– Ты как сейчас, отдохнёшь или может в ресторан? … Можно и баб организовать, марафета,– Юзик всячески изображал услужливость.
– Ничего не надо,– угрюмо ответил Вута.
– Ну, а завтра как? Тебе машину когда подогнать?
– Не надо машины … и ты тоже не приезжай. Я сам погуляю, осмотрюсь.
– А что Резо сказать?– с беспокойством спросил Юзик.
– Ничего … Я сам тебя найду,– с этими словами Вута, взяв ключ, вышел из машины и пошёл в капитальный сталинской постройки дом, в котором для него были приготовлены апартаменты.
2
На другой день Вута неприметно покинул квартиру и где своим ходом, где на городском транспорте ходил, ездил, смотрел, искал … За восемь лет Москва изменилась, казалось, он попал совсем в другой город, другой мир. Действительно, тех людей, с которыми он когда-то "работал" почти не осталось. Одни "сидели", другие погибли в разборках, третьи вообще сгинули непонятно куда. Кое-кто пытался наладить бизнес, в некоторых случаях почти легальный. Смена "декораций" в родном городе оказалась настолько кардинальной, что ставила видавшего виды Вуту в тупик.
Последний срок Вута "тянул" за рэкет. Он стоял во главе группировок, собиравших дань с расплодившихся в Перестройку кооператоров. Сейчас все торговые точки и частные магазиныпребывали чуть ли не официально под "крышами". Они так же выплачивали дань, но никого за это уже не сажали. Почти все "крыши" были Вуте незнакомы, более того подавляющее большинство имело немосковское и даже вообще нерусское происхождение. Это он выяснил, всё-таки разыскав, кое-кого из своих бывших "сотрудников". Выяснил и то, что заподозрил ещё вчера – Юзик уже давно фактически служит Резо.
Нет, Вута не растерялся. Он в своей воровской жизни часто попадал в критические ситуации, из которых научился с честью выходить. Недаром его уже в двадцать восемь лет "короновали", и он в своей среде пользовался большим авторитетом. Но тех воров, в основном старшего поколения, которые его чтили и уважали, на "плаву" осталось совсем мало. Преступный мир Москвы сменил "окраску", он катастрофически "почернел". Вута съездил в Солнцево, в Долгопрудный, в Люберцы … Итог получился неутешительный – братва из ближнего Подмосковья вежливо, но дружно отказалась иметь с ним "дела". По всему, сказывалось действие запущенной "утки" о его "ссученности". Оправдываться, добиваться восстановления попранных "прав", сколотить по новой "контору"? … Но ему уже сорок пять, а кругом наступают молодые и борзые, не признающие старых авторитетов, лучше приспосабливающиеся ко всем этим переменам – он почувствовал это ещё в зоне. Ко всему, Вута засёк, за собой слежку. Возможно это гебешники, но скорее всего его "пасли" люди Резо.
С Резо они не раз общались ещё в Перестройку. Тогда грузинский авторитет только зацепился в Москве, а Вута был всем и вся. И вот ситуация полностью перевернулась. Вута понимал, что и Резо сейчас далеко не единоличный босс воровской Москвы и ему позарез нужно скооперироваться именно с ним старым, заслуженным московским законником.
Пообедав в одном из небольших ресторанов-погребков, который содержала сестра одного из бывших его подельников, Вута решил больше не бегать по городу в поисках союзников, а съездить к брату, единственному оставшемуся у него родственнику. Брат до сих пор жил в той же двухкомнатной квартире в Текстильщиках, где они оба и выросли, где умерли, едва преодолев "полтинник" их родители: отец от водки, мать … мать от жизни с таким мужем и детьми.
Свой двор, образованный тремя пятиэтажными хрущёвками, Вута там, на зоне иногда видел во сне. Когда на рубеже пятидесятых и шестидесятых годов их переселили сюда из снесённого барака, пятиэтажки казались им дворцами. Сейчас эти неказистые, невысокие домики, смотрелись в сравнении с новыми многоэтажными домами теми же бараками. Вута зашёл в свой подъезд. Запах там был! В общем, всё то же самое, что в большинстве подъездов в старых спальных районах. На своём третьем этаже он обнаружил, что дверь их квартиры единственная на площадке не обита утеплителем и не железная. Вута стал жать кнопку звонка, но ничего не услышал. Он постучал в дверь, но из квартиры по-прежнему не доносилось ни каких признаков жизни. Где брат, и вообще жив ли он, узнать было не у кого – все соседи оказались новые, ему незнакомые люди. Брата они не знали.
Вута вышел на воздух, вздохнул полной грудью. Вглядываясь в лица выходящих из подъездов людей, он никого не узнавал и его тоже никто… Он пошёл к школе. Восемь классов он окончил в шестьдесят седьмом и пошёл в ПТУ, откуда впоследствии его исключили ввиду судимости. Но первые приводы в милицию у него были ещё в школьные годы, ведь именно тогда он стал беспрекословным лидером всей местной шпаны. Они остро конкурировали с бандами подростков из близлежащих районов. Впрочем, перепадало от малолетних хулиганов и взрослым.
Стандартное, сороковых годов постройки с развёрнутой книжкой на фронтоне, здание уже не являлось школой – там располагалось какое-то производство. Вута шёл по родным местам и вспоминал конкретные события из своего бурного детства. Здесь, неподалёку от школы они с пацанами подстерегли пасмурным осенним вечером учителя физкультуры и жестоко избили его. Физкультурник был так напуган, что сразу уволился из школы, никому ничего не сказав. Вспомнил, как по его просьбе старшие ребята, среди которых были и побывавшие уже в колонии для несовершеннолетних, зимой раздели досаждавшую ему математичку. Училку ткнули головой в сугроб, сорвали с неё шапку, шубу и сапоги … Вута ходил по дворам вспоминал места драк, в которых он утверждался в качестве главы местных хулиганов. Вот здесь в арке он побил в присутствии всех "своих в доску" пацанов Саженя, громадного парня, избавив его от заблуждения, что для уличного атамана достаточно одной физической силы.
Вута вернулся в свой двор, сел на скамейку возле детской площадки, не зная, что делать дальше – возвращаться в квартиру, которая наверняка прослушивается, он не хотел. Получалось так, что ему некуда было идти, ему у которого восемь лет назад в распоряжении имелось не менее десятка "хат" в самых разных районах города. Нет, конечно, найти место, где переночевать он бы нашёл, но почему-то ничего не хотелось делать, у него возможно впервые в жизни "опустились руки". Он сидел и смотрел по сторонам … Мимо шла, тяжело припадая на одну ногу, пожилая женщина, старуха: дряблая обвисшая кожа лица, старое демисезонное пальто, поношенный пуховый платок, давно вышедшие из моды стоптанные сапоги…
– Галина Ивановна?– спросил не то её, не то самого себя Вута.
Старуха не откликнулась, продолжая свой шаркающий путь.
– Галина Ивановна!– уже громче обратился Вута и, встав со скамейке, подошёл.
Старушка близоруко сощурилась, вглядываясь в подошедшего к ней человека. В руках она держала авоську, в которой угадывались очертания хлебного батона и ещё каких-то продуктов.
– Здравствуйте Галина Ивановна. Вы меня не помните?
Если бы сейчас кто-то, из имевших с ним контакты последние лет двадцать: его подельники, сокамерники, шестёрки, равные ему "авторитеты", его конвоиры, "кумовья", все кто его знал, все кто его боялись, ненавидели, восхищались … Сейчас бы они не узнали этого закоренелого преступника, бесстрашного и беспощадного. Это был стеснительный мальчишка, едва набравшийся храбрости окликнуть свою учительницу и искренне переживавший, что та его не помнит.
Галина Ивановна преподавала историю и была классным руководителем у Вуты.
– Витя … Долбышев!– наконец она узнала в возвышавшемся над ней плечистом верзиле своего бывшего ученика.
– Ну да!– Вута улыбался всеми своими золотыми фиксами. Так искренне он не улыбался уже давно, куда девалась минутной давности угрюмость. Казалось, он сбросил с себя весь груз прожитых лет, судимости, заключения… и вновь очутился в шестидесятых, в своём детстве …
Что такое пролетарский район Москвы в шестидесятых? Тогда многие пролетарские семьи являлись рассадниками детского и подросткового хулиганства. Текстильщики, Кузьминки, Люблино, Выхино с переходом в Люберцы, весь Юго-Восток Москвы являлся сплошной шпанецкой вольницей. Школы этих районов тоже кишели всевозможными шайками, группами, кодлами. Буквально на каждой перемене случались стычки – драки один на один, или стенка на стенку. В школе, где учился Вута, учителя на переменах патрулировали коридоры, но в мальчишеский туалет, где и происходили в основном драки, заходить боялись даже педагоги-мужчины. Директриса ловко маскировала своё бессилие тем, что вроде бы ничего не замечала. Ни она, ни завучи, никто не мог обуздать эту массу, никто кроме …
Да-да, только Галина Ивановна, тогда ей было тридцать пять – сорок лет, одна могла утихомирить этих зверёнышей, отобрать сигареты, карты, заставить принести дневник, привести родителей. Как ей это удавалось… то, что не могла ни хитрая директриса, со своей дежурной угрозой, "сдать в милицию", ни мужчины, учителя физкультуры, физики, труда? Это была тайна, скрытая в тёмных закоулках душ этих птенцов пролетарской клоаки, маленьких оторвил, многие из которых впоследствии стали "профессиональными" преступниками.