Виктор Иванович Калитвянский
1917. Народ и революция
Назовём вещи своими именами: крупнейший историк России, близкий ко двору, раскрывает подробности секретных совещаний в верхах одному из лидеров оппозиционного движения… Что могло подвигнуть Ключевского на этот шаг? Причины должны быть очень серьезны, если он, всегда осторожный, – теперь, почти не таясь, становится источником информации для оппозиционеров. Возможно, появление кадетской партии с её программой центристских реформ показалось историку шансом для России.
В 1906 году кадетская партия наберёт на выборах в первую Государственную думу больше голосов, нежели другие политические силы. Главным элементом программы кадетов был аграрный проект, который предусматривал принудительное отчуждение помещичьих земель (владельцам полагалась компенсация), создание государственного земельного фонда из отчужденных земель, монастырских, императорских (кабинетных) и распределение этого ресурса среди малоземельных крестьян. Кадетское движение видело в этом краеугольном пункте насущную необходимость, которая может снять давний грех русской элиты перед крестьянством, большинством народа. Фактически, это означало бы конец системы помещичьего землевладения в той форме, которая сложилась в России, осуществленный законным путем, без революций и потрясений.
Кадеты вместе с более правыми «октябристами» (партия «17 октября») составляли центр Первой Государственной думы. Слева от кадетов – так называя «трудовая группа», состоявшая из крестьянских депутатов. Эти три политических силы составляли тогда прочное большинство в Думе, оно могло в главных вопросах – например, аграрном – действовать согласованно. Вся «политическая» Россия ждала именно этого – публичного обсуждения главных вопросов и принятия разумных согласованных решений.
Вот что говорил крестьянский депутат от Полтавской губернии Андрей Тесля 30 мая 1906 года при обсуждении аграрной реформы, которую и Дума, и страна считала самой главной:
«Не предрешая будущего впереди, мы считаем уместным сказать, что крестьяне теперь без земли дальше жить не могут. Ограничение в правах, недоступность к учению, препятствия по службе и абсолютное лишение всего того, чем пользовались и пользуются еще по настоящее время привилегированные сословия и классы, довели крестьян до пределов терпеливости и спокойствия, и если этот крик, стон и требования не вышли пока еще за пределы отчаяния, все те, кто причастен к его вызову, должны поторопиться с предупреждением. <…> До тех же пор, пока не будет возвращено крестьянам все то, что нагло и дерзко оторвано от них помещиками, кабинетами, уделами, монастырями и церквами, пока не будут возвращены им издавна захваченные гражданские и человеческие права, пока их потом и кровью будут питаться дармоеды и паразиты, пока честный справедливый и непосредственный труд не явится единственным источником существования для всех без исключения граждан, до тех пор мирное благоуспеяние и развитие страны немыслимо. <…> Согласитесь на то, чтобы отныне род людской не делился на два резко разграничивающихся класса: рабов и господ, тружеников и паразитов, созидателей и потребителей, а чтобы все граждане, каждый в отдельности человек вносил должную лепту в общую сокровищницу блага жизни и чтобы лишь тот имел право пользования её благами, кто своим честным и непосредственным трудом обогащал ими общий куш и пропорционально постольку, поскольку он сделал и вложил в него своего личного труда».31
Эхо подобных речей гуляло по всей России, волнуя «низы» и порождая надежды на справедливое решение аграрного вопроса.
В июне 1906 года, во время первого думского кризиса, «верхи» оказались расколоты. Меньшинство полагало, что надо идти навстречу избирателям и доверить формирование правительства самой популярной партии – кадетам. Эту позицию активно лоббировал генерал Трепов, бывший генерал-губернатор Петербурга, верный слуга царской фамилии. Трепов провел в столичном ресторане «Кюба» переговоры с Милюковым, где были сформулированы основные тезисы программы и даже определён пофамильный вариант будущего правительства.32
Это была очередная историческая развилка, каких на долгом пути русского государства было немало. Весы истории колебались, прежде чем победил тот или иной вариант русского будущего. Одни вариант вел к демократизации в рамках манифеста «17 октября». Он предполагал разделение власти и ответственности, тесную положительную работу традиционной высшей власти и нового представительного органа – для выработки решений, которые могли устраивать большинство населения страны; возможно, на этой дороге Россия миновала бы катастрофу 1917 года…
Но большинство, окружавшее трон, выступало против экспериментов. Представители дворянских организаций и высшие бюрократы, в числе которых были министры Столыпин и Коковцов, ратовали за роспуск Думы и жесткую линию в отношении всего того политического спектра, которых оказался левее «октябристов». Император назначил Столыпина председателем кабинета министров. Правительство провело в 1907 году, в нарушение основных законов империи, изменение избирательного закона. Представительство низших сословий, крестьян и рабочих, и так уже неравноправное по сравнению с имущими социальными группами, землевладельцами и буржуазией, было ещё более сокращено. (До революции оставалось десять лет. В мае 1917 года на первом съезде советов крестьянских депутатов Андрей Тесля избран заместителем председателя съезда от украинских депутатов.)
Правящая элита разработала свой план реформ. План был таков: сохранение неограниченной монархии (а Дума будет вспомогательным органом, «департаментом правительства»); беспощадная борьба с революцией – со всеми, кто левее «октябристов»; сохранение помещичьего землевладения; разрушение общины, расслоение крестьянства на богатых, которые присоединяются к помещикам, на безземельных, которые пополнят ряды пролетариата, и на переселенцев.
Широкое расслоение крестьянства уже вне общины, на что была нацелена столыпинская аграрная реформа, должно было разрядить замедленную бомбу нерешённого земельного вопроса. Беспощадное подавление всего, что левее «правого центра», – должно было дать те двадцать спокойных лет, после которых воцарится мир и покой на Руси великой, сохранятся неизменными вековые устои.
Нетрудно заметить, что «элитный» план реформ не учитывал мнений и настроений большинства «низов». Это большинство боялось форсированного, за несколько лет, разрушения крестьянской общины, которая веками служила своеобразной страховкой от возможного разорения для каждой крестьянской семьи. В Западной Европе этот процесс проходил многие сотни лет…
Успех реформаторского «элитного» плана зависел от того, как поведёт себя объект воздействия – русские низовые слои. Как известно, объект оказал сопротивление, план не удался: через 11 лет после разгона Первой Государственной думы русская монархия пала, историческое государство разрушилось, мужики переделили землю помещиков, выгнав и уничтожив их самих… Тот самый метафорический автомобиль Василия Маклакова сорвался-таки в пропасть.
Таким образом, наш простой анализ показывает, что в крахе государства виноват в первую голову «кучер» – высшая русская элита. Она сотни лет принимала решения, которые шли вразрез с духом времени и через десятки развилок привели к «февралю» и «октябрю» 1917 года.
4
При попытке понять причины русского краха, следует ответить не только на вопрос «кто виноват?», но и на вопрос «в чем была ошибка?».
Сегодня стало общим местом утверждение, что революция может случиться только в случае раскола элит. Подтверждает ли этот тезис история русской революции?
С одной стороны – да. В феврале 1917 года большая часть русской элиты поддержала отречение императора Николая Второго. Властные структуры государства практически не боролись с революционной стихией. Все – снизу доверху – жили надеждой на новую жизнь, которая будет лучше прежней.
Но уже через год старая русская элита была едина в своем неприятии власти большевиков. Все высшие сословия – против, практически весь политический спектр – от правых до большинства социалистов – против. Гражданская война длится несколько лет, на стороне антибольшевистских сил ведущие державы планеты, но большевикам удаётся сохранить власть… Как это могло случиться?
В одной из своих полемических статей по «маклаковскому» вопросу Вишняк проницательно замечает, что «об историко-политическом построении В. А. Маклакова можно сказать, что y него не только история без народа, но и – революция без народа. В его истории революции фигурирует царь, престолопреемник, общественные и партийно-политические группировки, но главное действующее лицо и «деятель» революции отсутствует. Народ даже не упоминается. Упоминается лишь «воля народа», как метафизическая категория и интеллигентский «кумир».33
То есть, народ, конечно есть, он существует, но исключительно как пассивный объект, который не имеет собственной воли и является предметом манипуляций. Маклаков не верил в здравый смысл русского простонародья и ждал от него только беды и пугачевщины, в чем он был близок и со Столыпиным, и с императорским кругом, и с «коллективным» дворянством. И, добавим от себя, – и со многими современными интеллектуалами.
По Маклакову, вся политика должна вестись без простонародья – в его же интересах. Такова же была, в сущности, и реформаторская метода Столыпина: решить крестьянский вопрос без самих крестьян, потому что они не готовы разумно участвовать в решении своей судьбы.
«Я всегда считал, – писал Маклаков, – что наш народ не только в его низах, но и на гораздо большей степени развития не справится с задачей самоуправления, и наделает глупостей и несправедливостей, и начнет с того, что будет мстить своим прежним господам; это недоверие к нашей демократии заставило меня панически бояться преждевременной победы; и для меня очередной задачей должно было быть воспитание демократии к самоуправлению, а вовсе не передача ей власти. Оттого-то я боялся четыреххвостки и, конечно, еще больше революции».34
Не исключено, что в этом – в оценке способности народа, низовых слоев самим решать свою судьбу – историческая правда была скорее на стороне Маклакова, нежели на стороне его товарищей по кадетской партии. Но беда в том, что российская элита не желала делать нужных усилий для постепенного вовлечения социальных низов в управлении государством, для того, чтобы сделать из подданных – граждан. За двести лет императорского периода элита привыкла не обращать внимания на желания и чаяния крестьянства, низовых слоёв общества. Государство решало свои задачи – как понимала их высшая элита – используя низовой слой как неисчерпаемый источник безгласной живой силы. Российскую элиту ничему не научил пример английской и французской революций, даже в начале 20-го века она продолжала считать себя праве решать главные вопросы русской жизни – без учета мнения низов. Когда же низы заявили о своих правах на весомый голос с трибуны Первой государственной Думы – элита ответила разгоном парламента, ужесточением избирательного закона и репрессиями против несогласных.
В юбилейный 2017-ый год автору этих строк довелось присутствовать на конференции, посвященной революции. Один из докладчиков, профессор ведущего московского вуза, прямо заявил, что народ сознательно в революции не участвовал, это всё социалисты натворили… Круг замкнулся: русские религиозные философы увидели в революции обезумевший народ, подстрекаемый «беспочвенной» интеллигенцией, а современный историк подтверждает этот диагноз спустя сто лет.
Не разглядел весомой роли «низового» русского народа в революции и знаменитый историк Ричард Пайпс. Он отвергал и опровергал выводы той части западной исторической мысли, которая объясняла движение исторического процесса влиянием «снизу». Пайпс полагал, что революцию делают энергичные единицы, а массы заняты выживанием, бытом. Именно поэтому в своих книгах о русской революции он уделяет гораздо больше внимания студенческим волнениям на рубеже 19-20 веков, нежели крестьянскому движению.
Современный философ Владимир Кантор вслед за «веховцами» видит в русской революции одно только «безумие» – это слово повторяется в его статьях много раз и как характеристика времени и людей, и как инструмент – для объяснения событий.
«Массы безумны и ждут вождя из сумасшедших. <…> И Ленин пришел. И народ увидел в нём искомого буйного, который своё безумие укладывал в разумные слова».35
В ноябре 1917 года генерал Деникин, арестованный после большевистского переворота в ставке верховного главнокомандования в белорусском Быхове, бежит из-под ареста и пробирается под чужим именем на Дон.
«Эти несколько дней путешествия и дальнейшие скитания мои по Кавказу, – пишет Деникин в своих мемуарах, – в забитых до одури и головокружения человеческими телами вагонах, на площадках и тормозах, простаивание по много часов на узловых станциях – ввели меня в самую гущу революционного народа и солдатской толпы. Раньше со мной говорили как с главнокомандующим и потому по различным побуждениям не были искренни. Теперь я был просто «буржуй», которого толкали и ругали – иногда злобно, иногда так – походя, но на которого по счастью не обращали никакого внимания. Теперь я увидел яснее подлинную жизнь и ужаснулся.
Прежде всего – разлитая повсюду безбрежная ненависть – и к людям, и к идеям. Ко всему, что было социально и умственно выше толпы, что носило малейший след достатка, даже к неодушевленным предметам – признакам некоторой культуры, чуждой или недоступной толпе. В этом чувстве слышалось непосредственное веками накопившееся озлобление, ожесточение тремя годами войны и воспринятая через революционных вождей истерия. Ненависть с одинаковой последовательностью и безотчетным чувством рушила государственные устои, выбрасывала в окно вагона «буржуя», разбивала череп начальнику станции и рвала в клочья бархатную обшивку вагонных скамеек. Психология толпы не обнаруживала никакого стремления подняться до более высоких форм жизни; царило одно желание – захватить или уничтожить».36
Здесь главное ключевое слово – «толпа» (у Кантора – «массы»).
Что это за «толпа», которая пошла за Лениным и большевиками и уничтожила историческое русское государство? Однородная ли это «толпа» якобы охваченных безумием людей или она состоит из разных социальных групп?
Например, есть в этой «толпе» представители русской интеллигенции? Очевидно, что есть. Но много ли их было? Меньшинство, большинство или интеллигенция разделилась на две равные части, одна из которых делала революцию, а другая с ней боролась? Ответ на этот вопрос крайне важен, потому что многие десятилетия интеллигенцию обвиняют в том, что именно она сыграла ключевую роль в подготовке и осуществлении революции. Этот вопрос требует специального рассмотрения, которое выходит за пределы данной статьи. Сейчас скажем лишь, что большая часть русской интеллигенции желала не революции, а только – реформ (иногда в горячке политических споров упоминали революцию, но подразумевалось – реформы). Поэтому она горячо приветствовала февральскую революцию и крайне отрицательно отнеслась к большевистскому перевороту. Уже с 1918 года преобладающая часть русской интеллигенции активно и пассивно сопротивляется большевикам, против них выступает почти весь политический спектр социалистов, что уж говорить о таких политических группах, как кадеты, и о таких социальных группах, как чиновники.
Разумеется, в этой «толпе» не было подавляющей части русского дворянства, русского духовенства, русских промышленников и купцов, профессуры и студенчества, инженеров и медиков…
Кто же остался в этой «толпе», которая пошла за большевиками (или не хотела идти, как крестьяне, но пришлось выбирать между большевиками и их противниками)?
