Виктор Балдоржиев
Горизонты разных лет. Сборник рассказов
Время не меняется
– Знакомые силуэты. Свои, кажется, люди. Голос вроде бы знакомый. Слышала я такой говор, немного шепелявый, будто передних зубов нет. Кто бы это мог быть? Неужели убьют. Чуть скосила голову, вроде бы во сне шевельнулась, и вижу сквозь полуприкрытые веки – Яшка Золотухин из соседней деревни. Чернявый и наглый. Он к моей двоюродной сестре Фроське сватался, но наши не отдали Фроську: варнак Яшка, ничего серьёзного…
– С оружием были? – подался вперёд Женька.
– Не мешай! Конечно, с оружием, – раздраженно сказал, Витька, подбрасывая сухой кизяк в печурку. Густой дым окутал стол и всех троих, потом медленно рассеялся.
– Комаров меньше будет, – одобрительно сказал Батуиха, привычно кашляя. – Второго я не узнала. У Яшки обрез был. Тогда оружия много было. У меня два коня привязаны к буйлэске, в самой гущине от глаз подальше. Если о товарах заговорили, значит, они видели их. На заводной-то с двух сторон две швейные машинки были, да ещё два сепаратора. В Монголии их шибко уважают, сепараторы…
Женька удивленно качнул головой: надо же, такие простые вещи, а цены их – чуть ли не жизнь человеческая. Витька слушал внимательно, будто видел картины тех далёких лет и узнавал персонажи.
– Подай-ка мне уголёк, – попросила бабку Витьку. И когда тот подал ярко-красный в темноте уголёк, прихваченный щипцами, бабка прикурила свою трубку, пыхнула раза два и продолжила. – Они меня, поди, и убить могли, но в степи послышался топот, а мы чутко слышим. Яшка выглянул из оврага и увидел наряд пограничников, рысивший на конях не очень далеко от нас. Они тут же спрятались в гущине, а когда наряд скрылся за сопкой, сразу вывели своих коней и умчались из оврага. Тогда-то и я встала. Мне уже невтерпёж было, – хрипло рассмеялась Дарья Вампилов. – Надо было по малой нужде, а тут под дулом обреза. День клонился к вечеру, а ночью я и махнула на ту сторону.
– А этих потом видели? – Очень заинтересованно спросил Витька, думая о чём-то своём.
– Второго нет. Никогда больше не встречала. А Яшку, конечно, встречала. Он и сейчас живой, в райцентре живёт. На всех собраниях выступает. Время же не меняется. Люди меняются.
– И вы ему ничего не сказали! – Ахнул Женька. Казалось, что при свете от горящего в печурке кизяка его рыжие волосы стали совсем красными.
– Зачем? – Засмеялась Батуиха и вдруг насторожилась. – Лишнего я вам тут наболтала. Не вздумайте кому-нибудь проговориться. Тому же Нечаеву.
– Замётано! – Дал слово Витька и толкнул в бок Женьку.
– Верю! – Отозвалась бабка.
– А что потом было? – Нетерпеливо спросил Витька, жаждущий продолжения рассказа.
– Что? Да, ничего. Я жила месяцами в Монголии, часто переходила границу за товарами. Нас целая банда работала. Одни привозили, другие принимали, распределяли. В Монголии вдоль границы тоже наши жили, им я передавала товар. Муж у меня был в Монголии, настоящий монгол. Хороший человек, хорошая семья. Свои юрты, свой скот, своя жизнь. Двух детей я там родила. Сейчас, наверное, уже взрослые люди…
Ребята загрустили. Им казалось невероятным, что человек может иметь детей в другом государстве, не видеть их, только представлять.
– Давно это было… Когда я вернулась из своих острогов и ссылок, то видела Яшку, он был большим начальником в районе, в школах выступал. Красный партизан он что ли. Но их не было у нас. Может, где-то в другом месте? В общем, воевал за власть. Пенсию, наверное, большую получает. Детей много, внуков. А наших всех раскулачили и выслали. И Фроська умерла где-то в Красноярской тайге… Давно это было.
Где-то за селом звонко запели девчата. Бабка хрипло рассмеялась.
– Это они у речки собираются. Не вздумайте женихаться, вмиг охоту отобьют. Аккуратно надо, познакомиться с нашими варнаками, своими стать. А девки у нас красивые есть. Они сейчас погуляют немного и в буйлэски пойдут.
– В то место, где Вас чуть не убили? – спросил Витька.
– Может быть туда, а может и не туда. Там много мест. Пограничники к ним в самоволку приходят. Двое уже из заставы женились на наших и остались в деревне. Пограничники-то вроде бы как наши ребята.
В темноте раздался звонкий девичий смех, потом звучно и мелодично заиграла гармонь. Вдруг из-за туч выплыл яркий клинок месяца и озарил деревню тусклым серебряным мерцанием. Блеснула на речке и исчезла тонкая полоска. И снова ребятам показалось, что они жили здесь всегда. С бабушками, дедушками, родителями, а холодный и голодный город им только приснился.
Здесь и должен жить человек. Ходить за скотиной, пахать землю, косить сено, выращивать всё, что уродит земля. Читать книги и рисовать, если ему дано, а не дано – делать что-нибудь другое. И учиться, учиться сколько возможно учиться.
– Чаюйте, мужички! – громко сказала Дарья Вампиловна. – Птенчики вы ещё. Налетаетесь. Небось, в компанию с гармонью охота? Ладно, скажу я завтра своему племяшу, пусть принимает в команду.
– Да мы и сами можем принять! – дерзко сказал Витька,
Женька больно ущипнул его за бок.
– Во-во, принимайте! – Рассмеялась Батуиха. – У нас раньше шибко дралась молодёжь из-за девок. Спать пора, ребятишки. Утром на работу…
Утром серая лошадь бабки, прихрамывая, шла на речку и кивала головой ребятам, как своим, к речке же стекалось деревенское стадо коров. Почаевав, Витька с Женькой спешили в контору, на них с любопытством смотрели редкие прохожие.
Щиты были сколочены. Пора было рисовать.
– Знаешь, мне бабку охота нарисовать. В буйлэсках! – Неожиданно сказал по дороге Витька.
– Ничего себе! И мне ведь тоже охота её нарисовать! – Признался Женька. – Ещё бы лучше – на коне.
– Ты сначала коня научись рисовать! – Хмыкнул Витька.
– А ты научился?
– Я не только рисовать, но и ездить умею!
– Ты?
– С малых лет.
Так, споря, они дошли до конторы, где начали загрунтовывать приготовленные щиты.
Кто на кого похож
Витька сидел в тени козырька на бетонной ступеньке крыльца у входа в контору. Загрунтованные щиты уже высохли. Пора было что-то изображать. Он перебрал кучу всяких плакатных рисунков из разных «Агитаторов» и «Пропагандистов», но всюду преобладали красный и белый цвета. Одним словом, плакат. Спецовка на комбайнере – красная, рукавицы – тоже красные. Вроде бы профессионально, но всё рубленное, угластое, даже точечка зрачков – малюсеньким белым квадратиком.
Солнце пекло нещадно, село казалось побелевшим и выгоревшим вместе с тополями и штакетниками. Иногда в контору заходили и выходили оттуда люди. Витька бросал мимолетный взгляд, стараясь сохранить в памяти характерные черты.
Потом он прошёлся по селу, посидел у речки, где купались и визжали загорелые до черноты ребятишки. От огромных цистерн заправки за речкой отблёскивали солнечные лучи. Дрожала и блестела мелкая рябь на волнах речушки.
И в столовой, куда они отправились с Женькой, Витька всматривался в лица поварих и двух девчушек, которые им помогали.
– Ты чего пялишься? – Толкнул его локтем и прошипел Женька, ломая пахучий ломоть хлеба.
– Да ничего я не пялюсь. Смотрю и всё!
– В тарелку смотри. Все девчата уже попрятались в селе!
– Да ладно тебе. Образ я ищу! – Примирительно сказал Витька.
– В голове ищи! – Невнятно буркнул Женька, дожевывая хлеб.
После обеда забежал парторг. Витька бросил на него свой мимолетный, как ему казалось, запоминающий, взгляд художника, но Василий Николаевич насторожился.
– Что-то не так, Витя? – Парторг стал осматривать самого себя, провел рукой по пуговицам, застёжкам. Всё было на месте, застёгнуто, притянуто.
– Он образ ищет, Василий Николаевич! – Рассмеялся Женька, набрасывая кистью по карандашному рисунку на щите.
Его «образ» получался похожим на него самого – щекастым, пухлым, с рыжими вихрами.
– Образ? – Заинтересованно вопросил Василий Николаевич и воскликнул. – Сейчас, ребята, я организую вам образ.
С этими словами он умчался из кабинета-мастерской.
– Ну вот, нагляделся! – Ехидно сказал Женька. – Теперь концерт, наверное, будем смотреть.
– Ты рисуй, рисуй. Твой образ, как опара, набухает, – подначил Витька, задумчиво водя карандашом по листу ватмана.
Солнце уже ушло с зенита и тени тополей удлинились, белизна исчезла и снова проявились краски. В тёмно-зелёных распадках сопок мерцали сухим бело-розовым цветом кусты дикого абрикоса.
Ребята сидели на ступеньках под козырьком крыльца. Из-за переулка показалась целая ватага людей в праздничных одеждах. Назревало какое-то событие. Подтверждая догадку, появилась «воровка» парторга.
– Сейчас будет вам образ! – Торжественно сказал худощавый парторг, выходя из машины, держа в руке хозяйственную сумку, откуда выглядывали углы альбомов. – Проходите, проходите в мой кабинет. Не удивляйтесь беспорядку. Тут творческий процесс ребятишки затеяли.
Колхозники, смеясь и переговариваясь, зашли в кабинет-мастерскую, некоторые остались в коридоре.
– Нас будете рисовать? – Спросила бойкая пожилая женщина. Смуглая, черноволосая, черноглазая, она была в платье бело-розового цвета.
– Не только тебя, Варя, – сказал басом двухметровый мужик, похожий на Женьку и рассмеялся, показывая на работу Женьки, – Мой портрет почти готов. Ты где, парень, меня видел?
– В столовой. Позавчера, вы разговаривали с поварами.
– Это я воду привозил. – добродушно подтвердил мужик. – Глазастый!
– Так тебя, Генка, за версту видать, даже искать не надо! – рассмеялись в толпе. – Добрынины все приметные.
– Смотри, Витя, знакомься, изучай! – Провозгласил парторг, показывая на земляков и положив на стол два альбома. – Вот тут история нашего села и колхоза. Много образов! Всю жизнь можно рисовать…
Через два дня после знакомства с колхозниками и альбомами ребята чаевали с бабой Дашей. Так теперь они называли бабку Батуиху или Дарью Вампиловну. Перед ней лежало множество набросков портретов на ватмане, которые теперь неустанно рисовал Витя карандашом, углем, сепией.
Баба Даша с тревожным вниманием вглядывалась в портреты, подолгу задерживаясь на каждом.
– Наши люди, наши, – вздыхала она. – Правильно Кашникова возле буйлэски нарисовал. А вот эта девка на меня похожа, молодую совсем! Чья же она будет?
– Ещё до острогов? – Осторожно спросил Витя.
Баба Даша рассмеялась, закашляла, сжимая в руку свою чёрную трубку. И, отгоняя сухонькой рукой, дым проговорила:
– Конечно, до острогов. Там-то я совсем не такая была. Безухая… Вечером расскажу. Чаюйте да бегите в контору. Работа не ждёт…
Кто я?
– Кто я? – Сказала в густеющий сумрак Дарья Вампиловна. – А кто знает, кто я? Говорили, тунгуска. А я уже забыла, кто так говорил. Много тут народа жило раньше. Всех и не перечислишь.
С вечера, пока было солнце, она разглядывала наброски, которые теперь постоянно делали Витька с Женькой.
Бабка Батуиха рассматривала портреты и прямо, и криво, то отдаляя от себя, то приближая. Ей казалось удивительным, что люди на фотографиях оставались на ватмане почти такими же, но в рисунке они как бы оживали, будили и тревожили память.
– Вот вы с карточек рисуете наших людей. Они и похожие, и не похожие. То деды их глянут, то отцы. А я ведь каждого из них помню.
– По национальности кто вы? – Осмелился Витька, прихлёбывая густой забеленный чай.
На него предупреждающе и выразительно глянул Женька.
В огороде всё так же маячил серый контур лошади, желтая собака спала под скамейкой. На плите слабо пофыркивал чайник, в зеве летней печки малиновой рябью трепетали угли.
– Кто я? – Бабка затянулась и выпустила дым, опустив сухую руку с трубкой. – Записана буряткой, бабушка у меня была русской, а люди говорят, что я хамниганка. В общем, монголка я! – Рассмеялась она и закашляла натужно. Отдышавшись, продолжила. – Тут почти все такие. Кто больше русский, кто – тунгус, кто ещё кто-то. Говорят, что мы раньше были даурами, а теперь один только бог знает – кто мы.
Она махнула рукой и снова засмеялась, давясь сухим кашлем.
– И я, наверное, даур, – сказал чернявый Витька, как-то неуверенно поворачивая голову, будто хотел рассмотреть себя.
– Тогда, кто я? – Заинтересовался рыжий Женька.
– Русский ты! – Убедительно сказала бабка Батуиха.
– А мамка говорили, что у нас в роду были какие-то зыряне, то есть коми, а ещё – орочонка. Батя мой хохол.
– Тут и хохлов хватает! – Встрепенулась Дарья Вампиловна. – После войны их много нагнали сюда. Я с ними и в остроге была. Много народа было в наших болотах.
– В каких болотах? – Спросил Витька, чутко внимавший каждому слову бабки.
– В сибирских. Ой, там болот видимо-невидимо, гнус человека заживо съедает. Облепит всего так, что живого места не останется. Проведешь рукой по телу, а рука вся красная от крови. Тюмень это. Мы с калмыками и другими монголами звали – тэмэн, верблюд значит. Как верблюды мы были, всё на нас грузили. А по-другому – тумэн, тьма. Несметно…
Дарья Вампиловна вся ушла в воспоминания и, говоря, покачивала, углубляясь во времена и оживляя лица знакомых, головой, повязанной платком. Трубка в её руке погасла и, казалось, вот-вот упадёт.
– Так вас на границе арестовали? – Разбудил её Женька.
– Да, да, на границе. Тогда много людей уходило за границу. Ничего не понимали. Я, конечно, контра и бандитка, товары возила. А ведь люди уходили семьями и со скотом. У меня четверо дядьёв и тётка укочевали. Ладно, они живыми остались. А сколько перестреляли!
– Перестреляли? – Витька так и застыл с кружкой в руке.
– Ночью это было. Контры и бандитов вдоль границы много было. Я тогда около Даурии промышляла. Там товар брала. По железной дороге человек привозил. В ночь я должна была переходить. Получила товар у знакомых, завьючила коней и – в путь. Уже темно было. После второй сопки конь мой забеспокоился, запрядал ушами. Я сразу в распадок, застреножила коней, пошла высматривать пешком. А там, в котловине, – тьма телег и скотины, народу много. Всё колышется и говорит. Поняла, наши собираются переходить в ночь. Думаю, пристроюсь ночью с ними и перейду.
– А не страшно было? – Неожиданно вступил в разговор Женька.
Витька тут же ткнул его в бок.
– Страшно, конечно. А когда не страшно? Думаю, раз собрались такой оравой, значит, знают дело, чисто значит. Ведь не в первый раз здесь народ переходит. Много ушло! Перед самым рассветом они стронулись с места. Люди, телеги, бараны, коровы. Я в хвост пристроилась. Хорошо, что вперёд не заскочила. У самой границы с двух сторон пулемёты ударили! Коней моих сразу положили. Я спрыгнула и легла за ними. Господи, что было, что было… Всё грохочет, ревёт, плачет, стонет, мечется. Не знаю, кто успел прорваться. Обеспамятела я…
Бабка горестно замолчала, потом взяла щипцами уголёк и снова раскурила трубку.
– Солнце из-за сопки показалось, и я выглянула из-за своих коней. Всюду валялись в траве перевёрнутые телеги, убитые кони, коровы, бараны, люди. Недалеко от меня паслась лошадь, с привязанной к седлу девчушкой. Она хотела отвязать ноги, завязанные под брюхом лошади сыромятью. Солнце поднялось и осветило всю долину и молча плачущую девчушку. Я была смелой девкой, подошла к лошади. Подпустила лошадь, далась в руки. Перерезала ножом сыромять. Девчушка тут же упала в траву и не сразу могла встать. Я подняла её и сразу увидела солдат.
– Пограничников? – Переспросил Витька.
– Конечно, пограничников. Не понятно, что ли! – Буркнул Женька.
– Они шли цепью, – продолжала Батуиха. – Штыками проверяли людей, животных. Живые или нет? Собирали телеги, ловили лошадей, сгоняли в гурты скот… Долго рассказывать. В общем, собрали всех живых и раненых на заставе. Мужиков – направо, женщин – налево. Куда мужиков увели, не знаю, а нас вывели за ворота и отпустили. Идите, куда хотите. Вот и побрела я с той девчушкой по степи. Не арестовали в тот раз, не угадали, что я контра и бандитка…
– Контрабандистка, – робко поправил Женька.
– А я как говорю? – Удивилась бабка, вынув изо рта свою потухшую трубку.
(Цикл не окончен и ждёт продолжения).
Владыки умов
Политическая конкуренция и разумная промышленная политика – единственные условия, могущие реально изменить жизнь среды, в которой кормятся все, кто увеличивает бардак во славу действующего режима, то есть всячески препятствуя изменениям. Так создаётся дурная бесконечность.
Преступая дурную бесконечность, в поисках идей разумной промышленной политики, натыкаюсь на умища, извергающие глыбы на все вкусы в среду своего обитания. Как и в молодые годы, интересуюсь всем преступным и вражеским, ибо своё известно и видимо. Но чувствую, что постоянно нарываюсь на внедрённых штирлицев удивительно разных мастей. Смотрю топовые каналы ютуб, всех неистовствующих вдудь, штернов, камикадзе. Надрывается канал «Дождь», слушаю всякие среды, четверги, пятницы, паноптикумы, «Эхо Москвы». Расшифровываю коды доступа, аналитические изыски, читаю животворящие ЖЖ, «слонов», «снобов», хлёсткие статьи, язвительные реплики…
Всюду смех над всеми и презрение ко всем. Очень умно…
Все говорят об одном человеке и одной стране – нашей, безнадежно усиливая первого и целеустремлённо обрушая вторую.
Везде вещают лысые и волосатые, гривастые и очкастые умища. У каждого из них не меньше 100 тысяч просмотров. Все наимудрейшие, наиопытнейшие, едкие, проницательные, пророчествующие, презирающие. Возвышаются над всеми кочками.
В общем, нажравшиеся и нажиравшиеся от пуза во все времена из корыта существующей системы. Историки, аналитики, публицисты, заказывающие немыслимые по ценам наряды собственного дизайна. Каждый из них зачем-то стремится блеснуть на ничтожных постановках режимного ТВ, связанных с барьерами, кренящихся по замыслу Соловьёва. Каждый из них рвётся в топы, охотится за тысячами «лайков» и просмотров на каналах ютуба и в социальных сетях.
Глыбы ума против скрепов одного карлика, так они называют своего «противника». И – ни фига! Ноль! Ничего! Всё как в унитаз. Без шума, естественно, будто и не было. Но результат всегда один – мозги всмятку и набекрень. Умища после этого похожи на обыкновенных лающих и вечно недовольных стариков и старух.
Кто это? Отряды Путина наоборот? Жалкие маразматики, восполняющие энергию с чьих-то рук, при этом называющие ближних быдлом? Современники, презирающие свой народ, жителей сёл и городов, считающие их умственно отсталыми, говорящие о них не иначе, как о безмозглых животных, оперируя трудами Павлова и Сеченова, Менделя и Фрейда, обращаясь к всем наукам, чаще к естественным, особо выделяя квантовую физику?
Чем меньше частицы, тем больше они сами. Такая физика…
Голубая кровь с банальной красной соплёй, которая брызгала под розгами бар на конюшнях, на полях бессмысленных войн, в бандитских разборках и горячих точках? И вот эта сопля, то есть авторы этих извержений глыб пытаются сломать тоненькие скрепы режима без всякой идеологической и партийной конкуренции, одновременно смеясь над майданами и разработками разумной промышленной политики, кормясь за счёт омерзения к среде, в которой сами и живут? Но скрепы только крепнут.
Не шаловливая ли «рука Москвы» понатыкала повсюду эти человечища, выдающие глыбы, исчезающие бесшумно в унитазах времени без никаких последствий? Кто говорил о финансировании из-за рубежа и пятой колонне? А какое нынче финансирование в нашем дворе, кого финансируют здесь? Кому выгодны эти топы? Логика подсказывает, что касса этих умищ должна находиться в конторе администрации президента или правящей партии. Такое «брожение умов» выгодно только САМОМУ.
Что по-настоящему опасно для режима? Только настоящая политическая конкуренции и разумная промышленная политика, которая возможна при здравомыслящем населении. Такое население – главная угроза существованию воров и грабителей всех мастей.
Естественно, режиму выгодны непрерывное создание на пространстве страны бардака разными владыками умов и извергаемые ими глыбы на все вкусы. Они и должны быть в топах альтернативных средств массовой информации, а в остальных – владычествует сам режим.
При такой свободе и таком брожении умов он непоколебим и никакая политическая конкуренция невозможна, разумная промышленная политика – тем более…
