Василий Ворон
Три капли ясности на стакан неизвестности
Взгляд Дарьи Никитичны смотрел далеко и не видел ни остывшей чашки, ни Милы.
– Сперва он самолично домовину себе построил. Гроб то есть. Мастерская у него там же, в Потаповском была. Да какая мастерская… закут, где он столярил. Посреди этого закута он домовину поставил, да и лег в нее. Мы с Митей заглядывали, думали, обычное дело. Приготовил себе гроб да и мерку последнюю снимает. Только смотрим, час лежит, два. Зашли, думали, помер дед. А он жив. И говорит нам, чтоб уходили. Вот помру, говорит, тогда и заходите, снаряжайте в последний путь. Это нынче все просто, родителей можно и не слушать. А мы тогда в строгости воспитаны были. Как отец или дед сказал, так и будет. Вышли мы с Митей. Не знаем, что делать. А ну как и впрямь кончается дед Егор. Подождали. Вечером заглянула я, а он спит в домовине. Устал ждать смерти да и сморило его. Я тихонько пальто взяла да и накрыла, чтоб не замерз.
Утром дед Егор из домовины вылез, по нужде сходил и снова улегся на прежнее место. Мы с Митей совет держим: как быть. Ведь и впрямь помрет, не ест второй день, а это грех, это как на себя руки наложить. Я все дела забросила, брожу у закута, думаю. Слышу, дед Егор вроде как разговаривает. Прислушалась. А он с детьми своими беседует. То с Николаем, то с Петром, то с другими. То с девочками. А то со всеми вместе. Вспоминает, как они маленькими были, как они с Катериной их растили, как Никиту выхаживали – он недоношенным родился. Подумали мы с Митей, что тронулся умом дед Егор. Пошла я к нему, плачу, а он в домовине лежит спокойный, с Лизой разговаривает. Спрашивает, как ей там, хорошо ли… Меня увидал и говорит: ступай, Дарья. Не мешай.
Так еще день прошел. Дед Егор уже молча лежит. Я снова зашла, он в потолок смотрит, руки свои большие да мозолистые на груди сложил – чисто покойник. Обмерла я, но гляжу, дышит. Я рядом постояла, а он меня и не замечает. Тут я решилась, сходила до кухни, квасу ему принесла. Дед Егор лежит и кивает чему-то. Я с духом собралась, наклонилась к нему и говорю: попей, деда, в горле-то, поди, пересохло. Он ничего не отвечает. Тогда я голову-то приподняла и кружку ему поднесла. Попил дед Егор, всю кружку осушил. Приободрились мы с Митей, раздобыли курицу – продали чего-то, уже не помню, чего – сварила я бульону, принесла ему снова в кружке. Это уже на следующий день было, утром. Снова голову приподняла, снова он попил. Ничего не сказал. И все лежит. Только ночью вставал, ходил до ветру и тут же снова ложился. Я ему то молока принесу, то бульону, то квасу. Пьет дед Егор, но из домовины не выходит. Я осмелела, стала с ним разговаривать. Рассказываю о том, как дела у нас с Митей идут. Митя-то работает – он в деда столяром был, с его хромотой это и сподручней. Правда, работал он в сараюшке – была у нас во дворе, общая для всего дома. В Москве так устроено было: дрова в сараях хранили, кур держали. Еще деду рассказывала, чем я сама занималась – а я тогда у богатых людей работала, как прислуга (не смотри, что Советская власть) там же, в Потаповском, ученый жил, с семьей, из эвакуации еще в сорок четвертом вернулись. Хорошие люди, я им про деда рассказала, они мне позволили не приходить, пока все не решится. Я все равно приходила, забегу, приберусь по-быстрому, да назад – молодая тогда была, прыткая. Вот и рассказываю деду про всякое, про дела да заботы. Он молчит, сердешный, то ли думает о чем, то ли слушает – непонятно. Так неделя прошла, другая началась. Я деду Егору уже и подушечку в домовину под голову приладила, и ночью его укрываю, чтоб не замерз. Ждем с Митей, чем все это кончится. А тут пришло письмо от двоюродной его сестры. Она в деревне жила, под Волоколамском. Я это письмо деду Егору прочитала. Тут он ожил. И заговорил. Сказал, что хочет повидать сестру, проститься. Мы с Митей обрадовались. Выходило, погодить решил дед Егор со смертью. Хоть какая, да отсрочка. Поднялся из своей домовины дед – худой, одежда как на пугале огородном висит. Две с лишним недели в домовине пролежал. Накормила я его по-людски, в баню они с Митей сходили. Сперва волновались мы, как же его в дорогу отпускать, ослаб ведь. Но дед вроде оклемался, мы и решили – пусть. Все лучше, чем в гробу смерти дожидаться. Проводили на Ржевский вокзал (сейчас-то он Рижским называется) и отправился наш дед к сестре.
Дарья Никитична помолчала и стала рассказывать дальше.
Деда Егора они так назад и не дождались. От той же сестры пришло через месяц письмо. Оказалось, что дед Егор пошел в лес побродить с ружьишком, да и подорвался на неразорвавшейся авиабомбе – много их в ту пору находить стали, оставшихся после фашистов. Разметало его в клочья, ничего не осталось, даже ружья не нашли. Только воронка огромная в том месте. Так и не пригодилась для него домовина. Погоревали они с братом, а потом Митя разобрал гроб, да из тех досок построил два стула. Дарья Никитична ругала его, говорила, зачем, мол, нехорошо. А Митя не соглашался. Говорил, что пустой гроб хоронить не дело, а так хоть какая память от деда Егора останется. Так и стояли два одинаковых стула рядышком, только Дарья Никитична на них не то что сидеть, даже смотреть не хотела. Потом устроилась она на завод. Через десять лет квартиру дали в Большом доме. Дарья Никитична была уже замужем, а Митя оставался холостым, так втроем и переехали. Не хотела Дарья Никитична брать стулья, но Митя не послушал. В пятьдесят девятом Митя, наконец, женился и уехал к супруге. Потом в каптерке цеха, где Дарья Никитична работала, понадобился стул. Начальство не торопилось снабдить ее этим предметом мебели, так она и принесла из дому один из стульев. Там он и остался. Потом переехала на Богородское шоссе, второй стул из дому отправился за хозяйкой – она к тому времени уже привыкла к нему, а сейчас и вовсе он у нее стал любимым…
Дарья Никитична умолкла, грустно улыбнулась и спросила у Милы:
– А пришла-то ты зачем?
Мила тоже улыбнулась, но смущенно (теперь, когда она знала историю стула из приемной, придумывать что-то было сложно):
– Да вот… чаю попить.
– Что ж, на здоровье, – хозяйка поднялась и поставила чашки в мойку.
…Уже в прихожей, надевая пальто, Мила сказала:
– Спасибо, Дарья Никитична. Вы мне очень помогли.
– Это тебе спасибо, деточка, – отвечала старуха и когда Мила уже шагнула за порог, неожиданно сказала:
– Если боишься, снеси на помойку.
Мила вздрогнула и обернулась к хозяйке. Та спокойно посмотрела Миле в глаза и покачала головой:
– Хотя лучше бы его сжечь. Не со страху, для порядка… Или не позволяй на нем сидеть никому. Да только бояться нечего. Легкая смерть вместо мучительной – разве ж это не благо? А тот стул, что у меня в кухне – «пустой». Его Митя из крышки того гроба построил.
…Теперь Милу всегда, когда она приходила на работу, встречало живое существо – старый стул мореного дерева без инвентарного номера, но с адресом, записанным на обороте сидения химическим карандашом.
– Женя, дети, где вы? – раздалось снаружи.
– Облом, – выдохнул Жека. – Только я хотел еще одну историю рассказать.
– Ничего, в другой раз расскажешь, – ответил Денис и первым полез из домика.
– Мы идем, ма! – заорал сзади Жека и красные вспышки фонаря сменила тьма.
В кустах сирени продирались в полной темноте. Островом света посреди ночи возвышался дачный дом. Отточенный месяц висел над крышей и казался еще более одиноким в окружении звездных бусин.
– Ау! – снова позвала Жекина мама.
– Мы тут, ма, – откликнулся Жека. Все двинулись к дому.
Когда дошли до крыльца, за воротами раздался шум мотора, потом стих и тут же женский голос неуверенно сказал:
– Господи, ну и темень… Тут, что-ли?
– Светка! Тут, тут! – закричала мама Жеки и кинулась к калитке и за забором стали слышны голоса:
– Закатывай. Я уж думала, ты не приедешь.
– Пробки эти, злое…
– Тс-с! Дети тут, ты что, мать!
– Пардон…
– Ну, заводи, я ворота открою.
Во двор въехала красная машинка и из нее вышла женщина. Увидев детей, она весело сказала:
– Ого, целая ватага. – Она обернулась к Жекиной маме, запиравшей ворота: – А твой-то где?
– В шортах, весь в ссадинах, обормот…
– Большой какой.
С крыльца кто-то шумно ссыпался, громыхая по ступеням. Раздались слабые ругательства:
– У, ч-черт, темень-то… Настюха, ты где пропала?
– Тоже мне, «где». Нет, чтобы помочь слабой женщине с воротами.
– А это у нас кто? Светик, что-ли?
…Шумная ватага ввалилась в дом. Со всех сторон гремело:
– Ба, Светка нарисовалась!
– Привет!
– Дай поцелую-то…
– А где бла… благоверный?
– Благоверный на очередном форс-мажоре.
– Ты смотри, как это нынче называется! Надо запомнить…
– Дети, быстро умываться, – скомандовала мама Маши.
Когда все угомонились, женщина, которую называли Светой, вдруг сорвалась из-за стола:
– Ой, ребят, я ж забыла совсем! Новость-то какая!
– Что стряслось?
– Комп у тебя есть?
– Ноут. А что?
– Тащи скорей. У меня фотки на флешке.
– Что за фотки-то?
– Людку помнишь?
– А то!
– Замуж вышла! Я ж гуляла на той неделе. Теперь снова на диету…
– Людка? Ух ты. А за кого?
– Ты не знаешь. Да и я не знала. Представляешь, как они познакомились?
– Как?
– В лифте вместе застряли.
– Романтика!
– И после этого он, конечно, как ж-ж… дж-ж-жентльмен просто обязан был жениться…
– Да заткнись ты, пошляк.
– Где флешка-то? Давай.
Маша подобралась к столу, у которого сгрудилась вся взрослая компания и увидела на экране компьютера жениха и невесту. На жениха ей было смотреть неинтересно, а вот невесту она успела рассмотреть хорошо.
Красивая молодая женщина держала под руку высокого мужчину. Невеста счастливо улыбалась и на правой руке вместе с обручальным хорошо было видно другое кольцо, на указательном пальце.
Оно было с камнем, радужно сверкнувшем в блице фотокамеры.
Для подготовки обложки издания использована художественная работа автора.
