Виктор Блытов
Гардемарины
Николай вздохнул.
– Красивая девушка? Я бы у нее остался. Жаль, что это был не я.
* * *
Следующим портом был Балтийск. Здесь крейсер встал к причалу, на котором было даже футбольное поле. Матросы рассказывали, что у причалов подается на корабли горючее, вода, топливо, электроэнергия, причем, непонятно откуда и, наверное, еще от немцев.
От Балтийска до Калининграда рукой подать, и Алексей планировал с другими калининградцами съездить домой к родителям.
Все калининградцы даже уехали на несколько дней домой.
Алексей же остался отрабатывать злополучные наряды, полученные за Лиепаю.
Ему поручили вечером мыть стеклянные банки из-под борща.
Таких наказанных, как Алексей, набралось на крейсере человек десять. В основном матросов. Из курсантов был один Алексей.
Они снесли ящиков сотню с пустыми банками.
– Мыть чисто! – инструктировал наказанных корабельный капитан-лейтенант, – чтобы банки не были жирными, а были девственно чистыми, как новые. Я лично буду все банки проверять. Нам их сдавать надо на склад.
Принесли несколько больших баков с кипятком, какой-то порошок и ветошь. Кипяченая вода обжигала руки, а жир в банках казался несмываемым.
Наказанные обжигали руки и проклинали всех на свете. В это время все курсанты играли рядом на поле в футбол с матросами.
Все видели Алексея, сидевшего с другими наказанными на причале и мывшего банки.
– Леха! Ну ты скоро? – прибегал Саша Борзенков – большой любитель футбола, – мы играем с 218 классом.
Алексей обреченно махал рукой, глядя на горы немытых банок.
На следующий день было увольнение. Все ребята пошли в увольнение, а Алексей продолжал мыть нескончаемые горы грязных банок из-под борща, щей, рассольника, горохового супа. Проклятые банки.
Внезапно в Балтийск приехал отец Алексея, служивший в штабе флота в оперативном отделе и узнавший о том, что крейсер «Комсомолец» находится в Балтийске. Красивый, в форме с нашивками он приехал передать Алексею привет, повидать, и узнать заодно, нельзя ли меня отпустить домой.
Командир роты в присутствии Алексею рассказал о приключениях в Лиепае, умолчав, однако, некоторые нюансы.
Отец сурово посмотрел на Алексея и, вздохнув, сказал:
– Что же ты, сын? Провинился, Алексей! Отрабатывай свою вину. Это служба. В отпуск отпустите? – спросил он командира роты.
– Сейчас отработает наряды и если все будет нормально, то в отпуск приедет.
– Слышал? – строго спросил отец Алексея.
Алексей попросил отца ничего о наказании не рассказывать маме.
– Не расскажу! – коротко сказал отец и попрощался с Алексеем.
А когда отец уехал Алексей тяжело вздохнул и ушел опять мыть банки.
Вечером на крейсере был концерт. Приехала концертная бригада из Калининграда. Наказанные продолжали мыть банки на причале. Концертная бригада разгружалась рядом у крейсера, и Алексей вдруг увидел среди артистов своего одноклассника Гену Кепко, который поступил в Ленинградскую консерваторию. Видимо, приехал в отпуск. Алексей хотел подойти к нему, но потом передумал и спрятался на всякий случай за груду ящиков с банками.
Гена в костюме с бабочкой выглядел красивым, а Алексей в грязной робе с красными от кипятка руками. Нет, не стал подходить.
Артисты на юте пели песни и исполняли различные произведения, красивые девушки танцевали под аплодисменты матросов и курсантов, а наказанные мыли банки на причале. Алексей слушал концерт и сожалел о том, что не может нормально сидеть вместе со всеми.
Практически все время стоянки Алексей мыл банки на причале. Эти банки он запомнил на всю свою жизнь.
Еще из запомнившегося в Балтийске в его памяти остался маленький львенок, живший на причале в собачьей будке с парализованными ногами. Кормить его приходили матросы со всех кораблей, садились рядом, чесали его за ушами, а он довольно урчал и ласково хватал гладивших за руки своими страшными клыками. Он был похож скорее на большого котенка. Говорили, что он попал на какой-то военный корабль в Африке, где его подарили командиру, но кошки на корабле жить не могут, и у него отнялись ноги. И тогда его переселили жить на причал, сколотив для него специальную будку. Наказанные по очереди бегали смотреть на львенка.
Курсанты долго потом вспоминали о нем. Какова его судьба?
В Балтийске курсантов ВВМУРЭ имени Попова пересадили на крейсер «Октябрьская революция» и уже на нем без заходов они направились в Кронштадт. А будущие врачи и будущие инженеры из Пушкинского инженерного училища остались на «Комсомольце» и должны были вернуться в Кронштадт позже.
Алексей и Николай тепло попрощались со своими друзьями по первой башне главного калибра и будущими врачами.
* * *
Курсанты первого курса ВВМУРЭ имени Попова возвращались в Кронштадт из Балтийска на крейсере «Октябрьская революция».
Заканчивалась штурманская практика. Полноценными штурманами курсанты-выпускники ВВМУРЭ не станут (есть в других училищах специальные штурманские факультеты), но это был шаг к исполнению обязанностей вахтенного офицера корабля. А от вахтенного офицера требуется умение вести прокладку курса корабля, вести вахтенный журнал, уметь рассчитывать расхождение с встречными судами и кораблями, уметь маневрировать на морских фарватерах и в гаванях. Просторные штурманские классы крейсера, прокладочные столы, идеально наточенные карандаши, циркули, параллельные линейки и настоящие морские карты.
Полновластным хозяином всего этого добра был знакомый Алексею мичман с кафедры кораблевождения по кличке «Киня», который отвечал за все штурманское имущество. Почему его звали «Киней», никто не знал. Знал Алексей, что он сильно сердится, когда его так называют. И «Киней» курсанты называли его только между собой, а при обращении к нему, говорили четко «товарищ мичман». Старше Кини в прокладочном классе были только несколько штурманских офицеров с кафедры кораблевождения, поделивших по-братски между собой прокладочные столы, а, следовательно, и курсантов. Из всех них выделялся высоким ростом и любовью к нестандартным выражениям капитан 1-го ранга К. Между собой курсанты называли его «Изыдем».
В принципе, он был не злобным человеком, а даже скорее добрым. Двоек никогда не ставил, что ценилось курсантами. Но уж очень переживал за знание курсантами своей дисциплины и откровенное разгильдяйство не поощрял.
Наличие на груди его кителя нескольких колодок боевых орденов бордового цвета вызывали только уважение к нему. Курсанты знали, что он вроде воевал на надводных кораблях Балтийского флота. Тонул, горел, взрывался на минах, но заставить его рассказать о пережитом было нереально. Не реагировал он на просьбы что-то рассказать о своей службе.
Крейсер «Октябрьская революция» приближался к Кронштадту.
Мимо бортов исчезали в туманной дымке многочисленные острова, известные из истории борьбы за Балтийское море Петра Великого и Великой Отечественной войны. Каждый из этих островов, Алексей знал из истории военно-морского искусства, обильно полит русской кровью. О высаженных и погибших на этих островах десантах преподаватели рассказывали очень мало. Алексей писал реферат на кафедре ИВМИ по Таллинскому прорыву.
– Здесь погиб весь десант! – внезапно сказал курсантам, колдующим у пеленгаторов на остров Соммерс, капитан 1-го ранга «Изыдь» и снял фуражку, – и здесь же погибли более десятка наших кораблей во время высадки десанта.
Он тяжело вздохнул и в его глазах показалась слеза.
– Многих из погибших командиров знал я лично так же, как и десантников. В основном морпехи были наши бывшие корабельные ребята, потерявшие на таллинском прорыве свои корабли. Собрали полк из матросов и офицеров, назвали 1-ым полком моряков-лыжников. Возглавил его полковник Маргелов, потом он возглавлял воздушно-десантные войска. А тогда первой операцией их стал Шлиссельбургский десант. Жуков дал команду прорвать блокаду еще в сорок первом. И, естественно, прорывать должен у Шлиссельбурга полк Маргелова. Были какие-то несогласования с сухопутчиками и больше половины полка полегло тогда еще при высадке, а потом еще и на суше им досталось. Десантники с трудом вытащили раненого «Дядю Васю». Так они его называли между собой. Как вы меня называете «Изыдем». А потом его судили и хотели расстрелять и лишь ранение послужило для него оправданием.
Он улыбнулся.
– Я не против, но для вас я прежде всего капитан 1-го ранга. Поняли, буквари?
Курсанты понимающе опустили глаза.
«Изыдь» опять снял фуражку, подставляя ветру свои редкие волосы на голове. А курсанты вслед за ним сняли свои синие покрашенные береты, переделанные из белых чехлов бескозырок. Все смотрели бездумно на темно-синие волны, ничего не говорившие им об этих десантах, и представляли себе таких же парней, как они, пытающихся взять штурмом с воды, ощетинившиеся пулеметами и орудиями острова.
Острова, как острова, море, как море. И только обнаживший голову капитан 1-го ранга всем своим видом как бы говорил курсантам, что дело очень серьезное, и что ему не до шуток.
По корабельной трансляции замполит информировал экипаж об истории этих островов.
– А памятник там есть погибшим десантам? – осмелился спросить «Изыдя» курсант Алексей Морозов, стоявший ближе всех к нему.
«Изыдь» внимательно посмотрел на Морозова, потом обнял за плечи и повел к борту, откуда хорошо был виден остров Соммерса. Он обвел рукой все видневшиеся на горизонте острова.
– Каждый остров полит здесь кровью наши десантников. Сначала мы сами бросили эти острова – отдали немцам и финнам, а потом, когда припекло, оказалось, что подводным лодкам стало невозможно выйти в море мимо островов, бросились отбирать. А немцы и финны уже выстроили здесь противолодочную позицию: сети, минным поля, противолодочные силы и простреливаемая поверхность. А отбирать всегда сложнее, чем бросать, тем более что фашисты укрепились так сильно и до их берегов оказалось ближе, чем нам до Кронштадта и даже до Лавенсаари, – он с горечью усмехнулся.
Выцветшие голубые глаза со слезинками в уголках с горечью смотрели на проплывающий по траверзу остров. Сильный ветер растрепал его седые волосы, перекинутые с одной половины головы на другую, закрывавшие большую плешь, и они затрепетали, как корона, над его головой. А он все смотрел, сжав губы, на волны и далекие острова.
– Я многих знал из тех, кто не вернулись оттуда! Никого даже посмертно не наградили!
В глазах бывалого капитана 1-го ранга стояли слезы.
– Смотрите! Вон там погиб целый батальон морской пехоты – более 300 человек, как я уверен, что погиб по вине нашего командования. Погиб со своим батальоном майор Иван Васильевич Пасько и все офицеры. Я хорошо знал их всех. Иван Васильевич – опытнейший десантник – понимал бесперспективность высадки, не хотел вести ребят на смерть. Докладывал командованию. И командование, – он помолчал и вдруг сказал, – тоже понимало, но… сверху на них давили командование фронтом! А Пасько понимал, что погибнет, но повел. Ребята вышли на катерах с нашего острова Лавенсаари поздно вечером и к утру начали высадку с трех направлений. У финнов пулеметы и скорострельные орудия. Высадились с трех направлений. Часть наших кораблей погибли при высадке. Остальные связали боем финские корабли и наши самолеты немецкую авиацию. Отступать некуда – только вперед. Взяли пол острова. Но финны высадили с другой стороны острова свой десант. А наши подойти и помочь больше не смогли. Десантникам укрыться там негде.
Остров, действительно, весь был, как на ладони, и никаких укрытий, ни леса на нем не было.
– Чтобы не сдаваться в плен, многие десантники сами кончали жизнь последним патроном или гранатой. В плен финнам попали несколько тяжелых раненых и тех они побросали в воду, обозленные своими потерями. Если бы была поддержка авиационная и корабельная, то остров бы наверняка взяли бы. На одной «полундре» и злости взяли бы!
«Изыдь» немного помолчал, а потом продолжил:
– Триста моряков против двух тысяч немцев. Ну, не триста, а, наверное, двести все же высадили.
Часть погибла при высадке, и не все корабли смогли высадить морпехов.
Он тяжело вздохнул, постоял немного, опустив голову, видимо, что-то вспоминая, а потом, встряхнув головой, посмотрел на Алексея. В глазах его блеснули слезы.
– Я должен был высаживаться со своими ребятами им на поддержку, но командование вдруг отменило высадку, и я остался жив, а Василий погиб. Лучше бы я был на его месте!
– Почему? – не понял Алексей.
– Он был женат и у него дочка маленькая, а я был холостой, – пояснил «Изыдь».
– Упокой, Господи, душу его и души его ребят! – и «Изыдь» размашисто перекрестился.
Алексей, потрясенный, смотрел на остров Соммерса.
– А вот на том острове Тютерсе, – показал «Изыдь» на далекий остров, видневшийся южнее, – погиб мой друг майор Вася Кабак, погиб еще при высадке.
– А вы хорошо знали его? – спросил Николай Глаголев.
– Да, конечно! Это был мой друг, мы с ним не одну бутылку водки выпили за победу! – тяжело вздохнул «Изыдь».
И внезапно для Алексея капитан 1-го ранга размашисто опять перекрестился, глядя на остров.
– Был еще лед. Поздний апрель. Наши корабли не смогли подойти, и десантники вышли с Лавенсаари пешком в ночь. Сорок километров. По уже растаявшему льду! Представляете, в апреле сорок второго? Это почти по колено в холодной воде сорок километров по прямой! – повторил он со слезами на глазах. – Лед уже растаял сверху, и десантники 1-ого полка моряков-лыжников брели все сорок километров по колено в воде, а кое-где по пояс, таща на себе все снаряжение и боеприпасы. Рассветало в конце апреля уже рано и немцы, конечно, обнаружили их на подходе. А где спрятаться на льду? Начали их издалека расстреливать из крупнокалиберной артиллерии и пулеметов. Прилетела их авиация и начала утюжить лед. А команда десантникам дана только вперед, отступить нельзя. Больше половины их полегла на подходе к острову, а остальная часть все же вышла на остров и завязала бой. Все погибли.
– А памятник там есть нашим десантникам? Могилы? – с волнением опять спросил Алексей.
– Трупы убитых и даже раненых немцы в море побросали, обозленные своими потерями. Могил нет и памятника тоже! – вздохнул он, – когда немцы уходили, они заминировали весь остров и до сих пор там ходить небезопасно! – вздохнул он. – Островом смерти называют его до сих пор. Но мы еще поставим им памятник. Я верю в это. Не мы, так вы поставите! – улыбнулся он.
Алексей, потрясенный ответом, молчал, а потом горячо сказал:
– Я бы поставил десантникам большой памятник, чтобы было видно издалека, и чтобы проходящие корабли отдавали честь погибшим за Родину, спуская флаги, как мы это делали там, где погиб эсминец «Свердлов».
Высокие сосны, нацеленные в небо, кустарники и даже песочный пляж были видны издалека. И ничто не говорило о той опасности, которая осталась на острове со времен войны.
«Изыдь» потрепал Алексея по непослушным вихрам, усмехнулся и, надевая на свою голову фуражку, спросил:
– А доложи-ка мне, гардемарин, что такое крюйс-пеленг и как определиться с помощью одного пеленга, имея всего один маяк?
– Когда имеется лишь один ориентир, – затараторил Алексей, – но расстояние до него определено быть не может, то прибегают к методу крюйс-пеленга. Этот метод сочетает получение линий положения судна с учетом элементов счисления по двум пеленгам на один объект в разное время и курса судна и пройденного судном расстояния за это время, измеренного по лагу, за время между двумя пеленгованиями ориентира. Полученное место судна называется счислимо-обсервованным.
– Правильно! – улыбнулся «Изыдь». – Вот теперь и определи мне наше место по маяку острова Большой Тютерс!
Алексей встал к пеленгатору и, заметив время, аккуратно снял первый пеленг. Ровно через пять минут снял второй пеленг, и записал в свой штурманский блокнотик время. Затем он пошел в прокладочную (штурманский класс) и аккуратно нанес оба пеленга на карту. Затем, зная курс и скорость корабля, определил расстояние между двумя пеленгами и нанес на карту, а далее перенес в искомую точку второго пеленга ранее вычислявшийся им курс. Сделав эти манипуляции на карте, он произвел записи в навигационный журнал и посмотрел на преподавателя.
Тот улыбался во весь свой большой рот.
– Все правильно сделал! Молодец! Не бездельник! Пятерка тебе, Морозов!
Алексей от радости даже зажмурил глаза. Получить пятерку от «Изыдя» было круто. Двойки он не ставил, но и пятерку получить от него было практически невозможно.
Пока он радовался, «Изыдь» пошел дальше проверять у курсантов ведение ими карт и журналов.
Где-то, уже далеко от Алексея, слышался его недовольный голос, распекающий кого-то из курсантов.
– Дай перерисовать! Не жмоться! – услышал он голос Валеры Абросимова, ведущего прокладку за соседним столом. Алексей усмехнулся и отодвинулся в сторону, а его картой и журналом всецело овладел Абросимов.
«Помогать надо своим» – подумал Алексей и пошел брать следующие пеленга.
Теперь острова для него перестали быть неодушевленными предметами с маяками. Там погибли наши люди. Много людей и у всех их есть имена, фамилии, родственники, которые их так и не дождались с войны. И даже не знают, где лежат их косточки.
Гогланд, Мощный (Лавенсаари), Большой и Малый Тютерсы, Соммер, Сескар – стали в этом месте хорошей практикой для определения места корабля в море.
Незаметно закончилась штурманская вахта и пришла следующая смена.
Записав сдачу вахты в навигационный журнал, Алексей с Николаем Глаголевым не пошли в кубрик, куда направилась вся смена, а решили снова подняться на сигнальный мостик, чтобы получше разглядеть в бинокль эти острова.
Впереди далеко уже светился огнями Кронштадт.
* * *
Вернулись в училище все загорелыми, возмужавшими и довольными практикой и собой. Теперь уже стали настоящими моряками. Хотя в море за весь период ни разу не качнуло – был почему-то полный штиль. Но это отнюдь не умаляло результатов первого настоящего плавания.
Пришив себе курсовки второго курса, курсанты, довольные всем и, прежде всего самими собой, разъехались по отпускам. Первый курс был закончен. Впереди курсантов ждал отпуск, встречи с родными и обучение на втором курсе.
Часть 2. Второй курс. Неподдающиеся
Глава 1. Бумеранг
Жизнь – бумеранг. К тому и ведётся:
Что отдаёте, то и вернётся.
(Автор Вера)
На втором курсе у Алексея Морозова не ладились дела с его командиром отделения старшиной 2 статьи Сашей Чхеидзе. Чхеидзе, пришедшему отрабатывать командирские навыки с третьего курса на второй, сразу не понравился светловолосый, высокий, с открытым лицом и голубыми, почти водянистыми глазами, Алексей Морозов, во всем имевший свое мнение и порой слишком вольно трактующий его требования, а иногда, даже страшно сказать, и сами воинские уставы. А его ироническая улыбка доводила Чхеидзе до бешенства.
Терпеть выходки Морозова Чхеидзе не хотел. Требовалось проучить зарвавшегося курсанта. И вот в субботу, перед самым увольнением в город, когда все курсанты построились в кубрике на проверку формы одежды, стоя дежурным по роте, Чхеидзе объявил Алексею неделю без берега за плохо вымытую во время утренней приборки стену политического отдела.
Алексею стало от неожиданности плохо, его бросило сначала в жар, потом в холод. Зачем было доводить дело до неувольнения? Не проще ли было во время утреннего осмотра сразу объявить неделю без берега или наряд на службу, чтобы он даже не готовился в это злосчастное увольнение, не строил планов?
На него смотрело ненавистное лицо командира отделения, которого он видел-то и знал всего неделю. Карие глаза его, казалось, насмехались над Алексеем. Старшина 2 статьи Саша Чхеидзе, дежурный по роте, перед всем строем, улыбаясь, разорвал увольнительную записку Алексея и бросил ее в урну.
Алексей, сняв бескозырку с головы, и еле двигая ногами, вышел из строя и направился в свой кубрик, к своему рундуку.
– Морозов, стоять! Я вам не разрешал выходить из строя! – раздался окрик командира отделения.
Алексей повернулся, надел бескозырку на голову и принял стойку «смирно». На него смотрел с сочувствием весь строй курсантов.
– Вот так, товарищ курсант! Скажу идите – повернетесь и идете, а не скажу – стоите и ждете мою команду! – немного кривя губы, сказал командир отделения, – смотрите мне в глаза, а не на пол! Правильно я говорю, товарищ главный старшина? – обратился Чхеидзе к заместителю командира взвода Мише Шорохову. Тот опустил на пол глаза и что-то неразборчиво сказал, видимо, не поддерживая резвость командира отделения, но не желая противоречить ему.
Почувствовав вроде некоторую поддержку замковзвода, в простонародии «замка» с четвертого курса, Чхеидзе скомандовал:
– Теперь, Морозов идите, переодевайтесь в робу и шагом марш мыть стены, но не в политотделе, а в кубрике! Я проконтролирую, как это вы делаете!
Шорохов с интересом посмотрел на Чхеидзе и ничего не сказал, а только как-то странно повел головой.
Алексей поднял глаза и почувствовал, как предательски катиться из левого глаза слеза. Еще этого не хватает – разреветься перед строем курсантов. Нет, он не против заслуженного наказания, но здесь явная придирка, явное желание показать, кто в отделении начальник. На него смотрели несколько десятков глаз курсантов, одни с сочувствием, другие с некоторым нетерпением: «Что ты тут задерживаешь всех нас? Мы же так торопимся».
Действительно, большинство курсантов очень спешили. Кто на электричку на станцию Новый Петергоф, кто к своим девушкам, с которыми было назначено свидание. Не до Алексея было им и его проблем. Хотя он ощущал, что многие ему сочувствуют.
Алексей тоже очень спешил на свидание. Сегодня, как назло, его ждала в Петергофе Настя с «первого меда», с которой он познакомился в Ленинграде в прошлое увольнение. Они договорились встретиться в нижнем парке у «шахматной горки» в восемнадцать тридцать, и Алексей планировал побродить с ней по аллейкам парка, затем пригласить ее посидеть в так называемой курсантами кафе «сорокодверке» – поесть мороженого, а потом уже вечером часов на восемь сходить в кино в кинотеатр «Аврора» на сеанс нового кинофильма, где в темноте можно было прижаться к столь желанной Насте, погладить, возможно, ее белую ручку и, может даже, поцеловать в щечку. От этих мыслей Алексею стало совсем плохо, и он немного пожалел себя.
Настя специально ради этой встречи должна была приехать из Питера, где жила. И Алексей с огромным трудом пригласил ее в Петергоф, который ему хотелось «подарить» ей. Теперь все его планы летели в тартарары, мало того, ему грозило бесчестие. Пригласить девушку и не прийти на первое свидание – это позор, который он потом ничем не сможет загладит перед Настей.
Он уныло попрощался со счастливыми товарищами, уходившими в увольнение.
– Ты это, Алеха, не расстраивайся! – пожал незаметно Алексею руку его друг и сосед по столу Миша Коростылев.
– Миш, а Миш? – внезапно, осененный догадкой, зашептал, догоняя строй, Алеха, – меня у «шахматной горки» будет ждать девушка, я тебе рассказывал. Сходи, пожалуйста, передай ей, что я не приду. Придумай что-нибудь. Заболел или в наряде. Узнай ее номер телефона, мне во как надо! – Алексей, показал пальцем на горле, как ему нужен ее телефон.
– А как она выглядит? – спросил, начавший уже спускаться по лестнице вниз, заинтригованный Миша.
– Самая красивая из всех, ты ее узнаешь, черненькая такая, симпатичная, волосы длинные! – почти кричал сверху лестницы вниз Алексей.
Николай остановился и помахал приятелю рукой. Остальные курсанты с недоумением смотрели на них, сбегая по лестнице вниз.
Увольнение для курсанта большой праздник. Начищенные, наглаженные, с надраенными до лакировочного блеска ботинками курсанты спешили в увольнение, и любая задержка воспринималась ими с раздражением. Можно опоздать на электричку, можно опоздать на свидание. А здесь … Этот Морозов с его стеной. Черт бы его побрал.
– Так, Морозов, я вас куда послал? – вывел Алексея из сладких раздумий на лестничной площадке раздраженный голос командира отделения Чхеидзе, – вы почему еще здесь и не переоделись? Я сейчас приду и буду разбираться с вами!
Морозов не знал, что только что командира отделения из-за него отчитал замкомвзвода Шорохов.
– Ты что же это, старшина, делаешь? Почему не наказал сразу с утра, а дождался увольнения? Это уже не наказание, а издевательство называется! – Шорохов повел подбородком. – Чтобы больше такого не было! – и он повернулся и пошел в старшинскую, где должен был обеспечивать порядок в роте в эту субботу. А Чхеидзе, разгневанный тем, что ему еще попало за этого Морозова, побежал к лестнице догонять строй.
Алексей повернулся и увидел разгневанное лицо командира отделения, летевшего вслед за строем и придерживающего левой рукой длинный черный палаш, а в правой руке державшего журнал увольняемых. У Морозова аж свело руку, так ему захотелось заехать в ненавистное лицо и если бы не дневальный Володька Петренко с Украины, который левой рукой незаметно перехватил Алексея за руку, то заехал бы в чхеидзину рожу, а там – будь, что будет. Вовка перехватил правую руку Алексея и с силой сжал ее, встав рядом и отдавая честь дежурному по роте.
– Шагом марш отсюда, Морозов! Что вы здесь маячите? Сказано вам идти мыть стены! У вас сегодня помывка стены от первого рундука и заканчивая отбоем! – рассмеялся Чхеидзе и побежал по лестнице, придерживая левой рукой черный лоснящийся палаш.
Снизу раздался его радостный смех и команда:
– Увольняемые 22-ой А роты построиться в колонну в две шеренги!
– Ты шо, хлопчик, сказывся? – спросил его с легким малороссийским акцентов Вовка Петренко, отпустив руку. – Теж командир витдэления, тебя ж под трибунал пошлют, а он ешо радоваться буде. Терпи, козаче, атаманом будешь! Иди мой стинки!
Он, улыбаясь, подтолкнул Леху в сторону кубрика, где тому надлежало драить стены.
Алексей прошел в кубрик, снял синий парадный гюйс и аккуратно положил на свою койку, затем суконную галандку, брюки. Аккуратно все разложил на койке, из рундука достал сложенную кирпичиком синюю робу с его нашитым на кармане номером 225-18, что означало второй факультет, второй курс пятый класс на курсе, восемнадцатый по списку в классе. Так же, не торопясь, аккуратно сложил форму первого срока в рундук, повесил на вешалку. Затем одел робу, снял хромачи и надел рабочие ботинки. Не спеша пошел в шхеру за обрезом, хозяйственным мылом, ветошью и щеткой.
«Мне спешить некуда, – думал он, – до отбоя все успею».
Набрав в умывальнике воды, он не спеша, чтобы не разлить на пол, понес таз, который на флоте называли «обрезом», в свой кубрик. Так уж принято было в училище, что все вещи назывались корабельными названиями: таз – обрезом, пол – палубой, стенки – переборками, табуретка – баночкой и так далее.
Из старшинской доносились звуки футбола и незабываемый голос комментатора Озерова.
«Такой хоккей нам не нужен!» – вспомнил Алексей.
Внезапно из старшинской вышел навстречу Алексею со стаканом чая замкомвзвода Шорохов, увидев Алексея с обрезом полным воды, он остановился и внимательно посмотрел, как будто что-то вспоминая. Алексей тоже остановился, поставил обрез на пол. А черт его знает это начальство, еще впаяет неделю без берега за ни за что, и четко доложил:
– Товарищ главный старшина! Курсант Морозов! Драю переборки в кубрике номер один по приказанию старшины второй статьи Чхеидзе!
Шорохов отхлебнул чаю, пожав плечами, улыбнулся и сказал:
– Драишь, драй! Чего встал – иди, курсант! Занимайся работой!
Морозов поднял свой «обрез» и, чтобы не расплескать, понес в кубрик, где ждала его покрашенная зеленой краской стена.
Стена красилась прошлым летом силами так называемых «декабристов» и «академиков» и выглядела ранней осенью еще вполне прилично. Тем более, что второе отделение – приборщики кубрика – драили ее раз в неделю с мылом и щетками. А уж сегодня была большая приборка и стенка или, как говорили на флоте «переборка», драилась точно с мылом и усердием и выглядела чистой.
«Но приказ есть приказ, – подумал Алексей, – сказали драить, значит надо драить».
Он намочил в обрезе щетку, намылил ее и начал отдраивать, ухмыляясь, идеально чистую «переборку». Он драил ее с такой силой, что казалось, что сдерет вместе с краской.
Он драит палубу и крепко верит,
Что где-то ждут его пятьсот Америк!
Ну не пятьсот, так пять по крайней мере.
Материков, открытых, нет в семнадцать лет!
– запел он.
В это время главный старшина Шорохов внимательно изучал стены в политотделе и нигде не находил грязи или того, к чему можно было бы придраться. Покачав своей слегка кучерявой головой, он не спеша пошел в ротное помещение.
– Ты чего, еще поешь, Морозов? Весело? – раздался сзади голос Чхеидзе. – Так я тебе настроение испорчу! – раздался сзади голос командира отделения, который вывел Морозова из душевного равновесия, и он чуть не уронил от неожиданности щетку.
Он принял стойку «смирно», повернулся к своему командиру отделения, уволившему курсантов и, весело глядя в глаза, спросил:
– А что, товарищ старшина второй статьи, песни петь уставом во время приборки запрещено?
– Не запрещено! – нахмурился Чхеидзе, – но я думал, что вам веселиться вроде не с чего?
– Работа захватывает от этого рундука и до отбоя. Душа поет! – четко выговаривая слова, сказал Морозов, – разрешите продолжить работу?
– Продолжайте! – махнул рукой Чхеидзе и побежал сдавать дежурство по роте.
Он сегодня планировал уволиться.
Морозов повернулся к «переборке» и с новой силой стал тереть ее. Разводы мыла катились вниз по переборке и стекали на деревянную палубу.
– Палубу потом помойте заодно! – раздался сзади голос Чхеидзе.
Если друг оказался вдруг,
И не друг, и не враг, а так!
Если сразу не разберешь,
Плох он или хорош?
– донеслись знакомые слова из кинофильма «Вертикаль» в исполнении Алексея до старшины 2 статьи Чхеидзе.
«Издевается надо мной, гад! Ну, я ему покажу! Еще работы подкину, если мало. Пока уважать не начнет, А не начнет – я его вообще с дерьмом смешаю. Он узнает, что такое настоящее служба!» – думал Чхеидзе, проскакивая мимо приоткрытой двери старшинской.
– Чхеидзе, зайди ко мне на секундочку! – внезапно прервал его мысли голос замкомвзвода Шорохова.
Когда Чхеидзе зашел, Шорохов встал с койки, где лежа смотрел телевизор «Электрон» с очень маленьким экраном. Он выключил телевизор и плотно прикрыл дверь.
– Чего у тебя с этим Морозовым?
– Да, ничего вроде, – пожал плечами Чхеидзе, – так, пусть поработает вместо увольнения. Крепче службу любить будет.
Шорохов снова сел на койку и с интересом посмотрел на Чхеидзе.
– Ты что, серьезно думаешь, Саша, что работа ни за что, без причин, сильно укрепляет любовь к службе и уважение к тебе? Ты думаешь, что другие курсанты отделения не заметили, что ты придираешься к Морозову? Это так ты добиваешься уважения курсантов? Потом, у него неделя без берега или наряд на работу или сразу два наказания в одной посуде?
