Василий Московский
Сказки далёкого будущего
Сердце бешено колотилось в груди.
Да, может, Чиж и не может исправить этот мир, но может сделать так, что добра и справедливости в нём будет чуть больше. И, может, именно в этом и есть смысл и надежда на возрождение человечества и лучший мир?
Человеческий Поступок
– Ну что, город наш! – прозвучал из динамиков весёлый голос Ястреба, сержанта второй ударной группы. – Оказалось, выбить Культистов Лиги отсюда будет чуть проще, чем думалось.
Виктор почти не слышал товарища. Пренебрегая возможной опасностью – воздух мог быть заражён, пропитан ядами и продуктами горения, – он снял гермошлем и склонился над грудой покореженного металла, валяющейся у развороченной бетонной стены.
Откуда-то слышался рокот бронетехники, вступившей на зачищенные улицы. Тяжёлые шаги закованных в броню дроидов-штурмовиков, прикрывающих наступление бронепехоты. Воздух был тяжёл от удушливой вони. Пахло гарью, кровью, раскалённым металлом. Разрушенные дома пялились на них чёрными провалами окон. Из некоторых рвались языки пламени. Вот и все. Никаких выстрелов, фанатичных криков, проклятий. Город был взят. А, значит, стратегическая задача окружения крупных сил Лиги была выполнена.
Да, вот, только, странная горечь отравляла чувство победы.
– Витёк, ты чего это? – спросил Ястреб, обернувшись к товарищу.
– Интересно, его ещё можно восстановить? – нарочито небрежно спросил Виктор, глазами указав на раскуроченное тело дроида. Он хотел казаться абсолютно спокойным, будто эта потеря для него равносильна потере дорогой приблуды, не более. Но, Ястреба так не обманешь.
– Не, – прозвучал из динамиков скептический голос Ястреба. – Игрушка явно на списание. Да ты не переживай, к тебе нового прикрепят. Обычное дело. Для этого и создают боевых дроидов.
– Он спас мне жизнь. Затолкал за железобетон и закрыл собой от гребаной гранаты. Если бы не он, мы бы с тобой не разговаривали…
– Витёк, – в голосе Ястреба появились странные нотки. Он присел рядом. Гермошлем был непроницаем. Однако, Виктору почудилось, что Ястреб смотрит на него сквозь непроницаемое забрало с сочувствием. – Мой дроид тоже меня прикрывает. Сколько бронебойных схлопотал! Для этого их и делают. В этой войне сколько солдатских жизней удалось спасти таким макаром! Ладно, давай двигаться. Возможно, в городе ещё сволочи из Лиги остались. Иди за мной. Я и мой Цезарь тебя прикроем.
Виктор бросил прощальный взгляд на тело своего защитника и спасителя. От РЗ 300-й модели почти ничего не осталось. Только опаленный развороченный металл. Робот-Защитник сделал свое дело: то, что было заложено в него хитроумной и сложной программой. Любой ценой защищать подопечного человека. Защищать от мин. Защищать от снайперского огня, от бронебойных пуль, фугасов, гранат… Это единственная цель его существования. Смысл его жизни, если можно так выразиться…
Да всё это понятно, конечно! Да, вот, только, все равно на душе кошки скребли. Своего РЗ Виктор звал просто: Братишка. Сначала в шутку, а потом…потом, то ли привык он к нему за два года, то ли, взаправду, стал считать его братом. И немудрено, дроиды нового поколения могли поддерживать разговор, даже шутить. С Братишкой они играли в шахматы на привалах. Братишка "знал" много старых песен, умел рассказывать познавательные истории. Кроме того, в него был заложен курс психологии, как и в любого другого РЗ-300. Штука крайне необходимая, чтобы совсем не свихнуться посреди этих всех ужасов. Виктору это очень помогло. Особенно в первые годы, после его боевого крещения.
И, вот, теперь, тот, кто защищал его, оберегал и не давал слететь с катушек, лежит тут грудой оплавленного металла…
Виктору это казалось…неправильным. Будто он подставил друга, чтобы спасти шкуру…бред, конечно, но все же…
Интересно, а есть ли у дроидов душа?
Виктор прикоснулся к тому, что осталось от Братишки, так, на прощание… Затем, поднялся и зашагал за Ястребом. А впереди, бесстрастно и бесстрашно, покрытый копотью, испечённый пулями и осколками, шагал Цезарь.
Человеческое Тепло
Она, как и всегда, уже ждала меня.
– Привет! Как прошёл день?
– Привет, – целую её в губки, – да как обычно. Ничего особенного.
– Ясно, – хмыкнула она, оправив изящно ниспадающий на лицо локон светлых волос, – Ну, проходи, я уже всё приготовила.
– Пахнет вкусно, – я невольно улыбнулся. Из кухни тянуло ароматом свежей выпечки и чего-то жарено-пряного. – И приготовлено бесподобно. Как и ты сама.
– Ой да ладно, – на щеках её выступил милый румянец, когда она засмеялась. – Хватит подлизываться. Иди ужинать.
Мы прошли в кухню.
– Я, кстати, должна попросить прощения. – Она виновато потупилась.
– Это за что? – я остановился в дверях.
– Я позволила себе влезть в твой нетбук и посмотрела текст, который ты написал. Ну, по твоему новому роману…
Тут уже я немного покраснел. и сердце моё чаще забилось. Глупость, конечно, но её мнение для меня очень важно.
– И…что скажешь?
Она подняла на меня глаза, до краёв заполненные чистейшей сияющей синевой.
– Слог у тебя очень хороший, лучше, чем был. Появилось больше изящества и простоты. И героям веришь. Но, в некоторые эпизоды я внесла правки – по логике и смыслу. Я всё отметила красным. Прости.
– Да ты что! – я потрепал её по плечу. – Мне очень приятно твоё внимание. И никогда ты мне не советовала плохого. Я посмотрю. Спасибо тебе большое.
Она улыбнулась. Обожаю, когда она улыбается. Её восхитительные глаза как будто становятся ещё ярче и…живее. Если этим прилагательным можно её охарактеризовать…
Я сел за стол, аккуратно убранный и сервированный. Передо мной стояла безупречно белая миска на такой же тарелке, сверкающие чистотой приборы и глубокая белая кружка с бабочкой. Ей они бабочки очень нравились – так я понял.
Она повязала передник поверх домашнего костюмчика, ненавязчиво и мило подчёркивающего её подтянутую фигуру, и разлила в миски наваристый бобовый суп. После того, как закончила с чаем – с ароматом персика и барбариса, – сняла передник и опустилась рядом.
– Тебе обязательно, чтобы я пила чай вместе с тобой?
– А что такое? Тебе неприятно? – я почувствовал, как меня кольнуло в сердце. Заметила она это или нет, но в её небесно-синих глазах отразилась теплота и нежность, и как будто просьба об извинении.
– Нет, что ты, – тепло улыбнулась она. – Ты мой создатель, во мне есть частичка тебя, и…вы, люди, называете это привязанностью, дружбой, участием, любовью. Если бы я была человеком, я бы, наверное, сказала бы, что чувствую это к тебе…Просто. Ты же можешь поменять мне программу, и не переводить на меня продукты.
– Почему это переводить? Ничего мы не переводим. А с тобой мне всяко лучше, чем одному.
Она пожала плечами и поднесла кружку к губам.
– Зачем тебе всё это? – спросила она, наконец. – Зачем тебе делать меня такой, какая я есть?
– Тебе не нравится?
– Нравится, – серьёзно ответила она. – Но, – она смотрела куда-то перед собой, и я прям чувствовал, как её позитронный мозг обрабатывает варианты решений, взвешивает, оценивает, просчитывает вероятность той или иной реакции, а сложнейшая нейронная сеть отзывается непостижимыми импульсами…тем, что мы люди, могли бы назвать эмоциями. – Но, я же вижу, как другие обращаются с роботами… И я не понимаю логики…
Я помрачнел. Мне стало не по себе, и кусок испечённого ею пирога застрял у меня в горле. Да, я знал, как обращаются с роботами. Я знал, что они наша собственность, дорогие и многофункциональне игрушки, и мы платим за их создание и сервисное обслуживание огромные деньги. Мы вкладываемся в материалы, чтобы получить то, что соответствует нашим желаниям и эстетическим вкусам. Мальчика для битья, на ком можно вымещать злость и неудовлетворённость. и который, при этом, чистит тебе ботинки, убирает за тобой, стирает, гладит, а иногда и защищает твой дом и твою собственность. Или секс-рабыню, с которой можно воплотить все желания и инстинкты – всё то, что дремлет на самом тёмном дне твоей натуры, с которой нет никаких запретов, и на которую не распространяются никакие этические нормы. Она же даже не человек! Подумаешь, что ей больно и страшно! Ради этого её, или его и создавали! Брали кредиты на это! Вгрохивали тысячи в валюте! Пусть это всё окупается! Нам нужны совершенные рабы и кто-то, на кого мы будем выплёскивать свою злость, ненависть и садизм, чтобы не выплёскивать это друг на друга. Ведь и по новостям передают, что криминогенная обстановка во всех городах стала лучше. Стало меньше жестоких убийств, похищений, изнасилований. Только потому, что где-то у себя в подвалах, или в специализированных заведениях, андроидов лупят, пытают, калечат, насилуют. А на следующий день они как ни в чём не бывало – если иное не предусмотрено инструкцией по эксплуатации, – они убирают за нами, лечат нас и ублажают нас, при этом мило нам улыбаясь…потому что совершенное повиновение вшито в их ПО. Я не люблю эту тему. Она вызывает во мне приступ острой тошноты и отвращения к миру. И ещё раз я задаюсь вопросом, кто мы такие?
– Здесь нет логики, – тихо ответил я. – Или же она очень проста. Я тебя люблю. Мне нравится, что ты со мной. Ты меня понимаешь, а я понимаю тебя. Мне хорошо и уютно с тобой, и надеюсь, я плачу тебе тем же.
Дальше мы молчали.
После ужина, каждый занимался своими делами. Я помог ей помыть посуду. Проверил, всё ли хорошо у неё, не нужна ли замена каких-либо деталей, всё ли ей хватает, потом что-то почитал. Дописал главу с учётом её замечаний. А потом мы пошли спать.
В её объятиях мне стало спокойнее. Чувствовать тепло её крепкого, упругого тела. Ласковые и нежные пальцы у себя в волосах, сладковатый запах мягких волос, рассыпавшихся по подушкам. Только сейчас я ощущал себя целым и целостным, по-настоящему умиротворённым и защищённым.
– Мне кажется, тебе нужен человек, – сказала она. – Ты не можешь вечно прятаться.
– Я не прячусь, – ответил я, проведя пальцами по её волосам.
– Я не смогу дать тебе человеческого тепла. Как раз того, что тебе на самом деле нужно.
– Нет, – согласился я. – Но ты можешь дать мне нечто большее.
Я посмотрел ей в глаза.
– То, что мы люди не можем друг другу дать. Хотя, вроде бы, это очень просто.
Она не ответила. Я любовался безупречной синевой её глаз, мудрой глубиной её взгляда, его…человечностью, даже большей, чем та, которую видел в глазах людей…
Нет, мне нужна только она, и никого больше рядом я видеть не хочу.
Я нежно поцеловал её в губы…
Монастырь
Войска капитула планеты Карайя-13 сектора Гемини, Первого Капитула Ордена Девы Милосердной, самого молодого и самого первого женского духовно-рыцарского Ордена Священной Империи, были выстроены на плацу их крепости-монастыря.
Сестра Фабия, теперь уже, сержант Фабия, стояла в шеренге своего отделения и ждала: скоро к молодым послушницам выйдет аббатиса, и примет их Присягу.
Густые волосы Фабии стянуты на затылке в тугой узел. Теплый, пахнущий весной, ветер, приятно обволакивает открытое лицо, иссеченное многочисленными шрамами. Непривычно все еще ощущать на себе новые, слегка поблескивающие на утреннем солнце, вороненые силовые латы, похожие на древний готический доспех рыцарей из прошлого Святой Терры, испещренный цитатами из Нового Откровения. Гермошлем с серебристыми насечками покоится на сгибе локтя.
Перед ними, сестрами-ветеранами, выстроены ровные шеренги молодых послушниц, которые сегодня станут полноправными рыцарями Ордена.
Можно представить, как сейчас колотятся их сердца за воронеными панцирями лат. Как, пока еще нежные пальцы, под латными перчатками, сжимают гермошлемы. Какие мысли проносятся в их головах, и каким огнем горят их сияющие глаза.
Монастырь Девы Милосердной был легендой и символом этой планеты.
Символом несломленности.
Символом стойкости и величия духа.
Краем глаза сержант Фабия улавливает идеально ровную шеренгу своих сестер: тех, кто был с ней тогда, в огненном аду, который разверзся здесь чуть более года назад.
Фабия помнила…
Тогда была глубокая осень, и небо затягивали штормовые свинцовые тучи…
Монастырь был мирным местом, хотя и построенным на совесть, по всем правилам имперской фортификации. И охранял его немногочисленный гарнизон рыцарей Тамплиеров. Это были первые годы Войны Ереси, когда войска Ересиарха рвались к Терре, едва восстановившейся после своего Крика, или, иначе Судного Дня Человечества. Искаженной, разодранной чудовищными бурями и катастрофами, но остающейся колыбелью Человечества. И ныне ставшей кладезью нового ресурса, узлом, связывающим множество и множество миров между собой. Тогда шли тяжелейшие бои за сектор Гемини. Имперская армия несла тяжелейшие потери в боях за луны Луциана, и Монастырь был тем местом, где принимали и лечили раненых. Лечили сестры-монахини, одаренные девушки-целительницы.
О предательстве планетарного губернатора стало известно слишком поздно. Как и то, что, теперь, группировка имперских войск на лунах, оказывалась в полном окружении, и фронт оказывался прорван.
Об этом говорили полубезумные от фанатизма, полуголые, покрытые нечестивыми татуировками, парламентеры Ересиарха, напоминающие, скорее, насмешливых демонов ада, чем людей.
У аббатисы, настоятельницы Монастыря Девы Милосердной, был простой выбор: последовать примеру губернатора и сдаться, и тем самым обречь на муки и смерть раненых имперских рыцарей и сервов, или же, сражаться и тоже погибнуть.
Выбор аббатисы был очевиден.
Монастырь Девы захлопнул ворота перед парламентерами предателей и Проклятого, и ответил им шквальным огнём.
В считанные часы монастырь был превращен в крепость, настоящую крепость, над которой взвилась имперская Аквила. И, вместе с рыцарями Тамплиерами, стражей Монастыря, плечом к плечу, на защиту его стен, встали и раненые солдаты, и впервые взявшие в руки автоматические винтовки, сестры Ордена целительниц.
Тогда и Фабия впервые взяла в руки оружие. И впервые стреляла в живых людей. И только потом, она задумалась над тем, а что она чувствовала? О чем думала? Ведь среди предателей могли быть и те, кого она знала. Кто приносил в Монастырь продукты. Кто обращался за помощью. Кого и она сама могла когда-то лечить. А теперь, стреляла в них, отчаянно защищая жизни укрывшихся за стенами Монастыря раненых и больных имперцев.
Были ли против них люди?
Фабия много слышала историй о еретиках. И о том, что ждет верных Императору и Его Новому Откровению людей, если они попадутся еретикам живыми. Она слышала о кострах, на которых жгли живых людей, о раскаленном железе, и о многом другом, о чем было ужасно даже думать, от чего тело трясла предательская дрожь, немели мышцы и подкашивались колени.
Она, тогда, знала одно: еретики не должны прорваться. А если прорвутся, нельзя попадаться им живой, и нельзя отдавать им раненых и больных.
И это "если", с каждым днем, с каждой новой атакой еретиков, взбешенных упорством защитников и защитниц, превращалось в страшное в своей беспощадной неотвратимости "когда"…
За спинами дев-рыцарей стояла огромная статуя. Это была красивая скорбная девушка с крыльями за спиной, с лицом, скрытым глубоким капюшоном монашеской сутаны, наброшенной поверх боевых лат. В одной руке она держала меч, разрубающий поверженного адского зверя со змеем вместо языка, символ Ересиарха. А в другой, развернутый свиток с высеченными именами защитников и защитниц крепости-монастыря, так и не вышедших из той мясорубки.
Перед статуей горел вечный огонь, символизирующий несломленность, пламя веры, надежды и любви.
Список в руке девушки был длинным. Но Фабия знала почти всех. Она помнила Лукрецию. Самую молодую свою сестру, с личиком ангела и светлыми локонами, с осколками небесной синевы во взгляде. Тогда, она очень боялась, что попадет в руки врага живой. Император уберег ее. Вместе с оставшимися в живых тремя сестрами, они подорвали северный бастион, который похоронил под собой и их самих, и часть наступающих етериков и преградив остальным путь завалами.
Сестра Ирина, брат Сервиус, брат Веллен, сервы Арминий, Валериан и Криспиан и еще три дюжины сервов, бросились в отчаянную атаку, чтобы дать время защитникам Монастыря перегруппироваться в Последнем Бастионе. Говорят, они сгорели заживо и сожгли наступающую бронепехоту еретиков, превратив внутренний двор Монастыря в сплошное огненное озеро, подорвав запасы топлива для машин.
Братья-рыцари Варрен, Николай и Гонорий совершили вылазку в стан врага и разнесли вдребезги пять его артиллерийских установок, взорвали склады с боеприпасами…
А оборона монастыря вдохновляла граждан планеты так же браться за оружие, и вести против еретиков и предателей партизанскую борьбу.
Стоит ли говорить, что после такого, защитникам Монастыря не оставалось ничего, кроме как отчаянно бороться до конца?
Время сворачивалось в тугую петлю, все сильнее затягиваясь на шеях защитников.
Радиосигналы имперским войскам тонули в эфире. В ответ слышался лишь белый шум. И в этом шуме, похожим на насмешливый шепот слуг преисподней, таяла последняя надежда.
Она помнила…
Это произошло в ненастный день осени. Шел дождь, выл ветер. Вой ветра перекрыл чудовищный грохот. Волна стали и огня, какой еще не бывало, накрыла последнюю цитадель Монастыря. В грохоте этом слышался рев демонов преисподней и, казалось, все силы ада вырвались на волю, чтобы дробить камень, рвать и перемалывать человеческую плоть. Шрамы на лице Фабии – память об этом дне.
Она помнила…
Помнила, как ударной волной ее отшвырнуло назад. Как голова взорвалась чудовищным звоном. Как алая пелена заволакивала взор. Как бессмысленно она шарила окровавленными руками по осколкам бетона и камней.
Помнила, как над ней встал еретик в тяжелых латах и шлеме в форме рогатой рожи ухмыляющегося демона. Помнила содранную человеческую кожу на его доспехах. Помнила, как он легко, точно котенка, поднял ее за горло, и в руке его блеснул кривой зазубренный клинок, покрытый кровавыми разводами.
– Жаль, сука, что у меня есть время только на то, чтобы вспороть тебе живот, – модифицированный голос еретика, звучащий из динамиков его страшного гермошлема звучал голосом голодной демонической твари…
Может быть, так оно и было. В войсках Ересиарха, говорили, были одержимые, добровольно отдавшие свои тела демонам ада, в обмен на могущество.
В любой другой момент, ее бы трясло от ужаса.
Но, тогда, она будто перегорела.
Лишь губы, покрытые запекшейся кровью, сами собой прошептали:
– Помоги, Император!
И в этот момент, хватка еретика ослабла.
Его обезглавленное тело рухнуло, исходя фонтанами крови.
Или Фабии казалось, или, действительно, спасший ее имперский рыцарь-десатник, со стальными ангельскими крыльями стилизованного реактивного ранца, стоял над ней в лучах света, с сияющим силовым мечом, и точными выстрелами тяжелого пистоля-автомата косил летящих на них пехотинцев предателя.
С темных небес, прорезанных лучами света, оставляя за спиной огненный след реактивных ранцев, сверкая латами и крыльями, слетали отряды имперского десанта Ордена Стальных Крыльев…
Спустя мгновение, имперский рыцарь подбежал к Фабии, и бережно поднял ее на руки.
– Ничего больше не бойся, сестра, – прозвучал из динамика гермошлема его голос. – Они отступают. Вы победили.
И Фабия провалилась в беспамятство…
Что было потом? Да много чего. Ересиарх был разгромлен в бою за Марсианские Врата Терры и отброшен во внешний космос. Монастырь, вот, восстановили, отстроили.
А Орден Девы Милосердной стал первым в Священной Империи женским рыцарским орденом. Орденом, выкованном в огне битвы и доказавшим на деле, что способен хранить пламя надежды даже тогда, когда все другие источники света погасли…
