Василий Львович Попов
Власть аномалии
По дороге домой, слушая разговор друзей о невозможной едкости девицы, он хотел вернуться обратно. Друзья решили – девчонка вывела их "компрессор" из строя. Вьюн, отвлеченно слушая, понимал: девушка не такая, как предстала перед ними. Защитная реакция. Она являлась для него чем-то незаменимым каждый раз, появляясь из глубины кафе, завешанного охотничьими трофеями и еловыми ветками, словно фея из сказки, вселяя в него теплое, приятное спокойствие. Говоря, она общалась не с ним – она контактировала напрямую с сердцем или душой. С чем-то, находящимся внутри его оболочки. То, что находилось внутри, хотело говорить с ней. А запах? От нее исходил неповторимый аромат коктейля природы, включающий в себя запах леса после весеннего дождя, бодрящего мороза и всю гамму ароматов цветов и ягод. Все это сразу и поочередно исходило от нее, волнуя. На реплику, высказанную вслух: " А как она пахнет…" друзья в ответ заявили: " Кухней, пирогом, стряпней, да чем может пахнуть от официантки?.."
Все необычные чувства, испытываемые к желаемому объекту, для других часто ненормальны и неясны.
Но одно точно – девушка, не знающая Вьюна абсолютно, забирала перед ним предметы, обреченные на превращение в осколки. Это немаловажный факт.
Двигало Вьюном все вместе взятое. В спешке дважды сворачивал не туда. Но все же добрался.
Будний день, посетителей в кафе немного. Молодые люди как-то очень легко разговорились. Вьюн понял: так легко и непринужденно он еще не разговаривал ни с кем. Амалия – такое странное, но приятное на слух имя. Они наперебой, как два близких долго не видевших друг друга человека, рассказывали о себе, делясь произошедшим. Доминировали эмоциональные выражения.
Мать Амалии была индеанка. Отца она не помнила, да и не могла помнить. Из рассказа матери узнала, что он был "белый человек", появившийся в ужасную непогоду. Сильнейший ураган ломал деревья, словно спички, разбрасывая постройки индейского поселения, расположенного на границе леса и горной гряды. Гром и молния бушевали всю ночь. Мать Амалии укрылась в пещере, в которой в детстве играла с соплеменницами, мечтая о будущей взрослой жизни. В разгар стихии появился Он, и они закружились в танце любви, забыв о терзающем местность за порогом пещеры урагане. То место стало раем для них. Даже бог их племени был не против. Но бабушка Амалии сказала, что в те мгновения он заботился о жизнях, преданных и верующих в него. Иначе не допустил бы подобного. Утром незнакомец ушел вместе с непогодой, но девушка не жалела о подобной развязке. Ведь то, что она испытала, была не просто краткая любовная связь, нет. Ураган, который рвал с корнями деревья, не мог сравниться с той бурей чувств, что бушевала в момент близости между хрупкой индеанкой и белым.
Бабка Амалии сказала на следующий день дочери, что та должна покинуть поселение навсегда. Та не раздумывала ни секунды. В ней уже тогда теплилась частица белого человека, и она с первой секунды зачатия ощущала ее. Гордая индеанка знала это точно, и в ее голове уже зародилось имя будущего человека – Амалия.
Едва девочка увидела свет, мать устроилась на работу. Бабка Амалии, отправляя дочь во взрослую жизнь, отдала ей большую часть сбережений семьи – деньги и украшения. Но та решила сберечь их для Амалии. Она бросилась в работу с головой, не жалея себя. Девочка росла быстро, как "стройная тростинка", послушная, впитывающая все с молоком матери. Но, видимо, работа во время начала беременности и после забрала много сил у женщины. Она стала часто болеть. С каждым годом становилась слабее. К пятнадцатилетию дочери погасла совсем. Амалия с двенадцати лет вертелась в кафе, помогая матери, а через год работала при музее. Да и владельцы "Трех охотников" не могли оставить семью из двух «свечей». Одна из которых гасла, другая разгоралась. Они помогали им.
Девочка взрослела на глазах, не решаясь исполнить волю матери – отправиться к бабке в индейское поселение. К той, что имела связь с тотемом племени. Амалия, как считала мать, была не простым ребенком, что-то было бабкино. Она замечала странности за дочерью – необъяснимые интуитивные способности. Амалия тянула с исполнением последней волей матери, резонно видя в бабке плохую мать, отправившую беременную дочь в неизвестность. Однако в шестнадцать она решила выполнить обещание, данное у смертного одра.
Шаманка сразу узнала родную кровь и без слов поняла, что ее дочь покинула свет. Она говорила с Амалией так, словно разговор их длился уже не первый час, а сама Амалия появилась не впервые: "…Ураган, пришедший в ту ночь, сильно повлиял на жизнь всех жителей поселения…" Поселение развалилось постепенно: одни сгинули в непогоде, другие убежали потом, трясясь от необъяснимого страха. Остались единицы, и она одна из них.
Амалия бродила по когда-то жизнью наполненному поселению, брошенному в попытках восстановления. Бабка показала пещеру, в которой была зачата девушка. Последняя трогала сухую траву, шкуры животных, подростковые амулеты, непонятные ей. Трепет, волнующий трепет, заставил выбежать из пещеры. Местность для нее выглядела так, словно ураган прошел здесь час назад. Амалия осматривала покинутое место, испытывая смешанные чувства, с интересом глядя на брошенные жилища соплеменников ее предков.
Шаманка сидела на полу, на грубо орнаментированном ковре перед раскинутыми черепками и камнями. Воздушное пространство жилища заполнял едкий приторно-сладкий дым. Старуха, выйдя из транса, открыла глаза и попросила внучку побыть с ней пару недель, убеждая, что это понравится. Амалия внезапно ощутила теплые чувства к прародительнице. Пару недель пролетели как один день, и она действительно ни на секунду не пожалела, что осталась.
Амалия прервала рассказ. Работница кафе, заметив гармонию, возникшую между молодыми людьми, позволила официантке оставить рабочее место. Они отправились гулять.
В это время года сосновый бор насыщен палитрой сине-зеленого: ровные сосны и молодые елки. Земля укрыта ковром сухих иголок с островками тонкого зеленого мха. Девушка показывала местные достопримечательности, сотканные матерью-природой, рассказывая, как опытный гид, будоража слух спутника приятным голосом. Творения местных сторожилов – кормушки для оленей и лосей. Встретили маленького олененка с матерью, не испугавшихся людей, спокойно поедающих корм, оставшийся с зимы.
Вьюн слушал, наслаждаясь. Это были лучшие моменты его жизни. В глубине души он боялся, что они вот-вот закончатся. Зная всю свою неуклюжесть и нерасторопность, которые могут нагрянуть, решил действовать, пока душа парила среди сосен. Он так и заявил: он в этой обстановке, в компании с малознакомой девушкой, чувствует себя настолько комфортно и уютно, что не хотел бы, чтобы все это прекращалось. Причина этой эйфории – она… Не могла бы она не ломать сотворенное ею? Вьюн не был поэтом и сказал, как мог. Амалия рассмеялась признанию, но сказала серьезно: не так все просто, хоть и самой хорошо сегодня, как никогда. Есть кое-что, что может стать барьером в создании отношений. Молодой человек должен знать об этом и, прежде чем принять окончательное решение, обязан выслушать ее. Вьюн был готов. Лишь левая рука его предательски дергалась.
После пребывания у шаманки во время возвращения провожающая ее прародительница вернула ей все украшения. И, прощаясь, положив руку на голову, сказала внучке: " В тебе скрыта энергия, сильная энергия, она заложена при зачатии. Ты, как человек изначально миролюбивый и добрый, не замечая, применяла ее… В дальнейшем будешь осознанно использовать исключительно для тех, кто в ней нуждается. Но есть одно "но": она съедает тебя изнутри, ты, возможно, не заметишь этого до последнего своего часа. Мы уже не встретимся никогда! Поэтому запомни: если ты будешь отдавать энергию тем, кто в ней действительно нуждается, то и час твой последний будет оттягиваться по мере этой отдачи. Остальное поймешь сама. Ты далеко не глупая девочка, поэтому полагайся больше на чувства, они сами все откроют!" Амалия под впечатлением услышанного вернулась домой.
–Когда я увидела вашу компанию, меня охватил озноб… Я поняла, что сейчас мне что-то откроется, хотя я видела вас и год назад. Вы мне казались обычными мальчишками с идиотскими физиономиями, такими же мыслями и непомерными амбициями. Но вчера я ощутила, что ты именно тот, кому я могу и должна помочь. Я убирала предметы перед тобой, зная, что с ними должно произойти. Сегодня, выходя из кафе, обогнала тебя, чтобы открыть дверь, видя заранее, что из-за избыточного усилия ты сломаешь дверь или ручку в лучшем случае. Тогда я окончательно поняла, что ты именно тот человек, кому действительно нужна моя энергия…
Вьюн, слушая Амалию, находился в прострации, словно посторонний наблюдатель впитывал в себя рассказ, поражаясь услышанному.
Они добрели до кормушек, где питались косули. Там валялось наполовину сухое упавшее дерево. Взгляд синих глаз лишь скользнул по нему, и тень тревоги пробежала по смуглому лицу девушки. Не говоря ни слова, внешним видом Амалия призвала молодого человека помочь. Сделали это легко – сил у Вьюна было с избытком. Ей этого показалось мало: она принялась отламывать щепки на сломе дерева, торчащие по диагонали вверх.
–Зачем? Ведь оно не загораживает подход к кормушкам? – поинтересовался с недоумением Вьюн.
–Действительно! – играя певучестью голоса, согласилась Амалия. – Но с взрослыми особями пойдет потомство, а в такой толчее возможно…– Тут она взглянула на него так, что он понял: это возможное и есть уже "стопроцентное": кто-то из детенышей наскочит на острый "стержень" и погибнет.
Вьюн выломал остатки ствола дерева и отнес на безопасное расстояние. Амалия увлекала в глубь леса, на что он заметил:
–Темнеет…
Сказал он это, чтобы услышать вновь пение ее голоса.
–Я хорошо знаю этот лес. Да ты и сам увидишь – дорога будет светла!
Она говорила что-то еще. Вьюн лишь восхищенно поглощал слова, не разбирая значений и важности. Они вышли к бурному потоку реки, что неслась с возвышенности по каменистому руслу. На середине реку перегородило дерево.
–Ураганный ветер был и здесь! – сказала Амалия с ноткой удивления в голосе.
Но Вьюну показалось, что они целенаправленно шли к водному потоку. Возле ветвей дерева в свете луны сверкали не только брызги, но и более крупные предметы, словно зеркала отражающие лунный свет.
–Это лосось! – услышал он приятный голос. – Сейчас он спешит на нерест, идя против течения…
На пути стаи рыб лежало сломленное дерево. Они выпрыгивали, преодолевая препятствие, но натыкались на ветки дерева, которые, пружиня, откидывали их назад. Вьюн полностью понял масштаб "катастрофы", увидев бурлящую и отражающую телами рыб поверхность воды. Они приложили немало усилий, чтобы убрать дерево, перегородившее путь, идущий через пороги реки. Когда закончили, рыбы, серебрясь в лунном свете, словно птицы – большими стаями, запрыгали через бурлящий поток, создавая своим передвижением, словно в благодарность, звучное плескание. Эти молчаливые создания благодарили!
И в подтверждение слов Амалии весь обратный путь луна, как путеводная звезда, светила им, указывая дорогу.
Вьюн категорически не хотел расставаться с Амалией, но она не желала, чтобы тот расстраивал родителей. Это было начало, которое, конечно же, имело продолжение.
С легкой руки одного из его друзей имя девушки трансформировалось в "Аномалию". Ведь рядом с ней их "необработанный угол" действительно соответствовал имени, данному ему "по ошибке" при рождении. Вьюн забыл о бесконтрольных "провалах" и "ямах", став обычным человеком. Иногда во время сильных нервных напряжений он становился самим собой, но и тогда легкое касание Аномалии творило благое дело.
С появлением Амалии в жизни нашего героя произошли изменения. На второй план отошли родители, а потом, будто решив, что их жизненная задача выполнена, покинули этот мир. Первой тихо, словно цветок, завяла мать, а потом так же тихо, леча алкоголем утрату, ушел в мир иной отец.
В наследство достался небольшой, но крепкий дом с палисадником и беседкой, грузовичок отца, сочувствие соседей и добрые слова коллег отца, готовых взять Вьюна на работу. Ну и жизненные напутствия учителей, работающих с матерью в школе. Друзья не оставили в трудные минуты, надо отдать им должное, да он никогда и не сомневался в их поддержке.
Амалия стала ближе в минуты горя и постскорбные будни. Однако ее отношения с друзьями Вьюна не складывались. Она была прохладна к ним по собственным соображениям, не объясняя этого своему мужчине. Друзья сначала пытались вести себя с Амалией по-свойски, но, обнаружив, что бьются о стену, заняли снисходительную позицию, списывая все на нелюдимость ее предков, дикие нравы народности и сложное детство Амалии. Меньше всего внимания на это обращал сам Вьюн, души не чаявший ни в друзьях, не бросивших его из-за недостатков, ни тем более в спутнице жизни, которая почти полностью искоренила эти недостатки.
Вьюн работал на грузовике отца, защищал гербы города и флаги региона на соревнованиях по стрельбе, изучал зоологию, биологию, основы селекции и страстно любил Аномалию, друзей и все, что с ними связано. Вскоре произошло событие, повлиявшее на его жизнь кардинальным образом. Друзья привезли в его дом детскую кроватку, погремушки, ну а Амалия, конечно, принесла в их дом новую жизнь – малютку дочь. Анна. Небесное создание с синими глазищами, смуглой кожей и белой шапкой волос как у Вьюна. Это событие сблизило влюбленных еще больше.
Но странное дело – сама Амалия относилась к дочери с непонятным чувством материнской любви: она словно делала работу и только. У диких зверей любви и заботы к своим чадам гораздо больше. Да, она кормила молоком девочку, пела колыбельную, укладывая спать, но все это выполнялось с чувством долга, а не любви к маленькому ничего не понимающему существу. Даже Вьюн проводил больше времени с дочерью, что не скрылось от внимания друзей. Вьюн резонно реагировал: все люди разные, Амалия по-своему тепло и глубоко любит Анну. На самом деле, он и сам стал замечать: с ростом малышки Амалия хладела к дочери. Вьюн любил обеих и не корил за нелюбовь к чудесному созданию – своей отцовской любовью заполнял пустое пространство материнской.
Когда девочке было десять, Амалия совсем перестала замечать дочь. Не стало ни любви, ни противоположности. Не осталось абсолютно ничего. Девочка с возрастом стала относиться к матери с аналогичными чувствами. Ей было тринадцать, когда Амалия начала слабеть, но даже это не пробудило любовь у Анны. Вьюн, наоборот, стал больше времени проводить возле тающей Амалии. Ему пришлось от многого отказаться в жизни: от изучения наук, любимой стрельбы, ограничиваясь только домом и работой.
Все свободное время Вьюн тратил на Амалию, находясь возле нее, пытаясь вернуть ей ту энергию, которую она дала за совместную жизнь. Но видел в ее взгляде только укор, говорящий о тщетности попыток. Она гасла, долго цепляясь за жизнь. Это продолжалось два года. В конце Вьюн перестал выдерживать – начали проявляться признаки его забытого заболевания. Но касания даже угасающей жены производили эффект – возвращали его в нормальное состояние. От этого крепла еще больше любовь к ней.
Настал день, когда из комнаты, где гасла Амалия, его "Аномалия" – "громоотвод" его физических отклонений – вышла заплаканная дочь, пытающаяся передать слова, которые сказала ей мать. Вьюн жестом остановил ее и сам зашел в комнату, садясь около любимой жены, но услышал лишь несколько слов: она, Амалия, будет, насколько сможет, рядом с ним, несмотря ни на что. Она ушла при нем: ее лицо застыло, словно маска в мастерского творца. Он долго сидел возле нее, до конца не осознавая, что она уже не коснется его своей животворящей рукой. Вьюн смотрел сквозь слезы на ее прикрытые глаза, на лицо, потрепанное муками, любимое лицо. Он говорил с ней, пока его не увели. Анна скорбела так, словно только сейчас полюбила мать – плакала целыми днями, шепча сквозь всхлипывания. Отец не мог разобрать слов, он просто продолжал любить Аномалию крепче и крепче. Она теперь всегда была рядом с ним, он говорил с ней. Окружающие делали соответствующие выводы, но он не замечал. Лишь растущая красавица понимала и любила его.
Вскоре Анне пришлось перебраться в другой город из-за учебы в университете. Изучение лингвистики увлекло ее. Взрослая жизнь поглотила полностью, но не разорвала связи с отцом. Анна ежедневно висела на телефоне, общаясь с ним. Приезжала домой на выходные, все чаще находя отца говорящим самим с собой, сидящего у портрета матери. Друзья предпринимали попытки вытащить его из пропасти шизофрении, в которую он падал. Безрезультатно.
Однажды Анна узнала из средств массовой информации, что ураганный ветер нанес ущерб в ее родном городке. И, не дозвонившись до отца, выехала к нему. Она нашла Вьюна в доме, потрепанном стихией – выбитые стекла на полу. По дому гулял ветер, катая бумаги. Невозмутимый отец сидел у фотографии ушедшей жены и… читал газету. На вопросы о телефонном молчании пожал плечами и протянул газету Анне. Это возмутило ее, но, увидев впервые за долгое время искорки жизненного интереса в его глазах, она взяла в руки измятую газету и прочла статью.
"Большая Аномалия" – в пятистах километрах от их родного городка, в густом лесном массиве, вдали от мегаполиса, вблизи от раскиданных отдельных жилых поселений, происходят странные вещи. А именно: пропадают люди, работающие охотоведами, егерями. Обнаруживают их через определенное время в сотнях километров с симптомами частичной амнезии. Феномен также заключался в странности природных явлений этой местности, не поддающейся объяснению. Специалисты этого профиля отказывались работать в регионе.
Анна, прочитав статью, хотела возразить, но обещала матери перед ее смертью – не перечить ни в чем отцу. И обещание нужно было выполнять. От нее не укрылось, что за основу решения отца было взято имя, которым в шутку называли мать. Паранормальность описываемого журналистом места Вьюн, видимо, связывал тонкой нитью со странностью связи его и Амалии.
Отец возбужденно заявил: газета влетела в разбитое окно со штормовым порывом ветра! Это знак от нее – от Амалии, которая была зачата во время урагана.
–Так что ни о чем другом не может быть и речи, – твердо резюмировал Вьюн. – Осталось только собраться и ехать!
Все необходимые данные, как он считал, у него имелись: изучал требуемые для соответствующей работы предметы, идеально стрелял. Теперешняя работа не радовала и не интересовала. Видя оживление, смысл в действиях отца, дочь отправилась собирать спартанские пожитки отца, необходимые для разведывательной поездки. На следующее утро она проводила его. А затем приезжала в охотничье хозяйство, которое они вполголоса называли "параузел". Сначала одна, потом с мужем. И в итоге – к безграничной радости Вьюна – с мальчиком Марком.
Анна успокоилась, находя отца удовлетворенным жизнью. Он нашел свое место, свое призвание. Видела радость в его глазах, когда привозила кроху Марка. Радость, которая не искрилась в глазах Вьюна с момента смерти Амалии. Он обрел свою Аномалию вновь – среди природных странностей заповедника.
Вьюн ехал по лесной искрящейся дороге.
Как хорошо, что у Анны родился мальчик! Смешной непоседливый карапуз. А то, глядя на Амалию и ее мать, он видел прорисовывавшуюся тенденцию непонятного материнства: родив дочь и дотянув до ее совершеннолетия, насколько можно взрастив и как можно воспитав, они (матери) покидали этот мир. Вверяя проведению своих чад. Марк, появившийся с криком Анны в акушерском цеху, нарушил неписаные правила. Возможно, об этом рано говорить, но Вьюн однозначно считал появление мальчугана хорошим знаком, прекращающим рубить ветки на родовом дереве.
Егерь улыбался. Дорога была прямая. Впереди крылатый "гид" – огромный ворон – скидывал шапки снега с деревьев. Вьюн бросил взгляд в зеркало заднего вида, пытаясь разглядеть сидящего в кузове грузовика в клетке хищного зверя. Увидел сквозь чуть запотевшее окно голову волка.
Зверь встретился взглядом с хозяином заповедника и отвернулся. В глазах волка егерь увидел свечение. Нет, не отблеск солнца, в лучи которого волк попадал. Его глаза излучали благодарность за спасение и лечение, радость от предвкушения свободы с каплей тоски и неимоверной силой лесного зверя. "Лютый" – и Вьюн тут же вспомнил, улыбаясь, как внук окрестил волка – "Люти". Он добавил тепла в печке, автоматом – громкости в приемнике и снова улыбнулся приятному голосу саксофона, раздавшемуся из динамиков. Ехать до точки назначения осталось недолго – километров сто. Где-то там и есть ареал обитания Лютого, там его родной лес. Летающий гид отматывал свои птичьи расстояния ничем не хуже спидометра форда Вьюна.
В клетке, прихваченной морозом, волк вдыхал холодный воздух, который вырывался со свистом из носа недавнего объекта пристального внимания веселого карапуза. Общение между ними было скоротечно, но незабываемо. В их жилище он окреп, встал на ноги. Близость леса вселяла силу, лишь клетка держала его. Но Лютый знал, что преграда скоро падет. Хотя напрашивается вопрос: откуда зверь может знать, что его выпустят? Да и трудно представить, что может знать дикий зверь. Разве может он думать? Ведь он лишь слепо верит инстинктам.
Но Лютый именно знал, что дом, который недавно мелькнул между деревьями – реальный человеческий дом, – близок ему и даже роднее, чем та нора, в которой воспитала его спасшая волчица, и роднее, чем дикий непроходимый лес. Неизвестно откуда, но он знал это. Волк даже знал то, что он вернется к людскому жилищу. Знал, что это место для него необходимо. Еще знал, что эта бесполезная птица, появившаяся на пути, по каким-то невероятным причинам станет его спутником на определенном отрезке жизни и даже больше – помощником. Это может показаться абсолютно невероятным – такой странный симбиоз из двух несовместимостей. Но кто, живя в этом абсурдном мире, может на сто процентов знать точно, кто с кем и что с чем совместимы?
Вскоре "процессия" остановилась, точнее, сделал это огромный ворон.
–Ну и тон! – заметив остановку "гида", произнес приглушенно Вьюн. – Возможно, ты знаешь местные достопримечательности лучше меня, возможно, знаешь, где волчья нора?
Впуская в кабину морозный воздух, егерь вылез и, ступая по хрустящему снегу, обошел грузовик. Волк с гордым видом смотрел вдаль.
–Да, там остался твой друг Марк! – по-своему трактовал егерь.– Ну а здесь твой дом.
–Ка-а-р! – раздалось сверху, словно вместо волка ответил ворон.
Волк, развернув голову к источнику звука, звучно щелкнул пастью.
Вьюн усмехнулся взаимосвязи двух существ и, взобравшись на клетку, поворчал:
–Значит, здесь.
Раскрытая дверца – возможность полностью вкусить сладкий вкус свободы. Волк, встряхнув телом, взглянув на егеря, издав звук, напоминающий рокот трактора, соскочил с грузовичка и огромными прыжками, не оглядываясь, углубился в лес. Сбросив очередную порцию снега с кедровой ветки, глухо каркнув и взмахнув черными крыльями, отправился в ту же сторону и ворон. Егерь, проводив взглядом обоих, взглянул на верхушки деревьев и, удовлетворенный окончанием большого дела, хлопнул себя по пузу. Спускаясь с грузовика, услышал эхо вороньего карканья, находя в нем нетерпение и недовольство.
–Уже поссорились?
Развернул грузовик на небольшом пятачке, подумал: дорога домой будет короче, дома ждут любимые внук и дочь. Анна пекла бруснично-яблочный пирог, каким любила радовать его Аномалия.
Грязно-вишневый форд Вьюна, покрытый инеем, пару раз заезжал в небольшие карманы дороги, уходящие в глубь леса. Там стояли кормушки для обитателей заповедника. Он был здесь два дня назад, и кормушки были тщательно вычищены животными. Снег вокруг вытоптан копытами, а на крышах кормушек отпечатан причудливыми узорами, что подтверждало: птицы тоже участвовали в пиршестве. Звери и птицы знали, что Вьюн приедет и скрасит их существование в зимний период. Возможно, даже сейчас эти хитрые существа следили за ним, спрятавшись за ветками деревьев. На других участках они подходили ближе, не стесняясь егеря. Их биоритм, чутье зверя и постоянный спутник – голод – гнали их к кормушкам. Иногда он стоял и ждал, как самые смелые из них, по-детски глупые, подходили к еде. Но не сегодня. Домой.
***
Лютый бежал трусцой параллельно дороге, по которой ехал егерь, забыв про места обитания, где жил одиноким волком. Он слышал гул удаляющегося грузовика, слышал хлопанье крыльев и сопровождаемое эхом карканье привязавшейся птицы. Он различал среди этих звуков шорохи паникующих «местных жителей", слышал импульсивно заколотившиеся сердца врагов, решивших притаиться среди уютных веток кустов. Даже в поступи волка чувствовалась сила.
Но все вместе взятые жители леса мало волновали зверя в данный момент. Он не мог думать сейчас ни о голоде, ни об охоте. Его цель сформировалась. Тот самый дом, огороженный высоким забором, захватывающим приличную территорию, с несколькими дополнительными постройками, беседкой и еще массой мелочей.
Ничем особенным дом не выделялся: струйка дыма, уходящая в небо, масса запахов, подтверждающих обитаемость. Но вокруг на расстоянии раскиданы похожие дома с явными признаками проживания живых существ. Чем заинтересовал белого волка именно этот дом? Его, вырвавшегося из плена, пусть лечащего, кормящего, но плена. Ему дали волю, от нехватки которой он выл по ночам. Не мог ответить на этот вопрос и сам волк. Но бежал целенаправленно, не отвлекаясь ни на что, бежал к этому дому, вероятно, также желая знать, что заставило его сердце колотиться при виде дома в заснеженном пейзаже, почему так защемило в груди и перехватило дух? И тоска, да, тоска закралась в звериную сущность. Его лапы задрожали оттого, что он не мог вырваться из клетки. Он не мог оторвать взгляда от этого места вплоть до момента скрытия его за поворотом, за плотной стеной деревьев.
Что там? Он обязан найти это место! Обязан кому? Себе? Им – обитателям дома?
Уже три раза солнечный свет сменялся темной ночью с огромною луною и несчетным количеством звезд в небе. Волк лежал в густых лапах ели, не чувствуя ни холода, ни давно уже пришедшего голода. Он наблюдал, как военный на посту, следящий за малейшим передвижением на интересующем его объекте. Белая густая шерсть с седым отливом переливалась днем на солнце и ночью в свете безжизненной луны. Огромный серый ворон, подстать волку, составлял ему компанию. Он садился на ветки, осыпая снегом, оглушал противными звуками, напоминающими скрип гнущихся от ветра деревьев, кружил, паря над территорией дома, что являлся объектом наблюдения.
Если учесть местоположение и численность этого поселения, взять в учет погодные условия, то можно сказать, что жизнь здесь била ключом. Наблюдатели засекли, как к территории, точнее, к ее воротам, неоднократно подъезжала машина, схожая с автомобилем егеря. Из нее выходил человек, открывая ворота, проезжал внутрь и заходил в дом. То же самое он делал, только в обратной последовательности, уезжая. Самые сильные волнения слышал ворон снизу, где под ветками находился волк, когда из трехэтажного дома выходила девушка и, кутаясь, бежала в соседнее строение. Это происходило пару раз в день. В эти моменты волк вытягивал шею, словно покрывал этим расстояние до цели и, пристально вглядываясь, он делал движения, похожие на готовящегося к броску охотника. Ворон, свисая с ветки, с интересом наблюдал за зверем.
То, что случилось на третий день, взволновало волка до такой степени, что он издал чихающий подвывающий звук. Чем напугал птицу, задремавшую на "посту". Волку не было дела до этой летающей "никчемности" – все внимание было приковано к девушке. Молодая женщина, выйдя из подсобного помещения, вывела под уздцы черного вороного коня, брыкающегося и подкидывающего черный расчесанный хвост. Конь выпускал пар из ноздрей, как паровоз. Его в течение часа водили по территории, огороженной забором, терпеливо держа – конь дергал головой с коротко стриженной гривой.
Волнения волка прекратились с уходом девушки и коня. Но что началось ночью? Это было ужасное соло, передающее все уровни страданий. Начиная от тоски жены, ждущей мужа с поля битвы, печали безнадежно влюбленной, перечитывающей строки пылкого поэта, боли сходящего с ума по скрипке музыканта, потерявшего руки, до тоскующего по смерти больного, ждущего эвтаназии. Все, здесь было все! На километры разнесся полуночный вой, разбудивший и шокирующий все живое в округе. Серый ворон, не выдержав и первых "аккордов", сорвался с ветки и улетел. Появился он только под утро, удовлетворенно каркнул, увидев бодрствующего волка.
***
Нина была приятным человеком. Внешность, конечно, не была столь выразительной, как облик тех девочек, которым с первого курса пророчат звание "Мисс университет". У которых к двадцати трем годам за спиной весь стандартный комплект жизненных обстоятельств. Начиная с университетской короны и стремительного замужества за сыном преуспевающего бизнесмена, как следствие – быстрое разочарование, развод и продолжение – непрекращающийся поиск счастья, престижной работы, в промежутке – несколько зависимостей, а итог – в двадцать пять – усталая жизненная мука в глазах и не очень свежий оттенок кожи. Так было с немногими ее подругами.
Красота Нины была глубинной. Если так можно сказать о девушке с тонкой гибкой фигурой, худым, но с чуть выступающими скулами лицом, чуть полными губами и невероятно красивыми сине-зелеными глазами, мальчишеской вьющейся прической и белыми волосами. Глубинность красоты в том, что, глядя на Нину, не каждый при знакомстве сказал бы, что она красива. Да, приятна. Но последующее общение приводило к тому, что уже трудно было оторвать взгляд от ее лица. Завораживали глаза. Это как раз тот случай, когда смотришь в них долго и приходишь к мысли, что это бестактно. Так происходило с кем угодно. Кто бы ни был ее собеседником, будь то отвязный ловелас или свихнувшийся эзотерик. Но любой впоследствии находил ее красоту правильной, не броской, не кричащей, а именно притягивающей взгляд. Все это сочеталось с мягким, даже вкрадчивым голосом, мягкость которого не мешала останавливать и рушить громкие гневные тирады, вводя в ступор произносящих их. Мягкость была одной из черт ее характера: она слушала собеседника, вникая в суть проблемы, независимо от статуса говорящего. Ей было интересно докопаться до истины. Она могла дать совет, объяснить, мотивировать человека. Но если собеседник, ощутив пластилиновую мягкость Нины, хоть малейшим образом пытался сыграть на ее гибкости, он натыкался на стальной негнущийся стержень, завуалированный под мягкостью. Это сравнимо с барахтаньем в теплом течении реки, наслаждение от которого прерывает столкновение с острым камнем. Эффект аналогичен. Здесь Нина сопровождала высказывание четким жестом. Вряд ли был такой человек, который после такого обращался к Нине вторично. Для нее же этого человека просто не существовало.
