Василий Панфилов
Без Веры…
– Лично я пройдусь, – отвечаю максимально дипломатично, и человеческий детёныш понял меня правильно. Кивнув, он сполз со стула и отправился к отцу на переговоры.
– … какое погулять? – слышу звонкий голос хозяйки дома.
– Ну, милая, а зачем… – успокаивающим баритоном отозвался супруг, пребывающий явно на нашей стороне.
– … пойдёмте уже, Лжедмитрий, – трогаю ребёнка за плечо и подталкиваю в сторону двери, – пока Ольга Николаевна не передумала.
– А? – не сразу понял он, но почти тут же исправился и заторопился, обуваясь весьма быстро и не слишком ловко, – Пойдёмте, Алексей Юрьевич!
К сожалению, Ольга Николаевна отчасти всё-таки переиграла меня. Не сумев отстоять перед мужем свою точку зрения, она заодно как-то очень ловко трансформировала моё желание погулять после завтрака в "Выгулять детвору".
– Массовик-затейник, – бурчу себе под нос, без малейшего восторга глядя на "общественную нагрузку", возбуждённую ранним подъёмом, домашней суетой и предстоящим пикником.
– … а я вот как могу! – услышал я, и повернувшись, успел увидеть залихватский плевок Лёвочки Ильича через дырку, образовавшуюся на месте молочного зуба. Слюна лихо вылетела, а я мысленно простонал, ожидая среди учеников новую эпидемию.
Хлопнув в ладоши, я громко говорю:
– Письмо из путешествия!
– А? – снов завис Дмитрий Младший.
– Это как? – заинтересовался Миша Охрименко, который любит бабушку (папу он боготворит) и поесть.
– Вот так… – не сразу отреагировал Лёвочка Ильич, и снова плюнул, но в этот раз слюна не вылетела лихо, а повисла на курточке.
– Вы путешествуете по страницам учебника географии или приключенческой книги… – отвечаю я, дипломатично не замечая его оплошности, и уводя мальчишек вместе с молчащей Софьей от парадной в сторону беседки в соседнем дворике, – и описываете происходящее вокруг вас.
– Алексей Юрьевич, – Евдокия появилась неотвратимая и непреклонная, как валькирия из скандинавских саг, как дух Возмездия… – детям собираться пора.
Киваю и поднимаюсь со скамьи в беседке, дети тянутся за мной, как привязанные.
– … я индеец с плювательной трубкой! – прыгает вокруг меня Лёвочка Ильич, пытаясь демонстрировать мастерство, меткость и прочие важные качества индейского воина. Он прекрасно знает слово "сарбакан", но есть у мальчика чутьё на Слово, и "плювательная трубка" в контексте его новых умений вполне уместно.
Под взглядом горничной семейства Сабуровых мальчик стухает и приходит в себя. Евдокию он не боится, но уважает, как и почти все здешние мальчишки. Дело не в какой-то суровости обычной в общем-то женщины, а в ореоле легенды.
Она вдова матроса, погибшего в Русско-Японскую, и сама участвовала в обороне Порт-Артура, будучи сестрой милосердия. Но георгиевскую медаль людская молва упорно приписывает не добросовестному труду в госпиталях, а тому, что она якобы поднимала бойцов в штыковые атаки.
У Евдокии двое детей, живущих с родителями погибшего мужа в маленьком городке на Волге, небольшая пенсия и льготы. Не от государства, как можно было бы ожидать, а от общества военных моряков, благодаря которым её старший сын имеет возможность обучаться в прогимназии.
Льготы эти каким-то боком связаны с Дмитрием Олеговичем, за что она очень ему благодарна. Евдокия давно могла бы найти себе "партию" или место получше, но боится, что сын потеряет "льготы" и держится за Сабуровых, как за спасательный круг.
В общем, вроде как благодетели, но как по мне, благодеяния их с небольшой червоточинкой. Не знаю, как правильно сформулировать… но как по мне, горничная многократно отработала оказанное благодеяние.
Впрочем, им видней… Лезть в чужие взаимоотношения и поднимать пролетариат на борьбу с угнетателями я точно не собираюсь! Да и вообще, в этом времени многое по-другому.
Высшие слои общества имеют привычку подгребать под себя людей разными (и не всегда корректными) способами, Сабуровы на фоне многих и многих просто душки. Этакие отголоски феодализма и крепостного права, когда лакей со слезами на глазах целует барину ручку, живёт его интересами и счастлив отголосками чужого счастья. Впрочем, не лезу…
Детей растащили по квартирам, а я поднялся наверх вместе с Младшим, дабы погрузиться в эпицентр Хаоса. Ольга Николаевна была везде и повсюду, командуя Архипом и мужем. Бравый капитан второго ранга подчинялся ей с видимым удовольствием, что выше моего понимания… а он ещё и подмигивает!
– Боже… – стенала хозяйка дома, держась за виски с видом великомученицы, – какой пикник, если невозможно достать обычных лобстеров?
– Пироги с голубями готовы! – вылетев из кухни, отрапортовала хозяйке Евдокия, на что получила милостивый кивок.
– Бараньи лопатки, ветчина, жареная птица… – ставила галочки Ольга Николаевна.
– … пледы, зонты, ракетки для бадминтона, – вторила ей Люба, возбуждённая репетицией будущего семейного счастья.
– Экипажи уже подъехали, – доложил запыхавшийся Архип, – так что прикажете?
– Боже… – томно простонала Ольга Николаевна, аристократическим жестом прикасаясь к вискам тонкими пальцами, – за что мне всё это?
Поезд наш, составленный из полутора десятков экипажей, фаэтонов, чёрт знает каких шарабанов, двух авто и нескольких велосипедов, напомнил мне провинциальную цирковую труппу. Не хватало только учёных собак…
… а мартышек с успехом заменяли дети, восторженно лазавшие по тюкам и ящикам, бегающие между экипажей и возбуждённо переговаривающиеся голосами, которые стали ещё писклявей.
– … Любовь Юрьевна, – раскланивается молодой мичман, проходящий мимо с каким-то тюком, – прекрасно выглядите.
– Ах, оставьте…
– Жужа, кто-нибудь видел мою Жужу!? – суетилась между экипажей пожилая, смутно знакомая дама в сопровождении верной горничной, – Жуженька, девочка моя, иди к мамочке!
Пикник предстоит так называемый "дикий", то бишь не в специально арендуемом месте, оборудованным по здешним понятиям весьма комфортно. Прислуги на таком пикнике тоже не полагается, всё их участие заключается в подготовке к выезду, ну и в последующей чистке ковров и одежды, подсчёту серебра и тарелок, уничтожение части продуктов, привезённых назад.
– Алексей Юрьевич, – небрежно раскланивается со мной Еропкина, весьма провинциальным образом демонстрируя своё нерасположение.
– Александра Георгиевна, – кланяюсь ответно вполне светски, не отвечая на выпад, – рад вас видеть, прекрасно выглядите.
– Не могу сказать о вас так, Алексей Юрьевич, – язвит дама. Но вид у неё такой… почти сочувствующий, так что как бы и "не считается".
– Увы, – склоняю голову, – превратности судьбы.
Но покаяния и раскаяния на моей физиономии нет и следа, так что дама удалилась, не слишком довольная общением. По-видимому, она не оставляла надежду каким-то образом подавить меня, и продавить таки идею "рыцаря печального образа" в моём лице, вздыхающего по "даме сердца", выглядывающей из окошка доходного дома в Саратове.
Такие люди воспринимают чужое нежелание следовать в кильватере их интересов как личное оскорбление, так что расслабляться не следует. Я, если вглядываться не слишком пристально, очень удобен для манипуляций просто в силу возраста и не вполне определённого положения. Весьма вероятно, на пикнике будут попытки продавить какие-то вещи силой авторитета взрослого человека, зычного голоса и банальной напористости на грани хамства.
А на второго спасителя, то бишь спасателя – где сядешь, там и слезешь. Бывший депутат Государственной Думы (прочему его лицо и показалось мне знакомым) на такую простую уловку не попадётся…
– Вот вы где, Алексей! – настигла меня персональная кара.
– Елизавета, – склоняю голову перед девочкой, – рад вас видеть!
Душой кривлю отчаянно, это персональная кара и сталкер в одном лице[54]. К слову, не слишком симпатичном. Не считая ничем не подкреплённой уверенности в себе, достоинствами Елизавета Молчанова не блещет, если не считать таковым бесчисленное количество родни.
Родня у неё не то чтобы могущественная, но Лизанька одна из немногих молодых ростков на семейном древе. Поэтому внимания, любви и семейных ценностей девочке достаётся с лихвой.
Я, к великому своему сожалению, оказался на её пути. А у девочки, избалованной и любимой десятками родственников, сейчас тот период, когда хочется влюбиться, и не важно по сути, в кого. Период такой, что нужен объект, о котором можно вздыхать, писать в дневнике карандашом розового цвета и раскачивать эмоциональную составляющую женского естества. Обычно этой участи удостаиваются актёры, певцы и деятели искусства, но мне не повезло.
Народу становилось всё больше, подходили последние задержавшиеся, и Нахимовский проспект стал многолюден и шумен. Везде какие-то знакомые, знакомые и знакомых и новые знакомства… Мне подводили и представляли каких-то людей, подводили и представляли меня, и эти десятки новых лиц начали уже сливаться.
А потом мы наконец-то тронулись, и весь наш цыганский табор покатил по проспекту, позвякивая звонками, дудя в автомобильные рожки, пища детскими голосами и переговариваясь на ходу. Я ехал в одном экипаже с Сабуровыми, уже устав от пикника и без малейшего воодушевление предвкушая бытие одним из основных блюд на этом празднике жизни.
Народу собралось много. Сами Сабуровы и (куда ж без них!) мои ученики с родителями, сослуживцы Дмитрия Олеговича и дамы-благотворительницы из окружения Ольги Николаевны, незамужние девушки и молодые мичманы с лейтенантами. Кажется, собрали мало-мальски знакомых людей, включая тех, кто пожертвовал свой плед под голову спасённой Анны Владимировны Еропкиной или хотя бы постоял рядом.
Были все…
… кроме приват-доцента Ильи Даниловича Левинсона из Одесского университета. Потому что Свобода, Равенство и Братство в Российской Империи слова ругательные, отчасти даже запрещённые. Нет здесь ни свободы, ни равенства, ни тем более братства.
Есть сословное общество, кастовость, цензура и антисемитизм, особенно в офицерской среде[55]. Но никаких жидов[56].
Велосипедисты некоторое время катались вдоль поезда, демонстрируя всем желающим свои спортивные навыки и мускулистые икры, туго обтянутые гетрами, но после укатили вперёд, подготавливать место для пикника. Не без зависти проводил их взглядом и снова откинулся на спинку коляски, разглядывая проплывающие мимо пейзажи.
Не хочу, да и не могу сказать ничего дурного о крымских пейзажах, но будучи приправлены ароматами ядрёного конского пота и шлейфом пыли, они растеряли для меня изрядную часть природного очарования. К тому же меня начало ощутимо подташнивать, что тоже не добавило радости.
Сидящая напротив Люба, с упоением обсуждающая тонкости предстоящего пикника с Ольгой Николаевной, иногда посматривает на меня несколько встревожено. Я ободряюще улыбаюсь сестре и продолжаю развлекать вертящегося на сиденьях Дмитрия Младшего, эксплуатирующего мою фантазию и эрудицию тысячами "почему", и фонтанирующему идеями разного рода, среди которых "сбежать к индейцам" и "написать роман" не самые горячечные.
Я неважно переношу транспорт, да и полученная травма здоровья не прибавляет. В эту же копилочку добрая жменя медной мелочи от госпожи Еропкиной, с её планами пристроить меня в интересах дочери. Стократ уже пожалел, что спас девицу!
Единственное, несколько радует реакция старшей сестры, тревожащейся о моём самочувствии. В последние несколько месяцев наши отношения стали несколько больше напоминать родственные.
– … а я его из маузера, и в лоб! – подпрыгивая на сидении, фантазирует мальчик, – Бах, бах! Наповал!
Не без труда понимаю из контекста, что сейчас мы путешествуем по Африке, из каждого куста на нас выскакивает как минимум леопард, которых бравый Дмитрий Дмитриевич убивает с одного выстрела. Иногда, для разнообразия, это стая горилл, почему-то хищных. Ставлю себе мысленную пометочку прочесть ему несколько лекций по биологии, хотя бы самых общих.
Впрочем, это не вина ребёнка, здешние "путешествия" кишат такими несообразностями. Авторам на каждом шагу приходиться прорубаться сквозь джунгли, сражаться с ягуарами и аллигаторами, высасывать яд и рубить мачете анаконд, способных проглотить лошадь.
– Алексей Юрьевич, – внезапно повернулся ко мне Дмитрий Младший, – а вы умеете стрелять?
– Не знаю, – пожимаю плечами, – никогда не пробовал.
Олег Дмитриевич, дремлющий с папироской, после моего ответа закашлялся и наклонил голову, тая улыбку. Улыбаюсь в ответ, даже не думая обижаться… А как ответить? Я вообще много чего умею… умел.
– Непременно выясним, – пообещал кавторанг Сабуров сыну, тщетно пытаясь сохранить серьёзное лицо.
– Пап, а я… – и неугомонный ребёнок принялся донимать отца требованием непременно дать попробовать пострелять и ему с друзьями, потом это каким-то образом перетекло в философские разговоры "для чего нужны женщины", а меня оставили в покое.
К концу поездки меня ощутимо мутило, так что даже Ольга Николаевна пару раз поглядела на меня с некоторым сомнением. Но дорога наконец-то подошла к концу, и я с огромным облегчением вывалился из экипажа, размеренно дыша и стараясь не блевануть.
Отошёл, впрочем, быстро, и сразу же включился в процесс устроительства, беспрекословно таская ковры, циновки, огромные зонты от солнца, корзины со снедью и тому подобные вещи, жизненно необходимые для скромного пикника.
Место уже размечено и отчасти расчищено загодя подъехавшими велосипедистами, хотя по моему разумению, задача их заключалась скорее в захвате плацдарма, что им и удалось вполне блистательно. Окрестности Севастополя хотя и изобилуют красотами, но по-настоящему хороших местечек для пикника не так много, по крайней мере, не в такой близости от города и не для такой большой компании, как наша.
Где-то расположилась татарская деревня, самым возмутительным образом заняв живописное местечко, где-то местные жители повадились пасти скот, оставляющий повсюду следы своей жизнедеятельности. Ну и конечно же, разнообразного рода ухватистые дельцы, с наездом курортников выкупившие и арендовавшие наиболее интересные места.
– … Владимир Дмитриевич, вы непременно должны… – весьма резво проскакала мимо меня мадам Еропкина, и я так и не узнал, что именно ей внезапно оказался должен один из лидеров Конституционно-демократической партии.
– Жужа, девочка моя! Куда ты?! – с надрывом в голосе воскликнула владелица болонки, пытающаяся догнать разрезвившуюся собачонку и порой переходя на нелепую трусцу.
– … право, не знаю… – заламывая руки перед дамами, страдает Ольга Николаевна. Обхожу их по широкой дуге, подхватив с повозки корзину с припасами и поставив на плечо, чтобы прикрыть лицо.
Дамы-благотворительницы, это особая категория людей, со скромными нимбами поверх модных шляпок и полным пониманием своей земной миссии в этом бренном мире. Несут они себя скромно, но с большим достоинством, и не дай Бог, кто-либо не заметит, а пуще того – не оценит этого скромного достоинства.
Если же она заседает в полудюжине благотворительных комитетов, числится учредительницей, главой подкомитета и считается активисткой, сияние её нимба становится вовсе нестерпимым. Такая дама преисполнена самоуважением и искренне считает, что этикет, правила приличия и нормы морали могут отступить в сторонку, если нужно Ей.
Не скажу, что дамы вовсе уж бесполезны, но как правило, вся их активность не идёт дальше устроения благотворительных базаров, посещения раненых в госпиталях и щипания корпии. Собранные деньги чудесным образом идут чёрт знает куда, но крайне редко по назначению!
Нет, не воруют… как правило. Просто финансы расходуются удивительно небрежно и нерачительно, буквально утекая сквозь пальцы серебряными ручейками.
Но даже если собранные средства и доходят до опекаемых, то как правило, в виде бумажных иконок, освящённых Иерусалимским патриархом крестиков из ливанского кедра и дешёвых молитвословов. И почему-то чем громче название комитета, и чем больше в нём громких фамилий, тем ниже отдача.
Обычные мещаночки, просто собравшись по-соседски и не говоря громких слов, делают для раненых много больше… Да хотя бы просто помогая госпитальным прачкам стирать исподнее!
Бывают и исключения, но их не так много, и все они на слуху. Самые громкие – санитарные поезда, собранные на средства знати. Но если подсчитать совокупные доходы сестёр милосердия (почти сплошь из аристократических фамилий) в таких поездах, а потом вспомнить, что их отцы и мужья получили состояния, так или иначе паразитируя на представителях низших сословий, то выглядит это скорее попыткой откупиться за счёт дешёвого пиара.
– Опоздали, – слышу женский голос, преисполненный тем сочувствием, что пуще злорадства, и повернувшись вслед за дамой, вижу проезжающие мимо экипажи, из которых смотрят на занятое местечко с нескрываемой досадой.
– Алексей Юрьевич, – окликнул меня бывший депутат Думы, когда я поставил корзину на землю, – вы не разрешите наш спор?
– Хм… если это будет в моих силах, – пожимаю плечами, а через несколько минут отхожу, изрядно озадаченный. Разговор наш, если разобрать его по деталям, препустейший на удивление. Тот случай, когда сказано много красивых и умных слов, но смысла – ноль! Этакая беседа "ни о чём" в британском стиле, позволяющая не сказать ничего лишнего, но неплохо показать собственный уровень образования и эрудиции, а заодно и присмотреться к собеседнику. Пожав плечами, выкидываю из головы господина Набокова и его сыновей.
Вести беседы такого рода я умею, но скорее менее, чем более. А уж какое обо мне составят впечатление Набоковы… Да плевать!
Я как-то переболел пиететом перед историческими фигурами… по крайней мере, в острой форме! Накатывает иногда волнами, но вспоминаю, что и в двадцать первом веке был знаком с людьми из тех, что "на слуху" у значительной части человечества, а с некоторыми так даже приятельствовал.
Не специально, разумеется. Обычная теория шести рукопожатий[57], особенно хорошо действующая, если работаешь в строительном бизнесе, пытаешься одновременно учиться в университете (заниматься самообразованием "вообще", в том числе посещая выставки) и занимаешься туризмом. Подборка интересных знакомств образуется как-то сама по себе, самым естественным образом.
В этом времени круг людей хоть сколько-нибудь образованных, и тем более, образованных по-настоящему хорошо, очень узок. На Сухаревке, вот так вот запросто, сталкиваюсь постоянно с Елпидифором Васильевичем Барсовым[58], шапочно знаком с Гиляровским и Цветаевой. С последней, к слову, успел заочно рассориться из-за не вполне корректного (по её мнению) перевода одного полузабытого итальянского поэта, а потом также заочно помириться, когда оказалось, что мой перевод оказался максимально точным и вполне корректным.
В их круг я не вхожу ни в коем разе, но в орбитах вращаюсь, притом сам того не желая. Так получается… узок круг наш, очень узок. Все друг друга знают, приходятся родственниками и свойственниками, учились в гимназиях, которых в Москве всего несколько…
… а будущий Великий Писатель пока что просто худой, несколько манерный и болезненный, но обаятельный молодой человек, который мне решительно не приглянулся! Бывает…
Набокова-старшего, и вовсе, я считаю человеком скорее эксцентричным, нежели по-настоящему дельным. Одна его эскапада с устройством прапорщиком в ополчение после начала войны чего стоит! Грамотный юрист, дельный политик, и…
… зачем? Серьёзными делами в захолустье заниматься решительно невозможно! Да и… ополчение? Серьёзно!? Я понял бы ещё, если он полез в окопы, ведомый саморазрушением, но ополчение в глубоком тылу? Полковой адьютант?!
Я могу ошибаться, но больше всего это походит на желание набрать политических очков для будущей избирательной кампании, и одновременно устраниться от неизбежных во время войны непопулярных решений[59].
Посетив выделенные для мужчин кусты с почти нормальными удобствами, отправился собирать детвору, пока они по младости лет и живости характера не вляпались в приключения.
Лжедмитрия я обнаружил быстро, отпрыск семейства Сабуровых помогал даме ловить Жужу, то бишь играл с весело тявкающей болонкой в догонялки, пока хозяйка, стеная и отдуваясь, звала "свою девочку".
– Тяф-ф! – припав на передние лапки, собачонка весело мотыляет белым хвостиком. Она уже нагонялась на бабочками, съела нескольких жуков и до полусмерти напугала ящерицу!
– Тяф-ф! – храбрый охотник, полчаса назад убивавший львов одним выстрелом, пытается передразнивать собаку. Не могу удержаться…
– Гаф-ф! – весьма натурально рявкаю, подкравшись к Дмитрию Младшему сзади, отчего тот взмывает свечкой вверх, а затем несколько секунд мечется по поляне.
– Извини, храбрый брат Бледное Лицо, – говорю почти серьёзно, – не смог удержаться.
– Ну вы даёте, Алексей Юрьевич… – он уже отошёл, – а меня так научите? А…
– Михаил Остапович! – рявкаю вместо ответа и трусцой бегу к алыче, – Фу! Выплюнь!
Миша, который любит бабушку и поесть, отпускает большую ветку, и та взмывает вверх, разбросав по поляне несколько спелых алычин.
– Михаил Остапович, вы видели хоть один туалет, пока бы ехали сюда? – интересуюсь у него вместо всяких нотаций.
– А? Н-нет… – теряется мальчик, – а-а! Понял! Что, совсем-совсем нельзя?
– Можно, – киваю я, – но потом и помытое. Сейчас остальных найдём и пойдём собирать ягоды.
– А-а… – этот вариант вполне устраивает Охрименко, он вообще покладистый и спокойный мальчишка.
Лёвочку Ильича мы нашли прислонившимся к смолистому стволу одичавшей вишни, изучающего искусство плювания через дырку в зубе и меланхолично собирающего с ветки кислые ягоды. Не иначе как для этого самого плювания… дрянь ягоды, их едят только птицы и дети.
– … а он предупреждал её оставить новых друзей и вернуться к нему, – слышу ненароком обрывок сплетни от дам за кустами и морщусь. Судя по всему, обсуждают очередную свою знакомую с пристрастием к "восточным человекам", историй такой рода в Крыму – пруд пруди!
Местные татары, подрабатывающие проводниками, часто имеют недурственную внешность, что вместе с желанием некоторым дам причастится "экзотики", приводит к разного рода казусам. Некоторые красавцы настолько избаловались и обнаглели, что позволяют себе лишнего, а дамы, меж тем, ведут за них настоящие бои.
Звучит…
… привычно. Проституция не имеет пола, а понимание экзотики у всех разное. Вон, московские купчихи питают пристрастие к "странникам" из Хитровки, преимущественно рослым молодцам, истоптавших (по крайней мере на словах) подворья именитых монастырей, а на деле – значительную часть Замоскворецких купчих.
Сделав круг по поляне, высмотрел Софию, но девочка хвостиком прицепилась к Нине и девочкам постарше, чем я ни капли не расстроился. Нашли девочки общий язык и сплетничают о чём-то девчоночьем? Замечательно!
Пока на меня не попытались повесить заботу о прочих детишках, увёл свою троицу в "настоящий индейский поход" по окрестным кустарникам. Дмитрий Младший порывался было взять с нами Жужу, которая в его фантазиях выросла до "настоящего индейского волкодава", но хозяйка не поддержала эту несомненно блестящую идею.
– Алексей Юрьевич, а мы индейцы из какого племени? – интересуется Лёвочка Ильич, производящий больше шума, чем ансамбль бабалаечников. Миша, вопреки комплекции, катится бесшумным колобком, на зависть бывалому туристу, а Лжедмитрий где-то посередине, но с неплохими перспективами.
– А какие будут предложения? – осведомляюсь я, и на несколько минут они погружаются в жаркий спор.
– … очковая змея? Ты ещё скажи – в пенсне!
– … Алексей Юрьевич, ну скажите…
– … а давайте мы будем племенем Тотемного Медведя?
Мальчишки постарше, лет по одиннадцать-двенадцать, проводили нас смешанными взглядами. Они бы, возможно, и сами не прочь поиграть в индейцев… но им никто не предложил, а сами они постеснялись навязываться.
– Алексей… – почти догнал меня голос Лизы Молчановой, но я старательно его не услышал, и наше индейское племя Летучей Белки скрылось в дремучих зарослях девственного леса Американского континента.
Вернулись мы через два часа (время я выдержал с точностью до минуты) после целой череды Приключений и Испытаний, обзаведясь Настоящими Индейскими Именами.
То есть бегали от шершней, ловили ужей, а Лёвочка Ильич чуть было не поймал недоумевающую гадюку, на рептилоидной морде которой (могу поклясться!) было искреннее удивление. Поймали (и отпустили) нескольких ёжиков и черепах, и целую кучу ящериц.
– Встречай своих воинов, племя Летучей Белки! – с пафосом сказал я Дмитрию Олеговичу, выбираясь из кустов.
– Летучей Белки? – удивился Сабуров, на что я только пожал плечами и сделал "страшные" глаза, прося подыграть. Кавторанг хмыкнул, затянулся в последний раз и кивнул.
– Они вернулись, овеянные великой славой, – продолжил я с максимальным пафосом, подмигивая подошедшей Любе, – и с добычей! Встречайте!
… подошло ещё с десяток человек, а я набрал воздуха в грудь и прорычал, будто представляя боксёров на ринге?
– Ма-аленький Ме-едведь! – вперёд выступил Миша Охрименко, широко растопырив руки и рыча, – Он покрыл себя славой, храбро сражаясь с превосходящими силами племён Ящериц, и добыл самое большое количество вражеских хвостов!
– Ме-едоед! – Лёвочка Ильич споткнулся, но в последний момент был подхвачен дружеской рукой Великого Вождя, то бишь меня, – Победитель Ужей и укротитель Гадюк!
Взрослые честно старались не смеяться…
– Бе-елый Лис! – рычу я, и Дмитрий Младший, поправив в волосах воронье перо, которое он постановил считать орлиным, выступил вперёд, – Воин, чья доблесть и изворотливость не знает равных!
– И наконец… – набираю воздуха в грудь, подмигиваю Владимиру Дмитриевичу и делаю несколько шагов вперёд, – Великий Вождь Книгозавр!
– Мы приветствуем дружественное индейское племя, – ответил Дмитрий Олегович, отчаянно пытаясь казаться серьёзным, – и будем рады видеть столь храбрых воинов за пиршественным столом.
– Но сперва индейские воины должны будут помыть руки, – добавила Ольга Николаевна подозрительно подрагивающим голосом.
– … бараньи лопатки, будьте добры! – просит упитанный штабс-капитан от адмиралтейства соседа в статском.
– … с фланга зашёл, и шашки наголо! Руби их в песи, круши в хузары! – браво шепелявит престарелый генерал, рассказывая историю не иначе как времён Шамиля и покорения Кавказа.
– … увенчана душистыми цветами[60], – напевают чуть поодаль молодые флотские офицеры под гитару, многозначительно поглядывая на девушек, – смотрела долго ты в зеркальное окно…
Обстановка самая непринуждённая, по крайней мере – по меркам этого времени. С собой мы привезли великое множество ковров, которые расстелили прямо на земле, и вышел этакий дастархан с европейским колоритом.
– Скажите, Алексей Юрьевич, а…
– Прошу прощения, – прерываю благотворительную даму, вскакивая на ноги и делая вид, что срочно понадобился кому-то из детей. Им накрыто отдельно, что очень здраво, и будь моя воля, я с большим удовольствием уселся бы с ними… увы.
Подскочив к Дмитрию Младшему, напоминаю без нужды, что расслабиться и отбросить манеры он может и потом, после еды. А сейчас ему, как наследнику Рода Сабуровых, нужно вести себя сдержанно и корректно.
– Анатолий Павлович наблюдает, – одними глазами показываю на учителя из его будущей гимназии, – постарайтесь составить о себе хорошее первое впечатление. Договорились?
– Простите… – неискренне извиняюсь я, возвращаясь на своё место, – вы, кажется, хотели что-то спросить?
– Пустяки, право! – почти непринуждённо смеётся дама, – Я уже и забыла!
Киваю невозмутимо и подхватываю печенье, с интересом прислушиваясь к кавказским историям. Рассказчик из генерала не то чтобы хороший… скорее монологи отрепетированы сотнями повторений, так что для свежего слушателя вполне познавательно и не безынтересно.
А дамы… да к чёрту их! Правил приличия я не нарушаю, а то, что показываю себя "недостаточно чутким молодым человеком", так в этом нет ничего страшнго, если только я не намереваюсь сделать карьеру придворного или "Светского Льва". Я, как не трудно догадаться, не намереваюсь…
Мужчины… пусть не все, но многие молчаливо поддерживают мой Резистанс. Не считая, разумеется, откровенных подкаблучников и тех немногих, кто просто не улавливает сути происходящего.
– Анечка у меня… – снова вскакиваю. Мадам Еропкина начала сольное выступление, а решительно не настроен работать бэк-вокалистом в недружественном коллективе!
Анатолий Павлович хмыкает почти неприкрыто и поднимает бокал, глядя на меня. Киваю… кажется, этот педагог неплохой дядька!
Снова навестив своих подопечных и убедившись, что они наелись и напились так, что уже начали скучать, отыскиваю глазами Любу… Вообще-то это её задача!
Я именно учитель, а не бонна и не массовик-затейник! Одно дело – занять чем-то детей, пока Люба помогает Ольге Николаевне с пикником, взяв на себя обязанности секретаря. Другое – развлекать их весь пикник!
Мне не жалко и не сложно, но… репутация. Не моя притом, а сестринская!
Отыскав сестру в группке незамужних барышень, взятых в осаду неженатыми офицерами, вздыхаю и решительно направляюсь в ту сторону.
– Дамы… – склоняю голову, – господа. Позвольте украсть на минуточку свою сестру.
– Разумеется, Алексей Юрьевич, – снисходительно журчит баритон одного из кавалеров, и будь мне действительно четырнадцать, от этого тона я вспыхнул бы спичкой.
– Алексей, что ты себе позволяешь… – начала было Люба. Я в нескольких словах обрисовал ей ситуацию с детьми, и сестра прикусила губу.
– Давай так, – мягко предлагаю я, – сейчас займу загадками игрой в шарады, а через несколько минут ты подойдёшь и перехватишь инициативу.
– Спасибо… – шепнула она одними губами, а потом посмотрела мне в глаза и добавила:
– Ты стал совсем взрослым, Алексей…
