Вера Орловская
Зеркала не отражают пустоту
– Ну, а где же твое любимое словечко «мутация»? Ты, Грэсли, шизанулся сам от этой злосчастной зеркальности. Я ведь знаю, что тебе нужна именно та планета.
– Да, только та и никакая другая. Вы отрицаете аналогии? Но почему нельзя учиться на чужих ошибках, тем более, если они могут принести такой урон моей планете? Почему, черт возьми, это волнует, как будто, одного меня? А вы все живете в другой реальности и старательно не замечаете эту. Надеетесь, что вам хватит успокоительного газа на всех…
– Как же ты достал меня, Грэсли! – закричал Стипол. Никто не способен так бесить меня, как ты. Какого черта мне вообще не уволить тебя? Что мне мешает сделать это?
– Разум мешает вам это сделать, потому что вы прекрасно знаете, что в этом дерьме никто, кроме меня, копаться не будет, потому как только я, такой вот урод, который бьется башкой о стену, на это способен. А ведь я не мазохист, точно не испытываю от этого кайф. И вы, именно вы – моя самая большая головная боль, шеф. Можете меня четвертовать, отравить, распылить, но я все равно и после этого буду являться вам в ваших ночных кошмарах и просить дать мне код вхождения в эту чертову планету.
И вдруг Стипол расхохотался. Нет, это был не смех, а именно истерический хохот, от которого Грэсли слегка опешил и попятился к двери.
– Подожди! Я не сошел с ума, – сказал Стипол. Я дам тебе код, но, чтобы никто не знал об этом. Работай хоть ночами, хоть под одеялом с фонариком, но ни одна живая душа не должна знать, чем ты там занимаешься.
Грэсли уже отчаялся и вдруг такой неожиданный поворот. Он буквально застыл на месте после того, как шеф крикнул ему: «Подожди!». Теперь он ликовал в душе, как будто исполнилось то, о чем он мечтал всю свою жизнь. Странный народ – эти ученые, но лучше даже не стараться понять их, потому что это безнадежное занятие. Так или иначе, у Грэсли теперь было всё, чего не хватало ему для решения проблемы. Если он там ничего не найдет, то хотя бы не будет упрекать себя в том, что даже не попытался это сделать.
Вечером Грэсли не пошел домой, оставшись на дежурство, как вписали в журнал, и это не должно было вызвать никаких подозрений ни у кого, как и просил шеф. И когда опустели коридоры Лаборатории, он решился воплотить свою мечту в реальность. И вот перед ним открылась заветная дверь в далекий мир. В первый момент он растерялся, не зная с чего начать, потому что материал был слишком обширным и весомым по своей значимости, и находился в разных вариантах: в письменном виде, в аудио и в визуальном своем воплощении. Искать информацию в таком объеме дело совсем непростое. Он для себя разделил все на несколько частей, составив своеобразный план действия, определив более значительное и менее значительное из всего, что имелось в его распоряжении. Во главе этого плана, конечно, стояла мутация и мутагены, потому что в них он считал и заключена основная причина. Он исходил из временной ситуации, то есть, из происходящего именно сейчас – в настоящее время, но, чтобы дойти до истины, нужно было разматывать клубок в обратном направлении – до того места, где он начинался, двигаясь постепенно в прошлое в поисках исхода причины, ища то, что могло быть толчком к нынешней ситуации. Что же касается мутации, то он выяснил довольно быстро, что у предков тех, кто проживал на этой планете, последняя глобальная геномная мутация случилась примерно 100 миллионов лет назад. Именно тогда произошло возникновение приматов. Но это слишком далеко, – подумал он и прокрутил время вперед, то есть, ближе к настоящим событиям, потому что данная информация о приматах ничего не давала ему: она была общим местом для всего вида в целом. А ему нужна была точка, в которой начинался разлом: разделение между одним и тем же видом. И даже одним и тем же родом, если смотреть на наличие идентичного генетического кода, что в целом определяло идентичность общего когда-то народа, в который, по меньшей мере, входило три, ныне разделенных этносов, если следовать строгому анализу. Но если пренебречь мелкими деталями, то корни являлись общими еще и с некоторыми другими народностями. Это было одно родовое дерево. Но ветер истории так пообломал его ветви и так поистрепал его листву, что напоминать этим «родственникам» об их едином предке было сейчас бесполезным занятием, а в некоторых случаях даже опасным. Парадокс заключался в том, что как раз абсолютно совпадающие этносы стали врагами. Неужели им не знакомо такое понятие как генетика? – спрашивал он, понимая, что его вопрос повиснет в пространстве. Ведь 4 народа, в генетическом смысле, еще в каменном веке образовались именно в таком виде, как единое целое. Гаплогруппа R1a и все показатели ДНК говорили об этом, и даже с антропологической точки зрения это был один этнос. Да и сейчас, сравнивая их лица, Грэсли не мог найти особенных различий. Разве что в процессе миграций произошло некоторое смешение кровей, когда одна часть народа немного разбавила свою генетику с севера, а другая часть впитала в себя чужую кровь, приобретя некую смуглость, карий цвет глаз и черные волосы, но это было не так значительно, потому что не отражалось в общей генетической картине.
Всё, что происходило там теперь, очень напоминало историю планеты, на которой жил Грэсли, и еще 30 лет назад не подозревал о том, что такое может произойти: отторжение, излом, противостояние, казалось бы, на пустом месте. А они не верят мне, когда я пытаюсь им это объяснить, – думал он, имея в виду своих коллег и, в частности, своего давнего друга Мэрдона, с которым в последнее время у них как раз возник спор по этому вопросу, и договориться они никак не смогли. Дело было в том, что сам Грэсли появился на свет в той части государства, которая по своей воле стала отдельной страной. И для него это было больной темой. Иногда ему казалось, что он и его коллеги с разных планет, когда разговор заходил об этом. Но ведь мне лучше известна ментальность тех, кто живет там, где я провел столько времени, – хотелось ему крикнуть им в лицо. Но он оставался спокоен, хотя бы внешне, продолжая верить в свою правоту, которая заключалась в идентичности не только планет, но и ситуаций, происходящих сейчас по обе стороны Космоса, то есть, на далеком расстоянии друг от друга. И они еще будут насмехаться надо мной, что я, по их выражению, ношусь с зеркальностью планет, – продолжал он свой извечный спор с предполагаемым оппонентом внутри себя. И ведя этот незримый диалог, который почти все время крутился в его голове, он понимал бесполезность этого и, ворочаясь ночами без сна, проклинал себя за то, что не может освободиться от этих навязчивых мыслей. И это он – тот самый Грэсли, работающий над изменением программы негативного мышления на позитивное. Когда с азартом ребенка, как считали некоторые коллеги, он пытался доказать, что этого возможно достичь так же, как это делают кошки, правда, он не имел понятия – как они реально это делают, но у них получалось. Они на самом деле ищут не лучшее место в пространстве, что утверждают многие оппоненты, мыслящие в своей узкой логике, сравнивая кошек с собой, полагая, что эти странные создания, действует подобно им, а именно: ищут место, где лучше, не понимая при этом, каким образом это «лучше» чувствуют другие существа. Вот по этой причине практически все были убеждены в своей правоте, считая себя разумными существами, а этих зверушек нет. Он же понимал, что кошки просто перерабатывают «плохие» энергии, и самое интересное, что это не приносит им никакого вреда. Было неизвестно, для чего им это нужно и как всё происходит, но, несомненно, они – гениальны, если способны это делать. А он – Грэсли даже не может справиться со своей бессонницей, когда в голову лезут всякие мысли, мешающие уснуть. Но сейчас его волновала совсем другая тема, хотя, это вовсе не означало, что там не может быть точек соприкосновения. Об этом он просто еще не думал.
На чем же остановиться, чтобы не утонуть во всей этой информации? – рассуждал он, просматривая видеоинформацию зеркальной планеты. Химические мутагены или физические, или ионизирующие излучения, в том числе и радиационные, или общий фон этих излучений? Нет, нужно идти глубже, дальше или все-таки ближе, если учесть что все эти изменения случились не так давно? И вдруг – совсем близко! Горячо! Ему даже было известно точное время программы новостей на той планете, где прозвучали слова о том, что население западных областей страдает от нехватки йода. Консультант одной из независимых организаций (Грэсли не стал углубляться, что это за организация, главное, что она работала там), так вот: тогда утверждалось, что ежегодно рождается не менее 30 000 детей с недостатком йода в организме. Причиной этому было отсутствие его в почве, причем, чем дальше на запад, тем больше увеличивалось его снижение. А за три года до этого заявления было подтверждено, что у йододефицитной матери рождается умственно неполноценный ребенок. Удивительно было то, что говорили об этом сами жители этих областей, отделившихся от общей некогда территории. Из расширенной информации он понял, что существовала большая Империя, которая дважды разрушила саму себя, но, если быть точным, то внешние враги тоже приложили к этому активное усилие, опираясь в своих действиях на тех, кто расшатывал Империю изнутри, являясь при этом ее жителями. Именно потому, что в самой Империи было много разрушительной энергии, носившей в основном ментальный, идеологический характер, то именно это и могло быть использовано в качестве детонатора теми, кто был заинтересован в подобном распаде.
Ничему не учатся, – промелькнула мысль в голове Грэсли, – дважды произвели над собой суицид, самоуничтожение. К тому же, потеряли территории, принадлежащие раньше Первой Империи. А затем то же самое случилось и со Второй Империей менее чем через 100 лет: опять революция, разрушение, потеря территорий, в том числе и той, где теперь велись военные действия. Но как раз на ее западной окраине и зародилось это отторжение, которое привело к логическому завершению, то есть, к отрицанию объективной истории и созданию альтернативной – лживой, единственной целью которой являлся ментальный, духовный разрыв, окончательный и бесповоротный. Как же это могло случиться? Задавая себе этот вопрос, он думал в данном случае и о своей планете тоже, хотя здесь всё еще было не так радикально, как на ее двойнике, а именно – на зеркальной планете. Но нужно вернуться к фактам, отринув эмоции, – говорил он сам себе, пытаясь хоть как-то успокоиться от увиденных кадров, на которых в здании заживо сжигали людей в каком-то приморском городе, названия которого он забыл, потому что тот язык был слишком сложен для воспроизведения. Молодые девушки наполняли какие-то емкости из стекла, видимо, некой горючей смесью, потому что, когда они кидали ее в окна здания, где находились спрятавшиеся там жители, она вспыхивала, и огонь распространялся по всему периметру и на всех этажах. Обгоревшие, уже еле живые, пытались спастись, прыгая из окон или переползая по краю стен, но тех, кому это удавалось, зверски добивали внизу, ожидавшие там убийцы. А как по- другому Грэсли мог называть их? Он смотрел на все это с нескрываемым ужасом и думал: «Где же я уже это видел? Да, конечно, видел похожее, но происходило оно лет 80 назад, если использовать их расчет времени. В тот исторический момент это было в каком-то горящем доме или это скорее можно назвать постройкой из дерева (он не знал, как называлось помещение, в котором находилось много людей, согнанных туда насильно, и в основном женщин, детей и стариков). Они кричали и плакали, особенно маленькие дети. Он видел, как их тела пожирало пламя. И эти несчастные, сгорая заживо, кричали свои последние слова, которые были похожи на речь тех монстров, совершающих эту чудовищную казнь, не испытывая при этом никакого чувства сострадания, когда слышали крики о помощи. Грэсли был уверен, что они прекрасно понимали этот язык. Даже на слух можно было различить то, что он близок им, как и тот народ в горящем строении, но это ни в коей мере не останавливало палачей. Теперь, после увиденного второго кадра, который изображал другое время, можно сказать – настоящее, он точно знал, что сжигали те же самые или вернее, их потомки, последователи. Словно время остановилось, и Грэсли наблюдал это зверство, как будто продолженное во времени. И нынешние поджигатели говорили на том же языке, который он уже слышал раньше в той, заросшей лесом деревне, где такие же каратели так же сжигали свои жертвы, и даже целые деревни вместе с их жителями. Разве можно было назвать разумными существами этих убийц и в первом, и во втором случае? Грэсли не мог. К тому же, он помнил, что у этих близких народов существовал свод моральных правил, называющейся «религией» и являющийся тем основанием, на котором стояла и строилась вся их духовная жизнь. Именно эти правила запрещали им убивать, воровать и делать другие страшные вещи, недопустимые и несовместимые с подобной дикостью, в которую впали эти существа, танцующие на костях убитых. Священная книга, в которой были записаны некоторые табу, похоже, не существовала для тех, кто это делал. Для них Бог умер. Иначе невозможно было объяснить то, что увидел Грэсли.
Он просмотрел некоторые факты истории и узнал, что вначале они предали Вторую Империю, воюя на стороне врага в Большой войне. Теперь они предавали снова, подчинившись другому господину, и опять действуя против государства, к которому некогда принадлежали территориально, но и сейчас оставались близкими на генетическом уровне, историческом и даже родственном, что их не остановило и на этот раз. Грэсли думал о западных территориях, откуда когда-то пошла эта вражда и ненависть, распространившись уже по всей их стране. Он не понимал, зачем Вторая Империя сделала такую непоправимую ошибку, присоединив эти земли с населением, находившемся на них, которое было более чужим в генетическом смысле, не говоря уже о ментальном. Существовала большая разница с народом, проживающим на востоке и юге, который был гораздо ближе к тем, кто жил в Империи, чем к тем, кто находился на западе их страны. Самым интересным из того, что ему удалось выяснить, являлось то, что родство между восточными и западными ветвями этноса оказалось отдаленным. И то, что они хотели после ухода из Империи построить свое моноэтническое государство, было блефом – никакой единой нации не существовало. И он мог это доказать, если бы возникла такая необходимость. В той западной части имелась большая генетическая склонность к гаплогруппе R1b, так что они были более чужие между собой, чем между теми, которых теперь считали своими врагами и призывали их убивать. Он не собирался погружаться глубже в это, понимая, что подобная информация, даже если она известна там, ничего не меняет в этом противостоянии и даже в полном разрушении былого единства. Тем более теперь, когда извергается, подобно вулкану, такая ненависть, которую он не мог ни объяснить, ни оправдать, потому что она выходила за грани разумного и даже психического восприятия, перечеркивая все границы нормальности. И когда уже размываются такие понятия как добро и зло: всё меняется как будто местами, и минус становится плюсом, и черное – белым, и рушится мир, в котором жизнь имеет какую-то цену.
Для него было тяжело даже просто смотреть на эти кадры. И он решил вернуться к чистой науке, как он называл свою деятельность, понимая, что в истории ничего невозможно поменять, а случившееся уже невозможно повернуть назад. Его интересовала причина, которая могла повлиять на подобные изменения в психике, потому что он не верил, что можно дойти до такого состояния агрессии без внешнего влияния, если только ты не сумасшедший, то есть, не болен изначально, и поэтому не можешь контролировать свои действия. Грэсли искал причину этому в конкретных данных, подбираясь к разгадке подобного феномена издалека, еще не понимая до конца, к чему он может прийти в своих поисках. Итак, отсутствие йода в почве уменьшается по мере продвижения на запад, не задевая восточные и южные территории, где существует море, даже два моря, и соответственно, с наличием йода там все нормально, ибо оно само по себе является поставщиком йодированной соли. Далее: у матерей имеющих дефицит йода рождаются нездоровые дети, потому что у ребенка, лишенного необходимого количества йода, мозг будет не до конца сформированным. Исходя из этого, можно сказать, что изменения происходят уже на генетическом уровне, если передаются через мать, которая и сама, возможно, получила недостаточное количество этого вещества от своей собственной матери, то есть, это уже два поколения, подверженных генетическим изменениям. А сколько на самом деле? Он закрыл глаза, потому что так ему почему-то легче думалось, хотя, внешняя картина его весьма малочисленной обстановки и так не слишком отвлекала, но привычка брала верх.
И вот оно – это навязчивое слово «мутация». Но как бы кому-то не нравилось, ее отменить невозможно, как нельзя отменить науку, а то, над чем он работает, вытекает исключительно из научных данных, например, таких утверждений, что генетическое изменение происходит под влиянием внешних причин (как одного из вариантов). В чистом виде – это химический мутаген, а именно: неблагоприятное воздействие окружающей среды (в данном случае измененный состав почвы) и, как следствие этого, наследственные изменения генома. Возможно, свою роль сыграло так же и отсутствие нужного количества селена, потому что без него йод не усваивается организмом. Но Грэсли мучил один вопрос: почему, «пролистывая» назад историю той планеты и конкретно той территории, он не видел подобной проблемы, как будто ее не существовало вообще, но ведь состав почвы не менялся на этой земле. Такого просто не могло быть. И тут ему пришла на помощь сама история, когда он вник более детально в нее. Дело в том, что 30 лет тому назад эти земли входили в состав Второй Империи, а там существовали лаборатории, следящие за этим процессом и за употреблением препаратов с нужным содержанием йода. Их в обязательном порядке добавляли в рацион питания жителей. Вот почему нет подобных упоминаний. Они имеются до слияния этих территорий и после отделения, то есть, до момента вхождения в состав Второй Империи и с момента выхода из нее, когда все научные изыскания были свернуты и все пущено на самотек. Причина? На повестке стояли более важные задачи, а именно: смена идеологии, а если конкретнее – отторжение от той целостной структуры и создание своей собственной, во многом искусственной, но главное – противоположной, как бы антиимперской, что означало противопоставление себя всему, что напоминало о том времени, когда это было одним государством и практически одним народом. Самым важным в то время стало воспроизведение собственной идентичности, как будто ничего общего между ними и теми, кто жил в Империи не существовало. Неужели этим людям было неведомо такое понятие, как генетический код? – задавал он опять этот вопрос, и не находил ответа. Отрицание своих корней, своего рода, своих предков. Это ли не безумие? Разрушать общую историю, уничтожать культуру, язык, всё, что было построено совместными усилиями, разрывать родственные и духовные связи. Ради чего? Манкурты. Он слышал об этом понятии, и оно было связано с совершенно другим географическим регионом зеркальной планеты. Но в данный момент это слово вполне подходило к описанию того, что случилось с той частью нации, о которой он думал, пытаясь понять, как они дошли до такого духовного упадка. Грэсли определял это именно так: нужно было настолько низко пасть, чтобы стать теми, кем они стали, превратившись в бездумные рабские создания – в орудие для убийства, которое использует их господин для своих целей. Разве они не похожи на тех, кто не помнил своей прежней жизни или она странным образом была искорежена в их сознании, потерявшем всякую связь со своим историческим прошлым? Они забывали о своем родстве, о корнях и, лишенные памяти рода, становились настоящими манкуртами. И, несмотря на то, что всё, связанное с манкуртами, происходило в далекие времена, аналогии напрашивались сами собой.
Он обратился к источникам и к истокам этого явления. И его поразила жестокость, какую применяли те народы, имеющие узкий разрез глаз, и жившие в песках пустыни. Более подробно он не изучал их жизнь, остановившись конкретно только на том, что интересовало его. В частности, он хотел знать: каким образом они создавали этих манкуртов. Да, это было страшной пыткой, на которую невозможно было смотреть без ужаса, но научная необходимость заставляла его изучать и такое, потому что это был именно тот случай, когда нужно было пренебречь собственными эмоциями. Конечно, на его планете подобное нельзя представить. Но на зеркальной планете он уже видел многое из того, что трудно даже вообразить себе, однако и в этом делании манкуртов была своя изуверская логика. Именно это слово подходило больше всего к подобному процессу, потому что относились к ним как к куску сырой глины, из которой можно было слепить что угодно, к тому же глина не может испытывать боль, ибо это всего лишь строительный материал. Все имело свой, пусть и чудовищный, смысл, но те, кто совершал такое, видел в этом исключительно практическую цель, и в достижение ее не была привнесена та эмоциональная оценка, которую Грэсли не мог сдержать в себе. Всё, что совершалось там, было направлено исключительно на создание правильного раба, а для этого все средства были хороши, если они приносили результат. И в первую очередь необходимо было уничтожить память в этом будущем рабе. Именно для этого применялись особые методы, описание которых у разумного цивилизованного и психически здорового индивидуума ничего кроме ужаса не может вызывать, даже если свалить это на дремучую дикость нравов и древность историческую, все равно не получится принять это даже теоретически, как считал Грэсли.
Итак, вначале голову пленника брили налысо, а затем плотно обматывали ее мокрой верблюжьей шкурой и оставляли его одного на 5 дней в пустыне на жгучем солнце со связанными руками и ногами, чтобы он не смог двинуться с места, а не то, чтобы куда-то сбежать или искать где-то спасения. Да и где в пустыне можно найти за сотни километров хоть одно живое существо? Выхода у него не было никакого, кроме как ждать своей погибели. Дело в том, что при высыхании кожа верблюда сжимает голову как тиски и вызывает невыносимую боль. Это была та самая шоковая боль, от которой теряют рассудок. Но ужаснее всего было то, что растущие на голове волосы не могли пробиться сквозь толщину верблюжьей кожи и начинали расти к внутренней части головы: они проникали в череп и двигались дальше – к мозгу. Те, кто выживал после таких мучений, становился безвольным существом, не способным больше думать, а только подчиняться всему, что приказывает господин – его владелец. В полной мере потеряв свою память, он не мог бы узнать даже своих родителей, а не то, чтобы вспомнить – кто он и откуда. Само слово «манкурт» означает – «изуродованный», то есть, слабоумный идиот. Он подобен зомби, так как не переживает о потере своей собственной личности, потому что просто не знает, что это такое. Его как бы уже не существует, ибо он сам по себе – ничто: нечто, не обремененное сознанием собственного «я». Это – собака, привязанная к хозяину. Грэсли прочитал одну историю, в которой такого манкурта настроили против его матери, и он убил ее собственными руками. Это было пределом восприятия, через который Грэсли не мог позволить себе перейти, потому что подобное уже грозило повредить его собственный разум. Он понимал, что те манкурты, которые существуют сейчас на окраине территории Империи, что находилась на зеркальной планете, совсем не таким способом приводились к такому состоянию сознания. Нет, это были более изощренные методы, ведь эволюция продвинулась далеко вперед от тех древних времен, когда происходили подобные физические истязания. Но есть методы и страшнее, именно потому, что они могут быть не такими явными и даже невидимыми, но при этом являться не менее изуверскими, с психологической точки зрения. Главное, что при этом достигается нужный результат, и поставленная цель оказывается исполненной. Ведь историческая память является основой чувствующей души, как представлял себе это Грэсли, потому что, отталкиваясь от нее, понимаешь – кто ты на самом деле, откуда ты родом, кто твои предки, и зачем ты живешь на этой планете. Может быть, он понимал не все о той странной земле и ее обитателях, но был убежден в том, что память – это прививка от беспамятства, символ того, что ты существуешь как личность, а не становишься бездушной тварью – рабом своего хозяина. С научной точки зрения само по себе это не является генетической мутацией, потому что такое определение можно будет использовать уже относительно потомков манкурта, если таковые появятся. Но он еще не знал, передается ли это измененное сознание на генном уровне, потому что никогда не сталкивался с подобным явлением. Однако для него было очевидным, что воспитанный манкуртом, сам становится манкуртом, потому что ему никто не может передать информацию ни о его роде, ни о том – кто он и откуда родом его предки. И есть ли они вообще, ибо манкурт об этом не помнит. Значит, все- таки – мутация, но другого типа? – предположил он. Пока что до этого момента Грэсли пытался найти химические причины, при этом все-таки понимая, что это всего лишь почва, основа, на которой прорастает психическая мутация, в чем он уже почти не сомневался. Прошлый век – думать, что мутаген заключен в какие-то известные рамки. Влияние на мозг, на психику – значительно страшнее любого другого мутагена, даже радиации, являющейся внешним мутагеном физического свойства, – обосновывал он свои выводы. Он, конечно, знал такие элементарные вещи, что посредством нейромедиаторов происходит передача электрохимического импульса от нервной клетки через синаптическое пространство, соединяющее собой конец одного нейрона с началом другого, способствуя этим передачи информации между ними. И то, что эти самые нейро медиаторы играют главную роль в развитии агрессивного поведения. Но повышенную агрессию проявляют 32 мутанта. А кто конкретно? Ему было известно, что один из них, усиливающий агрессию, находится в генах бесплодия или неудовлетворенности. И что дальше? Может ли оттуда возникнуть мутация, которая оказывает невероятное влияние на характер эволюции поведения, которое становится странным, неуместным, и это – в лучшем случае? Но ведь подобное характерно для исчезающего вида, – рассуждал Грэсли. Что же происходит на самом деле? С одной стороны агрессия – это черта, необходимая для выживания вида, а с другой стороны – она вредна для социальных организмов, то есть, для жизни в обществе и для нормального существования в нем, когда индивид не противопоставляет себя ему. Он помнил, что важнейшую роль в защите от агрессии внешней среды выполняет иммунитет. А какой иммунитет может быть у того, чье сознание изменено, во-первых, по причине недостаточности йода в организме, ведущей к психопатологическим расстройствам и всевозможным психопатологическим проявлениям, и здесь уже – к психиатру, а во-вторых: он еще не понял, что именно, возможно воспитание, определенные условия развития личности или что-то другое…
Но каким образом за 30 лет эти не совсем здоровые, в психическом смысле, индивиды смогли взять под свою власть всю остальную территорию, где проживало вполне себе, в ту пору, вменяемое население, заставив их изображать из себя идиотов? Это казалось для него необъяснимым, и рушило так хорошо выстраиваемую им систему. Здесь что-то не так, – думал он. Да, мутация сохраняется неограниченно долго в ряду поколений, но только ли это повлияло на распространение подобного восприятия мира, настолько раздвинув свои границы, что это уже стало напоминать какую- то эпидемию. Рассадник заразы. И в этот момент он подумал о словах шефа, который как-то намекнул ему, что на окраине их собственного государства происходящее похоже на эпидемию. Значит – всё сходится?
3.
Грэсли решил, что ему необходимо самому съездить в то место, где периодически возникают необъяснимые события на его планете, чтобы собственными глазами увидеть это. К такому решению его подвигло, конечно, изучение тех жутких историй, свидетелем которых он стал поневоле и по необходимости, потому что это было связанно с его научной работой. Теперь он хотел сравнить со своей планетой: насколько серьезна ситуация здесь. К тому же, он уже очень давно не бывал в тех местах, где родился и провел свое детство и даже немного юности. Если говорить точно, то не был он с тех пор, когда эта часть территории стала самостоятельной, потому что кто-то посчитал, что так будет лучше. Но Грэсли вначале не воспринял это всерьез, а потом потерял всякий интерес к тому, что происходило там, так как его друзья детства резко поменяли отношение к нему, а он не привык навязываться, а тем более доказывать свою правоту тем, кто все для себя уже решил. Он подумал тогда, что это их жизнь, и пусть они живут, как хотят, а он останется при своем мнении. Так было до последнего времени. И хотя, место его рождения не затронуло еще это «необъяснимое возбуждение», по выражению шефа, ему хотелось посмотреть, как они сами относятся к тем заморочкам, которые происходили на западной стороне их независимой страны. Но для того, чтобы отправиться туда, ему нужно было переговорить с Мэрдоном, отвечающим за все передвижения и командировки. Была еще одна сложность: необходимость кого-то оставить в Лаборатории вместо себя, а этим кем-то опять же должен был стать Мэрдон, потому что он был ближе всего к той теме, которой занимался Грэсли. Их испорченные личные отношения играли опосредованную роль, скорее эмоциональную, но с работой это никак не было связано, ибо существовала корпоративная этика, следовать которой должны все. Но в данном случае именно от Мэрдона зависела его возможность поехать туда, куда он собирался. И это очень напрягало Грэсли, так как он вообще не любил зависеть от кого-то в своей работе, да и по жизни тоже, о чем хорошо было известно его девушке Никии, не предъявлявшей на него никаких прав, хотя они были в отношениях достаточно долгое время. Может быть, еще и по этой причине он был так привязан к ней. Ведь сама мысль о том, что придется что-то менять в своей жизни, была ему неприятна, его устраивала та, в которой он находился сейчас, занимаясь тем, что ему больше всего нравилось. Хотя, слово «нравилось» не совсем подходило, это было то, что он должен был сделать здесь, а еще – это было тем, без чего он не мог жить. Несмотря на тот факт, что на планете существовало, по меньшей мере, две религии, он исповедовал ту, которая была ближе всего к его пониманию мира. Он верил, что Душа приходит в этот мир, то есть, воплощается здесь в материальном обличье для того, чтобы исполнить определенные задачи (у каждого они свои). Ну, и заодно пережить все прелести и огорчения этого мира, познав различные эмоции, вызываемые тем, что может предложить ему эта жизнь. Он верил в то, что перед тем, как попасть сюда, Душе дается возможность узнать, что именно с ней произойдет за этот период существования в данном теле. Это похоже на то, как если бы ты смотрел фильм в быстрой перемотке: сюжет, конечно, довольно интересный, ведь он касается лично тебя самого. Значит, Душа заранее знает всё: что именно будет решать здесь, с кем нужно встретиться, что случится. И она, как свободная субстанция, соглашается именно на такой сценарий, понимая, для чего будет что-то делать и к чему это должно привести. Он не знал, как на самом деле в деталях это происходит, но для себя он представлял всё именно таким образом. И почему- то был точно уверен в том, что перед самым «спуском» или «запуском» сюда, память об увиденном будущем стирается. Вероятно, по причине того, что иначе выполнение задачи будет не таким качественным, ибо всевозможные страхи, ожидания, эмоции, направленные на избежание каких-то неприятных вещей, могут усложнить движение к намеченной цели или, если говорить высоким слогом: исполнение предначертанного, некой миссии, предназначения и т. д. Что в нем поддерживало такую уверенность в этом? Да, хотя бы случающиеся у него состояния дежа вю: «я это уже видел» или «я знал, что будет так» подтверждали мысль о том, что это происходит в те моменты, когда Душа вспоминает то, что она видела при том самом быстром просмотре когда-то давно и где-то далеко. Еще он был убежден, что связь с тем, кто его сюда послал, не прекращается никогда. И если он плохо выполняет свою задачу, ему напоминают об этом, иногда в очень неприятной форме: как-то – кризисы, резкие неудачи. И чем он хуже шел к нужной цели, тем такие повороты были очевидней. Это что-то вроде «точек напоминания», как он определил для себя, и они появлялись в определенном возрасте, как будто он проходил некие рубежи жизни, и главное было – их не пропустить, чтобы не стало хуже. Ну, что ж, дорогой, ты сам на это согласился, – говорил Грэсли в такие минуты, когда хотелось пожалеть себя или поплакаться кому-то в жилетку. Называл ли он Создателя Богом или, как было принято сейчас на планете, употреблял слово «Матрица», не имело большого значения, просто каждый вкладывал в это свое понимание. Но вот его друг, а ныне просто коллега Мэрдон, думал иначе: он считал, что Бог может быть обычным программистом, который нажимает кнопки на клавиатуре огромного компьютера.
