, по-прежнему упорствовал. К нему направился дьяк Лопухин и начал вычитывать и угрожать Сильвестру: «Если вы считаете, что правы, поезжайте к Бутурлину и объясняйтесь!»
Въезд Богдана Хмельницкого в Киев. Худ. И. Ивасюк, 1912 г.
Московский посол в Переяславе даже к самому гетману Богдану не ходил, чванливо оберегая свой авторитет. Сильвестр не поддался аргументам приезжего дьяка, который на него давил со всей присущей московской бюрократии твердолобой убежденностью, и отказался ехать к Бутурлину и скромно ответил: «Знается пан с паном, а мое дело молиться за здоровье хозяина. Слуги – шляхтичи, они привыкли сами решать, кому присягать. Им по нашим законам и король не указ!» Лопухину осталось только наговорить владыке всяких резкостей, что он и сделал, после чего, не попросив положенного благословения, хлопнул дверью и ушел. Позднее сложившиеся исторические обстоятельства вынудили иерархов украинской церкви все-таки принять верховенство Москвы.
После Переяславской Рады Киев становится первым городом, жители которого присягают на верность далекому царю. По данным, опубликованным в «Архиве Юго-Западной Руси», их было всего 1460 человек. Учитывая, что гетман с первых соглашений разрешал московским стрельцам стоять только в Киеве, это вызвало некоторое глухое недовольство жителей и вскоре стало причиной вереницы конфликтов. Первое появление военных московитов произошло в феврале 1654 года. Воеводам было строго приказано вести себя тихо, чтобы не настроить против себя население, всячески оказывать им ласку и при этом неустанно повторять, что они тут исключительно для обороны «от польских и литовских людей». У киевлян еще был в памяти разгром города, учиненный войском Януша Радзвилла три года назад, и они были согласны с такой защитой. Воеводам было приказано, чтобы «черкасам» от московских людей не было никакого «задору» и кривд, а если случится, то их, стрельцов, карать немилосердно. А если виноват местный житель, то его судит воевода только по согласованию с бургомистром и с товарищами. О временах пребывания московского гарнизона напоминают нам улицы Рейтарская и Стрелецкая.
Особое значение имело строительство новой крепости, планы которой составлялись в Москве. Она должна была охранять Киев от «литвин и татар». Сообщалось, что после постройки крепости ключи хранить у воеводы, обязанного постоянно держать связь с гетманом для обеспечения защиты от внезапного нападения. Более татар боялись чумы – «страшной заразы», – поэтому на заставах бдительные сторожа выпытывали приезжих, всячески проверяя их документы и багаж. Тех, кто прибыл из мест, внушающих подозрение, в Киев пропускали, но в «приказной избе» долго расспрашивали: кто, по какой надобности, куда путь держит, тщательно проверяли документы. Московское правительство в данном случае можно было понять: их граница передвинулась ближе к Западу и к Ближнему Востоку, где в обилии болезни и много «злодеев», вечно замышляющих что-то плохое против царя-батюшки. Крестьяне, ушедшие с польско-литовской территории, поощрялись закреплением земли в вечное пользование. Им давали возможность поселения, но не вблизи границы. Мещанам помогали селиться в городах, учитывая их пожелания, шляхте и вольным разрешалось становиться казаками. А если родовитые люди захотят служить Москве, то оказывать содействие, но бдеть, чтобы среди них не было шпионов и предателей. Занимательно, что при этом в конце инструкции было указание служилым людям выполнять разведывательные функции: «Находясь в Киеве, бояры-воеводы обязаны разузнать, где на черкасской территории были значительные владения короля, бискупов, ксендзов, панов и шляхтичей, какие города и местности, и кого поименно. Сколько в этих владениях крестьян и бобылей, какие с этих владений собирали налоги. Всё это выяснить и записать для отправки царю». В этом чувствуется желание Москвы прибрать к своим рукам все – и землю, и людей, и их имущество, не особенно считаясь с мнением гетмана и старшин.
Московскому гарнизону очень был по душе Киевский Софийский собор, и даже свой «острог» московиты планировали строить вблизи храма. Категорически против выступил Сильвестр: «Этому строению тут не бывать, а если начнете сооружать, то я буду с вами сражаться». Тут воеводы заговорили о непристойности данных речей, и сразу же напомнили, как Косов не хотел присягать царю: «Владыка, вы защищаете интересы Яна Казимира и хотите навлечь на себя гнев царя!» Мужественный иерарх гневно ответил московитам: «Я не просился под царскую руку! Раньше я был под властью короля, а дальше буду под той, которую Бог даст. Не смотрите на начало, а ждите конца, увидите скоро, что с вами будет». Воеводы, сказав, что митрополит им не указ и они будут строить крепость, где им вздумается, ушли. Потом в этот спор вовлекли старшину и гетмана. Но наши хитроумные земляки сумели повернуть дело по-своему. Когда причина спора дошла до Алексея Михайловича, он узнал, что суть конфликта в том, что Богдан Хмельницкий и Сильвестр Косов не хотят на святой древней киевской земле ничего строить, чтобы не ворошить кости предков царской династии. Государь прислал письмо: «Ты, гетман, писал к воеводам, чтобы на том месте острога не ставить, потому, что тут земля митрополичья – Софийская и святых церквей, и пошлешь о том к нам, Великому Государю гонца вскоре, что прав церковных и дарения православных князей ломать нельзя. Чаете того, что мы, Великий Государь, не токмо имели бы что отнять, но еще и над существующим прибавить велим». Тут явно прослеживаются корни будущих притеснений – не успели воеводы прибыть в Киев, как грубо обидели владыку. Теперь сам царь вынужден писать гетману, успокаивать митрополита, чтобы «он о том не оскорблялся».
В то время на нашей земле бытовало и утвердилось мнение, что «при ком Киев – при том в вечном подданстве быть». Особое значение Киева, как духовного центра, подтверждают условия Андрусовского перемирия, по которому «Киевский треугольник» отходит к Москве. Граница между государствами на правом берегу, который оставался за Польшей, проходила по р. Ирпень и так называемым Змиевым валам в районе с. Мытница. Поощрялось поселение греков, которые стали организовывать сады и посылать ко двору Алексея Михайловича грецкие орехи и вишни. В 1663 году епископ Мефодий писал царю: «В Киеве малолюдно, а город большой».
Давно замечено, что именно благодаря оборонительным войнам Московское княжество разрослось до размеров Российской империи!
Сильвестр Косов
Сильвестр, митрополит Киевский, родился в православной семье, в своем наследственном имении Жировицах, что в Витебском воеводстве, в конце XVI века. Окончил курс наук в Киевской Братской Богоявленской школе и принял постриг в Киево-Печерском монастыре. Петром Могилою, с согласия митрополита Иова Борецкого, отправлен с группой молодых людей за границу для получения образования. По возвращении в 1631 году стал преподавателем Киевской коллегии. Через два года Петр Могила назначил Сильвестра епископом на Мстиславскую кафедру. В первый же год он издал два замечательных сочинения на польском языке: «Сказание, или справа о школах киевских и винницких», в котором защищает православные школы от нападок униатов, и «Патерик, или Жития святых отец печерских». Оно появилось и на руськом языке. Сильвестр ревностно защищал православие в новой епархии, в чем встречал сильное противодействие. После смерти Петра Могилы Сильвестр 25 февраля 1647 года единогласно был избран Киевским митрополитом, и с самого начала поддержал выступление казачества во главе с Богданом Хмельницким, приветствовал их победы торжественной службой в Софийском соборе. Следует заметить, что митрополит неоднократно участвовал в переговорах польских эмиссаров с казаками. В те грозные годы собственность Киевской коллегии была разграблена, нуждалась в средствах к существованию, и митрополит Сильвестр заботился о ней. Он отправил в Москву по просьбе царя для перевода священные книги, «для справки библии греческие на славянскую речь», в 1649 году ученых монахов Епифания Славинецкого и Арсения Сатановского. Митрополит вместе с ректором Иннокентием Гизелем и находившимся в то время в Киеве патриархом Иерусалимским Паисием письменно просил царя Алексея Михайловича не оставлять без своего милостивого попечения коллегии, и разрешить монахам Киево-Братского монастыря приезжать в Москву за сбором подаяний. Царь дал грамоту, в которой без ограничений дозволялось монастырской братии приезжать в Московию за сбором подаяний; причем щедро наградил и монастырь и митрополита. В то же время Сильвестр обратился к православным епископам и магнатам с просьбой о пожертвовании на нужды коллегии. На этот призыв митрополита откликнулся и Богдан Хмельницкий.
Митрополит Сильвестр (Косов)
О натянутых отношениях митрополита Сильвестра с посланниками Москвы было уже сказано. Опасаясь столкновений московских бояр с Киевским митрополитом, царь писал Хмельницкому в грамоте от 27 марта и требовал прибытия митрополита в Москву, чтобы он «в том деле дал о себе исправленье». Но, одумавшись, через три дня государь писал воеводам в Киев: «Митрополиту Сильвестру и иных монастырей архимандритам и игуменам и всяких чинов людям, у которых земля их отойдет под город, скажите, чтоб митрополит о земле, которая у него взята под город, не оскорблялся; по нашему указу, вместо тех земель велено им дать из иных земель». Гетман вступился за митрополита. И когда киевское духовенство отправляло в июле 1654 года посольство к царю с просьбой об оставлении его в подчинении Константинопольскому патриарху и о подтверждении других прав и привилегий, гетман снабдил послов своими грамотами к царю, в которых оправдывал митрополита и его окружение в их поступках и просил оказать им милость. Что и было с «царской щедростью» на пожелания и повеления проявлено.
Попытка оставить Киевскую митрополию в подчинении Константинопольского патриарха, то есть независимой от Москвы, не увенчалась успехом, несмотря на хлопоты Сильвестра Косова. Такой образ действий Киевского митрополита вызвал недовольство патриарха Никона, и Богдан Хмельницкий защищал митрополита перед патриархом в письмах к нему. Митрополит Сильвестр скончался 13 апреля 1657 года. В Киево-Могилянской коллегии составили в память о нем обширный панегирик под заглавием: «Столп цнот знаменитых к Богу зешлого ясне превелебного, его милости, отца Сильвестра Косова, архиепископа митрополита Киевского, Галицкого и всея России, в коллегиуме братском Киево-Могиленском выставленный, ясне превелебному в его милости, отцу Дионисию Балабану, архиепископу митрополиту Киевскому, Галицкому и всея России от того ж коллегиум дедикованный 1658 г., януария 30».
Для характеристики взглядов, которых придерживался Сильвестр в своей деятельности на политическом поприще, следует отметить тот факт, что митрополит не оказал содействия посланцам царя в поимке самозванца Тимошки Акундинова, появившегося в Украине около 1650 года. Когда последний был в Киеве, то митрополит с киевским воеводой приняли его у себя и через несколько дней отпустили, несмотря на то, что московские поверенные просили и митрополита, и воеводу Киселя указать им местопребывание самозванца и помочь схватить его.
* * *
Об этом историческом персонаже, мелькавшем на Украине, более столетия не вспоминали, поэтому для полноты картины той эпохи я счел нужным напомнить о нем.
Тимофей, или, как тогда писали, Тимошка, сын Акундинов, родился в 1617 году в Вологде. Его отец Демид Акундинов, бывший стрелецкий десятник, торговал холстом. Мальчик отлично пел, потому его определили в певчие Вологодского епископа Варсонофия. Владыка, выделивший смышленого мальчишку, обучил его грамоте и греческому языку. В судьбе юного Тимофея приняли участие и другие известные люди Вологды – воевода князь Львов обучил мальчика латыни, а дьяк канцелярии Патрикеев взял его на службу. Когда в семье Акундиновых случилась беда – в пожаре сгорели и дом, и лавка с товаром – на помощь пришел епископ Варсонофий, приютивший семью погорельцев в своем доме. А вскоре он выдал замуж за Тимофея свою внучатую племянницу Татьяну, дав богатое приданное. Татьяна и Тимофей жили дружно. У них родился сын, а потом дочь. Родственники были рады за молодую семью, а воевода и дьяк были довольны служебными успехами Акундинова-младшего. В конце 1630-х годов Патрикеев (кстати, крестный отец Татьяны Акундиновой) назначается на должность дьяка в приказ Новой чети (так в 1619–1880 годах называли Кабацкий приказ). Он ведал сборами с питейных заведений Москвы и других городов, борьбой с корчемством. Нужно сказать, что для провинциального дьяка стать вторым человеком в приказе (начальными людьми там были бояре) – повышение по службе изрядное. Если мерить должность современными мерками, то Патрикеев стал первым заместителем министра. Перебравшись на новое место службы, он берет с собой и своего вологодского протеже, сделав его средним, а потом и старшим подьячим. Опять-таки, если перевести должность в современную «табель о рангах», то Тимофей Акундинов становится начальником департамента (или управления) министерства. Получить такую должность в двадцать пять лет даже сегодня – предел мечтаний! А жалованье составляло тридцать рублей в год! Если учесть, что ремесленник получал в день одну копейку (стоимость сотни яиц, пары кур или четверти ведра водки), то совсем даже неплохо. Вот только увлекся Тимофей азартной игрой в кости… Как результат – проиграл жалованье, влез в долги. Чтобы отыграться, «одолжил» у друга жемчужное ожерелье, взял в приказе казенные деньги. Потом продал всё приданое жены, включая дом. Недовольная жена пообещала пожаловаться на него крестному. Ну, а дальше… «Сердобольный» Тимошка отводит детей к соседям, а сам запирает жену в доме и сжигает ее живьем. Эта жуткая история, скорее всего, была придумана в Москве для того, чтобы опорочить Самозванца Тимошку… Прихватив с собой друга и собутыльника Костьку Конюхова, Тимофей бежит из Москвы. Но скрывается он почему-то не на Дону или в Запорожской Сечи, где прятались все беглые, а в Польше, у короля Владислава, которого бояре в 1610 году выбрали царем Московским. Живет Тимошка там три года, называя себя Иоанном Каразейским, наместником Вологодским и Великопермским. И может быть, жил бы себе припеваючи и дальше, но решил назваться сыном покойного царя Василия Шуйского. Видно, окружение короля его надоумило. Не учел он только одного – в Москве побаивались самозванцев. Тем более таких, которые в Польше выдавали себя за царских детей. Уже был печальный опыт… И в дело включилась специальная служба Посольского приказа, которая позже станет Приказом тайных дел, прототипом современной контрразведки. «Посольские псы», как их называли, напав на след, жертву уже не упускали… Тимофею пришлось спешно бежать. Вначале он оказался в Молдавии, у господаря Василия Лупы. Но тот, не желая связываться со злопамятной Московией, переправил нежданного «царевича» в Турцию. Изначально там приняли беглеца ласково. Еще бы! Османская империя, находившаяся не в самых лучших отношениях с Московией, была не против иметь возле себя царского сына. Однако турки неплохо разбирались в кремлевских интригах и потому стали задавать «неудобные» вопросы: как же так случилось, что у бездетного Василия Шуйского оказался сын? И почему «сыну», по мнению лекарей, лет двадцать семь – тридцать, а должно быть уже под сорок? В конце концов, не мудрствуя лукаво, Тимошку решили казнить. Но он моментально раскаялся и изъявил горячее желание принять ислам… Это вызвало умиление, поэтому «Лжеиоанна» простили и устроили обряд принятия веры в виде обрезания крайней плоти… «Новообращенному» нашли кров, приставили к нему учителя и даже пристроили на службу. Казалось – живи и радуйся. Но он умудрился пробраться в чужой гарем, обольстить чью-то жену, за что вновь был приговорен к казни. Ждать смерти Тимофея поместили в башню вместе с такими же бедолагами. Казалось, ничто не может его спасти.
Но Акундинов каким-то чудом сумел связаться с православными сербами, убедить их в том, что «злобные басурмане» держат в плену православного царевича. Сербы, которые всегда с благоговением относились к Московии, сумели выкупить «безвинного страдальца» у караульных и переправить в Сербию… Там Тимофей изображал из себя московского царя в изгнании, давал советы, наставления и в конечном итоге изрядно всем надоел. А тут еще и появление «посольских псов», которые шли по пятам… Сербы, щедро одарив «Иоанна», отправили его в Италию. В Италии Тимофей первым делом отправился к самому Папе. Его Святейшество благосклонно выслушал рассказ и милостиво разрешил облобызать свою туфлю, но признать официально Джованни Каразейского царевичем отказался. Не помогло и клятвенное обещание перекрестить всех православных схизматиков в истинную католическую веру в благодарность за помощь Ватикана. Чтобы улестить Папу, Тимофей сам принял католичество. Однако и Папа, и кардиналы оказались непреклонны. Единственное, чего удалось добиться Тимохе – это получить от Ватикана грамоту, согласно которой он назначался уполномоченным по обращению в католичество… запорожских казаков! Далее путь Тимофея лежал к гетману Богдану Хмельницкому. Гетман, который в тот момент размышлял, к кому бы ему податься – к султану, царю или королю, встретил самозванца благосклонно. Было не важно, царевич он или нет, но в любом случае можно попридержать Иоанна Каразейского-Шуйского для смягчения Алексея Михайловича… Но вот незадача: и у гетмана появились «посольские», которые потребовали выдачи Акундинова.
Гетман оказался в сложной ситуации. С одной стороны, выдать самозванца означало нарушить заповедь «с Дона да с Сечи выдачи нет». С другой – ссориться с царем, который поставлял казакам оружие и порох по льготной цене, тоже не хотелось… Посему гетман принял соломоново решение – отправил Акундинова своим посланником к князю Трансильвании Георгию Ракоци – склонять того к союзу против польского короля. В Трансильвании Акундинов подружился с князем, но, увы, помочь тот ничем не мог. Тогда, получив от Ракоци грамоту о дипломатическом иммунитете, Тимофей отправляется в Швецию, где правила юная и очень мудрая королева Христиана Августа. В приграничной полосе его дважды арестовывали и дважды едва не выдали московитам. Однако самозванцу везло, и Тимошка добрался до Стокгольма, где стал фаворитом самой королевы и доверенным лицом ее правой руки – канцлера Акселя Оксеншерна. Но шведский парламент и слышать не хотел о каком-то московском царевиче, а уж тем более о тратах денег на войну с Московией, тогда не имевшей выхода к внутреннему Шведскому (Балтийскому) морю. Не помогло и то, что Тимофей принял лютеранство – их государственную религию. Напротив – это оказалось ошибкой, потому что королева была поклонницей католичества. А тут еще в Стокгольм явился дьяк Посольского приказа, которому было поручено подписать выгодные для Швеции торговые соглашения при условии, что королевство выдаст самозванца… Словом, Акундинову вновь пришлось бежать. Он вдоволь поездил по Европе, покуролесил в немецких княжествах, стал протестантом и даже сподобился составить автобиографию («царя-философа»), на основании которой о деяниях «Иоанна» была написана книга! Решив немного отдохнуть, Тимофей отправился в Голштинию, завел знакомство с герцогом Фридрихом (прапрадедом будущего российского императора Петра III). Там удача от него отвернулась. Фридрих, будучи прагматичным человеком, соглачился выдать Акундинова московским властям взамен торговых льгот для голштинских купцов. Тимофея Акундинова доставили в Москву и подвергли допросу с пристрастием. Но даже на дыбе Акундинов не уставал повторять, что он законный царь. Ему устроили очные ставки с друзьями, родственниками (в том числе с матерью и сыном!), но он продолжал упорствовать. В декабре 1653 года Тимофей Акундинов был четвертован. Голова была выставлена на Лобном месте, а части тела развезены по городам. Левая рука была отправлена в Вологду, откуда и был Тимошка…
