bannerbannerbanner
полная версияВыкуп

Виктор Иванович Калитвянский
Выкуп

Полная версия

– Верно, – кивает Нюхалков. – Верно. Поэтому этот вариант постигает та же участь, что и первый. Но теперь уже ваша очередь, Александр, предлагать свой… У нас же коллективный разум…

– Ну да, – киваю я. – Муравьиный…

– Вот-вот, – улыбается Нюхалков. – По зёрнышку. По мыслишке. По идейке. Прошу!

У меня в голове – пустота. Выдумывать ещё одну историю, подобную тем, что уже наплели длинный с толстым, – просто тянуть время. Лучше уж признать себя импотентом, творческим, и согласиться на свою вторую роль, вернее, роль пятого колеса в этой телеге коллективного разума.

Я сижу и подбираю слова, которыми можно как-то замаскировать своё безусловное поражение, как вдруг мне приходит в голову дерзкая идея.

А что если я сделаю фабулой свою собственную историю?

Эта мысль озаряет меня каким-то захватывающим светом.

Вот уже второй месяц, как я живу этой новой жизнью, и никто на белом свете не знает об этом. Санька не в счёт, мы с ним одно целое. И в прямом, и в переносном смысле.

Конечно, кое-какой риск есть, такой риск всегда существует, но…

Никто и никогда не сможет связать реальность и вымысел воедино.

Как связать деятельность реального журналиста и героя ненаписанного ещё романа, фабулу которого рассказывает литературный раб на квартире прохвоста-продюсера?

Эта связь – только в моей голове.

Нюхалков. Отчётный день



Сказать по правде, на Сашку в части креатива я не рассчитывал. Он человек из классической культуры, ему подавай Вергилия, Гёте и Пушкина. На крайний случай Булгакова с Томасом Манном. Или с Генрихом – я их вечно путаю.

Путаник ты, Нюхалков.

Но каков!

Я его, Сашку, держу на своих проектах не для того, чтобы генерировать технологические сквозные идеи, для этого есть совсем другие люди. Эти люди живут вне классической традиции, для них классика – дела давно минувших дней, прошедший этап, смешная седая древность. Зато они представляют себе, как написать современный роман, который обыватель глотает на одном дыхании и готов платить за него бабки. Они знают, как выстроить фабулу, как компоновать структуру романа, чтобы в этой главе была динамика, в той любовная сцена, чтобы здесь – слеза, а там – наоборот, обхохотаться до усрачки.

В жизни ведь нет совершенства. Как у Гоголя: вот бы нос одной да приставить ко лбу другой и так далее.

Вот бы умение моего юного креативщика строить романные структуры да соединить с чувством языка у Сашки, – вышел бы романист мирового уровня. А так получается, что пишем коллективную лабуду.

Несправедливо? А это как посмотреть. Вопрос: гением быть хорошо? Но давайте вспомним: все ли гении добивались успеха при жизни? Сколько гениальных людей – голодали? Моцарта похоронили в общей могиле. Моцарта! Нам это надо?

Нет, уж лучше я буду Нюхалковым. Пусть будет коллективная лабуда, так хоть при жизни взять всё от этой жизни.

Так вот, Сашка у меня эдакая последняя рука. Рука несбывшегося гения. Пройдёт последней правочкой по тексту – и можно в редакцию сдавать, не стыдно. В рамках, конечно, заложенного креативщиками.

Когда он предложил идею насчёт душ, покидающих тела и путешествующих в пространстве, мне поначалу она показалась перспективной. Я даже удивился немного, как такая тонкая штука могла прийти в голову Александру с его тривиальными художественными вкусами.

Однако, поразмыслив, я пришёл к выводу, что всё это на сегодня не актуально. То есть это можно разрабатывать, но – на свой страх и риск, за свои денежки.

А у нас иная ситуация, у нас государственный проект, хоть и частично, но – это нынче модно. Частно-государственное партнёрство, во! Деньги ваши, идеи наши, а пипл всё схавает.

В общем, я дал заключение, что идейка недурна, да сейчас не пойдёт, нас церковь не поймёт, она такие завиральные сюжеты не одобряет. А с церковью, детушки мои, ссориться себе дороже. Пусть она и отделена от государства.

Сашка, надо ему отдать должное, совсем не обиделся, губами поёрзал – и всё. Он за последнее время как-то изменился. Что-то в нём появилось, какая-то твёрдость. С чего бы это?

Как бы то ни было, шёл четвёртый час ночи, пора было подводить итоги.

Я выпустил на арену нашего молодого лидера, и он, блестя голым черепом, разложил всё по надлежащим местам, расставил все точки над «i».

Мы начинаем, – объявил он, – проект под названием «Добрая сила».

Представим себе, в самом недалёком будущем, ну, скажем, лет через десять, талантливейшие русские учёные изобретут машину времени.

При этих словах на лицах остальных появились кислые улыбочки. Мол, всё это – было, было, было…

Но самый молодой и самый деловой из них не дал сбить себя с панталыку.

Наша машина времени, – отрезал он, – всего лишь технологический литературный приём, который позволяет скрепить одной сквозною скрепой нашу патриотическую серию.

Итак. Изобретена машина времени. В это время Россия возродилась настолько, что может разговаривать с остальным миром ну совершенно на равных. И вот у отдельных представителей элиты зарождается мысль подправить кое-что в прошлом, добавить позитива, нейтрализовать негатив. Инициатива исходит от главного идеолога возрождения России, к тому времени уже состарившегося. И проектом руководит его сын…

Представьте себе, друзья мои, десять-двадцать романов о ключевых событиях русской истории, где появляется новый сквозной мотив. Этот мотив: «добрая сила», исходящая из будущего! Представьте себе, что в окружении каждого из русских лидеров, царей есть персонажи, с одной стороны, вполне исторические, а с другой – что-то в них такое… из «доброй силы», которая направляется мудрой рукой из будущего.

И тогда может оказаться, что наша победа на Куликовом поле совершилась не только в соответствие с привходящими историческими случайностями, а – была отчасти предопределена добросильной помощью из будущего.

И чудесное возрождение русской земли в Смуту – тоже, знаете ли, не без «доброй силы», которая щедро пришла на помощь из двадцать первого века.

– Так что, читайте, детушки мои, Соловьёва, Карамзина и прочих Ключевских, – заключил я наши бдения. – Высматривайте там среди персонажей второго плана наших будущих агентов «доброй силы» и… Как говорится, и засеем, и вспашем! То есть, сначала вспашем, а потом засеем. В добрый путь!

Я назначил нашего младого таланта руководителем проекта, дал все инструкции, и мои ребятушки отправились по домам, причём Сашка при прощании крепко пожал мне руку и посмотрел так пристально-иронически, что я немного удивился. Что это с ним?

Но – всё это в прошлом, потому что ведь – что главное в нашей жизни?

Верно: чувственные удовольствия.

Вот когда ты лежишь, раскинувшись, а милая женщина ласкает твое тело – нежно, умело, неторопливо – как требуется мужчине моего возраста, чтобы прийти в готовность для завершающего процесс наслаждения….

Это я вам замечу, ни в сказке сказать, ни пером описать. Во всяком случае, не мне, Нюхалкову, этим заниматься, что-то там описывать. Для этого есть совсем другие люди.


Просыпаюсь я чуть заполдень.

Завтрак (по моему графику) – дело святое и неторопливое, им надо просто насладиться, отбросив всякие мысли. Но – не сегодня.

Сегодня – особенный день.

Сегодня у меня важная, очень важная встреча. Я должен предстать пред очи очень серьёзного человека и гарантировать высокий уровень продукта, для создания которого прошу денег. Потому я и мучил своих ребятушек заполночь, что мне нужна полная внутренняя уверенность.

Теперь у меня эта уверенность – есть.

И поэтому я спокойно и с удовольствием завтракаю, неторопливо собираюсь и в отличном расположении духа еду на встречу. Ленинградский тракт – одна длинная, до самого Белорусского вокзала пробка, которая двигается со скоростью пятнадцать километров в час. Но мне спешить некуда, у меня всё расчислено, как говаривал наш лучший поэт, – не по календарю, а заранее по часам, так что я вовремя прибываю на место.

Секрет удавшейся жизни – быть всегда вовремя в нужном месте. Другое дело, что место это должно быть то самое, в котором и раздают входные билеты в хорошую жизнь. Место, куда я приехал, с виду самое обыкновенное. Никто бы не подумал, что тут решаются судьбы миллионов и миллиардов. Людей и рублей.

Серый подъезд, обычный коридор, ковровая дорожка – такими выкладывали в своё время коридоры в публичных советских и партийных заведениях.

Обычная приёмная, за барьером – обычная женщина, не девица с ногами в полтора роста, а дама лет пятидесяти.

Ты садишься и ждёшь.

В это время из кабинета выходит известный политтехнолог. Выходит – спиной. Раскланивается до тех пор, пока не закроется дверь. И – к даме, она ему, шёпотом: сколько у вас? Миллион двести? Пройдите в пятый кабинет.

Миллион двести! Это, конечно, – в долларах.

Что тут скажешь? У нас масштабы не те.

Входит толстый джентльмен. Медийный олигарх. На меня не смотрит. Я для него – пустое место. А ведь мы, кажется, по одному вопросу…

И точно, через несколько минут нас обоих приглашают в кабинет. Хозяин его – человек с виду скромный, не чванится, но все перед ним – по струнке и на цыпочках. И я, и олигарх.

Хозяин знакомит нас, меня и олигарха. Теперь толстяк смотрит на меня запоминательно: я перестал быть пустым местом.

Я кладу перед ними листок бумаги с описанием проекта и даю комментарий. Шесть минут разговору.

Проект одобряется. Источник: пятьдесят процентов – фонд поддержки патриотических начинаний, пятьдесят – холдинг олигарха. Аванс – в пятом кабинете.

Я выхожу, олигарх остаётся. Всё-таки мы с ним не ровня. Ну и ладно, – вполне себе философски думаю я. У каждого своя стезя.

Я кланяюсь даме в приёмной. Она напоминает мне про пятый кабинет, записывает сумму, даёт бумажку. Я иду с бумажкой в пятый кабинет, получаю аванс. Настроение – выше Монблана.

 

Сначала – в банк. Кладу аванс в сейф, предварительно взяв оттуда на недельные расходы. Еду домой. Снова – полтора часа. Настроение уже не такое радужное.

Сегодня особенный день ещё и потому, что он – отчётный. Надо писать оперу. Шутка. Но в каждой шутке только доля шутки…Что делать, грехи юности в рай не допустят. Когда-то, давным-давно, мне пришлось пойти на сотрудничество с очень почтенной организацией, не будем всуе упоминать её название.

И с тех пор я пишу – назовём так – отчёты. Раз в месяц – три-четыре страницы. В сущности, ничего такого особенного. Следует изложить всё самое интересное и любопытное: контакты, разговоры, слухи, сплетни о частной жизни.

Два часа работы – и ты свободен. И так двадцать лет. Несмотря на смену политических режимов.

По большому счёту, мне жаловаться не на что. Я подозреваю, что невидимая рука поддержки всегда сопровождала меня в моих начинаниях. Как наша «добрая сила». Что делать, за кусок пирога всегда идёт борьба. Исход борьбы решается на нюансах. У кого нюансы весомей, того и тапки.

Всё. Я запираюсь в кабинете и сажусь за отчёт. В эти часы меня никто не беспокоит. Телефон отключён, вернее, заблокированы все вызовы, кроме двух-трёх, которые нельзя блокировать никогда. В том числе – хозяина кабинета, в котором я встречался с медийным олигархом.

Мне вдруг приходит в голову забавная мысль: а что если олигарх тоже сейчас корпеет над отчётом? Не случайно ведь он стал таким крутым… Кто знает, может быть, и его вела невидимая рука поддержки? И вот он сейчас думает, писать ему о встрече с этим Нюхалковым или нет? А вдруг тот напишет, а я, олигарх, не упомяну и попаду под подозрение?

Вот ведь как всё мудро устроено. Каждый из нас – под перекрестным освещением сексотов. Умолчишь, сыграешь в благородство – можешь жестоко промахнуться. Так что отчёт – дело крайне важное.

И я добросовестно излагаю всё самое интересное, что произошло со мной за месяц.

Но когда я заканчиваю, выясняется, что не так уж и много событий упаковано в мой отчёт. Это меня озадачивает. И я, и те, которые читают мои отчёты, привыкли к определённому формату. И его изменение не очень-то желательно. Ещё усмотрят неискренность, а там и до опалы недалеко.

И тогда я решаю включить в отчёт и краткое упоминание о ночном семинаре с моими ребятушками. А там самым ярким пятном оказывается Сашкина идея о душах-путешественницах. Ну, я и её запихиваю в отчёт – для объёму и колориту.

Затем звоню моему куратору.

– Я набрал текст на компьютере, – сообщаю я ему с вызовом.

– Очень хорошо, – отвечает куратор. – А теперь перепиши, желательно без ошибок. Ты же знаешь, только собственноручно.

– Не могу я собственноручно, – капризничаю я. – Отвык.

– Ты брось, Нюхалков, истерику закатывать, – говорит грубиян. – Правила устанавливаешь не ты.

– Я просто подпишу, – зачем-то упорствую я. – Какая разница, в конце концов?.. Двадцать первый век!..

Я слышу вздох в трубке и (о, чудо!):

– Чёрт с тобой, – соглашается куратор. – Фамилия, имя, отчество. Чтоб разборчиво у меня! Дата, подпись. Отсканируй и присылай. Оригинал сохрани, заберу как-нибудь…

Ну вот, хоть маленькая, но победа. Теперь всегда буду так – только подписывать.

Катя. У самого синего моря




Если вы долго чего-то ждёте, имейте в виду: когда вы это получите, ничего поначалу не будет, никаких чувств, одно удивление.

Открывается дверь, входит мужчина, которого ты привыкла ждать. Он входит, идёт прямо к тебе, садится рядом и говорит:

– Марь Пална, вы не находите, что Кате нужен отпуск?

Марь Пална понимает голову от бумаг, надевает очки, смотрит на Диму, на меня и говорит:

– Я ей каждый день об этом твержу. Необходимо просто силу применить. Грубую мужскую силу. Ну, можно не очень грубую…

Я сижу, дар речи отказывает мне. Не знаю уж, что делается с моим лицом, – оно горит.

– А ей на сколько дней нужен отпуск? – кротко осведомляется Марь Пална.

– На два, – отвечает Дима, неотрывно глядя мне в лицо. – Пятница и понедельник.

– Ой, тут и говорить нечего, – небрежно замечает Мар Пална. – Кать, считай, что мы с тобой договорились.

Со словами, что нужно сходить к юристам, Марь Пална встаёт, идёт к двери. Там оборачивается, делает зверское лицо и показывает мне кулак.

– Екатерина Николавна, – говорит Дима, когда мы остаёмся одни, и берёт меня за руку, – позвольте сделать вам предложение?

– Делайте, – отвечаю я.

Мы почему-то перешли на «вы».

– На Красном море есть такой город под названием Шарм-эль-Шейх. Вам не приходилось бывать там?

Мне хочется сказать, что я уже была там, на Красном море, только на другом берегу, но я молчу.

– Я приглашаю вас в поездку в этот благословенный край. Тысяча и одна ночь. Море, солнце, арабы…

На лице Димы незнакомое мне выражение: оно усталое, лицо, – усталое и грустное. Ещё неизвестно, кому из нас больше нужен отпуск.

– Поехали, Кать, – Дима снова переходит на «ты», – я купил билеты и заказал гостиницу.

– А где ты взял данные моего паспорта? – задаю я глупый вопрос.

Дима поэтому и не отвечает мне, а только вздыхает.

– В каком качестве я поеду? – спрашиваю я, и сразу мне представляется свирепое выражение на лице Марь Палны.

– В каком сама захочешь, – говорит Дима. – Ты же знаешь, я тебя никогда не обижу. Ты свободный человек. И ты под моей защитой.

– А как же твоя рыжая? – вдруг выговаривает мой язык помимо моей воли.

Дима смотрит на меня широко открытыми глазами.

– Она не моя, – отвечает. – Она чужая.

И добавляет:

– Ты прости меня, что так вот, с налёту… Не получается поухаживать как следует. Прости… Едем?

– Да, – говорю я.

Он улыбается, а у меня удивление начинает уступать место каким-то другим чувствам.

Дима показывает конверт. Там билеты и сертификаты в отель. Рейс в полночь. Он велит мне быть готовой к восьми вечера. От нас до Внукова ещё пилить и пилить. Он так и говорит – «от нас» – хотя давно уже в Медведкове не живёт.

– А что я должна сказать маме? – снова выговаривает мой язык по своей собственной воле.

Дима не отводит глаза и говорит:

– Ты скажешь ей, что летишь со мной.

И тут, к стыду моему, у меня из глаз начинают сами по себе литься слёзы. Я не плачу, нет. Я молчу, сижу. Просто у меня трясутся руки и текут слёзы.

Заходит Марь Пална, видит меня и с ужасом говорит Диме:

– Что такое? Ты её обидел?

– Да нет, – растерянно отвечает он.

Марь Пална выталкивает его в коридор, и они о чём-то шепчутся там с минуту.

Затем она возвращается, и мы вместе с ней приводим меня в порядок.

Через полчаса я еду домой, а ещё через два часа я сижу возле дорожной сумки, жду звонка. А вдруг что-то помешает Диме, какие-то обстоятельства, и наше поездка сорвётся?

Мама с опаской смотрит на меня. Папа – у телевизора, он не в курсе всех деталей, мы решили его не волновать.


В восемь ноль пять – звонок. В квартиру. За дверью – Дима. Мама готова расплакаться, я целую её, она потихоньку крестит нас.

Дима с моей сумкой прыгает через ступеньку, я едва поспеваю за ним. Мы садимся в такси, на заднее сиденье. Едем по кольцевой дороге, мелькают многоэтажки, время от времени моё плечо прижимается к его плечу, и я замираю на секунду…

Возле Каширки нас обгоняет старый «Ситроен», в открытых окнах – головы парней и девушек, их, наверное, не меньше десятка. Они дурачатся, свистят, делают нам рожи.

Я тоже начинаю улыбаться, Дима смотрит на меня и шепчет:

– Слава богу, ты, наконец, расслабилась…

Он обнимает меня, и я кладу ему голову на плечо.


Аэропорт, таможня, все эти утомительные процедуры. Дьюти-фри, сотни людей в замкнутом пространстве. И мы с Димой. Каждую минуту, каждую секунду – вместе. Я вижу его рядом с собой, я слышу его, я ощущаю его запах. Мне страшно немного, потому что, если разобраться, – я плохо знаю этого человека. Удивительно: столько лет живу с его образом в своей душе, но только сейчас оказалась с ним наедине больше, чем на полчаса.

И я чувствую: он посматривает на меня с той же опаской ожидания – как-то мы переживём это стремительное сближение…


И вот самолёт, четыре часа в воздухе. Три из которых я счастливо сплю.

А когда просыпаюсь, вижу смешливое лицо Димы: садимся!


Снова аэропорт, утренняя прохлада, пальмы, сразу за дорогой – пустыня, а вдалеке, у горизонта – горы с острыми и частыми вершинами.

Чувствуется: где-то рядом море. Ура!

Садимся в автобус и полчаса едем вдоль побережья, останавливаясь возле отелей. Выходят одна-две парочки. Тут все строго по парам. Мужчина-женщина. Может быть, и другие пары есть, но я пока не обнаружила.

Подъезжаем к нашему отелю, приходим к приёмной стойке, и у меня холодеет в животе. А ведь будем жить с Димой в одном номере… И, наверное, спать в одной постели…

Дима долго разбирается с тремя молодыми арабами за стойкой. Наконец нам дают ключи, ещё один араб грузит наши сумки на электромобиль, приглашает нас. Мы садимся и едем по территории отеля: это большой полукруг, упирающийся в море. В центре бассейн. Кругом цветы, яркие-яркие, но – не пахнут.

– Не пахнут? – удивляется Дима. – Не может быть!

Он начинает спрашивать араба, но тот плохо понимает наш английский.

Слава богу, мы приезжаем к себе в номер.

Заходим. Ого, а номер-то – с гостиной!

А из лоджии – чудесный вид на гостиничный двор, и кусок синего-синего моря виден аж до самого горизонта… Меня распирает восторг, и Дима за моим плечом очень доволен произведённым эффектом.

В спальне – кровать поперёк себя шире. Но и в гостиной диванчик хорошеньких размеров…

– Ну что? – бодро спрашивает мой повелитель. – Купаться пойдем?

У меня отлегает от сердца. Мне почудилось, он сейчас скажет: «Ну что, в постель пойдём?»

Так начинается наш первый день. И пролетает он, с одной стороны, как одно мгновение, с другой – вмещает массу событий.

Сначала мы идём купаться. Пляж ещё пуст, вода прозрачная и такая восхитительная, что я начинаю сразу смеяться и прыгать от восторга, словно я полная дурочка в двенадцать лет.

Дима смотрит на меня счастливыми глазами, а как уж я на него смотрю – о том лучше не думать. Ну и пусть.

Потом мы завтракаем, слава богу, можно до одиннадцати. Потом я сплю, тут же, на диване в гостиной, и Дима, смешной, ходит осторожно, не шумит. И не пытается пристать. Хм.

Потом, когда я просыпаюсь, мы снова идём купаться. Пляж уже наполовину полон. Народ со всех концов Европы, но в основном: немцы, итальянцы и русские. На обратном пути, возле бассейна мы обнаруживаем аниматоров, которые обучают всех желающих латиноамериканским танцам. Главный обучающий – итальянец лет двадцати пяти, красивый, с живыми глазами, с копной мелко завитых волос. Он видит нас и зовёт – принять участие. Подходит, берёт меня за руку и легонько тянет. А на Диму – ноль внимания.

Мне смешно и неловко. А Дима прямо на глазах начинает сердиться, ему всё это не по душе. Ага, я его, такого, ещё не знаю.

– No, – говорю я итальянцу и убираю руку.

– Mario! My name is Mario! – кричит он, а девушка, его помощница, говорит нам на ломанном русском, что мы можем прийти после дневного сна.

– Марио, ишь ты, – всю обратную дорогу хмыкает Дима. Надо отдать ему должное, он быстро остывает, и мы смеёмся на тему латиноамериканских танцев и дневного сна.

За обедом у нас разгорается первый конфликт.

Дима вдруг заявляет мне, что так принимать пищу нельзя. Оказывается – вы только подумайте! – он ещё утром отметил, как тщательно я выбирала блюда и как плохо эти блюда потом съедала.

– Ты съела вот столько, – показывает он мне кончик пальца. – Это просто поразительно. Форменное безобразие!

Сначала я подумала: шутит. И в тон ему ответила, что у нас, у девушек, свои причуды.

Но это была вовсе не шутка. Дима расходится так, что уже не стесняется соседей и пытается втолковать мне прописные истины: сколько нужно белка для поддержания жизни, сколько жиров и углеводов. И, вообще, гламур совершенно задурил женщинам головы.

Какие-то немцы, сидящие за его спиной, уже посматривают на нас с тревогой, и тогда я швыряю салфетку и говорю:

– Замолчи!

Это получается невольно, я сама не ожидала от себя такой прыти.

Дима от неожиданности так и остаётся с открытым ртом.

– Ты уже поел, не так ли? – говорю я. – Иди погуляй. А я пока пообедаю.

Он надувается, опускает глаза, сидит молча с полминуты. Потом встаёт, говорит, что будет у бассейна, уходит.

 

А одна дама из компании немцев показывает мне большой палец. Молодец, мол.

Молодец-то я молодец, но мне как-то не по себе, так что кусок в горло не лезет. Я немного испугана. Не потому, что боюсь реакции Димы, а потому что – не хочется верить, что наша арабская сказка может сдуться из-за обеденных пустяков.

Я нахожу его в компании аниматоров. Марио нет, зато есть одни девушки, и все они уже глядят моему Диме в рот.

– Екатерина! – он широким жестом представляет меня, и девушки несколько даже ревниво оглядывают меня. – Кэтрин, Кэт…

– Ты посмотри, Кать, – говорит он непринуждённо, – у них тут полный интернационал. Италия, Испания, Греция, Дания…

Конечно, я рада, что у них тут полный интернациональный консенсус, но изображать радость у меня не очень-то получается.

Но Дима – чуткий.

– Ты меня прости, – решительно говорит он, когда мы отходим подальше. – Я больше не буду. Хотя мне, конечно, тяжело смотреть, как ты ешь.

– Привыкай, – говорю я. – Если, конечно, хочешь…

А затем снова: пляж, ужин, гулянье. Потом аниматорское мероприятие в духе массовиков-затейников, что-то вроде концерта в парке Горького, только на разных языках, в том числе – на русском.

Я уже чувствую, что ноги мои не идут, а волокутся по земле, но возвращение в номер оттягиваю. И Дима не спешит, не торопит. Вдруг – характерная арабская мелодия, с бубном и зурной. Мы идём на звук. Улочка торговых лавок. Скоро полночь, но продавцы не уходят. Торгуют всем: сувенирами, конфетами, шортами, и даже банковское отделение – открыто. Чудеса.

А в середине, на лужайке, в кругу, – шикарная брюнетка демонстрирует танец живота под ту самую знойную мелодию.

Мы стоим, смотрим, и Дима слегка, чуть-чуть, приобнимает меня за плечо.

Но, рано или поздно, – надо возвращаться.

И вот мы стоим в нашей гостиной. У каждого вдруг нашлись какие-то мелкие дела по разборке сумок и укладке содержимого на полки. Мы обходим один другого, не смотрим в глаза. Кончается это тем, что мы сталкиваемся прямо посредине гостиной, и Дима берёт меня за руку.

– Надо нам разобраться, – говорит он каким-то не своим голосом, – как будем… спальные места…

– Ну да, – говорю я, наверное, тоже не очень-то раскованно, – но это не проблема, потому что мест два…

Он внезапно кладет мне обе руки на талию и целует меня в шею. Даже не то чтобы целует, а чуть касается, и мне кажется, что он как бы принюхивается.

«Ничего себе!» – проносится у меня в голове, и я почему-то вспоминаю Марь Палну.

Я стою, замерев. И, похоже, это пугает Диму. Потому что он разжимает свои не очень крепкие объятья и бормочет, чтобы я стелила себе в спальне, а он ляжет здесь вот, на диване, диван вполне себе подходящее спальное место…

Ну что делать, я плетусь в спальню, стелю.

Дожидаюсь, пока он освободит ванную, иду – привести себя в порядок. Когда возвращаюсь, Дима лежит на диване, причём диван разложен, так что там тоже места о-го-го.

Делать нечего, будем спать. Мне кажется, что в таком состоянии я засну мгновенно, но не тут-то было. Сна нет. Я ворочаюсь. Слышу, за дверью – тихо. Неужели спит?

Проходит какое-то время. Я смотрю на мобильник. Сорок минут, а сна – ни в одном глазу. Я чувствую, как у меня, смешно сказать, растёт какая-то обида. Мог бы сам прийти… Но ведь ему даже не придёт в голову, что у меня не было мужчины полтора года. С тех пор, как я дала себя уговорить моему бывшему сокурснику. У нас была вечеринка, институтских друзей, и потом я поехала с этим парнем к нему домой.

Парень оказался очень даже неплох, и мне секса с ним хватило надолго. Аж до сей ночи… Но больше встречаться с ним я не захотела. Он переживал, не понимая: как я могла его не оценить? Я его оценила, но он был мне чужой, и с этим ничего невозможно было поделать.

Я снова гляжу на мобильник. Ещё полчаса. Какого чёрта? – спрашиваю я себя, встаю, открываю дверь и подхожу к дивану.

– Что случилось? – вскидывается Дима.

– Ничего, – отвечаю я. – Подвинься. Я заснуть не могу.

И это ведь чистая правда, верно?


Когда я просыпаюсь, Дима лежит рядом со мной. Он спит так, что я не слышу его дыхания. Какое-то время я просто лежу, и мне так хорошо, как ещё никогда не бывало в жизни. Тело моё счастливо до сих пор, хотя с того момента, когда мы любились с Димой, прошло несколько часов. И вот я лежу, а каждая частичка моего тела растворена в блаженстве.

Потом я иду в душ и балдею под струей чуть тёплой воды. Когда возвращаюсь, Дима лежит по-прежнему в той же позе.

Я беру бутылку сока, иду в лоджию. Там просто восхитительно. Южная тишина. Вроде бы ни единого звука, но, если вслушаться, где-то далеко-далеко постанывает зурна. И сам воздух словно наполнен какой-то вязкой, спелой негой…

Как жить дальше, когда твои мечты сбываются? Мечты сбываются, а ты молода и перед тобою длинная-длинная жизнь?

Я потягиваюсь изо всех сил, так что косточки похрустывают, и возвращаюсь. Дима всё так же лежит на спине, чуть повернув голову.

Вдруг отсвет снаружи, со двора падает на диван, и какое-то жуткое выражение промелькивает на Димкином лице.

У меня всё холодеет внутри. Я тихонько толкаю его в плечо. Никакой реакции. Он по-прежнему лежит в той же позе, и полуоткрытый рот уже внушает мне страх. Я снова толкаю его, на этот раз без церемоний.

– Да проснись же ты! – шепчу я и трясу его за оба плеча.

Никакой реакции.

Мысли в моей голове путаются, всё плывёт перед глазами.

Я судорожными глотками допиваю прохладный сок из бутылки и немного прихожу в себя.

Спокойно, – говорю я себе. – Во-первых, надо убедиться, что он жив.

С замиранием сердца я слушаю его дыхание. Сначала мне кажется – дышит, потом я ничего не могу понять и в панике хватаю его руку, ищу пульс на запястье.

Слава тебе господи, пульс есть!

Медленный, ровный. Я хватаю мобильник, пытаюсь высчитать удары.

Сорок восемь ударов в минуту. Много это или мало? Я не знаю.

Так, только не дёргайся, – говорю я себе. – Ты спишь с ним первый раз в жизни. Может быть, это его обычное состояние?

Что же мне делать? Вызывать врача? Я представляю себе, как появятся чужие люди, как буду объясняться с ними, а Дима будет лежать здесь как мёртвый…

Тут на меня вдруг наваливается такая усталость, что я просто ложусь, закрываю глаза и…


Когда я открываю глаза, в гостиной по-прежнему темно, но Димы рядом нет.

Он сидит за столиком в углу, перед ним открытый ноутбук.

Я смотрю на его спину, на его спокойные движения, ночной кошмар отступает, и я снова закрываю глаза.

Рейтинг@Mail.ru