bannerbannerbanner
полная версияБез Веры…

Василий Панфилов
Без Веры…

Полная версия

Глава 7
Житиё моё

Проснулся я минут за двадцать до звонка будильника и некоторое время лежал в полудремоте, отходя ото сна и сонно моргая. От окна тянет утренним холодком, портьеры ощутимо колыхает ветер, и от того в комнате очень свежо.

– Потягушечки, – сладко простонал я, выгибаясь самым причудливым образом и чувствуя приятную истому, – э-эх…

Полежав ещё с минутку, сажусь на кровати и выключаю будильник, на котором нет ещё и пяти часов, одновременно нашаривая ногами тапки. Раздёрнув портьеры, немножечко поглазел на просыпающийся двор, где уже возятся в пыли куры, а кто-то из стариков, согнувшись в три погибели и чертыхаясь, мастерит что-то подле дровяного сарайчика.

Небо сегодня облачное, сырое, беременное дождём, и ещё непонятно – развиднеется потом, или будет лить весь день с небольшими перерывами. Но впрочем, настроения мне это ничуть не портит. Не ливануло бы с самого утра, а потом – пусть!

– Ах да… – едва ли не в последний момент накинул на себя верх пижамы, и только затем вышел из комнаты. Сплю я в пижамных штанах, и спал бы вовсе без них, но спросонья, когда встаю ночью в туалет, просто забываю их одеть. Привычка из той ещё жизни, накрепко въевшаяся в подсознание и перенёсшаяся со мной в это время.

Ну некого было стесняться! А теперь увы… не один живу, и если наткнусь в таком виде посреди ночи на девочек, скандал в нашем благородном семействе может выйти знатным!

– Доброго утречка, Алексей Юрьевич, – поприветствовала меня высунувшаяся из кухни заспанная Глафира, – рано вы севодни.

– Утро доброе, Глафира, – отвечаю ей приветливо, – Выспался!

– Вам чичас што сготовить, али опосля? – осведомляется служанка, прикрывая крепкой ладошкой зевающий рот.

– Хм… – я задумываюсь, – давай часикам к шести. Омлет с ветчиной из двух яиц и пару гренок.

– С зеленью омлет-то? – интересуется женщина.

– На твоё усмотрение, – улыбаюсь ей, – у тебя невкусно не бывает.

Засияв рябым солнышком, Глафира скрылась на кухне, а я наконец получил возможность умыться.

Вернувшись в комнату, запер за собой дверь, скинул пижамную куртку и принялся за упражнения. Я не то чтобы ярко выраженный жаворонок, вот уж нет!

Знаю… знал людей, которые могли, едва проснувшись, упасть с кровати и начать отжиматься. После – лёгкий завтрак, пробежка и спортзал, причём для них это как само собой разумеющееся, без ломки организма через колено.

Я же, хотя и просыпаюсь достаточно рано, на пик физической и интеллектуальной активности взбираюсь не ранее, чем через полтора-два часа. Но раз уж проснулся… чем сидеть в своей комнате и читать по десятому разу беллетристику, лучше уж разомнусь как следует!

Комнатушку у меня маленькая и похожая на пенал. Кровать у входа, шкаф и письменный стол у окна. На узком проходе лежит ковровая дорожка, которую во время разминки приходится сдвигать, иначе она сильно ездит под ногами.

С утра никакой серьёзной физкультурой не занимаюсь. Обычная суставная гимнастика и растяжка – очень осторожно, памятуя не только о собственной замечательной гибкости, но и о "привычном вывихе сустава".

Затем, размявшись и прогревшись, элементарные упражнения на подвижность, но опять-таки, без перебора. На всё это уходит от двадцати до сорока минут, в зависимости от настроения и самочувствия.

Я не сторонник "механической" системы, когда всё выполняется по часам. С моим квёлым организмом надо поосторожнее, и уж тем более – никаких рекордов!

Под босыми ногами иногда поскрипывают полы, но впрочем, еле слышно. Вбиваю в это тело элементарнейшую базу – боксёрский челнок, одиночные удары, двойки, уклоны и нырки, и разумеется – простейшие удары ногами.

Я прекрасно знаю, что надо делать, но знать и уметь… так себе получается. Не то чтобы совсем хреново, нет… Но в этом теле я не занимался вообще ничем, хотя бы отдалённо похожим на спорт, если не считать за таковой нечастые игры в бабки и казаки-разбойники. Даже в городки почти не играл!

На дачу мы выезжали в последний раз, когда мне было семь, да потом несколько раз гостили у знакомых и дальней родни, приезжая на выходные. Соответственно – ни верховой езды и длительных прогулок по лесу, ни гребли и плавания, ни…

… в общем, всё грустно. Базы, хоть какой-то – ноль! Единственное – гибкость и реакция замечательные.

Нет, я в общем-то не жалуюсь! Тело как тело… не хуже многих. Да и тренерский мой опыт говорит, что ничего особо страшного нет, и не таких за год-два на приличный уровень вытягивали.

Неприятно просто. Недавно ещё – полная уверенность в собственных силах и готовность хоть прошагать с рюкзаком целый день горными тропами, а хоть бы и дать в морду парочке футбольных фанатов из Британии, приехавших интересно провести выходные, и втягивающих в свой "культурный досуг" совершенно посторонних людей.

А сейчас… я вздохнул, встал в боевую стойку и…

… шаг – удар, шаг – удар… неторопливо, технично, без фанатизма.

В качестве заминки – растяжка, но в этот раз полноценная. Поперечные шпагаты, продольные… легко! Встать на мостик, касаясь затылком пола у пяток – раз плюнуть!

Поймал себя на мысли, что если бы не мигрени и неважное здоровье вообще, то и чёрт бы с ней, с прежней мускулатурой и ростом! Рожу бы поприглядней, это да…

Отзанимавшись, наскоро смываю пот холодной водой и иду на кухню, где уже доходит омлет. Запах… а на вкус ещё лучше! Я не сторонник теории "в прошлом было лучше", вот уж нет. Скорее возраст сказывается, когда все вкусы острее воспринимаются. Но…

… вкусно!

Пока ем, Глафира рассказывает мне разные разности из жизни сообщества слуг, новости с рынка и тому подобные малоинтересные вещи, которые я воспринимаю как звуковой фон. В этой ерунде мелькает порой важная информация, а я, как студент со стажем, умею вычленять её из мутного потока информационного сора. Да и так… полезно знать, чем дышат и что думают обычные люди.

– Чаю? – предлагает служанка, видя, как исчезает омлет в тарелке, – На травках!

– А… давай! – в деревнях "китайскую траву" пьют по большим праздникам, и чаще всего – спитую. Дорого!

Чай пью без сахара, я вообще не большой охотник до сладкого. Зато зубы без единой дырки, в отличие от отца и сестёр, регулярно страдающих от зубной боли.

В охотку могу съесть розетку варенья, но нам, детям, достаётся оно редко, и в обычное время держится запертым в буфете. Да и не часто она бывает, охотка. В последний раз варенье ел не потому даже, что хотелось, а потому, что после ухода прежней служанки Глафира принимала хозяйство и внезапно вылезла "неучтёнка".

Чёрт его знает… скорее всего, Фрося делала какие-то запасы для себя, вот и всплыло старое варенье. Через "не могу" тогда ел, просто из-за детских воспоминаний, что это – деликатес, который бывает только по воскресеньям и праздникам. А тут – ешь, не хочу! Ну да сёстры и уговорили… и пусть. Не часто у них, сладкоежек, такая возможность бывает.

Не принято в этом времени баловать детей. Варенье под замком в буфете, яблоки или сливы – под счёт, персики и виноград – для гостей… Дорого!

Садоводство в Российской Империи почти исключительно на Юге, а в Подмосковье всё больше яблоки, из которых верхом изыска считается антоновка и ещё два-три сорта похуже, кисловатые вишни и крыжовник.

В магазинах выбор побольше, но на взгляд человека двадцать первого века скуден донельзя! Из привычных мне фруктов и ягод, хоть сколько-нибудь доступных семье вроде нашей, только апельсины, которые покупаются поштучно для болящих и к праздникам.

А так… местные яблоки, есть которые можно только тогда, когда слаще морковки ничего не едал, стоят три копейки за фунт. В сезон! Хороший виноград может стоить полтора-два рубля… а на эти деньги можно недурно отобедать в ресторане.

В общем, для меня это ещё один повод уехать туда, где большую часть года тепло, на улицах растут пальмы, а политическая ситуация если и меняется, то не в результате революций и переворотов.

– Чевой загрустили-то, Алексей Юрьевич? – прервала мои мысли Глафира.

– А? – не сразу понял я, – Да так… ерунда всякая в голову лезет! Спасибо, что окликнула, а то знаешь уже, я к меланхолиям склонен.

Допив чай, ещё раз благодарю Глафиру и собираюсь уходить. Выглянув в окно, накидываю на плечи лёгкую курточку и подхватываю со стола ключи. Свои ключи!

Ох и знатно мне тогда влетело… Оказывается, в доме всего два комплекта ключей, один из которых висит на гвоздике у парадной двери, а один у папеньки.

Детям ключей просто не полагается, и по идее, дверь нам должна открывать (и закрывать за нами) служанка. Притом если в моём случае и случае Нины можно говорить что-то вроде "Ещё потеряете!", то почему нельзя сделать комплект почти взрослой Любе, я так толком и не понял.

Это что-то вроде одного из символов взрослой жизни, признания частичной эмансипации в отдельно взятой семье. В общем… выпорол меня папенька знатно, а я и не сразу понял – за что?! В моей голове эта часть памяти разархивироваться ещё не успела!

Через несколько дней папенька всё ж таки осознал, что мне без ключей никак, и приказал сделать ещё один комплект. Н-да… бывает.

* * *

Пока я дошёл до Сухаревки, дважды срывался дождь, холодный и пронизывающий. Но и заканчивался он почти тут же, так что я не успел промокнуть и замёрзнуть.

Книжные развалы прикрыты навесами из парусины и рогожами, некоторые конструкции представляют собой пресловутое "говно и палки". Ещё рано, торговцы только раскладывают товар, но первые покупатели уже здесь. В основном искатели "за грош пятаков" и немногие коллекционеры, разбирающиеся в книгах.

– Доброго утра, Митрофаныч, – на ходу киваю знакомцу, сидящему с накинутой на голову рогожей, а точнее – рогожным кулем, разрезанным так, чтобы получилось подобие плаща.

– Утречка, Ляксей, – кивает тот, пыхая цыгаркой и восседая так основательно и монументально, что кажется – был он здесь всегда, с начала основания Москвы, а вернее – ещё раньше. Сперва, в Начале Времён, появился Митрофаныч, потому вокруг забегали динозавры, а потом уже вокруг него начали отстраивать город.

 

– Доброго утра, Илья, – кидаю худощавому мужику под тридцать, разбирающему из мешка.

– Доброго, Алексей, – он протягивает руку, и мы обмениваемся рукопожатиями, – Подойди потом, лады? Я вчера вечером всякого хлама по случаю накупил, и вот… разбираю. Сдаётся мне, по твоей части чевой-то да и найдётся. Глянешь?

Киваю и спешу дальше. Я на Сухаревке не то чтобы прижился и укоренился, но свою нишу таки нашёл. Разного рода бумажного хлама на испанском и итальянском здесь не слишком много, но всё ж таки встречается, и его не так мало, как мне казалось поначалу.

А продать исторический роман на итальянском, или скажем – невесть что на невесть каком языке – это совершенно разные деньги! Здесь и настоящих коллекционеров можно заманивать, и любителей "на грош пятаков", и "собирающих библиотеку" купчиков, многие из которых падки на всё иностранное.

Правда, и расплатиться со мной букинисты норовят всё больше бумажным хламом, но в последнее время значительно реже и с некоторым разбором. Среди моих сверстников наибольшим успехом пользуются "путешествия" и "приключения", а меня от этого чтива тоска берёт…

Ну а как иначе?! Бытие в мелких городках и провинциальных гарнизонах предполагает весьма ограниченный набор развлечений, и библиотека уверенно занимает большую часть пьедестала. Да собственно, и интернет не везде был…

К окончанию школы перечитал почти всю отечественную классику, большую часть переведённой у нас "Библиотеки Приключений" и значительную зарубежной классики и фантастики. Позже, уже в Европе, читал местных Грандов, дабы лучше выучить язык, понять культуру и вообще – вжиться. А уж когда начал изучать лингвистику…

Привычка к хорошей литературе стала неотъемлемой частью меня. У нас переводили только лучшее, а тот же Жюль Верн или Луи Буссенар… большую часть их произведений можно читать только когда тебе тринадцать, и притом на лютом безрыбье! Когда сравнивать не с чем. Остальные авторы, давно и прочно забытые в нашем времени, забыты не зря!

Но ничего, беру и "приключения" с "путешествиями" в качестве гонорара, но по большей части на подарки. Пусть друзей у меня и нет, но с полдюжины приятелей имеется, а книга, пусть даже и "б/у" в этом времени чуть ли не единственный приличный подарок в нашем возрасте.

Ещё беру учебники гимназические и университетские, разного рода справочники, словари и брошюрки типа "Железные мускулы за три месяца". Разносортица жуткая, но для Нины на следующий год уже подобрал комплект, чем сильно порадовал… отца.

Брошюрки и справочники беру фактически на вес, в основном для легендирования моих знаний и умений. Дескать, у букинистов… да вот же, вот! Ещё куча всего было, но раздал, раздарил, сдал обратно… Любите книгу, источник знаний!

Пролистываю подсовываемые книжонки и рукописные дневники.

– Хлам, хлам… – потрёпанные книжонки с отсыревшими листами летят в кучу макулатуры, – а это отложи! Сейчас наскоро просмотрю и ещё раз проверю.

– Ага, ага… – кивает букинист, уважительно глядя на мою работу. Уважение это, впрочем, ничуть не помешает ему пытаться сбивать цену до позорнейших значений и расплачиваться своей же продукцией.

Выглядит он как типичный кулак из советских агиток, такой же толстомордый, с носищем картофелиной и соответствующе одетый. Бог весть, какими путями он стал букинистом, но вернее всего, это просто дело случая…

А впрочем, и обретается он далеко не среди элиты букинистов, пробавляясь скорее как "купи-продай" всяческой макулатуры. Объёмом берёт!

Просмотрев за пять минут всю кипу, ещё минут десять трачу на проверку отложенных книг. Пролистываю по диагонали, ровно настолько, чтобы ухватить суть, не более.

– Вот это… – передаю рукописный дневник, – на португальском.

– Иди ты!? – удивляется тот, обдавая меня запахом перегара, – Ты и на етом могёшь!?

– Разобрать могу, чего сложного-то? Португальский с итальянским и испанским в родстве, а все они от латыни произошли, – пожимаю плечами, – Интимный дневник куртизанки…

Вздёргиваю брови и добавляю негромко.

– … со всеми подробностями!

– Ага… – озадачивается букинист, пряча дневник за пазуху и видимо, мысленно прикидывая портрет будущего покупателя, – Так значит, если кто итальянский с испанским понимают…

– Могут прочесть, – усмехаюсь я, – Ну и кто латынь по-настоящему хорошо знает – тоже.

Закончив, некоторое время торгуемся. С деньгами он расстаётся неохотно, предпочитая расплачиваться печатной продукцией. К аргументации вроде "Да за что здесь платить, ты всего-то пять минуток бумажками пошелестел", со мной больше не прибегают – чревато.

В самом начале своей букинистической карьеры я просто разворачивался и уходил, а на следующий день и далее просто игнорировал таких хитрожопых. Были попытки скооперироваться и подсунуть мне свои книжонки через коллег, но и сливки в таких случаях снимали другие.

Не скажу, что со мной работают вовсе уж честно… возраст! Будь я хоть семи пядей во лбу, я мальчишка! А в здешнем патриархальном обществе так всё устроено, что пока до седых мудей не дорос, твоё слово десятое!

Дворянство несколько нивелирует эту хтонь, но… возраст! Иному и вовсе копейки платили бы, а так…

… пару часов спустя, подхватив поудобнее перевязанный бечевой свёрток с книгами, я отправился домой, позвякивая серебром и медью в кошельке. Не Бог весть что, бывают дни и получше.

Но… восемьдесят семь копеек деньгами, учебник по словесности для Любы и парочка небезынтересных для понимающего букиниста книг за пару часов работы? Х-ха!

Я уже примерно понимаю, кому и за сколько сдам книги. Ну или выменяю на нужные мне учебники, не суть…

А пока… я на ходу вытащил купленные в ломбарде часы-луковицу и глянул на время.

– Нужно ускорить шаг! – озабоченно говорю я и перехожу едва ли не на трусцу.

Время ещё терпит, но нужно успеть закинуть книги домой и спешить на уроки к племяннику Тартаринова!

– Па-анесла! – ввинтился в уши отчаянный надрывный крик, едва я подошёл к Сретенскому бульвару. Почти тут же воцарился сущий хаос, с человеческой паникой, отчаянным лошадиным ржанием и трамвайным трезвоном.

Вагоноважатый с бледным лицом всё дёргает за верёвку колокола, не в силах сообразить, что авария уже случилась, и действовать нужно иначе! На трамвайных путях лежит опрокинутая, раздавленная пролётка, и плача, бьётся в упряжи покалеченная лошадь, снова и снова подминая под собой уже мёртвого кучера. Уже взвилось над толпой многоголосое…

… – Уби-или!

Слышны свистки дворников и городовых, начинает расходиться кругами обывательская паника, когда одни бегут прочь с белыми от страха глазами, а другие, движимые болезненным дурным любопытством, зачем-то собираются в толпу и жадно глазеют на происходящее.

Чёрт бы с ними, с идиотами, но…

– Дедушка-а! – услышал я детский крик, страшный и безнадёжный…

– Да твою дивизию! – и я со всех ног припустил вперёд, расталкивая людей, – С дороги!

– С дороги, мать твою! – отвешиваю пинок в увесистую корму какой-то бабёхе средних лет, растопырившейся посреди толпы со своими корзинам.

– Ах ты…

– … щенок…

– … уши надрать…

…слышу вслед запоздалое, но я уже внутри толпы, стою у пролётки и оцениваю ситуацию как человек, знающий об оказании первой помощи не понаслышке. А она… хреновая, и действовать надо быстро.

– Ты!

…в голосе уверенность и ни толики сомнений. Сейчас меня НЕЛЬЗЯ ослушаться, и дюжий молодец, по виду приказчик в бакалейной лавке, разом оказывается отделён от толпы.

– Берись! – ни тени сомнений в голосе, и молодец послушно сдвигает пролётку, освобождая зажатые ноги старика и стараясь не попасться под копыта лошади. Удачно.

– Прекратить! – срывая голос, рявкаю вагоновожатому, всё ещё дёргающему верёвку, и снова приказчику:

– Осторожно бери… под коленки и спину.

– Дедушка-а… – не унимается девочка, её как пластинку – заело…

Она цела или почти цела физически, о травмах душевных судить не берусь. Возможно, есть какие-то ушибы и сотрясения, но открытых кровотечений нет, так что…

Срываю с себя куртку и сую ей в руки.

– Сверни!

– Дедушка… – девочка норовит вцепиться в стонущего старика, всё время проваливающегося в полузабытье.

– Ну! Сверни, кому говорят!

Она начинает машинально сворачивать одежду, и приказчик, повинуясь мне, укладывает старика на бок.

– Если рвать начнёт, чтобы не захлебнулся, – коротко объясняю свои действия парню, – Ну, клади…

– А ты молодец! – хвалю приказчика, разрезая перочинным ножом окровавленную брючину на старике и наскоро проверяя повреждения. Не специалист, но похоже на перелом и рвано-резаную рану на бедре. Вроде неглубокая, но довольно-таки обширная…

– Фартук давай! – коротко приказываю любопытной торговке, протиснувшейся поближе, – Ну!

Та попятилась было назад, но толпы выдавила её, и женщина неохотно сняла фартук, из которого я скрутил что-то вроде жгута на ногу. Возможно, это и лишнее, но дедок потерял энное количество крови, а переливать её, насколько я знаю, сейчас толком не умеют. Не говоря уж о таких вещах, как капельница[23], физраствор и прочие вещи, ставшие в нашем времени старой доброй классикой.

– Сейчас врачи приедут, – говорю девочке с железобетонной уверенностью, стараясь не коситься на лошадь, которая уже не бьётся, а только тихо плачет, – всё хорошо будет! Тебя как зовут?

– Лиза, – не сразу ответила та, – Лиза Молчанова…

Слова полились из неё нескончаемым потоком, порой достаточно бессвязным, но… пусть.

– А ты молодец, – ещё раз говорю приказчику, – Не сырой, как эти! Экий хват! Не стоял, как баран, а небось сам уже лез помогать?

– Ну… – засмущался тот, начиная наливаться уверенность, что так оно и было, – так-то да, но потерялся попервой, всё сообразить не мог, как бы половчее взяться.

– Ничего, ловко взялся!

– Шустёр, а? – подмигиваю торгашке, у которой реквизировал фартук.

– Ась? – не сразу понимает да, – А… да, шустёр!

Баба всё ещё расстроена реквизицией и резонно полагает, что к ней он может и не вернуться. Но… она теперь уже неким образом сопричастна!

Ещё несколько фраз, и толпа загомонила, заговорила… уже одобрительно, без всяких посягательств на мои уши и прочие части тела. Выдыхаю, и вытащив часы, прикидываю время. Где бы… а, вот оно! Я, оказывается, со стопкой так и бежал!

Оторвав страницу, пишу время наложения жгута и поясняю свои действия. Подоспевший городовой, грузный и солидный, обвешанный медалями и усами, уже наводит порядок толпе, руководствуясь в первую очередь возобновлением движения.

Выстрел… и полицейский вкладывает в кобуру револьвер, а лошадь больше не бьётся. Отмучилась…

К нам он не лезет, но бдит, и видно – мужик дельный и понимающий. А уж пёс он там царский или нет, дело десятое.

По команде городового несколько человек убрали с трамвайных путей лошадиную тушу, переломанную пролётку и тело кучера, так что движение возобновилось, хотя и с некоторыми говорками.

– Лучше не трогать, – скороговоркой предупреждаю я служивого, заметив его интерес, – не дай Бог, позвоночник задет! Это лучше медикам оставить.

Хмыкнул беззвучно в усы, тот отступился и некоторое время мы так и сидели скульптурной композицией посреди бульвара. Девочка несколько успокоилась и засмущалась, приводя в порядок гимназическую форму.

Повозка Скорой помощи наконец-то подъехала, и городовой заспешил к ним.

– Тэк-с, молодой человек, – бодро обратился ко мне врач, присев на несколько секунд подле тела кучера и трогая пальцами сонную артерию, – я так понимаю, вы уже оказали пострадавшему первую помощь?

Расспрашивая, он деловито и уверенно выполнял свою работу, с помощью фельдшера двигая стонущего старика. Санитар, он же "водитель кобылы", немолодой сухощавый мужчина, весьма по приятельски общался в это время с городовым.

Не забывая о врачебном долге, медики как-то очень ловко и деловито разговорили девочку, и та, вхлипывая, начала им рассказывать о том, какие привычки были у дедушки, да чем он болел. Вещи это несомненно важные, но скорее для девочки.

А я, не без сожаления поглядев на валяющуюся на брусчатке куртку, насквозь пропитавшуюся кровью, поспешил прочь. Я уже опаздываю к Тартариновым!

 

Оставив дома книги, я наскоро почистился с помощью ахавшей Глафиры, решившей почему-то, что на меня напали хулиганы или "сицилисты". В голове у неё настоящая каша из деревенских представлений о мире, вековечной жажде справедливости и черносотенных воззрений.

Черносотенство у неё не собственное, выстраданное и продуманное, с действительной или мнимой обидой на жидов и приязнью к куму-полицейскому. Оно навязано бесплатными лубками и столь же лубочными одностраничными газетёнками, распространяемыми среди прислуги.

Примитивнейшая пропаганда ударила по мировоззрению простой деревенской бабы, накрепко прописавшись в неразвитом мозге. Но человек при этом хороший… просто дура! После Революции, если всё будет идти по прежним рельсам, она и ей подобные с той же дурной бездумной искренностью будут поддерживать власть большевиков и колебаться вместе с Линией Партии.

К Евгению Ильичу я бежал лёгкой трусцой, благодарный за сегодняшнюю прохладную погоду. Подбегая с Кривоколенному переулку, я глянул на часы, выровнял дыхание и подошёл к парадной, как и полагается солидному молодому человеку тринадцати лет отроду.

Квартиру Евгений Ильич занимает сообразно своему солидному положению – семь комнат на четвёртом этаже в доходном доме. С лифтом! В этом времени лифт уже не последний писк технической моды, но всё ж таки служит некоторым признаком роскоши и прогресса.

Лифтёра, впрочем, в доме не имеется, так что квартиранты, люди сплошь прогрессивные и образованные, не чурающиеся сложной техники, самостоятельно справляются со спуском и подъёмом, открывая собственными ключами ажурную решётку, преграждающую путь к дверце лифта.

Обычно меня встречает сам хозяин, а иногда престарелый лакей, унаследованный им от дедушки-крепостника и почитающий себя ревнителем традиций и больше Тартариновым, нежели сам Евгений Ильич. Хм… подозреваю, что так оно и есть.

Не в том смысле, что Евгений Ильич некоторым образом бастард, а в том, что его лакей некоторым образом Тартаринов… Специфика крепостничества, чтоб его!

В это раз не сложилось и меня никто не встречает, но дожидаться их внизу не стал, легко взбежав наверх и почти тут же наткнувшись на литератора, отпирающего дверь квартиры, и видно, вышедшего встречать меня.

– Алексей Юрьевич, – церемонно приложив два пальца к отсутствующей на голове фуражке, он протянул мне руку.

– Евгений Ильич… – отзеркаливаю и пожимаю её.

– Кто там? – послышался детский голос, – Лёша?

Почти тут же из комнат показался Илья, восьмилетний племянник Тартаринова, сын его безалаберной сестры, устраивающей ныне личное счастье после былых "ошибок молодости". Прямо об этом не говорят, но по редким обмолвкам я смог составить представление о ней, как об особе весьма своеобразной.

Этакая эмансипе, весьма раскованная, уверенная и самостоятельная…

… и столь же уверенно вляпывающаяся в разные неприятности, из которых её вытаскивает семья. Причём как-то так оказывается, что они никого и никогда ни о чём не просит, а просто… складывается так, случайно.

А она, вся такая самостоятельная и независимая, сама справляется со всеми жизненными трудностями! Вся такая хрупкая и утончённая, но в тоже время современная и деловитая.

Как уж там сложились обстоятельства, я не знаю, и по совести – не хочу знать. Но перед самым поступлением в гимназию, забота о восьмилетнем Илье оказалась на озадаченном Евгении Ильиче, притом внезапно. Как говорится, ничто не предвещало… Потом, столь же внезапно оказалось, что в образовании мальчика есть провалы и его нужно срочно (!) подтягивать до гимназических стандартов. Почему этим не озаботилась мать и почему бы не отложить в таком разе поступление ребёнка на другой год, мне решительно неизвестно, да и Евгению Ильичу, сдаётся мне, тоже…

На руках у взрослого, уже не слишком молодого мужчины – ребёнок и связанные с этим хлопоты, а сам он, по ряду причин, не может даже покинуть Москву, поселившись на даче. Меж тем, древняя столица летом решительно пустеет. Вся мало-мальски образованная публика разъезжается, а вслед за ней и те, кто занимается репетиторством. Так что приязнь Евгения Ильича ко мне – самая искренняя!

Засмущавшись, мальчик поздоровался со мной за руку и сразу, не отпуская её, потащил к себе в комнату, на ходу хвастаясь успехами. Он хороший ребёнок – добрый, светлый и как минимум неглупый, но с самодисциплиной у него заметные проблемы. Так что… дрессирую помаленечку.

Обернувшись, кинул на хозяина дома извиняющийся взгляд, на что тот подмигнул, и смеясь беззвучно, перекрестил нас в спины, весьма похоже спародировав священнослужителя. Ну да, ну да… минимум пару часов спокойствия ему обеспечено!

Среди моих подруг было достаточно много женщин с детьми, и общаться я с ними умею. Не то чтобы горю желанием или люблю педагогику… просто умею.

Немножечко практической психологии, жизненный опыт и куча вещей, которые в двадцать первом веке доступны каждому, а сейчас сходят за откровение. Нет, я не первооткрыватель! К сожалению… Всё это есть, но это в брошюрках и в книжках, которые нужно ещё отыскать и хоть немного систематизировать.

А мне достаточно полистать какие-то книжонки на Сухаревке, и бац! Всплывает в памяти. Так что на фоне здешних "сухарей" и приторно-сладких педагогов, работающих с детьми помладше, я Макаренко и Монтессори разом. Наверное…

Например, чтобы стимулировать изучение языков, я задаю ему слова и предложения, а потом, на следующий день, рассказываю какие-то забавные истории и анекдоты, составленные из них. Много ли надо восьмилетнему мальчику?!

Или скажем – "путешествия" на французском. Простой язык, много картинок, много действия. Почти что комикс. Подобного хлама на Сухаревке можно по весу набирать, особенно если бумага уже ветхая.

Глотая слова, Илья начал рассказывать мне домашнее задание, торопясь вывалить всё и сразу.

– Не части, – останавливаю его, – это я знаю, что ты всё знаешь, а учителям такое торопыжество не нравится.

– Они что, глупее тебя? – удивляется он, – Не видят, кто знает, а кто нет?

– Нет, разумеется! – отвечаю ему, стараясь не засмеяться, – Но в классе обычно человек сорок, он может и запамятовать.

– А… – чистый лоб перерезает мыслительная морщинка. Как я уже говорил, ребёнок не глупый, но с воспитанием некоторые проблемы, и он не может осознать, как вообще может быть такое, что учитель не запомнить такого уникального и неповторимого мальчика Илью. Как?!

– Есть ещё и педагогический момент, – продолжаю объяснять, – Учитель хочет, чтобы вы с самого начала привыкали чётко и ясно излагать свои мысли, это понятно?

Илья кивает несколько неуверенно, замирает на несколько секунд, и снова кивает, но в этот раз вполне решительно и осознанно.

– К тому же, отвечая урок, вы не только демонстрируете учителю уровень своих знаний, но и помогаете одноклассникам. Как думаешь, чем именно?

– Э…

– Без междометий, пожалуйста, – обрываю его, – Если не можешь сразу собраться с мыслями, лучше помолчи, а не взмекивай, как козёл.

– Я не козёл! – возмущается ребёнок.

– Вот и не подражай ему, – отвечаю с лёгкой улыбкой и подмигиваю, – А вообще, давай-ка не вспыхивай на такие лёгкие подначки и шуточки! С тобой в одной классе будет сорок мальчишек, и некоторые из них – натуральные бараны!

… смеётся.

– А ты же умный парень? – спрашиваю его и вижу энергичный кивок, – Ну так и привыкай пропускать такие вещи мимо ушей! Представь – сидит сзади такой глупыш мамин и дразнится тихохонько, чтобы учитель не услышал. Вспыхивать будешь, так что? Обернёшься и выпалишь "Сам козёл!", так?

– Не… – протянул мальчик не слишком уверенно, – не выпалю!

– Да? – вздёргиваю бровь, на что он пыхтит рассерженным ёжиком, но молчит.

– Так что, ты подумал, как именно ты помогаешь одноклассникам, отвечая чётко и правильно? – возвращаюсь к вопросу.

Открыв было рот, ребёнок видимо вспоминает о "взмемекивании" и плотно сжимает челюсти. Он думает… Не сразу, но приходит в итоге к выводу, что правильные и чёткие ответы, выслушанные другими учениками, помогают тем лучше понять тему, ещё раз "пройти" её.

В таком роде и ведём беседы, перескакивая с темы на тему. Не всё так гладко, разумеется… Есть сложности с самодисциплиной и вниманием. Но есть и методы борьбы с этой напастью!

Если арифметическая задачка не о яблоках, а о попавших в ворота крепости ядер, то это же намного интересней!

Около двух часов занимаемся по гимназической программе, разве только меняю иногда яблоки на ядра, а землекопов на мушкетёров. Ребёнок пыхтит, старается… и старается не смотреть, как я, загородившись стопкой книг, рисую в тетрадке задания для дополнительной программы. Он уже знает, что чем лучше занимается по гимназической программе, тем больше времени у нас останется на дополнительную, самую для него интересную.

23Прообраз современных капельниц придумали только в 1910 году.
Рейтинг@Mail.ru