Василий Ворон
Три капли ясности на стакан неизвестности
– Уходите.
Когда она осталась одна, то первый делом заперла дверь, чтоб не дай бог кто-нибудь еще не увидел ее в таком состоянии, а потом долго стояла у окна, и свидетелями разводов на ее пунцовом лице с опухшими глазами были растения в горшках. Им не возбранялось видеть плачущую женщину.
Рабочий день прошел как в тумане. Регулярно звонила Светка, сообщала о событиях. Об очередной беседе товарища полковника с Львовичем (с глазу на глаз, без озвучивания тезисов). О том, что началась возня у забора (Мила видела в окно, как мужики из ремонтно-механического бродили вокруг лип, негромко и уныло переговариваясь, пока не подошел к ним начальник цеха, после чего даже сквозь стекло стало слышно известный посыл «к … матери!» и все временно разошлись). Потом под липами топтался начальник транспортного участка Загудин и нервно что-то объяснял, перемежая активную жестикуляцию разведением рук в стороны товарищу полковнику, стоявшему рядом неколебимо, как вкопанный. Мила надеялась, что позвонит шеф, чтобы хоть ему поплакаться о творящемся беспределе, но он не позвонил. Об этом же осторожно выспрашивал и зашедший как бы случайно в приемную Львович, старательно избегавший смотреть в покрасневшие глаза Милы (известно, для кого справлялся, но на него она в обиде не была). Уже под самый конец рабочего дня, когда Мила уже собиралась уходить, позвонил товарищ полковник и холодным тоном обиженного праведника попросил срочно заготовить пропуск на завтрашний день для «подъемника гидравлического для доставки людей и оборудования на высоту до 22м (автовышка) на базе автомашины ЗИЛ», госномер такой-то. Мила записала все это в рабочий блокнот, неразборчиво буркнула что-то в трубку, но даже не подумала сделать это сегодня. Обойдется. Все равно на завтра…
Завтра, как всегда, опаздывая, Мила услышала звонок мобильного. На этот раз звонил товарищ полковник и по прибытии на рабочее место просил сделать две вещи: принести ему на подпись пропуск и написать объяснительную по поводу ее, Милы, опоздания. Настроение было сразу испорчено, в итоге чего Мила пришла на работу в начале десятого, что не случалось с ней еще ни разу.
Чтобы успокоиться, она сразу взялась за лейку и, только подойдя к подоконнику, обнаружила перемены. Растение, которое когда-то принесла Светка, зацвело. Как и полтора года назад, из самой середины его торчала стрела фиолетового цвета. И за прошедшую ночь она вымахала до размеров, которых иные подобные цветы достигают за неделю.
– Да ты просто спринтер какой-то, – удивленно сказала она цветку (фраза, для любого мужчины, кроме спортсмена, кажущаяся огромным оскорблением) и немедленно сфотографировала его на мобилу, как поступала со всеми своими растениями в период цветения: и домашними, и офисными.
К действительности ее вернул звонок телефона.
– Что вы копаетесь? Я жду пропуск, – загрохотал в трубке голос товарища полковника.
– Он еще не готов. Я принесу, как только… – как можно спокойнее ответила Мила, и брякнула трубку, так и не закончив фразу.
Шаблон вордовского документа «propusk.doc» слепил белым полем глаза и буквы слова «гидравлического» никак не хотели выстраиваться нужным порядком.
Достав листок из принтера, Мила шарахнула в угол печать и поплелась вон из приемной.
Кабинет товарища полковника находился этажом ниже, и на лестнице Мила чуть не грохнулась, будто разучилась ходить на шпильках. Ее подхватил системный администратор Тимур, оказавшийся рядом и которого она, к стыду, совершенно не заметила.
– Ты чего, Люд? – спросил он. – На тебе лица нет.
– Не успела накраситься, – автоматически выдала Мила и пошла дальше.
Даже не постучав, она открыла дверь в кабинет и вошла.
Кабинет товарища полковника был даже больше, нежели кабинет генерального. Но было в нем как-то пусто и неуютно. Нет, здесь присутствовал и огромный стол, и застекленные шкафы и даже стеллаж с образцами продукции. Но пустым он казался не потому. На столе кроме монитора, клавы, мыши и телефона с самого края больше ничего не было. Ни писчего прибора, ни визитницы, ни даже листа бумаги. Не было на нем и того, чем всякий человек заполняет подобное официальное пространство, делая его обжитым, близким: фотографий жены, детей, друзей и коллег. Обитатель этого кабинета совершенно недвусмысленно давал понять, что долго тут не задержится.
Мила приблизилась к столу и положила на его край лист пропуска. Товарищ полковник достал откуда-то неожиданно потрепанную бумажку и принялся сверять текст с видом главнокомандующего, склонившегося над картой с направлением главного удара. Вскоре он поднял на Милу ледяной взгляд и, тыча пальцем в пропуск, произнес:
– Вы что, не проверяете? Не 35, а 53!
Мила почувствовала, что краснеет, ибо такой промах был для нее недопустим и стыден. Тут телефон на краю стола разразился отвратительным дрязгом, лишний раз подтверждая временное нахождение в этих стенах товарища полковника. Всеволод Вячеславович схватил трубку, и сразу стало ясно, что звонка этого он ждал, и если все предыдущее было для Милы лишь первыми каплями дождя, то сейчас разразится потоп с громом и молниями.
– В течение пяти минут, – рявкнул невидимому абоненту товарищ полковник, грохнул трубку на рычаг и в несвойственной ему манере вскочил с кресла.
– Машина уже у ворот, а вы умудрились испортить пропуск, – грянул гром его голоса, и он двинулся прочь из кабинета, бросив на ходу Миле: – Идемте к вам.
…Когда запыхавшаяся Мила вошла в приемную, товарищ полковник уже нетерпеливо маячил у ее стола.
– Правьте же быстрей!
Спустя две минуты выдернув переделанный пропуск из принтера, он молниеносно его подписал и швырнул Миле на стол. Еще громче, чем в прошлый раз, печать была приложена к документу. Товарищ полковник демонстративно сложил руки за спиной и ледяным тоном отдал приказ:
– А теперь извольте как можно быстрее отнести пропуск на проходную. Поспешите, я буду ждать вас здесь.
Мила сжала губы в струну, чтобы не было видно, как они дрожат, деревянными пальцами с третьей попытки взяла листок пропуска и на негнущихся ногах двинулась к двери.
Уже в спину ей товарищ полковник добавил, будто сделал контрольный выстрел:
– И не забудьте, что вам еще предстоит объяснить причины вашего опоздания.
Во дворе у здания управления вовсю горланили воробьи, солнце рассыпалось в обычно угрюмых оконцах главного корпуса. Кто-то окликнул ее, пожелав здоровья, она кивнула, не глядя, не вникая, кто это и только смотрела вперед и держала в пальцах листок пропуска, совершенно не чувствуя его. Раскачиваясь, приближалось приземистое здание проходной, и где-то за закрытыми воротами стоял подъемник, ожидая, когда его пропустят. А справа, прямо на фоне Большого дома висели два зеленых облака листвы и там тоже дрались воробьи. А внизу уже стояли мужики из ремонтно-механического и она увидела лежащую у их ног бензопилу, и солнце золотило ее зубья. И тут что-то лопнуло у нее внутри, она остановилась и подняла к лицу листок пропуска. И потом, уже превратив его в мелкие клочья, и отшвырнув этот бумажный снег в сторону, она повернулась и пошла обратно в управление.
Ноги уже не были будто чужие, она расправила плечи и вздернула подбородок. Она все решила. Нет, она не станет делать то, что ей не по душе. Она не станет работать на человека, глубоко презираемого ею. Была бы она мужиком, думалось ей, обязательно напоследок набила бы ему холеную морду. Или нет… Ведь даже лучше, что она не мужик. Она просто отвесит ему хорошую оплеуху, по-бабьи, размашисто, звонко, чтоб стекла зазвенели и зубы у него клацнули.
С этим настроением она и распахнула дверь в приемную и тут же вскрикнула от неожиданности.
Раскинув руки и неловко подогнув одну ногу, на полу у подоконника лежал товарищ полковник, и глаза его растерянно и неподвижно смотрели куда-то под диван для посетителей.
Сперва в приемной побывала охрана. Затем врачи из «скорой». Приемная опустела, лишь когда мертвеца увезла специальная машина. Вместо объяснительной по поводу опоздания ей пришлось устно рассказывать, при каких обстоятельствах она обнаружила тело заместителя директора. Между отъездом «скорой» и приездом «труповозки» она не поленилась спуститься вниз, ко все еще толпившимся под липами мужикам и, взяв на себя ответственность, сказала, что «мероприятие отменяется ввиду смерти инициатора». Мужики охотно подчинились и быстро ретировались, прихватив с собой зубастую пилу. Весть облетела завод мгновенно, но народ, вопреки ожиданиям Милы, посетить место происшествия не спешил. Тем не менее, пока она была вне приемной, выразить соболезнования и просто заглянуть ей в глаза успели многие. Миле это быстро наскучило и она удрала от всех в приемную. Странное дело, но находится здесь, где на полу у подоконника еще недавно лежало мертвое тело, ей было не в тягость.
Во второй половине этого трудного дня в приемную заглянула Светка.
– Ну, как ты? Не жутко?
Мила дернула плечом:
– Жутко было, когда он меня донимал. А сейчас мне просто замечательно.
– А где он… – начала было спрашивать Светка, оглядывая приемную, и вдруг застыла, как парализованная. Она смотрела куда-то в сторону окна и не шевелилась. Мила перепугалась, вскочила:
– Ты чего? Эй!
Светка была бледна, как позабытый на столе неправильный пропуск. С ужасом смотрела она на подоконник. Мила тоже обшарила его взглядом и ничего не нашла.
– Да что с тобой?!
Светка разлепила сухие губы и Мила услышала:
– Это он его убил.
– Да кто «он»? – и она вновь, уже внимательнее, осмотрела подоконник.
– Цветок. Он зацвел.
Мутная волна страха накатила на Милу. Она вспомнила, при каких обстоятельствах цветок попал в приемную. Он тоже был увенчан фиолетовой стрелой, а Светка была напугана.
– Та-а-к… – протянула Мила. – А ну, выкладывай. Что случилось полтора года назад? Откуда ты его притащила?
Она крепко ухватила Светку за плечи и встряхнула. Та уже пришла в себя, виновато посмотрела на Милу:
– Ой, дура я… Такую бомбу тебе подбросила…
– Да объясни ты толком!
– Погоди, – Светка нервно сглотнула. – Дай с мыслями собраться… Давай после работы, в «Крюгере».
– Идет. Только, чур, не смываться, я тебя знаю.
– Не… – замотала головой Светка. – Хоть горло промочу. А за руль так и так не сяду. Руки трясутся.
Она пошла к выходу, у двери обернулась и добавила:
– Не засиживайся здесь. Кто знает, что у него на уме? – она нервно кивнула в сторону фиолетовой стрелы цветка и скрылась за дверью.
Мила подошла к подоконнику. Осторожно, будто там сидела змея. Внимательно вгляделась в фиолетовую стрелу. Понюхала. Цветок ничем не пах. Странно, но ей было в большей степени интересно, нежели страшно. За стеклом во дворе в закатных лучах солнца реяли на фоне Большого дома две зеленые шапки лип.
Мила повернулась к растению спиной и вернулась за стол.
Пивной подвальчик «Герр Крюгер» располагался чуть дальше от Большого дома по той же улице. Там было просто и уютно. Было взято два фирменных пива по ноль пять, и после нескольких глотков Светка успокоилась и изложила следующее.
Когда они с мужем поселились у его родителей (благо жилплощадь позволяла), цветок этот уже жил на подоконнике в кухне. Уже потом Светка интересовалась, откуда конкретно он взялся, и выяснилось, что одна соседка, переезжая по другому адресу, в числе двух других растений, оставила его свекрови на вечное попечение, так как тащить было не с руки и что-то еще в этом духе. Так вот, все началось с того, что домой вернулся свекор, отсутствовавший полтора года. Он, надо сказать, угодил в места не слишком отдаленные. Никакой он не уголовник, всю жизнь работал водилой на грузовике и вляпался в какие-то махинации с грузоперевозками и получил на орехи. Растение на подоконнике, к слову, не цвело вообще никогда, а по возвращении свекра взяло да и выпустило фиолетовую стрелу. Они еще тогда со свекровью радовались, шутили про встречу с цветами. А на следующий день этого цветения свекор – жилистый крепкий мужик пятидесяти четырех лет, не пьянчуга и не сердечник – взял да и помер. В собственной постели под боком у жены. Вскрытие ничего не выявило. То есть абсолютно ничего. Совершенно здоровый был человек, редкость в наше время. Так здоровым и в гроб лег. Не курил, кстати, никогда. Вот и думай после этого про здоровый образ жизни.
Свекровь чуть не слегла. С работы ее поперли за многочисленные пропуски по болезни – та еще контора оказалась. Но ничего, сдюжила баба, поднялась – Cветка с мужем старались как могли, помогали. Слава богу, все уладилось, и свекровь новую работу нашла.
Прошло с момента смерти свекра около года, а тут цветок возьми да и вновь стрелу свою фиолетовую пусти. А дня через два свекровь грохнулась на кухне. Возилась у плиты, кошеварила, да так и осела на пол с половником в руке. Вечером Светка ее нашла, когда с работы вернулась. Как пожар не случился, чудо: вода на плите выкипела, кастрюля обуглилась, но обошлось.
– Сережку жалко, сил нет, – нависла над опорожненной кружкой Светка. – Разом, можно сказать, и отца и матери лишился. Когда цветок со стрелой этой увидел, затрясся весь, хотел сразу выкинуть вон из квартиры, да я не дала, заступилась. Говорю, что тебе этот цветок, выдумки это все, совпадение. Он уперся, говорит, делай с ним что хочешь, но завтра чтоб духу его тут не было. И наказал еще на работу его не нести от греха. Тебя еще не хватало схоронить, сказал.
Светка нежно усмехнулась, глядя сквозь кружку в никуда и добавила:
– Ну, я тебе и оттащила. Всерьез-то тогда не поверила, но и обещание сдержала, у себя в отделе не оставила.
– Вот спасибо так спасибо, – протянула Мила и отпила пива: в отличие от Светки, у нее еще оставалось больше половины. – Восьмое чудо ты, Света…
Помолчали. Светка взяла еще треть литра пенного, почти совсем уже пришла в норму и спросила:
– Что с цветком-то делать? Нельзя же вот так оставлять… Опасно.
Мила пожала плечами:
– Не знаю. Это, конечно, по-свински так рассуждать, но если это его рук дело, или что там у него, то и липы целы, и я, чего греха таить, от геморроя избавилась. И шефа когда еще подвинут такие вот молодые да ранние.
Она поболтала в кружке пиво и подняла глаза на разомлевшую Светку:
– Слушай, а что если это я его… А?..
– Чего выдумываешь-то? – Светка сделала круглые глаза.
– А ничего. Знаешь, как я не него разозлилась? Жуть. Кто знает, на что человек способен в крайнем возбуждении.
– На бурный незабываемый секс, – отозвалась Светка.
– Да ну тебя, – сказала Мила и отпила пива.
На следующий день шеф был уже на своем рабочем месте. Вид имел растерянный, но лишь при ближайшем рассмотрении, а еще был информирован лучше всех остальных свидетелей вчерашних событий, но говорил всем одно и то же (официальная версия вскрытия выглядела именно так):
– Сердце. Никогда не жаловался. Но у мужчин около сорока это бывает…
Вероятно, от слов этих, слышанных от врачей, ему и было не по себе: мужчины пошли нынче с внутренним надрывом, трещинкой – слабое сердце, излишняя саморефлексия, капризная потенция. Загрустишь от этого, будучи мужчиной, подумалось Миле; вымрем к лешему, как динозавры. А может, еще и потому шеф выглядел растерянным, что пуще статистики смертности среди мужчин был уязвлен самоуправством своего бывшего зама, и, выясняя подробности, расспрашивал Милу и Львовича.
Растение на окне жило своей жизнью, как ни в чем не бывало. А Мила окунулась в работу с головой, и чувство опасности, внушенное Светкой, притупилось да и рассеялось в круговерти забот. И только вечером, за полчаса до окончания рабочего дня в приемную зашла Светка. Потрепались о разном, а потом Мила спросила:
– Забыла совсем. Утром еще хотела спросить, да летала тут, как ужаленная. Кем свекровь-то работала?
Светка задумалась, и тут же безмятежное выражение с ее лица сползло, уступив место выражению удивления, граничащего с испугом.
– Что опять не так? – спросила Мила.
– Ой… – Светка обернулась на цветок, потом снова на Милу и свистящим шепотом поведала: – А ведь и верно! В оранжерее она работу нашла, на Белой даче.
– Ну? – поторопила подругу Мила. – Кем работала-то?
– Не помню я, а только цветы она срезала. Много. Еще пришла и рассказывала, мол, никогда столько цветов в охапках не видала…
Светка снова испуганно покосилась на цветок, мирно стоящий на подоконнике.
– Ах же ты… – так же шепотом, с нотками ужаса и восхищения одновременно, выдохнула Светка. Мила дернула ее за рукав:
– А свекор?
– А? – уставилась Светка, будучи в некоей прострации.
– Свекор кем работал, говорю!
– Да я же говорила, водилой. Всю жизнь на своей автобазе.
Она посмотрела на часы, висевшие в приемной, и заспешила:
– Побегу, Люд. И так кошмары сниться будут…
А Мила подошла к подоконнику и, глядя на фиолетовую стрелу, пробормотала:
– Так вот ты какой, цветочек аленький…
И не было ей ни весело, но и ни страшно. Ни капельки.
На следующий день, когда Мила с остервенением печатала унылый документ на нескольких страницах, зазвенел телефон, и трубка голосом Светки сказала:
– Все, Люд, гаси свет.
– А? Какой свет, ты о чем? – озабоченно ответила Мила, пытаясь расшифровать жуткую пометку, сделанную на полях рукой заводского юриста.
Светка отозвалась:
– Сережка, муж, только что по телефону сказал, что делал свекор на зоне. Вернее, на поселении.
– Ну? – Мила все еще пыталась понять, написал ли юрист слово «презентация» или имел в виду все-таки «презумпцию», когда Светка сказала:
– Свекор на лесоповале работал. Лес валил. Алло? Ты слышишь?
Мила слышала. Она оставила документ, сказала Светке, что они поговорят потом и осталась в тишине. К счастью, телефон молчал – не звонили подрядчики, коммивояжеры, служба доставки, искатели клиентов и даже знакомые на тему «как дела». Мила сидела и смотрела отсутствующим взглядом в курсор на белом экране.
Курсор был живой. В этой черной узкой черточке на экране пульсировала чуждая энергия, непонятная, но полная смысла. Это был росток неведомой чужой жизни. Он существовал, никому не доставляя неприятностей, но и не позволяя вмешиваться в свою жизнь. И он готов был доказать это на деле, прекратив другую жизнь, которая была столь небрежна, что покусилась на чужое существование. Даже если не знала о суровой каре, грозящей ей. Грозный страж судил по своим законам, потому что кто-то нарушил законы его мира. Незнание законов не освобождает от ответственности. И этого стража нельзя было уговорить отступиться. Потому что неизвестно было, как с ним вообще можно общаться. Он понимал лишь две вещи – гармонию мира и хаос разрушения. Он был на стороне гармонии, и переубедить, купить или запугать его было нельзя.
…За окном зеленели липы, орали воробьи, и на все это спокойно смотрело неким третьим глазом растение в горшке, и фиолетовая стрела была направлена в синее небо.
Через неделю, вслед за фиолетовой стрелой, растение начало сохнуть и, несмотря на все предпринятые Милой усилия по его спасению, погибло. Мила отвезла засохший кустик в ближайший парк и оставила там, среди веселой зеленой травы и оранжевых пятен одуванчиков. И потом, уже бродя по аллеям, она поймала себя на мысли, что не боялась этого странного растения, даже в последнюю неделю. Ничуть не боялась.
– Испугалась? – спросил Жека Машу, но та помотала головой, хотя глаза у нее были широко раскрыты, а руками она крепко обхватила себя за бока, как будто ей было зябко. Жека засмеялся:
