Виктор Иванович Калитвянский
Выкуп
Генерал. Время собирать души
Конец дела лучше начала его, – сказал Еклезиаст.
И тут же добавил: что пользы тебе в том деле?
Дескать, всё суета сует.
И это – так. Но что стоит наша жизнь без нашего дела и без суеты вокруг него?
Да, есть время – действовать, и есть время – думать.
Есть время – молчать, и есть время – говорить.
Время…
Время меняет всё. Бывшие коммунисты читают библию на сон грядущий и заказывают в интернет-магазине модные романы-фэнтези.
И что с того? Я на время не сетую, я ему благодарен.
Системный подход, терпение и немного воображения – вот необходимые условия для успешного завершения любого дела.
Так я говорю своим ребятам.
Они, конечно, не всегда понимают, о чём я им толкую, и многое пропускают мимо души. Мол, чудит старикан. Но ничего, кое-что у них в подкорке отложится, вспомнят в нужную минуту. И скажут спасибо.
Может быть. А может быть, и не скажут. Неважно, это не главное.
Главное – чтобы что-то осталось.
Мы успели накрыть осиное гнездо.
Спасибо журналисту и рыжеволосой супруге олигарха.
Хотя главные осы и упорхнули.
Мы наблюдали за домом и за дачей олигарха. Сразу после звонка мадам взяли под контроль микроавтобус, который выехал из дачного посёлка спустя четверть часа.
Мы зафиксировали звонок с мобильного телефона журналиста и отследили координаты. Наша поисковая группа была уже рядом (шла тотальная проверка района, где сгорела машина журналиста) и сумела прибыть на объект в считанные минуты.
Но главные птички упорхнули. Ни конструктора, ни полковника мы не нашли. Ни на объекте, ни в Москве, ни в России.
Что ж, значит, наша встреча ещё впереди. Не те они люди, чтобы успокоиться и бросить якорь на каком-нибудь райском карибском острове. Хотя… Есть время – развязывать, есть – завязывать. Кто знает – ведь время меняет всё.
Тем не менее, мы получили хорошие материалы для изучения.
Итак, что мы имеем.
Хранилище тел и тех субстанций, которые заговорщики называли «душами».
Аппаратура. В том числе – в микроавтобусе. Правда, специалисты обнаружили порчу главных электронных блоков, что, по их мнению, существенно снижает возможность восстановления и дальнейшей эксплуатации. Что тут скажешь? Разберёмся. Те, кому надлежит, – разберутся. А если не разберутся, значит – ещё не время.
Документация, информационные материалы. Пытаемся привести в систему.
Начали писать что-то вроде обзора по целям и задачам заговорщиков. Получается интересно. Не будем забегать вперёд, но, кажется, они замахивались высоко и широко. В одном из файлов, например, нашли что-то вроде наброска плана переворота: замена личностей главных лиц в государстве, дестабилизация путём закручивания гаек в политической области, имитация террористических атак, установление некоей диктатуры креативного меньшинства. Тут нам кое в чём помогает журналист.
Его мы нашли в ангаре с разбитой головой. Парень был очень плох, но, похоже, всё-таки, выкарабкается. Физически. А что касается всего остального…
Как там, в шестнадцатой главе у Матфея: «Какая польза человеку, если он приобретёт весь мир, а душе свой повредит?».
И, потом: «…какой выкуп даст человек за душу свою?».
Выкуп…
Да, наверное, дорого встанет. Цену знает только сам журналист.
Звонок.
Мои ребята хотят посоветоваться. Хорошо. С кем же ещё им советоваться, как не со мной.
Заходят. Стоят. Мои помощники. Как говорится, правая рука и левая. Майор и капитан.
Я дописываю абзац за компьютером, а они стоят. И чувствую – мнутся, не знают, как начать.
– В чём дело? – ободряю я их.
Они переглядываются, и майор говорит:
– Тут такое дело… Взгляните, товарищ генерал! – и показывает на окно.
Я вздыхаю, но к окну иду. Ребята понапрасну не пошлют.
Приоткрываю жалюзи, смотрю.
По противоположной стороне нашего тихого переулка снуют пешеходы. Туда, сюда. Обычная картина.
Так-то оно так – да не совсем. Пешеходы-то снуют, а прямо у стены, стоят трое и смотрят на наши окна.
Три особы женского пола. Пожилая строгая дама, девушка лет двадцати пяти да девчонка-подросток.
– Кто ж такие? – спрашиваю я, хотя успел уже и сам догадаться.
Майор отвечает: матушка журналиста, его молоденькая подруга и его дочка.
– Больше никого? – уточняю я.
И невольно выглядываю по переулку бордовое «Мурано»…
– Давно стоят? – спрашиваю.
Особы женского пола заняли позиции около десяти утра. В полдень перекусили бутербродами и чаем из термоса…
Гляжу на часы. Выходит, журналистовы женщины проводят пикет уже четыре часа.
– Так-так, – говорю я. – И чего хотят? Кто с ними встречался?
Сначала с ними беседовал дежурный по объекту. Пытался их урезонить и отправить домой. Потом к ним выходил капитан.
– Так… – я с любопытством смотрю на капитана.
Он пожимает плечами, крутит головой и отвечает, что женщины требуют отдать журналиста.
– Живого или мёртвого… – добавляет майор.
– Вот как? – удивляюсь я. – Требуют, значит.
Как меняется время. Разве лет двадцать назад они посмели бы стоять возле здания госбезопасности да требовать?
Изменилось время, изменились люди.
Время? А что такое время? Оно, время, меняется само или его меняют люди?
А если со мной случится что-то подобное, – мои будут стоять здесь, под этими окнами с требованием отдать меня, живого или мёртвого?
И вот я гляжу на этих женщин, а мои ребята – на меня. Я понимаю их чувства. Наши традиции, обычаи конторы – подсказывают очень простое решение. Женщин отправить домой, проведя профилактическую работу. Объявить им, что о судьбе журналиста нам ничего не известно. И – пусть ждут. Повезёт – вернётся. Нет – значит, не судьба. Да, так. У нас по-другому нельзя. Секретная операция, совершенно секретные материалы. И журналист – главный свидетель и участник.
Ребята всё это знают назубок. Они должны были всё сделать и доложить. Но – пришли ко мне. Они хотят получить приказ. Интересно, какой приказ они будут выполнять с удовольствием?
Я закрываю жалюзи, сажусь за стол.
– Взять подписку о неразглашении, – объявляю я. – Подписку о невыезде. Пусть сидит дома и не высовывается. Обеспечить прикрытие.
Мои правая и левая рука, майор с капитаном, переглядываются.
– Там дворник есть, – весело говорит капитан. – Приставим к нему человека.
– Это помимо прочего… – добавляет майор.
– До особого распоряжения, – ставлю я точку.
И ребята быстренько уходят исполнять. Судя по всему, мой приказ их совсем не огорчил.
Да, время изменилось. Плохо это или хорошо?
Я не знаю.
Но – надеюсь на лучшее.
Сосед. Жена зря говорить не будет
Когда привезли Димыча, я сразу вспомнил жёнины слова. Что добром всё это не кончится.
Мы как раз сидели с Нурали в беседке и спорили насчёт привычки ставить пустую бутылку на бордюр.
Нурали втюхивал мне, что не въезжает, как это можно: выпить пиво – и не бросить бутылку в урну. Хорошо, если дворник найдёт. А если разобьётся? Ребёнок, мол, ногу поранит или машина колесо пробьёт.
А я ему толковал, что это прикол такой. Шик. Выпил – поставил. И вот, стоит она, бутылочка, маленькая да красивенькая, – на бордюре. Разве не прикольно?
Не знаю, какой прикол! – горячился Нурали. – Такой красивый город Москва, зачем какие-то приколы с бутылками?
В общем, я его послал на три буквы, чурку тупую. Где ему понять московские приколы.
И тут как раз въезжают во двор чёрная «Волга» и микроавтобус. Выносят Димыча. И все его дамочки вылезают. Мамаша, значит, Наталья Николаевна, девчонка его, Лёлька, ну и Катерина, его последняя. Она заместо рыжей теперь.
Мы, конечно, с Нурали обалдели при виде Димыча. Он лежал на носилках худой, как палка. И полголовы – седая. Жуть.
Мы, значит, хвать за носилки, чтобы Димыча в квартиру притаранить. Но санитары там такие, что дай боже. Шкафы. И плечи как каменные.
Ну, ладно, мы не обидчивые, мы – следом.
Мамаша сначала косо глядела, но потом врубилась, что мы не сбоку припёку, а свои. Денег дала, послала в магазин.
Так вот и начали жить. Димыч первый месяц с тахты своей не поднимался. Кормили его с ложечки. Сначала все трое топтались: и мамаша, и Катерина, и Лёлька. Потом Наталья Николаевна стала пореже приезжать вместе с Лёлькой, и так вышло, что каждый день – Катерина. Утром – на работу, вечером – сюда, значит, к Димычу. Ну, а днём – я да Нурали.
Димыч как-то пошутил, что теперь он зарплату нам платить не может, так что вы, мол, ребята, не рассчитывайте, не разевайте хай на чужой каравай. Это не он, это уже я говорю.
Да мы и не рассчитываем. Просто мы к нему привыкли. А там, кто его знает…
Кстати, про компьютер он так не вспомнил. И у Нурали стоит, и у меня. Пацан мой в свои игры играет, а мне уже надоело.
В общем, так вот у нас и течёт наша жизнь. Я снова стал бомбить. Шестёрку свою наладил и по ночам сшибаю немного деньжонок. Через день, конечно. Потому что каждую ночь – никакой жизни не будет. А через сутки на третьи – как раз в самый раз по технике безопасности и защите труда.
У нас теперь во дворе второй дворник. То ли помощник у Нурали, то ли, наоборот, начальник. Здоровый такой парень, похож на тех санитаров, что Димыча привозили. Я его так и зову про себя: санитар. Я Нурали спрашиваю, дескать, кто такой и почему, а он темнит. Наверное, ЖЭК своего пристроил, а Нурали выгнать мочи не хватает. Чурекская мафия не дремлет. Так что в дворницкой мы теперь втроём сидим за чаем. Мы трое и сёстрёнка за своей занавеской. Я всё жду момента её прищучить, а Нурали, гад, меня не допускает. Меня не допускает, а против своего второго дворника, против санитара, гляжу, не возражает. Видал я, как они перемигивались с сестрёнкой. Спелись тут за моей спиной.
На прошлой неделе приезжал какой-то важный чин. В штатском, но сразу видно – генерал. Я как раз у Димыча был, а он заходит с двумя помоложе и так по-хозяйски – по квартире. И мне – с улыбочкой: мол, так ты и есть охрана?
Я не успел прикинуть, как ему ответить, чтоб оценил, а он уже – к Димычу.
Вынимает из кармана какую-то штуковину, круглую такую. С птицей.
– Вот, – говорит, – цел ваш талисман…
И начали они что-то перетирать.
Из кухни ничего не слышно, а выйти – не выйдешь, потому что молодые стоят. И вроде на тебя – ноль внимания, а ты понимаешь, что надо сидеть тихо и не рыпаться.
Ну, пошептались они и ушли. Я к Димычу заглядываю и вижу: не в себе парень. Молчит, туча-тучей, а рядом, на столике – та самая круглая штуковина с птицей, которую генерал принёс. А ещё – фотка.
Смотрю – батюшки, а на фотке-то – наш Сашка. Оскаленный какой-то. Похоже – мёртвый… И я вспомнил, как они тут лежали, на этой тахте, вдвоём, и как я испугался, и как Сашка орал на меня голосом Димыча.
– Да, брат, – сказал Димыч тихо, – Вот оно как обернулось. Завоевали мир.
– И где ж его так угораздило? – спросил я.
Он вздохнул, так глубоко-глубоко, и говорит:
– На синайской горе…
Во как. Что-то я про эту гору слыхал. То ли Христос там сидел, то ли наоборот – Магомет… И чего он туда попёрся, Сашка? Плохо ему в Москве было?.. Молодые, вынь им всё да положи.
И вот – сидим во дворе. Я и Нурали.
Тихо так. Хорошо. Солнышко пригревает. Одно слово – бабье лето.
Сидим, Нурали мне талдычит: мол, мы, москвичи, без них, без чуреков, не проживём.
– А кто будет двор мести? – спрашивает он. – Ты же не станешь. Ты – гордый.
– А вон, – говорю, – санитар подмётет.
Нурали усмехается с таким видом, что сильно сомневается.
Я тоже, конечно, сомневаюсь, но фасон держу. И толкаю ему в том смысле, что скоро соберём вас всех, братьев по совдепии, дадим пинка под зад – и валите себе до дому до хаты. Воздух будет чище. Вон, вчера какой-то министр по телику сказанул, что-то в этом духе. Или мэр, не помню.
Нурали снова усмехается и машет рукой.
Тут открывается дверь нашего подъезда и оттуда выходят – Димыч и Катерина.
Димыч уже ничего себе – окреп, ходит, медленно. Худой, седой и такой задумчивый, как будто и не совсем Димыч.
– Мы пойдём прогуляться, – говорит Катерина.
– Конечно, правильно, – говорит Нурали.
– Погодка шепчет, – говорю я.
А Димыч ничего не говорит, только улыбается своей новой улыбкой.
И вот они мимо нас проходят, под ручку, всё как положено. Я гляжу сбоку – и тут плащ на Катерине так завернулся, что живот у неё прямо и выпер.
Небольшой такой живот, но видно – неспроста.
Я гляжу на Нурали, а он – на меня. Тоже усёк.
Интересно, Наталья-то Николаевна знает? Или Лёлька?
Да, – думаю я, – война войной, а любовь – любовью. А там, где любовь – там и дети.
Гляжу я им вслед, а они уже к арке подходят. И мне их и жалко, и в то же время – завидно.
А почему завидно – не пойму. Надо Нурали спросить. Он хоть и чурка, но не дурак, другой раз такое скажет, что даже моей жене Гальке в голову не придёт.
А моя жена, даром что баба, – она всё насквозь видит. Она же первая сказала, что всё это добром не кончится.
Хотя, это как посмотреть – насчёт добра или, там, типа, – зла. У нас вон с Нурали всё в ажуре. Компьютеры – на месте, деньжат срубили, может, удастся сестрёнку его прищучить… Там, глядишь, Димыч оклемается да за старое возьмётся. То есть, на работу пойдёт. Он же такой, просто так сидеть не будет. Что-нибудь придумает, а мы – тут как тут, на подхвате, пять баксов в час.
Так что, живы будем – не помрём.
Чего и вам желаем.
На обложке использовано изображение мозаики пола в базилике Херсонеса, 6 век н. э. Лицензия Creative Commons Attribution.
