Виктор Елисеевич Дьяков
Чужая правда
5
Мать Тани с нетерпением ожидала припозднившегося на работе мужа. Пошёл уже десятый час, когда, наконец, к дому, хрипя и стреляя карбюратором подкатил серый от пыли ЗИЛ, и из кабины попрощавшись с шофёром вылез бригадир. Лет сорока с небольшим, с уже наметившейся лысиной и сединой, среднего роста, поджарый и высушенный солнцем – это и был отец Тани.
– Ну, слава те… приехал наконец,– встретила его на крыльце недовольная супруга. В красном халате, крупная, холёная, рядом с субтильным и заморенным за день работой мужем, она казалась барыней, ругающей своего дворового мужика.– Ты, наверное, сейчас во всём колхозе один до темна работаешь. Все уже дома давно, или вон бухие с обеда шляются.
– Это у вас в сельсовете там… давно уж дома,– устало и беззлобно огрызнулся бригадир, проходя на веранду к рукомойнику.
Сняв рубаху, под мышками тёмную от пота, он долго, не спеша умывался, потом тщательно вытер сравнительно бледный, по сравнению с загорелыми лицом и шеей, мосластый торс. На кухне его ожидал ужин. Берясь за ложку, спросил:
– Танька-то где?
– Будто не знаешь, с Толькой в огороде.
Бригадир сочно захрустел овощным салатом и отреагировал на сообщение жены понимающим кивком.
– Слушай, Сём, посоветоваться с тобой хочу…– начала было жена подойдя к окну и всматриваясь в быстро сгущавшиеся сумерки.
– Давай потом, как поем,– не выразил желание совмещать ужин с ещё чем-то бригадир.
Жена обидчиво надула губы и замолчала, уставившись в угол, где чёрным лакированным полукругом выступала печка-голландка. Бригадир продолжал есть: салат, затем борщ, затем картофель с мясом, яблочный компот он почему-то предпочёл молоку, отодвинув кринку на середину стола. На десерт дочиста общипал три виноградные кисти и объел до корок два больших арбузных ломтя. Жена его больше не беспокоила, знала, бесполезно. Лишь когда он поев, прошёл в самую большую из имеющихся в доме трёх комнат, застеленную зеленым паласом, с большим, пять на шесть, почти во всю стену ковром и попытался капитально расположиться на диване против телевизора, она, наконец, нарушила нелегко ей давшееся молчание:
– Поговорить надо.
– Насчёт Таньки, что ли?– он бессильно уронил тяжёлые, тёмные кисти рук с проступившими, набухшими венами.
– Да нет… я о другом. Слышал, Николай Степанович приехал?
– Ну и что?
– А то, что он сейчас у армяшек сидит… ну, у этих, которые образованные, что в василенчиховой хате поселились. Три часа уже не вылазит.
– И что с того…хочешь сказать, что там мужик в отъезде?– в голосе бригадира послышались бедовые нотки.– Так Степаныч-то не баловал вроде никогда, да и не по годам ему…
– Ты как тот шелудивый, который всё о бане. Неужто, не понимаешь к чему я? Уговаривает он её, понимаешь… ну чтобы съехали отсель… Дошло?
– Ааа,– безразлично протянул бригадир и тоскливо посмотрел на телевизор, тускло блестевший в полумраке кинескопом.
– Ну, и что ты думаешь?– в ожидании ответа жена подошла совсем близко и всем своим внушительным корпусом буквально нависла над расслабленным, полулежащим, кажущимся рядом с ней таким маленьким и бессильным супругом.
Но бригадир подумал совсем о другом. Относительная темнота и затянутые в материю халата формы жены, совсем рядом… Он, видимо, вспомнил их мякоть, глубину, то что за долгие годы совместной жизни так ему и не надоело, не приелось… то чего в нём, состоящим из одних костей жил и мышц не было совсем. В противоположном поле физически притягивает прежде всего то, чем не обладаешь сам, не всегда, конечно, но часто… Пропустив вопрос жены мимо ушей, бригадир, повинуясь вдруг возникшему желанию, резко выбросил вперёд только что бессильно лежащие руки и сильным рывком притянул её на себя. Та, никак этого не ожидавшая, неловко повалилась на мужа, забилась в стальных объятиях.
– Ты что, сдурел?… Пусти… больно же… Что ты как мальчишка?!…
Бригадир легко справился со значительно превосходящей его размерами и весом женой, сдавил… За окном стемнело и смеющегося, довольного лица бригадира видно не было. Жена же в данный момент не имела возможности испытать то же наслаждение. Её голова была занята совсем не тем, к тому же женщины, как известно, не так быстро возбуждаются. Ей было неудобно, и просто больно… в конце-концов она взмолилась:
– Ну, Сём… ну погоди.... Танька сейчас придёт, а мы тут… Давай поговорим, это важно.
Бригадир выпустил жену, и она, красная, растрёпанная, поправляя сбившийся халат, потирая части тела, наиболее "пострадавшие" в ходе этой скоротечной борьбы, поспешила отойти на безопасное расстояние.
– Прям как маленький, во,– она покрутила пальцем возле виска.
– А что разве такой уж старый?– блаженно потянулся бригадир, улыбаясь и откидываясь на спинку дивана.
Жена включила свет, занавесила шторы и посмотрев на мужа покачала головой:
– А то нет, посмотри, седой уж, с плешиной вон…
Она совсем не сердилась но… Но сейчас её слишком занимал совсем другой вопрос, и всяким, как принято думать, "баловством" можно успеть заняться когда-нибудь потом, на досуге.
– Так, что ты про армяшек-то думаешь?– вновь завела свою "песню" жена.
– Ох, хо-хо,– помотал головой, словно отгоняя наваждение, бригадир.– А что я должен думать, моё какое дело?
– Да ты что… как это какое?– жена всплеснула руками.
Широкие рукава халата на мгновение открыли её полные округлые локти. Глаза бригадира вновь было заблестели, но жена выражала такое активное возмущение его безразличной позицией, что он больше не решился попробовать её на ощупь.
– Ты же член этого… станичного Сбора, тебя же от бригады избрали. А вопрос об их выселении на Сборе как раз решать и будут,– втолковывала жена поскучневшему мужу суть дела.
– Знаешь, Мань, у меня от своих забот голова болит, а тут ещё об этом думать. Кто там сейчас главный у нас, Степаныч, или ваш этот в сельсовете? Вот пусть и разбираются.
– Да сельсовет уже всё, весь вышел. Наш председатель против Николая Степановича не пойдёт, я то уж знаю. А колхозному плевать, он не местный, наворует денег, да подастся в город.
– А может всё и так обойдётся, а? Степаныч их, того, уговорит, они и сами уедут.
– Ты, ей богу, как дитё… Да никуда они отсюда не уедут, коли силком не вытолкать. Сам посуди, сколько их кругом понаехало, до нас вот добрались. И хоть с одного места, они потом уезжали?
– Не Мань, не неволь меня, я в таких делах не больно… Да и не пойду я ни на какой Сбор.
– Как это не пойдёшь!?– жена грозно упёрла руки в бёдра и вновь нависла над мужем, будто собираясь его бить.
На этот раз у бригадира не возникло и искры желания притянуть к себе роскошную супругу. Извернувшись, он привстал, юркнул почти под локтем у неё, нервно прошёл в сени, пошарил в кармане пиджака, достал пачку сигарет, вернулся в комнату.
– Ну, не могу я, Мань, там, с ними!– с гримасой отвращения он стал разминать сигарету.– Они ведь опять начнут выяснять, кто какого роду, кто казацкого, а кто нет. А я там самый безродный получаюсь, со всех сторон красноармеец, даже назвали в честь Будённого.
Жена вновь всплеснула руками:
– Вот чудо в перьях досталось, нашёл чего стесняться. Да со всей станицы, из трёх тысяч, и сотни не наберётся тех, кто от казаков народился, больше врут. Сам-то Николай Степанович только по отцу казак. Ты сейчас не о том думай.
– А о чём?
– О том, что колхоз, может быть, разгонят.
– Ерунда, брешут всё.
– Брешут не брешут, а уже о земле поговаривают, рано или поздно, говорят, делить будут.
– Эт ты брось. Это вам там совсем уже делать нечего, вот и выдумываете чёрти что до обеда, а после обеда по домам,– бригадир раздражённо смял, так и не закурив, сигарету.
– А ты меня не попрекай, что толку, что ты с зари до зари на работе. Сейчас не поймёшь, то ли заплатят вам, то ли нет. А я, знаешь, сколь по дому с этого самого обеда сделать успела, и Таньку, вон, погоняла, не дала валяться, книжки читать,– жена возмущённо сверкала глазами на присмиревшего под её взглядом мужа.
– Да я не попрекаю,– пошёл на попятную бригадир.– По мне, сама знаешь, баба дома сидеть должна… Да вот всё не так в этой жизни устроено.
– В той Сёма, в той. Сейчас другая будет, пойми ты… Советской власти конец, а ты никак не допетришь, как надрывался на колхоз, так и надрываешься, сколь говорить тебе можно. Протри глаза, вокруг посмотри.
– Да брось ты Мань. Что ж теперь, и хлеб в поле бросить, шаровары с лампасами напялить, да выпендриваться?… Вон у меня бабы с температурой в поле выходят. Сегодня Клашке Бояровой говорю: иди домой, полежи, только тогда и пошла, а так бы и работала, кабы не сказал.
– Дура, понимаешь, дура твоя Клашка и таких дур и дураков у нас пруд пруди. Они и при Советской Власти вкалывали за дарма, и в новой жизни ничего иметь не будут, при всех властях в батраках… Ты-то таким дурнем не будь. Сколь я тебе про Дырдина говорила, а про Жулина или Садового. Кто они, и кто ты? А как живут? И дома новые выстроили, и машины заимели. Дырдин вон и сыну "Москвича" купил. Вот те и кладовщик. А ты бригадир, передовик, и что имеешь!?… Грамот штук сто, так ими разве что подтереться!…
– Ну ладно, мы тоже не самые бедные,– резко перебил вошедшую в раж жену бригадир. Та замолчала и с обиженным видом отвернулась. Бригадир тут же снизил тон и вкрадчиво, произнёс,– Погодить надо ещё Мань, мало ли что.
– Чего годить?– вскинулась жена.– Я ж тебе толкую, кто поумней, уже землю присматривают, из колхоза выходить. И опять Дырдин вперёд всех. А кто ж как не ты знает, где какая земля?
– Ну, у вас там, гляжу, не сельсовет, а прямо какой-то штаб революции… только это, капиталистической… Ты от меня-то что хочешь, чтобы я втихаря землицу нам присмотрел, что ли?
– Ох и упёртый ты, Семён… Я тебе каждый день об одном и том же, а ты… Не будь бараном, поактивней, на Сбор пойдёшь – выступи, не отмалчивайся. К Николаю Степановичу поближе будь, услужи, если надо. Он, понимаешь, он сейчас сила. Когда армяшек выселять решать будут, и ты своё слово скажи, и во всём соглашайся с Николаем Степановичем.
Бригадир мрачно опустил голову.
– Люди всё-таки, да и натерпелись они. Как их гнать-то, там ведь у них детишки… совестно, проговорил он после короткой паузы.
– Ах, жалостливый какой… А ты подумал, что здесь будет, как подрастут эти их детишки. Вон под Армавиром из Спитака после землетрясения беженцев приютили, слышал… Знаешь, какая там сейчас напряжённая обстановка? И выжить их оттуда не могут, не едут назад, не хотят. И так от них прохода нигде нет… за станицу выезжать страшно, кругом они озоруют. А если этих поселим, то и по улице не пройти будет. Ты о дочери, о Таньке подумай…
– Погоди Мань,– бригадир, кривясь лицом, потёр лоб.– Сейчас ещё слезу пустишь. Я о том, что завтра будет, думать не хочу… а ты тут, вона, как Ленин… видишь далеко, на много лет вперёд. Только вон как вышло, оказалось, что и он ни черта не видел…
Младшие дети жались к ветхому крыльцу, боясь неотвратимо приближающейся темени. С веранды их окликал старший брат, не отходивший от двери и таким образом проверявший всё ли в порядке с младшими. Он же грозно покрикивал на них, когда те пытались через веранду мимо него проникнуть в дом. Особую настойчивость проявляла младшая сестрёнка, не желавшая осознавать важность происходящего в доме разговора, и давно уже рвущаяся к маме. При особенно громких восклицаниях матери, доносящихся из-за двери, мальчик весь подбирался, готовый кинуться по первому зову… – он остался за отца, старшим мужчиной в доме. А там, за дверью…
Разговор продолжался при тусклом свете сорокаваттной лампочки, засиженной мухами, оставшейся ещё от старых хозяев.
– Есть же масса примеров, когда армяне мирно уживаются с русскими. В той же Москве, Ростове, да и здесь в вашем Крае. Мы же столько времени в одной стране, одной жизнью жили, хоть вы и не согласны с этим,– женщина старалась говорить как можно дружелюбнее.– Пусть, пусть кое в чём вы и правы, пусть есть в нашем народе специфические черты, даже недостатки, которые мы приобрели за тысячелетия своей истории в результате соседства с малокультурными соседями. Но мы ведь не просто талантливая, мы очень талантливая нация и уже не один век обогащаем русскую культуру и науку!
Гость устало откинулся в кресле и нехотя, с некоторым раздражением в голосе будто вдалбливал прописные истины нерадивому ученику, ответил:
– Я же с этим не спорю, не ставлю под сомнение вашу талантливость. Но, извините, неужели вы не понимаете, что такое сосуществование, мирное и творчески-продуктивное возможно лишь в узком кругу высокообразованных людей?… Хорошо, Карина Вартановна, вижу, наш спор ни к чему не приведёт. Я не могу вас убедить, хоть всего лишь советую не искать угла по чужим людям, а обрести свою истинную Родину, даже если сейчас там тяжело, холодно и голодно. И поймите, наконец, своей земли мы вам не уступим, ни клочка, и рядом с вами жить не хотим.
– Да если бы она у нас была, Родина. Наша Родина Советский Союз, а его больше нет, и некуда нам ехать, понимаете, некуда!– женщина, сжавшись словно в ознобе, затихла в своём кресле.
В комнате повисло напряжённое молчание. Жалкая поза собеседницы подействовала на гостя. Он заговорил мягче:
– Ну, почему обязательно к нам? Уж если вы хотите только в России жить… Хотите добрый совет?… Не надо вам так упорно рваться в самые обжитые места, в Москву, на черноморское побережье, или к нам на черноземье Северного Кавказа. Эти места и так слишком плотно заселены, они заняты, оттого вам здесь такое сильное противодействие. Попробуйте в Нечерноземье, а ещё лучше в Сибирь куда-нибудь. Там вам легче будет прописаться и устроиться, хотя, конечно, климатические условия там суровые, особенно для вас, южных людей. Но, думаю, вам не до выбора.
– Да если бы у нас была уверенность, что со временем нас и оттуда… А так, не имея никаких гарантий… Почему мы должны с детьми и стариками ехать куда-то в тайгу? И какое для нас Нечерноземье… С нами ведь ни одна областная администрация, там в Центральной России, разговаривать не желает. Только руками машут: как можно, у нас тут исконная, чистая Русь, не дадим вам её, берёзовую, голубоглазую, исчернить-испоганить. В Москве хоть какая-то власть нас выслушивает, хоть что-то обещает, хоть мизерную но помощь оказывает, хоть пансионаты холодные, но всё же предоставляет.
– Возможно, в ваших словах и немало правды. Но основная, образно говоря, движущая сила ваших собратьев по несчастью, это стремление сидючи в Москве, под Москвой, в Сочи, высидеть себе прописку…
– Хватит! Я давно вас поняла… и ваше к нам… Ещё раз повторяю, не смейте путать нас с азербайджанцами и чеченцами, это они высиживают, покупают, у нас с ними нет ничего общего!
– Полноте, Карина Вартановна, чего уж там. Как во всех русских есть немалый процент финно-угорской и некоторый татарской крови, так и во всех вас, и в армянах, и грузинах есть и турецкая, и иранская, и горская. Историю ведь не перепишешь, у нас было многовековое смешение с волжскими и северными финно-уграми, двухвековое монголо-татарское иго, у вас несколько столетий ирано-турецких нашествий. Видимо, оттуда этот общий ген, который делает вас всех такими похожими, несмотря на разные веры и культурный потенциал, эти ваши характерные национальные особенности, о которых я вам толкую.
– Это бред какой-то!… Вы придумываете невесть что, потому что у вас нет законных оснований для нашего выселения, вам просто больше нечем оправдать!…
Гость снисходительно улыбнулся:
– Просто, я пока ещё надеюсь на ваше благоразумие, и мне очень не хотелось бы применять насильственные методы.
– Но вы же… вы же не имеете права, это самоуправство! У нас официальный статус беженцев… нам и в краевом Совете обещали и здесь, в вашем районном… Вы же просто самозванец, а официальная власть нас не гонит… не гонит!!
– Ну, не знаю… Ну, даже допустим невозможное, изведёте вы массу денег на взятки и подарки, и сделают вам временную прописку… Ну и что потом? Тогда вы уж точно войдёте в конфликт с нами, с казачьим движением, ну а мы ответим всеми имеющими средствами. И на работу я вас ни при каких условиях не возьму. Ведь История-то у нас уже другая, не СССР, а России. И я не вправе, вам, армянке, да ещё из другой республики, позволить преподавать этот важнейший сейчас предмет. И для мужа вашего никакой работы не предвидится в нашей «Сельхозтехнике». Это я вам тоже обещаю. Дояркой или скотницей пойдёте?… А супруг на трактор, или слесарем под тот же трактор?… Как, устраивает такая перспектива?…
Женщина молча улыбнулась одними губами, глядя в сторону, в темень за окном. Гость же решил вновь смягчить ситуацию и заговорил с участием:
– Я же всё понимаю… как вам досталось, и здесь тоже. Ведь это наверняка там в каком-нибудь краевом или районном начальственном кабинете вас с толку сбили, чтобы с рук поскорее сбыть. Дескать, в город не рвитесь, а лучше где-нибудь на селе, вот так, дома купите, благо продать есть желающие, а потом местную власть уговорите, уломаете. Что разве не так?
– Мы никуда больше не поедем,– женщина как не слышала предположений собеседника и как бы не ему, а самой себе говорила.– Некуда нам, да и маму срочно вывозить надо, там её туберкулёз доконает. А насчёт работы… Меня не возьмёте, а детей не принять в школу не имеете права, им учиться надо, и так уже третий год по-человечески не учатся. А ради детей я хоть в доярки, хоть куда… научусь, нас работой не испугаешь, лишь бы угол, крыша над головой была…
