Виктор Балдоржиев
Горизонты разных лет. Сборник рассказов
Сизифов камень
Кто может представить 1982 год и районную газету в глухой провинции СССР? Вот рассказ моего старого друга Виктора Павловича.
– Почему Вы все время обзываете нас? – обращался ко мне на собрании двухметровый парторг моего родного колхоза Демьян Федорович Кабаков.
Он стоял за трибуной и бросал громогласную речь в сумрак зала, где любопытствовало больше половины села, а вместе с ними и я, приехавший от районной газеты в командировку, но втянутый в ситуацию и на собрание.
Трибуна была обита багровым бархатом, как поставленный на попа гроб. На бархате – портрет В. И. Ленина. Над вождём горбился двухметровый парторг.
– Что такое сизиф? Почему вы нас всех называете сизифами? – Недоумённый взгляд в зал и вопросительная пауза.
– Скажите мне товарищи или я забыл: когда мы вкатывали какие-то камни на гору? А если вкатывали, то почему не укрепляли? Ведь товарищ корреспондент пишет, что эти камни всё время скатываются, а мы их снова вкатываем. В гору!
– Не было такого! Не было! – Загалдел зал.
– Врёт Витька! С детства врал!
– Заявление на него Кабаков пиши, заявление! – орали из дальнего угла.
– Матерщина, поди, какая-нибудь иностранная этот сизиф. На фук или на фиг похоже! Он любит иностранщину!
– Так он же в газете написал, не на заборе, что мы все сизифы, с утра начинаем вкатывать какие-то камни в гору. На Крестовку что ли? Так туда никаким каком никого не вкатишь!
– Вы слышите, товарищ корреспондент, никто и никогда у нас никаких камней на Крестовку не вкатывал, – загремел Демьян Федорович, ища взглядом меня.
– Погодите, друзья! – На сцену вбежал взволнованный учитель истории Сергей Петрович Лопатин. – Сизиф это историческая личность. Боги его приговорили к наказанию вкатывать камень на гору в Тартаре… Это бесполезный труд…
– Очумел Петрович! Это мы – личности? Какой Тартар? Да Витька пишет, что мы всем колхозом ерундой занимаемся, – крикнул из зала Сашка Пузырев, мой одноклассник.
– А чем должны?
– Товарищ Лопатин, сойдите со сцены, не мешайте вести собрание! – Сверкнула очками и постучала карандашом по графину секретарь сельсовета Анна Васильевна, одиноко сидевшая за столом президиума, стоявшего возле трибуны на сцене. Стол тоже был обит багровым бархатом и тоже напоминал ритуальное изделие, но без чёрных лент.
– Да вы знаете… да вы знаете… Сизиф это… – Отчаянно кричал, чуть не плача, Лопатин, сходя по ступенькам со сцены.
– Армян что ли? – кто-то спросил у него.
Лопатин махнул рукой, пробираясь к месту и протирая на ходу очки носовым платком. Мне показалось, что он уже плачет.
– А чё он ишо понаписал? – спросил кто-то из зала.
– В конце статьи он пишет, что труд наш не героический, а какой-то сизифов – продолжал греметь Демьян Федорович. – Но вот вчера пришла бумага из райкома партии: просят принять меры по его статье, где он пишет, что забор возле двухэтажного дома сломан. О сизифе пока ни слова.
– По пьянке мужики забор сломали! – снова загалдел зал.
– В том доме брат его живёт, Володька. Путь он и ремонтирует забор, чтобы Витьке неповадно было писать…
Долго длилось собрание. Потом Анна Васильевна зачитала решение, где были слова: «Поручить отремонтировать забор вокруг двухэтажного дома по улице Школьная-7 Владимиру А-му в срок до 7 ноября 1982 года»
Проголосовали единогласно.
Кэгэбэшник
Виктор Павлович даже не знал, кто это такие – СОЭ. Расшифровал кэгэбэшник – социально-опасный элемент. Однажды Виктор Павлович рассказал нам и о таком неудобстве жизни.
Как говорится, урок всем нам и одновременно память о прошлом веке.
– Социально-опасным могли представить любого, кто не угоден власти. По умолчанию, в России несчастен тот, кто честен и обладает чувством справедливости. Одним словом – дурак. При этом всегда знали кто несознательный дурак, а кто – сознательный. Сознательный, естественно, опасен. Вот они и были на учёте в органах госбезопасности. Многие даже не знали и не могли знать об этом. А некоторые, наверное, и до сих пор не знают.
Как узнал я? Из-за характера.
1 декабря 1980 года я впервые попал в замечательный национальный округ. Там в двух районах создавали новые редакции. И мой знакомый редактор пригласил меня: надо было одновременно строить целый комплекс, набирать полиграфистов, журналистов, обучать всех и самим учиться.
Первое, что я заметил: в семьях чиновников с повышенным вниманием говорят о постановлениях партии и правительства, вообще – о партийных вождях, партшколах, кадрах. Ещё одна особенность: в любом случае не забывают подчеркнуть об особой одаренности своих детей. «Кажется, наша внучка гениальная! Как гениально выступил наш сын! Ваш племянник обладает особым даром!» Неужели думают, что будут руководить страной?
Рождённый и выросший среди людей ничем не примечательных районов, я совершенно растерялся в такой обстановке. Но был замечен и даже отмечен повышенным вниманием тамошнего общества. Особенно, партийной номенклатуры. Очень уже полюбили партийные товарищи со мной выпить и поговорить на разные темы.
Событие случилось в 1981 году.
В те годы застолья и драки были заурядным явлением. Однажды толпа «гениальных» ребят округа, среди которых оказался и я, чрезмерно загуляла в районной столовой, туда же нагрянули тоже подгулявшие милиционеры. После недолгого выяснения «кто кого гениальнее» получился мордобойчик. Победила сила власти, как и должно быть.
В итоге все оказались в камере предварительного заключения местного отделения милиции. И вот я сижу на нарах, как король на именинах и для того, чтобы изменить противное состояния сознания, усиленно пытаюсь притянуть к данному событию стихотворение Пастернака «Когда разгуляется». В общем, не жизнь, а сплошная песня.
Смотрю, утром всех моих «подельников» вызывают к начальнику милиции. Они после этого не возвращаются в камеру, исчезают бесследно. Рядовые хулиганы, находившиеся тут же в камере, объяснили мне, что раз мои собутыльники «гениальные», то родители их знакомы со всеми начальниками, а начальник милиции, постращав, отпускает их по домам. Сколько же раз мне повторять про себя «Когда разгуляется»? Эти же хулиганы подсказали, что со мной будет «особый разговор», ибо я «не гениальный» и даже не местный.
Паршивое состояние усилилось и уже не думает меня покидать.
И вдруг выкрикивают мою фамилию. Но ведут мимо кабинета начальника. Наручники сняли. Дальше – хуже: ведут в другое здание, через улицу. Снова длинный коридор. Заводят в кабинет, где сидит, довольно крупный, человек в гражданском костюме и очках. Он приветливо улыбается, приглашает садиться и вежливо представляется:
– Начальник районного отделения комитета государственной безопасности СССР подполковник Н-ский.
И тут же налил из графина стакан воды, видя, что состояние мое не намерено улучшаться. Объяснил тем, что давно мечтал побеседовать со мной, а тут, как раз, случай представился. Всё сошлось…
Начался разговор, вернее монолог. Подполковник оказался очень интересным собеседником. Попутно объяснил мне, чего не должен был объяснять (не положено), а именно: с 1978 года я нахожусь под пристальным вниманием органов госбезопасности. Разъяснил, кто такие СОЭ. Чем грозит статья 70 УК РСФСР – антисоветская пропаганда и агитация: от двух до пяти лет. Чем опасна статья 64 УК РСФСР – измена Родине: от десяти до пятнадцати лет, расстрел. В этом месте он снова предложил стакан воды. Состояние моё было не только паршивым, а совершенно обезвоженным.
Но… Человек взглянул на меня из-под очков и почти дружелюбно сообщил, что мой редактор, а также районный комитет партии настоятельно просят органы госбезопасности оставить меня в районе для продолжения деятельности по созданию редакции газеты, как исключительно ценного кадра.
Ещё один стакан воды. На этот раз я выпил залпом.
– Они надеются на Вас! – Почти торжественно сказал он, блеснув очками.
И далее доверительно завершил, что, исходя, из вышеизложенной ситуации, подполковник надеется на мое понимание и взаимную дружбу с ним.
Что интересно: он не предлагал мне стать сексотом. Он, действительно, желал мне добра, интересовался литературой, не употреблял слова «одаренный», «гениальный» и даже близкие к ним.
– Поменьше встречайтесь с декабристами, – посоветовал он мне.
– С какими декабристами? – сипло поинтересовался я, снова поглядывая на стакан воды.
– Вы же выпиваете иногда с кочегарами Леонтьевым и Струнским. А они высланы сюда из Ленинграда в прошлом году. Очень начитанные и умные люди. Вы же им передали книгу Высоцкого «Нерв», который в конце июля пришёл по квоте вашему редактору, а он за ненадобностью, отдал её вам. Вы уже полгода мусолите бедного Высоцкого в кочегарке райкома партии…
Неожиданно он улыбнулся и доверительно сказал, положив свою тяжёлую руку мне на плечо:
– Кстати, вы, а также Леонтьев и Струнский, – очень умные и честные люди. Не принижайте себя. Надо же хотя бы иногда чувствовать себе цену.
Сосланные ленинградцы были кандидатами или даже докторами каких-то наук. Познакомился я ними на почве любви к поэзии. Мы чувствовали потребность в общении друг с другом, но почему-то избегали общества, где, на наш взгляд, были настоящие хозяева жизни. Зачем хозяевам поэзия и уходить в какую-то внутреннюю эмиграцию, когда им доступно всё? По сравнению с ними мы были изгоями и бездельниками. Трудно было скрыть чувство вины.
Подполковник это заметил и ободрял меня.
После этого разговора мы распрощались.
7 ноября, не помню какого года, я застал его в пустынном райкоме партии, он наблюдал из окна второго этажа за марширующей колонной райцентра и что-то записывал в блокнот.
– 17 антисоветчиков, – объявил он, увидев мой недоумённый взгляд. – Игнорируют общий настрой, призывы и трибуны, кажется, выпившие.
В 1992 году он открыл магазинчик и торговал спиртным. Когда его машину остановили первые в наших краях бандиты, он вышел на дорогу и, достав пистолет, спокойно прострелил колеса бандитской тачки. Бандиты убежали. Говорили, что после этого случая он приобрёл ротный пулемёт Калашникова.
Позже он передал свои магазины племянникам. Его дом и сейчас окружает кирпичная ограда, поверх которой протянута колючая проволока.
Иногда я вижу его. Он ещё подтянут, по-прежнему приветлив и вежлив.
Вилы
Давно это было. Много и много лет тому назад. Но почему-то сегодня вспомнилось. Чётко, в мельчайших деталях.
Нас, деревенских ребятишек, отправляли на сенокос. На всё лето. Лагерей детских мы не знали. Весь наш каторжный край был в лагерях для взрослых. Одежда всех в лагере и вне лагеря – кирзовые сапоги, бушлаты и телогрейки. Большие и маленькие. Зимой – застёгнутые, летом – нараспашку. Сенокос – дело добровольное, никакое не рабство. Так укоренилось, так было положено, да и хорошо на сенокосе. Все друзья в куче. Воля.
В то лето мне ещё семи не было. Взрослый. Брату Володя лет десять. Он всегда был тихий, послушный, а я – дерзкий и вредный. Так говорили. И сейчас припоминают. Да и есть за что. Зону пророчили. А я с малолетства ненавидел всё уголовное и блатное, но всё вокруг было только таким…
Бригада наша стояла недалеко от маленькой степной речушки. Нас, ребятишек, было, наверное, человек пятнадцать. От шестилеток до подростков. Дружно жили. С утра до вечера – сенокос. Волокуши, грабли, косилка. Всё на конной тяге. Взрослые ставят зароды. Солнце печёт. А мы смотрим на небо – будет ли дождь? Чаще – в сторону бригадного стана. Не готов ли обед? В дождливые дни отдыхаем, балуемся. Иногда воруем махорку у взрослых и курим втихаря в оврагах и ямах старых барсучьих нор.
У меня ещё одна забота – брат. Мне всё время кажется, что нас или его, чаще его, обижают, задирают. При первом признаке недоброжелательства я кидаюсь врукопашную. Все удивляются и посмеиваются: младший опекает старшего. А я всю нашу семью опекаю.
Первым подбегаю к бригадному котлу, первым хватаю две миски, беру сразу себе и Володе. Вечером достаю из рюкзака сложенное мамой бельё и хожу с трусами за Володей, уговариваю сменить. Он смущается и нехотя отмахивается от меня.
Был среди нас смуглый до черноты, цыгановатый Лёшка. Пацан лет двенадцати. Хулиган из хулиганов. Только фраериться начинал, уважал всё блатное, уже пытался мазу держать. Даже походочкой показывал свою приблатнённость. В нашем каторжном краю это было нормой и даже шиком.
В один из дождливых дней во время обеда Лёшка, получив свою миску с кулешом, наткнулся на неожиданно вышедшего из балагана Володю. Миска полетела на землю… Вся ребятня притихла, предвкушая спектакль.
– Ах ты цуцик! – вскричал Лёшка, растопырив пальцы и надвигаясь на съежившегося от испуга Володю.
– Убью, тварина! – закричал я и, мгновенно схватив лежавшие у балагана вилы, ринулся на Лёшку.
На миг я увидел, как в глазах врага плеснулся ужас, отпрыгнув, он метнулся в степь, а я, шестилетний, с блестящими и острыми вилами наперевес побежал за ним по свежескошенной траве, задыхаясь от дикого гнева и ненависти, видя, как тумане, удаляющее пятно серой рубахи, пузырящееся на степном ветру.
Убежал он далеко. Меня догнали взрослые. Я кусался и дико вырывался из крепких рук мужиков и кричал, что обязательно убью Лёшку…
Кто-то увёз его в деревню. В бригаду он не вернулся. Меня успокаивала повариха, которую все звали Индира Ганди. Она гладила мою голову, успевая ругать взрослых. Испуганный Володя не отходил от меня.
Осенью я пошёл в первый класс. Лёшка учился в шестом. От него стонала школа. Ко мне и Володе он не приближался. Ушёл на зону сразу после десятого класса. Пырнул кого-то перочинником.
Через много лет, когда я жил в городе, он нашёл меня через земляков. После очередной отсидки на зоне. Худой, в потрепанном бушлате и лёгких ботинках, в сорокоградусный мороз, он пришёл ко мне вконец окоченевший. Мы долго сидели за столом, вспоминали нашу деревню, сенокос.
Утром он долго кряхтел в ванной, я бросил ему смену бельё. Отнёс в мусорный контейнер его бушлат, ботинки. Дал ему унты, полушубок, деньги. Проводил до вокзала. На прощанье мы обнялись. На миг пахнуло нашей деревней и далёким детством. Больше я его не видел. Говорили, что Лёшка уехал в Якутию к друзьям по зоне и сгинул где-то там…
У всех есть отцы. У него не было. Никто даже не думал, что у него может быть какой-то отец…
Китаец
– Китаец это зверь! Он всё кушает!
Сказав это, Денис делает большие глаза и задорно смеётся. Он большеглазый и толстогубый, весёлый и толстый китаец. Неплохо говорит на русском языке. В первый раз вижу такого.
– Почему ты Денис?
– Меня как большого китайского начальника зовут – Ден Сяо. А русские милиционеры сказали – Денис.
– Ты знаешь русских милиционеров?
– Их все китайцы знают. Русский милиционер лучше всех говорит китайское слово хучао! Как только увидит китайца, он сразу кричит – хучао!
– Что это?
– Ты не знаешь? Ты много-много китайских слов знаешь, а хучао не знаешь. Хучао – паспорт! Русскому милиционеру всегда нужен китайский паспорт.
– Зачем русскому милиционеру китайский паспорт?
– Ты что, дурак? Русский милиционер без китайского паспорта – бедный, бедный!
– Почему, Денис?
– Ну, ты совсем дурак! Китаец вместо паспорта даёт русскому милиционеру деньги.
Денис находится у меня третий день. Он, как бы, заложник. И даже знает, что он, как бы, заложник. Денис понимает это и ненавязчиво сочувствует мне, пытается как-то помочь: соблюдает этикет невольного невольника, не уходит далеко. Терпеливо ждёт своей участи, как и положено заложнику.
Мы живём с ним в маленькой закусочной на федеральной трассе, уходящей прямо на МАПП – многосторонний автомобильный пункт перехода, который впускает в Китай. Оказывается, так просто переводится слово, а раньше я придавал ему слишком большой вес – международный автомобильный пограничный переход. Правильно читать научил меня Денис. Он уже пятнадцать лет шастает из Китая в Россию и обратно.
– Ты где бывал в Денис?
– В Китае или в России? Если в Китае, то только в своей провинции, это в АРВМ, да и то не везде был, из деревни я за Хайларом.
– АРВМ?
– Ну, ты совсем неграмотный! АРВМ – это не автомобиль, – Денис чуть напрягается и выдаёт расшифровку аббревиатуры, – автономный район Внутренняя Монголия. У меня дедушка – монгол. Вот почему я толстый, русские слова хорошо говорю.
– Так где ты был?
– По России? – Денис начинает загибать пальцы. – Чита, Улан-Удэ, Иркутск, Красноярк, Новосибирск, Курган, Екатеринбург, Москва. Потом назад – Тайшет, Зима, Ачинск… Много был в России, лес возил, металл возил, сделки заключал.
Мы ждём, когда мой друг-предприниматель Толя получит на МАПП сорок китайцев, которых он нанимает для каких-то работ. В прошлом году его обманули: прибыли три представителя из Китая, пообещали шестьдесят рабочих, взяли в фирме Толи бланки для заполнения, деньги и уехали. Больше их, обещанных китайцев и своих денег Толя не видел.
Многих так кинули «представители», перевозящие рабочую силу через границу. Но случаются, видимо, и настоящие сделки, когда, как и положено, оформляются все документы, прибывают рабочие, посредники-представители получают свои доли и становятся постоянными поставщиками рабочей силы.
В этом году Толя снова связался с какой-то фирмой, но стал осторожным. Он попросил меня быть на его встрече с очередными тремя посредниками. Сунув муляж ТТ под рубаху, я отправился на «стрелку» с китайцами. Одним из них и был Денис. Китайцы брали его переводчиком. Пятнадцать лет в России – не шутка, в первую очередь, это язык.
Когда я сказал Толе, что одного китайца надо оставить в качестве заложника, а деньги отдать только при переходе всех сорока китайцев, то Денис сам предложил себя в качестве заложника. Он засмеялся, быстро-быстро заговорил со своими, те тоже засмеялись, закивали головами.
– Они будут через три дня с рабочими! – сказал Денис. И совершенно серьёзно спросил меня. – Кормить будете? Вы тоже строитель?
Как ему сказать, что я литератор, а моя компания – не уголовники c муляжами и травматикой. У нас – скульпторы, художники, музыканты, литераторы. Мы – Союз искусств. В этом году я организовал заказ на создание архитектурно-скульптурного комплекса у самой границы. Поскольку жить в гостинице дорого, то мы купили эту маленькую закусочную, где наши женщины кормят всех, кто завернёт к нам. Заодно продают книги, журналы, кроссворды. Случается, дорожные рабочие расплачиваются за обеды соляркой. Они сливают солярку в бочки, а наши продают её дальнобойщикам. Всюду суетится маленький гешефт.
На второй день своего невольничества Денис насобирал в степи у дороги разные травы и какие-то лопухи. Промыл и нашинковал всю зелень, попросил у наших девчат малюсенький кусочек мяса, растительное масло и приготовил потрясающее блюдо. Никто из нас даже не предполагал, что из придорожного сорняка может получиться такая вкуснотища.
– Давление упадёт, потенция поднимется! – Сказал Денис, предлагая нам ароматно пахнущее блюдо.
Наверное, такого вкуса мы никогда не ощущали. Теперь женщины помогает ему готовить, заодно и учатся.
– В Китае будешь, ничего не ешь в ресторанах. Толстым станешь.
– Почему?
– Добавка. Много-много добавка сейчас в еде. Раньше не было. А сейчас одна добавка. Свинью знаешь, как кормят? Одна добавка, а не свинья!
– Свинарник на несколько этажей! Видел.
– Животное по земле должно ходить, а не на пятом этаже срать. Ты раньше жирных китайцев встречал? Раньше толстого китайца очень редко можно было увидеть. А сейчас они везде, дети – толстые, взрослые – толстые. Скоро все будем толстыми. Ничего не ешь в Китае!
– Голодать что ли?
– В бурятских ресторанах нет добавки. Но и там скоро будет. В России пока всё чистое. А у нас вода – химия, земля – химия. Кругом добавка!
– Что-то ты совсем Китай не любишь.
– Женщина что ли Китай? Природа должна быть чистой. Китай хороший, лучший в мире! Я плохо говорю, чтобы в Китае хорошо было. Чистый Китай – хороший Китай. Надо плохо говорить, чтобы хорошо было.
Спит он в закусочной, на надувном матрасе. Солнце только показалось над дальней сопкой, Денис уже на ногах. Взяв старое ведро, ходит вокруг закусочной и собирает окурки, спички, какие-то пробки – весь чужой мусор. Его мусора тут нет…
Выхожу из своей «спальни», устроенной в салоне «Noah». Денис что-то шинкует на кухне, потом возится с тестом, мнёт, подкидывает, вьёт из теста замысловатую верёвку. Он непререрывно в деле. Ни минуты не проводит впустую.
– И часто русский милиционер просил твой паспорт?
– В первые годы, как только увидит. Сейчас редко.
– Разбогател, наверное, – смеюсь я.
– Конечно, богатый. Он же не только хучао просил, но и продавал. Себя продавал. Ваши люди в формах всё продают. В нашей провинции многие ходили в одежде русских военных. Шинель была почти у каждого китайца.
– У тебя была?
– Конечно. Милицейская шинель и солдатская гимнастёрка, три полоски на погонах. Сержант, да? Мой сосед, хороший огородник, ходил в шинели с полковничьими погонами. Работал на поле в шинели.
– Три большие звезды?
– Да, да, три большие и желтые звезды. И папаха ещё! Один из наших ходил в кителе, которая была, как рыбья чешуя – медали, ордена, значки… Молодёжь наша не знает об этом. В смокингах хотят работать!
Да, чувствуется, что китайцы скоро будут на своих полях в смокингах.
Кухня и зал закусочной постепенно наполняются такими вкусными и плотными запахами, что хочется есть немедленно и много. Вместе с запахами начинает просыпаться и весь наш лагерь. Степь, дальние сопки, трасса, травы, редкие кустарники, развалины маленькой станции неподалёку – всё оживает, преображается, наполняется запахами, разноцветьем, звуками. Высоко-высоко в синем небе заливается невидимый жаворонок.
В полдень подъехали со стороны МАПП два автобуса. Привезли китайских рабочих в сопровождении джипа, в котором говорили о своих делах, одновременно считая деньги, довольные Толя и посредники.
Это означало, что Денис свободен.
– Китаец честный. Говорить плохо надо, не надо думать плохо! – Сказал он, садясь в машину. И широко улыбнулся. – Хучао. Есть хучао!
Он уехал. Стало уныло и скучно…
Было это в 2008 году. С тех пор миновало десять лет.
Где ты сейчас Денис? «Надо плохо говорить, чтобы хорошо было». Когда поймём?
