Вера Галицкая
Китеж-грайнд. Книга 1
«Привет, Говард», – попыталась она передать ему мысли, но тут же осеклась, почувствовав, что он испугался и даже выронил авторучку.
«Ну, может, благодаря этому он написал какой-нибудь рассказ», – успокоила она себя.
Когда книга закончилась, и прекрасные неведомые миры пришлось отложить на полку, Насе вдруг стало по-настоящему грустно. Снова вернулись мысли о школе и Тёме. И вновь иголкой в сердце вонзилось имя Оли.
Как ни сопротивлялся разум, как ни сдерживала себя Нася, мысли всё же вернулись в прежнее русло паранойи. Сердце вновь забилось сбивчивым гулким ритмом, снова в голову полезли картины предательств, снова Оля смеялась над Насей своей плотоядной щербатой улыбкой, уводя за собой её любовь. Вновь в душу стали закрадываться сомнения. Вдруг её обманывает интуиция? Насе очень хотелось верить, что Тёма честный, но по тому, как он себя ведёт, этого утверждать было нельзя. Позиция Темы начинала выводить её из строя. Почему он не запрещает Оле так себя вести? Почему просто не может сказать: «У меня есть девушка, не надо вешаться ко мне на шею, ездить ко мне домой, делать мне подарки, хватать меня за руки и пытаться соблазнить»? Неужели вот эта околодружба с Олей для него важнее, чем отношения с Насей? Чуть Нася пытается делать ему замечание, что ей не нравится, как себя ведёт Оля, он принимается её выгораживать, говорить, что это его давняя подруга, их многое связывает, и вообще, как он может не общаться с Олей, так как они учатся в одном классе.
Сердце билось, слёзы готовы были политься из глаз, и от чувства несправедливости перехватывало дыхание. Она не понимала, как Тёма может говорить, что любит её и при этом наедине тусить с какой-то другой девчонкой. Тем более, с которой раньше спал.
Как же он не понимает? Насе объявили войну. Скрытную, мерзкую войну, где борьба ведётся на эмоциональном уровне, где угрозы передаются по разорванной инфосфере, исподтишка. А на этом поле боя, у кого первого нервы не выдержат, тот и погиб. И ничего ты не докажешь никому.
Чёртова эмпатия.
***
Целую неделю длилось затишье. К Насиной шее никто не тянул костлявых рук с татуировкой змеи, в отношениях с Тёмой царили рай и гармония, Нася больше не болела и не мучилась от кошмаров. В ночные видения постепенно начинали возвращаться коты и пышные нежные лепестки цветов.
Сначала она не понимала, что произошло, но потом выяснилось, что причина незамысловата: Оля начала мутить с Даней! И, видимо, всё время, что раньше она тратила на ненависть и проклятия теперь было занято обжиманиями у новенького на квартире.
Сказать, что Гера бесновалась, значит, не сказать ровным счётом ничего. Она превратилась в фурию, демона, дьявола! Она рвала и метала! Сотрясая, казалось, всю инфосферу, рычала она, что какая-то «щербатая доходяга, которая раздвигает ноги перед каждым мужиком», возомнила себя круче неё, Геры.
«В свои жалкие игры она может играть с кем угодно, и если она думает, что я такая же милая добрая овечка, как ты, Нася, её ждёт БОЛЬШОЙ сюрприз! Конец, тебе, деточка», – примерно к такому сводились все её разъярённые тирады, которые приходилось выслушивать бедной Блонди.
В школе Гера в язвительствах и подколах утопила Олю с головой. Пользуясь тем, что она любимица всех учителей, Гера выходила перед классом прочитать эссе, в котором очень тонко опускала свою любвеобильную соперницу, так что та покрывалась красными пятнами, прилюдно спрашивала, не беременна ли та и знает ли имя отца ребёнка. Гера умудрилась даже закрыть Оле доступ к тусовкам у Бабули и настроить против неё половину класса. На Даню же Гере было уже плевать, все чувства к нему обрубило, как только она узнала, что он выбрал не её, а «какую-то корявую подстилку».
И пока неделю, или чуть больше, длилось это противостояние, Нася могла спать спокойно. С одной стороны, ей было очень жаль свою подругу, планы которой рухнули со страшным грохотом, но с другой стороны, можно было, наконец, вздохнуть полной грудью. Она уже даже решила, что Оля успокоилась и будет теперь заниматься своими делами, но нет!
Затишье было лишь временным, на самом деле, всё как было, так и осталось. На очередную дискотеку Оля пришла чуть ли не голая и весь вечер вертела задницей перед Тёмой. То есть танцевала она, конечно, с Даней, но демонстрировала себя именно Насиному парню. Война на невидимом фронте возобновилась, а вместе с ней вернулись и страх, и головная боль, и жуткие видения. Порой хотелось просто сдохнуть, так горько и погано было на душе. Нася не могла причинить никому зла. Если она сделает кому-то больно, она сама же будет испытывать мучения, боль, в общем, всё то, что чувствует тот человек. Нельзя делать никому больно, все люди связаны, и Нася это ощущала очень остро. Поэтому всегда, когда вставал выбор, кому из двух людей страдать, она выбирала себя. Но сейчас… Сейчас всё менялось. Надо было держать удар, а возможно и дать сдачу. Или Наси просто больше не будет. Вопрос стоял так: или поставить Олю на место, или закончить свои дни там, откуда не возвращаются – в дурдоме.
И тут милая маленькая блондиночка начала потихоньку закипать.
8. «Великая депрессия»
Даня встретил Тёму после работы – сегодня его бригада чинила ФЧИ рядом с работой этого местного тату-мастера. Темыч был странным парнем, будто бы никакие катастрофы его не коснулись. Он был предсказуем. А это именно та черта, которой так не хватает миру. Он видит просто вещи, просто людей, просто цвета, просто слушает музыку. Без отсылок, без историй, без всего того бреда и лишней контекстной и внеконтекстной информации, которая льётся в мозг остальным людям и ему, Дане, в частности. За такого можно держаться, такой субъект может вернуть в реальность, если ты далеко уплыл. Конечно, он ни черта не понимает. Конечно, он не видел того, что видел Даня. И, наверное, это и подкупает – его чрезмерная, непробиваемая, старомодная нормальность.
Они сидели на кухне у Тёмы, пили квас и болтали о повседневных делах. Тёма был отличным слушателем, таким, которому можно рассказать всё, а он никому ничего не растрепет. Потому что половину просто не поймёт.
– Знаешь, иногда я ловлю себя на мысли, что всё бессмысленно. Работа-учёба-сон-еда. Каждый день, каждый день… – вёл Даня свой монолог, пока Артём мыл тарелки после ужина. – Я уже не могу так жить, а дальше будет только хуже: после школы надо будет обязательно жениться и начать активно размножаться… А мне это зачем? Да и с кем мне размножаться? Я, знаете ли, не желаю быть привязанным к одной из этих глупых самок из класса.
– А как же Оля? Ты же с ней, вроде! – Тёма удивлённо посмотрел на Даню через плечо, стараясь никак не выдать своей заинтересованности в их союзе.
– Оля отлично сосёт. Она умничка. И задница у неё ничего. Но… как сказал бы Тейлор «ей бы не мешало мыться чаще». Хотя ты же про Тейлора Дёрдона не слышал, у вас такие фильмы не крутят…
Тёма не понимал, о чём говорит ему этот восточный парень, но интимные подробности, произносимые вот так, без обиняков, резали ему слух.
– Я понимаю, что здесь мне не светит счастья, – продолжал Даня, – я не могу найти себе места, всё, чем бы люди ни занимались, мне кажется бессмысленным. Я не понимаю, зачем вообще всё это. Вокруг непроходимая тупость и серость, и самое ужасное – никто этого не видит в упор. И бежать мне больше некуда отсюда, итак уже убежал… казалось бы…
Даня вдруг показался Тёме очень несчастным человеком. Сиротой, беглецом, искателем душевного спокойствия, которое он нигде не может найти. Человеком в поиске выхода, которого нет. Казалось, что нет.
«Ты можешь пойти со мной и учителем в Китеж», – чуть не вырвалось у тронутого чужим горем Артёма, но он вовремя сдержался.
Скоро Тёмина мама вернулась с завода, и Дане пришлось идти домой. Тёма был даже рад, потому что после общения с этим парнем оставалось чувство, что всю радость жизни из тебя высосали.
Дан плёлся к себе по разрушенному городу, медленно погружающемуся в сумерки. Снова в одинокую квартиру с лампочками без плафонов, грязным старым туалетом, жёсткой кроватью и демкой. В его комнате было совсем мало мебели: только кровать, стул и стол. На полу стопками стояли книги, часть из которых он перевёз с собой, часть взял в библиотеке, а какие-то выменял у стариков на разные вещи из своей новой квартиры.
Он напряжённо думал. Сколько бы вокруг ни летало разнообразной информации, есть вопросы, на которые никто не может дать ответ. Кто всё это создал? Где Бог? Что будет после смерти? Если Бог есть, зачем ему такой мир? За что люди страдают? В чём смысл жизни?
Дан перечитал тонну книг по философии, искусству, теологии, алхимии. Пользуясь помощью эмпатов (и отдавая им в качестве платы порой свои последние вещи и еду), он находил поистине редкие книги. Недавно он одолел небольшую книжицу в непримечательной обложке, речь в которой шла то ли о божестве, то ли о реально существовавшем человеке Гермесе Трисмегисте. Пока Даня читал, ему в ухо назойливо жужжала мысль, что вся литература, которую он до этого изучил, выросла из герметической традиции. И вот теперь перед ним лежит она в шершавом переплёте – основа основ.
В конце книги, в приложении, запутанным языком излагались основные принципы мироздания. И первая же строчка заставила Даню серьёзно задуматься.
То, что находится внизу, соответствует тому, что пребывает вверху; и то, что пребывает вверху, соответствует тому, что находится внизу.
Это были дурные вести из глубины веков. Получается, что то, что мы видим здесь, на Земле – это проекция мира наверху. А если наверху всё так же плохо, как здесь, на Земле, значит, бежать некуда. Значит, у Бога проблемы. Значит в Космосе война. И это значит, наш мир – отражение Бога, как и Бог – отражение мира. И кто виноват во всём этом окружающем кошмаре никогда не будет известно, как и то, что возникло первым – яйцо или курица.
Возможно, это всего лишь гипотеза. Возможно, никакого Трисмегиста и не было в помине, а это лишь фантазии христианских отцов церкви. Возможно, стоит поверить другой гипотезе о том, что весь наш мир, вся человеческая цивилизация выросла из кучки рабов, специально выращенных на Сириусе и привезённых на Землю для работы на шахтах. Мы и наши предки – просто рабочий биоматериал. Потом шахты выработались, а нашу расу оставили помирать здесь, на этом сырьевом придатке основной цивилизации. Всё может быть. И вполне может быть, что Даня никогда не узнает правду, что бы он ни читал и сколько бы он ни путешествовал.
Мы не знаем, кто мы. Мы не знаем, что происходит в соседнем доме. Мы не знаем своего прошлого. Мы вообще ничего не знаем. Мы думаем, что вершиной цивилизации был западный двадцать первый век.
Даня, глубоко погружённый в свои мысли, вертел в руках приятную на ощупь, шершавую книжицу Трисмегиста.
Может, конечно, и так. Если просмотреть историю человечества, начав хотя бы с египетской формации, мы и правда увидим гигантский скачок. От примитивных двухмерных рисунков на стенах до компьютеров и полётов в космос… От полуголых рабов до модных домов Франции… От…
…он шёл по гладким раскалённым плитам дороги, глядя себе под ноги, весь мокрый от палящего солнца. Рядом с ним мелькали ещё две пары ступней в сандалиях, одни принадлежали его другу Саисе, другие – Хетепу. Погода последние несколько лет сходила с ума: жара стояла такая, что извечное море начало высыхать и горели вековые леса, оставляя вместо себя гектары выжженной бесплодной земли, километры песка.
Хетеп разразился смехом над только что рассказанной им самим шуткой, и Саисе посмотрел на него, как на больного.
– Тебе нужно перед пьяными на техи выступать, а я твоих плоских шуточек, хоть убей не понимаю.
– Просто у тебя нет чувства юмора. Вот посмотри на Амуна, ему понравилось.
Хетеп – нужный человек, можно было и улыбнуться его шутке, тем более что Амуну это ничего не стоит, в конце концов.
Солнце яркими искрами отражалось от кристаллов, которыми с недавних пор модно было украшать лужайки перед домами. Амун зажмурил глаза от резкой боли: неделю назад ему провели операцию на глаза по замене хрусталика, и ему пока ещё было больно смотреть на эти искры, даже через специальные тёмные очки.
На улице было невероятно много людей, и разрозненный хор знакомых и незнакомых языков сливался с шумом двигателей и с живой музыкой из открытых веранд. Весь город блестел и утопал в роскоши. Правительство и народ бесились с жиру: египтяне, открывшие электричество и солнечные батареи и державшие в строжайшем секрете свои наработки, забрались на вершину своих способностей и свесили ножки, позволяя тысячам приезжих бедняков со всего света за ними ухаживать.
Амун прекрасно отдавал себе отчёт, что он с друзьями был как раз среди тех, кто свесил ножки. Трое приятелей направлялись по центральной улице к большим пирамидам. То здесь, то там им встречались знакомые, и приходилось останавливаться, чтобы перекинуться парой слов. Сегодня вечером Амун и его спутники открывали своё собственное заведение: с девочками, вином и специальными гостями, и нужно было удостовериться, что прибудет как можно больше любителей светских развлечений.
На это предприятие возлагались большие надежды, оно было их настоящем детищем. Начавшись с простого разговора о будущем, с планов и мечтаний, идея закрутилась и завертелась, вдохновляя и подталкивая друзей, заставляя их придумывать и творить. Саисе сразу смекнул, с чего нужно начать. Идеальное место под роскошный ресторан он выбил с помощью отца, большого человека в правительстве и умного хозяйственника. Здание было выигрышным по всем параметрам – во второй половине дня на него падала тень от самой большой пирамидальной батареи, а ночью, эта самая пирамида, напитавшаяся за сутки солнечными лучами, снабжала его энергией.
В общем, Саисе договаривался с городскими учреждениями и поставщиками, пользуясь связями своего отца, Хетеп взял на себя роль устроителя вечеринок: искал талантливых и известных персонажей для выступлений, подбирал красоток в общественный гарем, продумывал основную стратегию развлечений. Амун же взял на себя работу по оформлению помещения.
Здание ресторана было выстроено из блоков скального монолита в виде льва с человеческим лицом, повсюду были расставлены фигурки милых котов (от которых все холёные египтянки просто с ума сходили), а вокруг здания был разбит сад с тропическими цветами, привезёнными из-за океана. Генеральной линией оформления интерьера был выбран новомодный и пока ещё не растиражированный двухмерный минимализм – стены были украшены изображениями полуголых людей в профиль и вымышленными героями книг со звериными и птичьими головами. В общем, это должен быть выстрел! Голые рабы на стенах, милые котейки, остромодная мифическая графика и видный фасад. Амун чувствовал себя гением продаж и перфоманса.
Амуну хорошо запомнился тот момент, когда он впервые увидел серию картин, написанных в этом стиле, и то впечатление, которое они на него произвели. Это было самое первое жаркое лето. Горели леса и болота, и воздух был серым от дыма. Все его знакомые сидели по усадьбам, заставившись фильтрами и вентиляторами и оставив город на приезжих. Амуна же толкнул на улицу праздный интерес. Он вооружился веером из тончайшего папируса, шёлковой маской, замотался в серые хлопковые палантины и побрёл по пустынным, сказочным улицам. Солнечные лучи не проступали сквозь облака пыли и густого дыма, стены домов, всегда празднично жёлтые, стояли покрытые тонким слоем серой гари, люди кашляли, на дорогах валялись мёртвые птицы.
«Всё-таки ещё есть вещи, которыми можно удивить египтянина», – ухмыльнулся Амун про себя.
Через час прогулок Амун весь вспотел, и в носу пересохло. Чтобы не слишком травмировать свой дражайший организм, он решил зайти в музей искусств: просторное и прохладное здание, где в такую погоду, должно быть, совсем нет посетителей. Показав худому, иссиня-чёрному кассиру своё удостоверение жителя города, Амун прошёл внутрь. Мраморные стены были приятно холодными, и воздух в музее был чист от гари. Когда-то давно, когда старый Хан обучал его (за немыслимые деньги) изобразительному искусству, маленький Амун часами блуждал по коридорам этого музея, всматриваясь в сюжеты, разбирая технику, выискивая в картинах и скульптуре тайные символы, трогая гладкие мраморные колоны…
Пройдя по залам с красочными портретами, на которых люди казались живее, чем в жизни, просмотрев знакомые с детства анатомически выверенные скульптуры и бросив взгляд на морские и лесные пейзажи, которыми уже никого не вдохновить, Амун оказался в зале современного искусства. Голограммы и звёздные инсталляции уже не притягивали взгляд так, как пять-шесть лет назад, но то, что находилось в конце зала, исхитрилось привлечь его внимание. На стене были вычерчены глиняной краской голые рабы, работающие в полях, играющие в свои примитивные игры, сидящие и лежащие в странных позах. И это находилось в святая святых египетской элиты – в Музее! Среди роскоши, интеллектуальной живописи и тысячелетней культуры! И рядом – примитивные, будто бы нарисованные слабоумным рабом картинки, где рассказываются повседневные истории низших слоёв общества. С подписями снизу и сверху от сюжета, с неправильными пропорциями, с неестественно вывернутыми ступнями. Это феноменально. Это шокирует, оскорбляет и возбуждает. Это сенсация!
Переварив полученную информацию, Амун взялся продвигать группу художников, которые изобрели этот стиль. И вскоре их фраза «Всё гениальное просто!» уже была у всех на устах, их картины стоили состояние, их звали на все вечеринки и приёмы. И когда Саисе и Хетеп заговорили об открытии собственного ресторана, Амун уже знал, как его оформить.
«Надо быть проще», – любил повторять Амун…
…Даня по-прежнему сидел на стуле своей одинокой квартиры и переворачивал в руках книгу Трисмегиста. На языке ещё вертелись слова незнакомого языка, гортань была напряжена и перед глазами медленно таяли образы жёлтых стен с картинами. Он весь взмок от жаркого солнца из своего видения и в горле будто бы першило от гари.
Когда мир встал на своё привычное место, сердце у Дани забилось: нужно было срочно записать своё видение! Это определённо открытие! Новый взгляд на историю!
Он открыл трясущимися от возбуждения руками записную книжку и быстро набросал корявым почерком: «Живопись древних египтян, известная нам – это не вершина их творчества, это, если сравнивать, авангард двадцатого века. Но помимо «малевичей» у них был и ренессанс и классицизм. Но он до нас не дошёл. Мы имеем дело лишь с позднейшим, упадническим искусством». Эти пара строк разнеслись аж на две страницы крупным, еле понятным почерком.
Выдохнув, он лёг на кровать и закрыл глаза. Видение начало потихоньку стираться из памяти, и Даня был доволен, что успел всё записать. Записная книжка была хранилищем его опыта, она помогала ему запомнить увиденное, а также отличить жизнь от Другого Мира. Иногда ведь совершенно непонятно, что тебе приснилось, а что нет.
Сердце уже билось спокойно, выплеск адреналина остался в прошлом, и Даня не удержался от того, чтобы перечитать последние записи и освежить в памяти свои последние наработки.
«А дома меня вырубил Ибсен своим «Пер Гюнтом». Снилось, что мы с Олей набедокурили, и мне пришлось сваливать от полиции на глохнущем мотоцикле. Потом в какой-то коммуналке скрывался. Всё ждал, кто же меня быстрее найдёт – она или менты».
«Я вымотался… Последние силы на исходе. Я всё жду, что это скоро закончится, верю, что нужен последний рывок, и можно будет отдохнуть. Но за последним рывком всё начинается сначала. А силы-то были истрачены… И рывков этих уже не счесть, сколько было. Всё ложь. Ничего не кончится. Нужно было беречь силы».
«Проснулся, как обычно, убитый этими образами… В моих снах яркость и громкость – на полную катушку, не как в реале. Истории интереснее, люди безбашеннее, всё реальнее, чем в действительности. Здесь – школа, дом, город, всё в тумане каком-то…. Иногда мне кажется, что я что-то перепутал и моя настоящая жизнь – там, за закрытыми глазами…»
«Несколько месяцев одно и то же
нужно вырваться из западни, убить демонов, бежать… бежать…
я вырываюсь на свободу, еле живой, бегу к "своим"… а они меня ведут обратно, на то же место.... и опять всё заново…
....или…
…меня заперли в клетке… чугунные прутья, внутри огонь… нельзя дышать, видеть, слышать, нельзя вырваться… зубы трескаются и выпадают, кожа воет от ужаса…»
«Каждую ночь, засыпая, я попадаю в Ад.
Или домой
По крайней мере, в аду есть сильные эмоции, чувства, там я чувствую, что ещё жив.
И ради этого стоит провести ещё один бесцветный день
снятся кошмары, тягучие, бредовые, из которых невозможно вырваться всю ночь
снилась проститутка, которой вырывали ногти на руках
что моя машина – это орудие убийства, которым я обречён управлять вечно
а ещё обрывки фраз, которые ты повторяешь-повторяешь-повторяешь сквозь сон… уже хочешь остановиться, замолчать, а противные слова так и тянут тебя за язык».
«хочу ещё таких снов, этих вдохновляющих кошмарных историй… о смерти, мучениях, крови, сумасшествии… о чём угодно, лишь бы не о повседневности… Я искал не этого… Значит, мой поиск ещё не завершён…»
И такими записями испещрена была вся книжка, где-то аккуратными буквами, где-то едва понятными. И можно было читать её сколько угодно, всё равно не найдёшь там ничего радостного, ведь вся его жизнь была неизменной затяжной депрессией, без просветов и надежды. И уже достаточно давно никакие развлечения, никакая музыка и никакие девки не отвлекают его надолго от ощущения бессмысленности всего вокруг.
Даня бросил книжку на пол под кровать и закрыл глаза. Хотелось бы этой ночью увидеть сон, где он гоняет на стритрейсерской тачке, давя педаль в пол, слушая гул мотора, чувствуя всем телом удовольствие от скорости и свободы, вдыхая запах бензина и стёртых шин. Как бы выцепить это видение из инфосферы и отключиться до самого утра, упиваясь воспоминаниями из прошлой жизни…
9. «Дневник ведьмы»
Долго кипеть нельзя: либо надо погасить огонь, заставляющий тебя бурлить, либо ты просто весь выкипишь и испаришься, и ничего от тебя не останется. Нася начала понимать эту простую истину, когда кипятила воду в старенькой кастрюльке и забыла про неё, закопавшись с уборкой в своей комнате. Когда единственная кастрюля в квартире сгорела, а Нася молча смотрела на дымящуюся посудину, предвидя мамины крики и слёзы, ей вдруг явилось горькое осознание того, что от неё самой уже почти ничего не осталось. И если она не хочет сгореть, как эта кастрюля, надо погасить огонь, который кое-кто под ней разжигает. Но как это сделать, Нася понятия не имела…
Сгоревшая кухонная утварь не шла из головы уже третий день. Нася плелась домой после работы, мысленно искала на себе прогалины и гадала, сколько ещё воды в ней осталось. Возможно, совсем чуть-чуть. Возможно – нисколько. Бабушка, которой она сегодня весь день помогала, бредила несколько часов, принимая Насю за свою давно погибшую дочку, держала её за руки и со слезами на глазах умоляла не уходить. Как только удалось её успокоить, Нася вырвалась из душной, пропитанной трагедиями квартиры, несмотря на то что рабочий день ещё не закончился и нужно было помочь старушке с ужином. На душе от всех этих тягостных сцен остался неприятный осадок. И сейчас ей казалось, что кроме этого осадка в душе уже не осталось места ни для чего.
Вымотанной до нервов Блонди нужно было возвращаться домой с другого конца района: квартира одинокой бабушки находилась почти у оврага. Времени в запасе было полно, а вот сил идти через центр и встречаться с людьми не было вовсе. Нася раньше даже представить себе не могла, что у неё не будет душевных сил на улыбку и милые разговоры. Сейчас же ей хотелось просто выпасть из общественной жизни, чтобы никто не трогал.
Ещё больше ей хотелось, чтобы всё закончилось, неважно как, неважно с каким результатом, просто чтобы голос в её снах и видениях, замолчал, и никто не тянул её за жилы, как марионетку. В бессильной злобе, когда никому не можешь рассказать о своей проблеме, когда тебе никто не верит, когда ты неспособна на удар, а враг этим пользуется, остаётся только стискивать зубы и терпеть, ждать, когда всё закончится.
Нася пошла домой по самой кромке города. Она шла по дороге, справа от которой тянулась вереница старых ржавых гаражей с остатками потрескавшейся краски на воротах. Сразу за этими гаражами раскинулся овраг. В этой части города гаражи остались целыми, и никому даже в голову не приходило их использовать. За оврагом тянулась мусорка, а за ней неизведанные земли. Любая попытка как-либо использовать это место могла выйти боком: чересчур много пропавших без вести. И ещё больше слухов и городских легенд окутывали это место.
В детстве выход на эту дорогу считался самым страшным приключением. Во-первых, именно здесь пропал Насин одноклассник и ещё две старшие девочки из школы – сёстры Алина и Маша, во-вторых, вылазки к этой дороге были подогреты самими искателями острых ощущений с помощью страшных историй о призраках, монстрах и отшельниках-людоедах. Ну, и наконец, дома после всех этих приключений детей ждала отменная порция ремня.
Сейчас же не было даже страха. Просто дорога вдалеке от людей. И от повседневных проблем. Насе даже подумалось, что сюда можно приходить почаще.
Слева от дороги виднелись скелеты искорёженных автомобилей всех мастей от Феррари до асфальтоукладчиков, старая бытовая техника и груды серого ломаного бетона и красных кирпичей. Под ногами хрустели стёкла, шуршали рваные целлофановые пакеты, и крупные камушки массировали ступни через истертые подошвы ботинок. Нася шла, стараясь цепляться за реальный мир: акцентировать внимание на предметах, фактуре, цвете, запахе, деталях, чтобы как можно реже возвращаться мыслями к наболевшей теме. Мозоль на этой теме уже не только успела натереться, но и лопнуть и начать натираться второй раз, только уже по свежему мясу.
Стёклышки под ногами уже не сверкали бриллиантами, как днём, а лежали тусклой, мутной галькой, обкатанной временем и ветром. Воздух пах тяжёлой дорожной пылью. На пёстрых от ржавчины гаражах ещё можно было различить надписи и рисунки, сделанные более сорока лет назад какими-то подростками. Возможно, во многих гаражах ещё стоят автомобили. Может быть, даже заправленные бензином… Насе вспомнилось, как в детстве они считали, что в одном из гаражей живут отшельники-людоеды, но сейчас эта мысль казалась даже немного смешной.
Нася подошла к одному из гаражей вплотную и дотронулась до шершавой двери. В нос ударил железный запах ржавчины, а на кончиках пальцев остались тёмно-оранжевые крошки. Нася отстранилась от ворот, несколько раз отряхнула руки друг о дружку, и звук хлопающих ладошек разлетелся в стороны.
Она уже опустила руки и сделала пару шагов к дороге, когда поняла, что звук не исчез. Нася оглянулась и осмотрела руки. Звук не растворился эхом в воздухе. Он будто бы обрёл самостоятельность и продолжался без её ведома, как будто нарастая. И непонятно было, откуда он идёт. Нася нахмурила лоб.
Фших-фших
Она затаила дыхание, оглядываясь по сторонам и ожидая, когда же это необычное эхо закончится. Но звук не прекращался. Даже более того – он приближался к ней!
Фших-фших, фших-фших
Она не могла понять, реален ли звук, и не попала ли она в демку. С одной стороны, было очевидно, что ей это кажется, потому что логичного объяснения застрявшему в воздухе звуку просто не было. С другой стороны, не могла же она так позорно потерять разум и провалиться в Другой Мир на краю оврага! Звук был чересчур реальным и абсолютно нереальным одновременно. В момент все детские страшилки показались правдой: и отшельники, пожирающие людей, и упыри, шастающие из демки через портал в гараже…
Сердце у Наси ёкнуло, руки похолодели.
Не надо было сюда ходить
Только бы не пропасть без вести
Надеюсь, я ещё не в демке
Настя пыталась вернуться в реальность и успокоиться. Но звук не прекращался.
Фших-фших, фших-фших, фших-фших
Ей представился тощий людоед с зеленоватой кожей и дикими глазами, потирающий руки и с улыбкой идущий к ней. Даже послышались его шаги. Слух и зрение в момент стали острее, Нася затаила дыхание… Хлопки становились всё громче, и шуршащий звук тёршихся друг о друга ладоней приближался.
Ноги стали ватными, холодные кончики пальцев покалывало, в глазах потемнело. Нася стояла как вкопанная у ворот гаража и слушала, как к ней надвигается, летит из оврага опасность.
Фших-фших, фших-фших
Готовясь к самому страшному и не смея пошевелиться, она судорожно пыталась связать факты воедино, но логики не было. Нася-эмпат много раз сталкивалась с видениями, которые она не могла объяснить и которые она приписывала своей или чьей-то фантазии. Но этот случай не был похож на видение. Ни капли.
Нарастающий звук за гаражами уже перестал быть похожим на хлопки ладоней. Он трансформировался в шаги.
Фших-фших
Этот звук она уже где-то слышала.
Что-то очень знакомое…Шаги и…
…звук, похожий на шелест юбки.
Фших-фших
Да. Совершенно, абсолютно верно. Это были не хлопки, это кто-то бежал в длинной шелестящей юбке! Бежал из оврага прямо к гаражам, сюда! Кто-то реальный.
Насе, по-хорошему, надо было самой бежать без оглядки, но как в страшном сне, она не могла пошевелиться. Между гаражами были просветы шириной с ладонь. Нася аккуратно, стараясь не высовываться и не подходя близко к просвету, чтобы её не схватила какая-нибудь волосатая рука, заглянула за гараж. Бесплодная серая земля, колея из-под высохшей речки, небольшие замусоренные холмы и глиняные бугры.
И в этой открывшейся панораме, разрывая надвое неподвижный пейзаж, быстро бежал тёмный силуэт, оглядываясь по сторонам и шелестя длинной юбкой. Нася от страха и возмущения открыла рот.
Ни странная одежда на бегущем, ни чалма на голове не заставили её усомниться в том, что она почувствовала: знакомый тёмный силуэт принадлежал Оле.
Либо она сходит с ума, и её внутренние страхи обретают плоть, либо это всё сон, либо Оля зачем-то тайно пришла в овраг. В любом случае, лучше спрятаться, да побыстрее.
Нася перебежала на другую сторону дороги и спряталась за остовом древней маршрутки так, чтобы одним глазом можно было незаметно следить за ситуацией.
Я схожу с ума…
Через минуту ворота одного из гаражей бесшумно раскрылись, и показался тёмный силуэт. Его руки привычными движениями связали двери проволокой, голова мотнулась по сторонам, выглядывая случайных свидетелей, после чего силуэт спокойным шагом пошёл вдаль по дороге, снимая на ходу чалму и освобождая кипу длиннющих чёрных дредов.
