Всё думой занята, у бедной не пеленки, А саван на уме, ей тот погибший сын Всё представляется: бедняжка – там – один!.. Но в это время вдруг – о, чудо! Миг блаженный! Ей голосом того ее новорожденный Так сладко произнес, как ангелы поют: «Послушай! Это – я. Не сказывай! Я тут».
<1857>
У реки
Жил лев близ той реки, где и орел порою Водицу испивал, И тут же встретились два мужа раз – и к бою! И оба – наповал!
То были короли, над многими странами Их высился престол, А тут, над мертвыми носясь их головами, Так произнес орел:
«Давно ль при вас, цари, весь мир дрожал от страха? Вы спорили в боях За лоскуток земли – за горсть земного праха, И вот вы сами – прах.
Вчера блистали вы в венках своих лавровых, Властители властей, – А завтра явится ряд камней известковых Из царственных костей.
Скажите: для чего дух алчный вас за грани Владений ваших вел? Здесь, у одной реки, живем же мы без брани – Он – лев, и я – орел.
И из одной реки мы пьем спокойно воду, Он взял себе леса, Пески, пещеры; я взял воздух и свободу, Простор и небеса».
<1857>
Теперь (после смерти дочери)
Теперь, когда Париж, и эти мостовые, И эти мраморы и бронзы – далеко, Когда мне тень дают деревья вековые И мне лазурь небес оглядывать легко, –
Теперь, когда от злой душевной непогоды Успел я отдохнуть, И после бури той святая тишь природы В мою ложится грудь, –
Теперь, когда могу, близ вод кругом разлитых, Я мыслью вознестись и видеть с высоты Глубоких истин ряд, в душе моей сокрытых, И видеть под травой сокрытые цветы, –
Теперь, создатель мой, с сей затишью святою Пришла мне череда Сознать, что дочь моя под этою плитою Уснула навсегда.
И вновь, глубокого исполнен умиленья, На горы, на леса и воды я гляжу, И, видя, как я мал в безмерности творенья, Вновь чувствую себя и в разум прихожу.
Вновь на тебя, творец, смотрю я правоверцем, И вновь согрет мольбой, Иду к тебе с моим окровавленным сердцем, Растерзанным тобой.
И вновь душа моя к тебе, мой бог, взывает: Ты свят, ты терпелив и в благости велик! Ты знаешь, что творишь, а смертный – что он знает? Он – ветра прихотью колеблемый тростник!
Гроб закрывается, но щель есть в этой крыше – То дверь к тебе, творец! И то, что здесь внизу концом считают, – выше Начало, не конец.
Коленопреклонен, я сознаю, о боже, Что ты единый – сущ. Чтоб весь я изболел – Так было надобно. Кто спросит: для чего же? Так было надобно, – ты этого хотел.
Пред волею твоей стою, смиренья полный. Челн жизни мы тянуть Должны из скорби в скорбь, из волн в другие волны – И в вечность завернуть.
Всё видимое нам проходит часом, мигом. На вещи смотрим мы с одной лишь стороны, С другой – всё мрак для нас. Мы клонимся под игом, Таинственных причин не зная глубины.
Уединенная, туманная окрестность Везде объемлет нас. Всевышний так хотел, – нам в мире ни известность, Ни радость не далась.
Лишь благо низойдет – оно и улетело. Наш мир – в руках судьбы, и бедный смертный в нем Не видит уголка, где б мог сказать он смело: «Вот здесь участок мой, моя любовь, мой дом!»
Глядь! Время старости угрюмой подступило, А нечем дух отвесть, – И это всё, как есть, так надобно, чтоб было, Затем что это есть.
Творец! Наш темен мир, а небо многозвездно, И песнь и вопль идут в гармонии святой. Что смертный? – Прах, атом, а вечность – это бездна, Куда парит один и падает другой.
И что тебе, творец, на вышине бесстрастной Объемлющему твердь, Наш стон, скорбь матери, отчаянье несчастной – Ее дитяти смерть?
Я знаю: должен плод под ветром падать, птица – Ронять свое перо, цветок – свой аромат, И чтоб неслась вперед творенья колесница, Быть должен кто-нибудь под колесом измят.
Пыль, волны, слезы – всё необходимо в свете. Условье бытия, Чтоб там – росла трава, там – умирали дети, – Всё это знаю я.
Создатель! Может быть, во глубине от века Непроницаемых и чуждых нам небес Творишь ты новый мир, где горесть человека Идет в состав твоих неведомых чудес.
Быть может, это – цель иного мирозданья, Чтоб полный грозных сил Событий вихрь с земли прекрасные созданья Куда-то уносил.
Неумягчаемость божественных законов, Быть может, держит всё, чем населен эфир, И снисходительность к безумью наших стонов Расстроила бы всё, разрушила б весь мир.
Ты видишь, бог мой, здесь с лиющейся незвонко, Но теплою мольбой, С смиреньем женщины и простотой ребенка Я весь перед тобой!
Взвесь, горний судия, всё, что я делал прежде, Как мыслил, действовал, в борениях томим, Трудился и страдал и жалкому невежде Природу освещал сиянием твоим, –
Как шел я, не боясь ни ссылки, ни изгнанья! Суди меня, мой бог! Я мог ли ожидать такого воздаянья? Суди! – Нет, я не мог –
Не мог я ожидать, склонен главой и бледен, Что, тяжко надо мной десницу опустя, Возьмешь ты у того, кто радостью так беден, Ее последний луч, возьмешь его дитя!
Прости, что на тебя роптал я в лютом горе, Что на тебя хула, Как из ребячьих рук тяжелый камень в море, Мной кинута была!
Могли ль твой видеть свет мои больные очи, Когда спалила их нежданная гроза, И траур лег на них чернее адской ночи, И в нем до слепоты изъела их слеза?
И можно ль, господи, чтоб человек в потере, Где мысли луч исчез, Всё помнил, что над ним всё те ж на вечной сфере Созвездия небес?
Да, я был слаб, как мать. Пред высшим приговором Теперь склоняюсь я, приемля свой удел. Другим мной брошенным на всю природу взором В широкой горести мой разум просветлел.
Творец! Я сознаю, что тяжкий грех – проклятья. Выдерживая боль, Не буду я роптать, не буду проклинать я, Но плакать мне позволь!
Да, слезы пусть текут, как водный ток обильный! Ты сам нам слезы дал, – пускай они текут! Позволь мне иногда на камень пасть могильный И дочери шепнуть: «Ты чувствуешь? Я тут».
Позволь мне иногда ей перекинуть слово Под тихий вечерок, Когда казалось бы, что этот ангел снова Меня услышать мог!
Сквозь зависть в прошлое я взор вперяю жадный И всё мне видится тот миг, тот страшный час, Когда мой херувим, мой ангел ненаглядный Вдруг крылья развернул и улетел от пас.
И будет мне весь век тянуться час тот лютый, Когда, утратив дочь, Вскричал я: «Здесь был день – тому одна минута, И вот – теперь уж ночь!»
Прости мне, господи, что дух мой так расстроен! Не гневайся, что я горюю вновь и вновь! Я умирен с судьбой, но я не успокоен, – Из язвы роковой лилась так долго кровь!
Не гневайся, что так терпенье наше скудно! Теряющим детей, Ты знаешь, господи, как душу вырвать трудно У скорби из когтей.
Ты знаешь: ежели во мгле существованья Вдруг озарила нас в один счастливый день Улыбка нового нам милого созданья И жизни сумрачной нам разогнала тень, –
Когда нас обновил веселый вид ребенка, Чья прелесть так светла, Что кажется, для нас невинная ручонка Дверь неба отперла, –
Когда шестнадцать лет, шаг проследив за шагом И дочь прекрасную всем сердцем возлюбя, Ее признали мы своим верховным благом, Лучом дневным в душе и в доме у себя, –
Когда решили мы: нам этого довольно! Всё прочее есть бред, – О боже, посуди, как тяжело, как больно Сказать: ее уж нет!
