Ви Майерс
Спаситель
Одним вечером, после ужина, когда меня заставили съесть огромную порцию бурого риса с тушёными овощами и рыбной котлетой на пару, снаружи я услышала суматоху. Фоновый шум, который состоял из беготни, криков откуда-то издалека и гула машин, заставил подняться. Снаружи я никого не увидела. Мужики, которые каждый вечер играли на гитаре, пропали, одинокий, тусклый костёр нуждался в поддержке и дровах, что лежали совсем близко. Из палаток постоянно выбегали люди, которые не замечали друг друга. Всматриваясь в даль, я пыталась разглядеть хоть кого-то, кто был мало знаком мне. Пока не почувствовала тепло в области лопаток. Что-то крупное прильнуло, обхватив большую часть спины и затылка. Несильный толчок пошатнул меня, поэтому, сразу же, голова повернулась в бок, чтобы раскрыть обзор.
– Я вернулся, Алиса, – но я смогла узнать его по низкому, грубому, но спокойному голосу. Только Гоша обращался ко мне по имени в этом месте. Привычка, которая дополняла статный, но простой образ.
– Где ты был? Почему так долго? – спокойно спросила я, оставаясь на прежнем месте, не дрогнув даже мизинцем.
– Что-то произошло, пока меня не было, ведь так? – игнорируя все вопросы, Гоша самостоятельно развернул девичий корпус и присел на корточки, положив ладони на нижнюю часть плеча.
– Достаточно.
Что это? Почему ты снова на меня так смотришь? Я не могу понять тебя. И себя, в том числе.
– Сегодня же мы уедем отсюда. Тебе здесь небезопасно находиться.
– Почему ты говоришь, будто был всё время рядом?
– Я был, Алиса. И никогда не бросал тебя. Но ты должна довериться мне.
Мир слишком опасен для такой невинной души. Там тебе помогут, обещаю.
Не могу отвести взгляда. Не знаю, почему, но я готова пойти за ним, куда угодно. Даже, если впереди нас ждёт дорога, усыпанная чьими-то останками, пока позади бушует адское пламя. Мы неидеальны, но зачем всё, если не можешь отдаться кому-то всецело, лишь бы узнать побольше. Теперь моя жизнь не выглядит, как бездонная тьма, она расписана оттенками серого, местами мутного, но такого осязаемого, что, кажется, будто всё настоящее. Не так, как раньше.
Я уже забыла, насколько Гоша болтлив. В компании его подчинённых, внутри крупного багажника, обшитого грязно-зелёной тканью, слушала истории незаконченных бытовых дел: поход в театр во время вспышки свиного гриппа, ограбление при снятии денег в банке, ссора с высокомерной старушкой за последнюю пачку фасованного риса – все наполнены разными чувствами, но их объединяла лёгкость слога моего дорого друга. И не смотря на большое количество знакомых в машине, соседнее сидение подле командира, отдали мне. Поэтому, всю дорогу, слизистая носа жгла от едкого одеколона Гоши, который облился им после душа. Но моя голова, как у других, не билась при кочках о металлический каркас. Друг положил скомканную куртку между мной и машиной, поэтому я немного поспала, под разговоры и групповые песнопения.
Счёт времени пропал в момент погружения в дремоту. Трудно осознать границу между реальностью и грёзами, особенно при громыхании колёс. Но останавливались мы трижды прежде, чем прибыли в пункт назначения.
При транспортировке, в щели просочился холодный ветер, который застудил мои гланды. Даже не заметила, как из грузовика меня перенесли в узкую комнату с мягкой кроватью. Проснулась я через сутки, в вене торчит игла, на другом конце пустая капельница, жалюзи закрывает квадратное окно, поэтому внутри полумрак. За пределами спальни снова суматоха, но иная.
– Здорово же ты всех напугала, – Гоша сидел рядом, смотрел с кровати напротив моей, широко расставив колени, положив на них уставшие руки.
– Я жива?
– Ну, как видишь, – он издал странный смешок, затем улыбнулся, прикусил нижнюю, узкую губу и прошёлся пальцами по волосам, словно расчёской, – ты, наверное, голодная. Пойдём прогуляемся.
Вместе, мы отправились на исследование новой, чужой территории, где всё выглядело иначе. Помещения с чрезмерно высокими потолками, со странными ярусами, эскалаторами. Напротив общежития, откуда мы вышли, зона общепита и развлечений. Слева, если идти вверх по механической лестнице, кабинеты со стеклянными стенами и красочным ремонтом, множество белых дверей. А под ним, кажется, спортивный отдел с тренажёрами. Всё окружение громыхает, перекладывает тяжёлые предметы, шумит, смеётся, где-то шипит масло и стучит нож об деревянную доску. Ощущение жизни здесь как нельзя сильное, настоящее.
– Сначала нам нужно показать тебя врачу, тут недалеко, не бойся, – как я догадывалась, в среднем ярусе, куда ведёт эскалатор, находится лаборатория, совмещённая с медицинскими комнатами. Там, рядом, сидят в своих разукрашенных кабинетах учёные.
Перед нами, опустив морщинистые, вздутые кисти в карманы халата, шёл пожилой мужчина с открытой залысиной и белоснежными волосами на висках. Он не видел нас, пока Гоша, не окликнул его.
– Родион, вы не видели Михаила? Нам на пару минут, – но как только рука моего крупного друга пала на плечо, и незнакомый мне мужчина повернулся, его взгляд замер.
Мы смотрели друг на друга секунд десять, не меньше. Казалось, что Родион знает меня, почему молчит. Лишь холодный пот стекает по всем препятствиям неказистого, круглого лица.
– Не знаю я ничего. Зачем ты привёл её сюда? Она нас всех в могилу затянет! – семеня маленькими ножками, быстро-быстро он добежал до кабинета, где спрятался, хлопнув дверью.
Но испуг учёного несравненно меньше, чем удивление моего союзника. Поэтому, прилагая все силы, что были в крепком, молодом теле, Гоша добежал до старика быстрее, чем тот успел провернуть ключ в замочной скважине. Я же подошла чуть позже, в самый разгар их невнятного, бессмысленного разговора.
– Что вы имеете ввиду? – стоя в середине кабинета, на имитации медвежьей шкуры, между двумя позолоченными креслами из эко-кожи, Гоша оставил ладони на рабочем столе из ярко-оранжевого дерева Умнини и склонил корпус.
Загнанный в угол учёный, что стоял между стеклянной стеной, которая открывала обзор на внутренний двор лагеря, и шкафом из благородного материала, держал в руках рамку, где тщательно что-то замазывал чёрным маркером.
– Никто, никто не должен знать. Это всё в прошлом, ясно? Ты захотел уничтожить нас? Но я всё! Я всё знаю! – потом Родион засмеялся, как лишённый чего-то человеческого.
– Вы можете внятно объяснить?
– Не приближайся! – бросив раму на пол, он закричал сильнее, развернувшись лицом к окну, – я знал, что рано или поздно, этот день настанет. Поэтому живым! Я не сдамся!
Ему хватило нескольких секунд, чтобы достать из штанин боевой пистолет, снял с предохранителя на крае и выстрелил себе в яму между горлом и челюстью. Дёрнувшись с места, Гоша успел лишь схватить падающего в моменте врача. А я даже не моргнула.
Ещё долго друг объяснял местным органам власти, что произошло. Но все согласились с гипотезой, что Родион медленно сходил с ума из-за приближающейся старости. Ведь осмотрев кабинет изнутри до мельчайших деталей, никто так и не приблизился к ответу. Кроме Гоши, который украл замазанную фотографию с места преступления. Но никому об этом не сказал.
Что он имел ввиду? Наверное, он меня знает. Почему я его не помню? И Гоша пропал куда-то. Мне кажется, что скоро всё изменится, а пока посплю. Очень тяжело. Не могу открыть глаз. Сколько я уже лежу? День? Два? Холодно. Вот-вот и усну. Ещё недолго осталось.
Дверь открылась. Яркий, белый свет и музыка без приглашения ворвались в спальню с синими стенами. В воздухе летал аромат сырости и чего-то очень неприятного. Аккуратными, но уверенными шагами мужчина зашёл, стуча твёрдой подошвой по плитке, осматривая тело на скомканной постели. Там, еле дыша, лежала я, погребённая собственным бессилием и глупостью.
– Алиса, что случилось? – кажется, Гоша боялся увидеть меня, знал, что-то не так, но я не могла произнести и звука. Он морщился, бегал глазами, в поисках источника запаха. Чувствую его тоже. Неприятный, с послевкусием смерти.
Когда знакомый силуэт возвысился надо мной, тонкое покрывало спало с постели, оголяя мой невзрачный вид. Запах, что источался всё сильнее, распространялся от моей гниющей руки, что похожа на подгоревшую порцию карамели. Но в отличие от остальных недугов, я не испытывала боли, лишь усталость, что загоняла меня всё больше в дремоту.
– Алиса, ты… – Гоша держался мужественно, не поддаваясь панике.
Я видела, как быстро уверенность сходила с его лица, как страх перерастал в нечто большее, прогрызая огромную, можно сказать, колоссальную дыру в сознании. Не знаю, как долго тело поддавалось метаморфозам. Но лишь моя глупость виновна во всех бедах. Хотя сейчас, неважно. Кто был виноват, кто допустил подобное. Результат не даст мне остаться здесь ещё надолго, поэтому посплю. Совсем немного.
Исчезнув по ту сторону снов, вижу, как что-то движется во мне. Оно не имеет чувств или усталости, лишь неиссякаемый источник голода. Не знаю, что ему нужно. И как бороться. Смогу ли я, погребённая своими костлявыми руками что-то исправить? Оно ничего не боится. И улыбается, мне в ответ.
Будучи на грани жизни и смерти, я слышу, как кто-то борется за меня. Тело бесконтрольно колышется в чьих-то дрожащих, потных руках. Почему ты сражаешься за меня, когда я давно сдалась? Зачем тебе это нужно? Я обманула всех, предала природные инстинкты и поступила так, как считала правильным. Но ошиблась. Снова. И снова ты указываешь мне. Не ругаешь. Ты не научишь меня жить, потому что я никогда не понимала. И не пойму. Раньше не видела твоих страданий, но сейчас. Мне так больно. Нет, всему виной не тлеющие в забвении кости, и даже не горящая плоть. Мне больно знать, что всё напрасно, для тебя. Для нас.
И снова забвение. Такое спокойное, ненавязчивое. Мне кажется, что скоро я коснусь его рукой. Постой. Ах, да. Теперь одной лишь, верно. Но неважно, я могу тебя даже вдохнуть. Жаль, что его нет рядом. Точнее, он есть, но не здесь. И пусть как можно дольше будет там, без меня. Но в мире, где есть не только бесконечное блаженство снов.
Кажется, я всё ещё жива. Потому что пронзающая через всё тело боль пробудила меня из дремоты. Смотрю по сторонам, но ничего не вижу. Я ослепла? Нет, вовсе нет. Просто мгла окутывает всё. И боль, от которой даже дышать трудно. А рядом никого. Только лунный тусклый свет просачивается через жалюзи. Не чувствую руки, совсем. Потому что её нет.
Кое-как я нащупала выключатель под небольшим обеденным столом между двумя кроватями. Настенная лампа, озаряя чуть больше двух квадратных метров, ослепила меня ненадолго. Кажется, глаза отвыкли видеть что-то, кроме тьмы. Щупая перебинтованную грудь, понимаю, что боль исходит из конкретного места, распространяясь, как зараза, по ближайшим нервным каналам. Чуть выше, мокрая ткань, отсутствие плеча и частично рёбер. Ну, и левой руки, конечно. Кажется, рана ещё не зажила, отчего кровоточила. Я знала, что такое возможно, но не думала, что оно произойдёт так скоро. Если бы у меня было больше времени…
Неожиданно, в спальню зашёл Гоша. Наверное, он не ожидал увидеть меня при тусклом свете лампы, поэтому, по привычке, нажал на выключатель.
– Алиса? – сильно уставшее, совсем не привычное ему, лицо натянулось в удивлении и, кажется, радости, – тебе нельзя вставать! Ложись! – согнувшись, он протянул руки, но не касался меня, лишь накрывал одеялом и поправлял подушку, что скомкалась в угол.
– Как ты себя чувствуешь? Болит? – Гоша аккуратно, с краю, сел на соседнюю кровать.
– Да, – пропуская воздух через рот, прошипела я.
Не могла подумать, что боль может так сильно изменить меня. В голове мысли звучали куда более лаконично, чем в реальности.
– Я принесу тебе морфий, отдыхай, – он собирался уходить, но рука сама потянулась за угасающим, спасительным огоньком.
– Не надо. Я хочу знать, что жива, – это была правда. Мне до сих пор не верится, что могу разговаривать с ним. Но также сильно горит ответственность за совершённую глупость. И ничего не может исправить того, кроме признания, – я хотела сказать.
– Нет, Алиса. Мы найдём лекарство, обещаю, – его голос исказился пуще прежнего. Гоша не был уверен в своих словах, даже близко. Но я не стала рушить воздушные замки, построенные из нитей мнимой надежды, – пожалуйста, продолжай пить те таблетки, что дал тебе Артём. Мы обязательно что-нибудь придумаем, – всматриваясь в место, где должна быть рука, он продолжил, – это крайняя мера, чтобы дать немного времени. Тебе нужно отдохнуть, выспись, как следует, – он старался, правда, старался. Улыбался мне, несмотря ни на что, гладил волосы, нежно смотрел, кажется, в душу, в которую не верю.
Я видела, как в сильном человеке, где непоколебимость – часть суровой стороны характера, угасала вера в будущее. Не своё, совсем нет. Теперь между нами нет стен, которые защищали бы мою тёмную сущность. Я лежала перед ним, голая, без чести и достоинства, с багажом пустых слов и странной, беспомощной моралью. Но он снова пренебрёг всеми здравыми мыслями и продолжил сражаться.
А боль всё никак не стихала, раздражая тело и душу. Подбрасывая дров в очаг ненависти и безрассудства. Я не могла прекратить начатое, но попытаться исправить, обязана.
Дождалась, когда Гоша закроет дверь с другой стороны. Мне больно даже стискивать зубы. Поднимая искалеченное тело, двигалась наощупь. Шершавые стены, холодный пол, босые, красные ступни. Ванная комната вполовину меньше спальни. Такой же тусклый свет, падающая с ржавого крана капля и раковина с белым двухстворчатым шкафчиком. Где-то здесь спрятан коричневый флакон с белыми капсулами. Те таблетки, которыми я пренебрегала.
Горящее чувство несправедливости распространялось от плеча к животу, вызывая тошноту и спазм. Почему ты так жестока? Не могу остановиться. Бесконтрольно глотаю, уже десятую, запивая проточной водой. И снова рвота. Я не могу оставить всё, как есть, должна исправить.
Достав последнюю, не деформированную, из недр унитаза, снова запила водой и проглотила, ощутив привкус хлора на основании языка. А теперь отдохну, посплю ещё немного. Спустившись на пол, подле шкафа и рассыпанных медикаментов.
Интересно, как моя подруга? Жива ли? Что стало с её детьми? Может им повезло больше, чем мне? Не знаю. Но почему-то, вдруг, стало теплее. Даже, если мы никогда с вами не встретимся.
Мрачный, ледяной коридор. Жуткие резонирующие звуки, запах сырости и стали. Ржавчина, что сыпалась отовсюду. Прилипшая грязь на обратной стороне походных ботинок. Шум металлических створок и смех. Мерзкий смех заключённых. Здесь не бывает тёплого света. И ласковый ветер не прильнёт к губам. Лишь тьма, останется с тобою, навсегда.
– Давно тебя не видел. По приглашению? – мужчина средних лет, с крупным пивным животом и заляпанной жирными разводами фуражке. Под весом немалого тела, даже деревянной табуретке приходится несладко.
– По делу, – ответил ему грозный голос из тени.
Узкий коридор с металлическими прутьями по периметру ограничивался холодным синим и тёмно-серым цветом. Прохлада, что сочилась из каждой щели тюремных камер, добавляла дрожи на спине, но только не у героя.
Стальные прутья заскрипели, старые, забытые крепежи зарычали, отворяя гнетущую камеру. Внутри, прикованный цепями к полу, сгусток лохмотьев и пара порванных книг.
– Ты ток это, не подходи близко, от него несёт.
Озираясь на постояльца, как на лик небосвода, смотритель выпучил глаза и скрылся так быстро, насколько мог, благодаря коротким, кривым ножкам. В камере осталось двое. Безликая тень и её проклятье.
– Я знаю, зачем ты пришёл. С моей девочкой что-то случилось?
Глухой толчок в спину опрокинул силуэт с ног, сровняв с мутной водой и мусором. Заключенный, не торопясь подниматься, взглянул назад, убедился в личности, что навестила его. Он не видел лица, но точно знал, кто там.
– Не смей называть её так. Только не ты, – сдержано, сухо произнёс голос сзади.
– Так зачем пришёл? – поправляя склоченные, седые волосы, мужчина сел в привычную позу, положив ладони на затылок.
– Родион мёртв.
– Так ему и надо. Старый извращенец, – его голос ничуть не изменился, только, совсем немного, стал тише.
– Что ты знаешь о ней? Говори! – заметно огрубев, мужчина закричал, но всё ещё сдерживал себя. Он гулял вокруг, как дикая собака, пока никто не знал, что другой конец цепи не привязан.
– Зачем? Девочке конец, и ты это знаешь. Она умрёт, ты вернёшься за мной и закончишь начатое, разве не так? – сверкая манящей забавой, заключённый игрался с тем, о чём давно ничего не знал.
– Ты что-то скрываешь. Родион, увидев её, выстрелил себе в голову.
– Да? Надо же.
– Отвечай, – по слогам произнесла тень.
– Выживший из ума старик, у всех у нас в таком возрасте может потечь крыша.
– А ещё, перед смертью, он хотел тщательно скрыть один нюанс…
Едкий заключенный притих, сбил ровное дыхание и заёрзал, как уж на калёной сковороде. Толстая пасть, с множеством окровавленных клыков смотрела ему в душу. С челюсти нервно капала слюна, на грудь, как серная кислота, она прогрызала свой неестественный путь. А мужчина терпел, ведь знал, каков укус запертого зверя.
– Тебя там не было!
– Но мне известно, что ты украл её.
– Я спас девчонку. Она бы погибла там!
– Лучше погибнуть, чем жить в тех условиях! Ты хоть на минуту представлял себе, какого это? Быть в её шкуре, урод?
– Я знаю, всё знаю, сын. Что мне сделать, чтобы ты ушёл? – жалобный стон умирающего вепря ненадолго остудил горячий пыл соперника. Наконец, он зажмурился, в страхе защищая оголённый нерв. Ведь на той дороге никто не спасёт его.
– Расскажи, как спасти её.
Наступила тишина. Только шорох мышей за стеной раздражал нежный слух. Они дышали синхронно, выпуская горячий воздух из лёгких.
– В главном корпусе столицы, в центре города, есть отдел на одиннадцатом этаже. Там нет электричества, не знаю, как вы будете подниматься туда. Найди дверь в подсобку в лаборатории. И всё узнаешь. Прости, парень, я не могу вылечить её. Пытался, но не могу. Болезнь очень опасная, ты сам знаешь, летальная. У них организм сильнее, но даже он не справляется. Мы пытались! Правда пытались.
– Это не даёт тебе права издеваться над ней! – ненависть вспыхнула в его глазах. Снова удар, но всеми четырьмя костяшками, по опухшей щеке старика.
– Я знаю, сын. Я знаю. И не прошу твоего прощения. Просто уходи. И не возвращайся.
Скрип калитки, тяжёлые шаги и пыхтение охранника. Жизнь возвращается в эти места, но уже без героя нашего времени.
Обеденный перерыв. Не знаю, что шумит сильнее, ворчание прожорливого желудка или скрежет приборов по дну тарелок. Толпа парней, преимущественно с короткой стрижкой, в камуфляжных штанах и тёмно-коричневых сапогах, нахлынула в столовую, как цунами. Однако, гигантская волна не сносила окружение без повода. Она огибала препятствия и останавливалась возле причала, несмотря на очень неспокойные воды. Парни оглядывались друг на друга, шутили, иногда толкались, будто забывали, что находятся в центре самой жуткой войны тысячелетия.
Меня провожали на каждый приём пищи, без лишних вопросов. Старый знакомый, присматривал за мной, пока Гоша пропадал на очередной секретной миссии. Никто не рассказывал, на какой. Но я знала, что он обязательно вернётся ко мне.
Внутренняя инфраструктура корпуса комфортная и компактная. В одном гигантском холле помещается почти тысяча посадочных мест, включая балкон и прилагающие к спальням территории. Столы и стулья обычные, невысокая спинка, тонкие, но плотные ножки, покрытые белой, водоотталкивающей краской. Подаваемая колоритными поварами пища имела иной вкус, цвет и запах, чем в лагере. Каждый день готовили что-то новое, иногда, убирая или добавляя ингредиенты по желанию солдат. Я же не наблюдаю разницы. Солёное, сладкое, острое, разве что, порченное, может заставить отказаться от пищи по предостережению Артёма. Кстати, о нём, за несколько месяцев жизни бок о бок, мы почти не разговаривали. Если рассуждать логически, между нами плотная нить, но я, почему-то, её не вижу. Возможно, потому Артём не выпускает внутреннего демона. Однако, я тоже не использую коммуникативные функции с кем-то, кроме Гоши. Потому что каждая минута жизни пропитана мыслями о нём.
На обед подали постный суп с курицей и овощами. Бульон прозрачный, аромат моркови распространился по всему холлу. Даже шумная вытяжка не способна избавить помещение от столь стойкого запаха. Врачи говорят, что мне нежелательно употреблять жирную, острую и слишком твёрдую пищу, поэтому почти весь дневной рацион состоит из супов, пюре и каш. Иногда мне разрешают съедать на завтрак немного зефира и мочёных яблок. Сегодня, кстати, на полдник кексы с кусочками шоколада и творожная запеканка.
Рассматривая одиноко плавающую дольку ярко-оранжевой моркови в тарелке, я заметила запах знакомой туалетной воды и глухие, тяжёлые шаги в районе эскалатора. Фоновый шум сильно заглушал все каналы. Но чем ближе шаги, тем лучше восприятие действительности. Я знаю, кто идёт за мной.
– Алиса! – издалека, стремительно сокращая расстояние, крикнул Гоша, расцветая, как забытая роза на заднем дворе.
Мой сопроводитель встрепенулся, осматриваясь, в поисках источника звука. Но я знаю, откуда он.
Гоша ничуть не изменился. Военная униформа та же, но цвета более насыщенные, наверное, новый комплект одежды, но звук, что издавали походные ботинки, точно остался прежним. Бездонные голубые глаза напоминали маяки в бушующем, диком океане. И характерный, только ему, низкий голос мужчины, которого я никогда не забуду.
– Как ты? – разворачивая стул, Гоша обхватил его ногами, положив надутые предплечья на узкую спинку. Его взгляд плавно плыл по обмотанной бинтами груди, спине, месте, где должно быть ещё что-то. И улыбка не спадала с лица. Немного лживая, но такая горячая, что захотелось мимолётно обжечься.
– Рана затягивается, почти не болит.
– А как ты? – снова спросил он. Наверное, я не до конца понимаю его таинственных, искренних мотивов.
– Тоже.
– Не обижали тебя здесь?
– Нет.
Зачем он спрашивает? Тянет время? Для чего? Кажется, позади гул прекратился. Все будто смотрели на нас, исподтишка, скрытно. Почему он так улыбается? Что-то задумал? Дай ему время. Скоро.
– Алиса, я долго думал. Выслушай меня, – поднимая корпус, разворачивая стул, отталкивая его на несколько метров точно, Гоша сел на колено, вытащив другую ногу вперёд, возвысив матовую коробку с блестящим, плетёным кольцом.
– У меня было достаточно времени. Достаточно вещей, достаточно причин, чтобы спросить у тебя. Ты выйдешь за меня замуж? – вечно расслабленное лицо сжалось, нахмурилось, цепляясь за взгляд, как за последнюю надежду.
Окружение взорвалось. Молодые и зрелые люди закричали, в восторге, испытывая, наверное, радость за товарища. Они хлопали друг друга по плечам, прыгали, бегали из стороны в сторону, открывая запыленные бутылки из-под шампанского. Кто-то даже снёс стол, за которым я недавно обедала.
Раскачиваясь, как колосок пшеницы на ветру, не вижу никого, кроме Гоши. Внешний мир будто плывёт, замороженный, не тронутый сознанием. Не знаю, что я должна испытывать. Что могу ответить. Чего от меня ждут. Но пусть он посмотрит ещё немного, совсем чуть-чуть.
– Можешь пока не отвечать, просто, дай мне надеть его, – предложив шершавую, вдвое большую ладонь, чем мою, он украсил безымянный палец правой руки нестандартным кольцом из трёх золотых прутьев. И взглянул на меня, ещё раз, робко, немного по-детски. Наверно, боялся в любую минуту услышать отказ.
Радостные крики военных не прекращались. Откуда-то из подсобки выкатили несколько алюминиевых бочек, включилась музыка на неизвестном, но очень харизматичном языке. Парни принесли из спортивного зала кожаного козла и много настольных игр.
Вскоре мы скрылись в стенах моей комнаты. Плечо требовало перевязки, которую Гоша делал только своими руками. Остановились возле кровати напротив моей. Может быть, мне повезло жить в одиночестве.
– Отдыхай, я всё сделаю, – разложив вспомогательные предметы на стерильную пелёнку на столе, Гоша оказался вне досягаемости моего зрения, там, за спиной.
– Где ты был? – бинты отрывались друг за другом от верхних слоёв кожи издавая рваный, характерный звук. Теперь знаю, что скоро я снова увижу свою самую уродливую часть тела.
– Мне нужно было кое в чём убедиться.
Едкий запах этилового спирта раздражал нос, а жирные, мягкие мази немного его приглушали. Гоша снимал старые бинты медленно, но уверенно, подозревая, в каких местах боль будет наивысшая. Минимально касаясь голых участков.
– Что теперь будет с нами? – устремив взгляд в пол, я практически не моргала, полностью сконцентрировавшись на окружающих звуках и касаниях.
