Василий Гурковский
Куда кого посеяла жизнь
«Мне-то все понятно, – ответила Анна, – и мне всего этого не жалко, но что будет со мной? Чтобы это совершить, я должна быть непосредственно здесь, на станции, на своем рабочем месте! Что, я должна взорвать саму себя?. По-другому никак нельзя?» – зло добавила она.
«В том-то и дело, что нельзя. – тихо проговорил связной. –работа у нас такая. Издержки в таких ситуациях –неизбежны. Это не пафос, а суровая правда жизни, приходит время, когда не только надо говорить, что служишь великой Германии, а и соответствующим образом действовать, то есть – быть действительно – героем!».
«Что – еще и Железный крест можно получить, посмертно? – зло усмехнулась Анна, так после того апокалипсиса, который вы мне приказываете устроить здесь, на станции, мне даже деревянный крест будет ни к чему!». И добавила: «Я – не стану этого делать. Подрывайте те поезда в пути, бомбите их с воздуха, делайте, что хотите, но сжигать себя я не буду! Так и передайте вашим (нашим) хозяевам!».
«Понимаю тебя – сказал мужчина, – но приказ есть приказ, и ты его завтра выполнишь! Хочу тебе просто напомнить, что идет война, сейчас пришло время «Пик», а в такое время, приказы тем более не обсуждаются, последствия тебе известны. Прощай, Анна, не могу сказать: «До свидания, но ты должна суметь это сделать!», – и он стремительно двинулся к пешеходному мосту через пути.
Запрограммированного кошмара не случилось. Через день, в скверике возле вокзала, было обнаружено тело Анны. У неё было перерезано горло. Документы, часы, кошелек – исчезли. Какой-то бандит подкараулил её после ночной смены, убил и ограбил, или ограбил – а потом – убил. Такое определение вынесли проводящие следствие специалисты. Убийцу – не нашли….
Анна Ивановна Михайлюк, была убита во второй раз. И оба раза её убили немцы. В первый раз – расстреляли, во второй раз – зарезали. Причем, если в первый раз, она «восстала» из расстрельной ямы, то во второй раз ушла безвозвратно; – кто её «породил», те её и убили.
Глава седьмая
Война была рядом. Немецкие войска рвались к Волге, пытались овладеть Сталинградом. В ходе ожесточенных боев, как в огромной мясорубке, перемалывались полки, дивизии, армии. Заволжские госпитали беспрерывно принимали раненых. Госпиталь в Кинеле, расширился почти в три раза. Надя (Зося) целую неделю, подряд не была дома, не было кому заменить. Так случилось, что еще в начале той недели, не стало мамы. Руководство станции связалось главврачом госпиталя, с просьбой передать медсестре Наде Михайлюк, о том, что случилось с её мамой, но главврач уговорил начальника станции, не сообщать об этом молодой девушке, хотя бы некоторое время, чтобы не сделать ей еще хуже. Она и так ежедневно видит смерть здесь, в госпитале, видит этих покалеченных войной молодых ребят, её сверстников и находится в постоянном стрессе, поэтому лучше поставить её перед фактом, но позже. Так и порешили. Станция организовала похороны. Анну похоронили достойно, как героя, погибшего от рук врагов и – жизнь продолжалась.
Но. Начальник станции, опасаясь, что бандиты могут нагрянуть и на квартиру к Наде, приказал перевезти её и мамины вещи, в госпиталь и попросил главврача, не только помочь Наде с жильем, но и не выпускать её с охраняемой территории госпиталя, по крайней мере – пока, и объяснил главврачу ситуацию. Отработав неделю подряд, Надя собралась ехать домой. Старшая медсестра сказала, пусть она задержится, её хочет видеть главврач. Когда Надя зашла к нему, майор – сообщил: «Надя, ты уже привыкла за время работы в госпитале, к почти ежедневным летальным исходам. Этим тебя уже не удивишь и не напугаешь. Но вот пришло неприятное для тебя лично, известие. Погибла твоя мама. Шла с работы на рассвете и какие-то бандиты ограбили и убили её. Руководство станции взяло на себя все хлопоты по похоронам, и все уже прошло, как надо. Маму похоронили с соответствующими почестями. Убийцу или убийц, пока не нашли. Тебе не стали сразу говорить, просто пожалели, боялись, что тебе плохо будет. Прости, дочка. Вещи ваши привезли сюда, поживешь пока с коллегами –медсестрами. Скоро нам обещают новое место под госпиталь, потом и разберемся, где ты будешь жить дальше».
Надя, как-то сжавшись, сидела и слушала начальника, а подспудно чувствовала, что маму загубил не какой-то местный мелкий бандит, с целью ограбления. Здесь кроется что-то другое. Мама была сильная, тренированная и обученная самообороне, женщина. Справиться с одним нападавшим мужчиной – для неё не было бы проблемой, а на такие мелкие дела бандиты группами не ходят. Значит, она, скорее всего, знала того потенциального убийцу, потому и подпустила его к себе. Наверняка – это был кто-то из тех, кто работал вместе с ней, но не на советскую власть. Понятно, – правду о том, что случилось и почему, вряд ли кто узнает, но все-таки – вряд ли это был обычный разбой.
Надя не стала ничего говорить главврачу о своих подозрениях, но, когда он спросил, как она думает жить дальше, просто попросила: «Товарищ майор, можно вас попросить разрешения на увольнение из госпиталя, данного госпиталя. У меня какое-то предчувствие, что те бандиты просто так не остановятся и до меня доберутся. Я не знаю почему, но я это чувствую. Поверьте, я не ищу какого-то облегчения в этот тяжелейший для всех период. Просто прошу – помогите мне перейти на работу в другой госпиталь и подальше от этих мест, но только так, чтобы об этом никто не знал. Я действительно боюсь. Уже ничего не боюсь на работе, а вот сейчас – чувствую, что боюсь, даже не зная чего. Охранять вы меня не сможете, у вас и так голова кругом идет от текущих дел, да и зачем вам это. Отпустите меня, пожалуйста, очень прошу!».
Главврач подумал несколько минут, потом сказал Наде: « А знаешь, у меня появилась мысль, как нам обоим помочь. Мой однокурсник, тоже сегодня-майор, работает начальником госпиталя в Алге, Актюбинской области. Там тоже развернут эвакогоспиталь. Давай мы тебя туда направим, без всяких официальных направлений, просто я напишу ему письмо, оно будет твоей рекомендацией. Иди, дочка собирайся, никому ничего не говори, а вечером, я сам тебя отправлю на Юг. Санитарные поезда идут туда ежедневно».
Главврач лично написал приказ об увольнении Нади «по семейным обстоятельствам», сам выписал ей трудовую книжку, сам принес ей причитающуюся заработную плату, и сам же отвез её к станции, где договорился с начальником одного из санитарных поездов, следующих в сторону Средней Азии, чтобы они доставили Надю до станции Алга, а по пути следования – она будет им помогать, как медицинская сестра. И будет хорошо и им, и ей….Да и никаких проездных документов не надо. Надю в поезде приняли, как свою, как коллегу, и она, глядя через темное вагонное окно, на проплывающий мимо знакомый вокзал, немного успокоилась. Никто ни в Кинеле, ни в госпитале, ничего об этом не знал, собственно – так и было задумано главврачом госпиталя, отправившего её – в Казахстан.
Ехала она тем санитарным поездом около двух суток. Дорога была забита составами, в обе стороны. Совсем недалеко, за Волгой, под Сталинградом, разворачивалось одно из основных сражений той войны. Надя помогала медперсоналу приютившего её поезда, чем могла все время, пока ехали до Алги. Смерть мамы, этот внезапный ее отъезд и бескорыстная при этом, отеческая помощь главврача, а также обстановка в этом поезде, набитом людьми, с ранениями разной тяжести, где многие – стонали, скрипели зубами, кричали от боли или кого-то звали, – все это вместе взятое, – что-то сломало в её душе. Какой-то державший её до сих пор опорный стержень.
А началось это примерно за пару месяцев, до её отъезда из Кинеля. Дело в том, что работая в госпитале с осени сорок первого года, Надя насмотрелась всякого. Прибывающие с фронта санитарные поезда, почти ежедневно привозили раненых, которым где-то в медсанбатах, была оказана первичная медицинская помощь. Их привозили разных, как правило, окровавленных, с засохшими и присохшими марлевыми повязками, в изорванном обмундировании, некоторых и в бессознательном состоянии. Надя всегда равнодушно смотрела на весь этот кошмар; её защитой от всего этого, служила поселившаяся в её душе, еще до начала войны, ненависть. Ненависть ко всему русскому, а потом и к советскому. Поэтому, глядя на истерзанных безжалостной войной, изувеченных огнем и железом, в большинстве своем, молодых ребят, её ровесников, она не испытывала к ним какой-то жалости, скорее, – наоборот, её, внутреннее, не показное, а истинное равнодушие к их страданиям, граничило где-то со злорадством.
Она, ненавидя всю эту окружающую её чужую людскую массу, накрытую всеобщей, и каждого в отдельности, жестокой болью, по воле судьбы обязанная помогать им, на самом деле, старалась делать им еще больнее:– с ожесточением отдирала присохшие бинты, нарочито грубо делала уколы и другие процедуры . В общем «лечила» так, чтобы этим её «врагам», было еще хуже.
Но однажды, дежуря в ночную смену, где-то уже за полночь, она сидела за столом в коридоре и составляла какую-то отчетность на завтра. Было начало лета, все окна в госпитале были раскрыты. Очень хотелось спать. Но – нельзя, мало того, что дежурство, да еще и в отделении для тяжелораненых. И вдруг – раздался не стон, не крик, а что-то необъяснимо громкое, хрипящее, разбудившее все отделение: «Зоя! Зоя! О, как мне больно! Подойди ко мне! Подойди!, Зоя –это я! Подойди, прошу тебя!». Так – несколько раз подряд. И такая боль, такая невыразимая мука и надежда сквозили в этом хриплом крике, что, если бы могли плакать стены – они бы тоже заплакали. Он разбудил все отделение. Все –«лежачее» отделение. Никто не мог подняться и подойти к тому, кто беспрерывно кричал. Из медперсонала на этаже – только Надя. Из разных палат пошли крики других раненых: « Сестра! Сестра!».
Надя недовольно вошла в палату, откуда слышался крик. В стороне от всех, на койке лежало что-то, похожее на большой шелкопрядный кокон, весь в окровавленных бинтах, отверстием в районе рта и единственным не забинтованным местом его тела – левой рукой, с почерневшей, но не обгоревшей кожей. Надя машинально подняла табличку, висящую на спинке койки, прочла : « Сержант Михаил Рубцов –Танкист».
Она как-то инстинктивно взяла табуретку, села возле его койки, вложила одну свою руку – в его, а второй рукой начала тихонько поглаживать его руку сверху и тихо так говорить: « Это я –Миша!, Я –твоя Зоя! Успокойся! Так будет легче!». Повторяла это беспрерывно минут двадцать, может и больше, но танкист перестал кричать и, похоже, – заснул. Надя вернулась на свое место дежурной, а в голове все стоял зов-крик того молодого парня, практически сгоревшего в танке: «Зоя!Зоя!». Созвучность имени Зоя и её родного имени – Зося, настолько сильно подействовали на неё, она как бы поверила, что ночью тот сержант, звал именно её….
Когда на другой день, она пришла вечером на дежурство, на койке, где лежал танкист, был уже другой раненый. Она спросила у сестры, которую сменяла: – « А где тот парень-танкист?». «А его уже нет» –по -дежурному равнодушно, ответила та.
С того дня и началось, Приходя на дежурство, или обходя палаты во время процедур или осмотров, Надя начала видеть среди этих нуждающихся в лечении красноармейцев. –просто людей. Людей, которых судьба бросила на фронт, вне их воли, оторвав их от своих семей, родных и любимых людей, от работы, учебы и от всего простого, счастливого, человеческого. А ведь они, эти люди, ни в чем не виноваты, ни перед ней – Зосей, ни перед её отцом и мамой, да и вообще –перед всем миром. Виноваты совсем другие люди, скорее – нелюди, те, кто развязывает все эти войны, кто старается перессорить целые народы, и, кому выгодно перекладывать вину на этих несчастных солдат, которые гибнут по обеим сторонам фронта.
Надю (Зосю) никто не переубеждал, никто не перевоспитывал и не агитировал. Она дошла до этой простой истины самостоятельно, по-женски. Вначале даже боялась об этом думать, а потом все больше убеждалась, что все её новые мысли, – просто правда, и ничего здесь особенного нет, в этой правде. Надя поняла, что все то, что её подвигало на борьбу с этими, такими же людьми, как она, то есть – та её прежняя жизненная опора, была вовсе не опорой, а – такой темной занавеской, которой кто-то пытался закрыть от неё настоящую жизнь. Когда она это поняла, и, особенно после того, как «отблагодарили хозяева» её маму за усердную службу, Надя поняла, как она жестоко ошибалась.
Прибывшая в Алгу, опытная военная медицинская сестра Надежда Михайлюк, уже была далеко не той Надей, которая почти год назад, приехала вместе с мамой в Заволжье, чтобы делать разные неприятности Красной Армии, советской власти и поддерживающим её людям.
Алга оказалась большим поселком, возникшим рядом с химическим комбинатом, первенцем химического производства в Казахстане, одним из крупнейших подобных предприятий Химпрома в СССР. Выдавший первую свою продукцию (минеральные удобрения, серную и борную кислоту) за несколько лет до начала Войны, в 1935 году, комбинат был градообразующим предприятием Алги, вся инфраструктура поселка, находилась на его балансе. Даже с учетом того, что такое производство, всегда несет определенные проблемы с состоянием окружающей среды, жители поселка были довольны свои положением, в том числе заработной платой и приличным продовольственным обеспечением, что в какой-то мере, компенсировало проблемы вредности самого производства.
Для Нади и её коллег по госпиталю, такое положение тоже было немаловажным. Там где люди живут неплохо, там и приезжим живется – чуть-чуть – полегче. Хоть и обеспечивал госпиталь свой персонал элементарно необходимым, по скромному минимуму, но, когда есть возможность что-то прикупить в магазине – это уже неплохо.
За время работы в Кинельском госпитале, Надя прошла ускоренные курсы хирургических медсестер, и, прибыв в Алгу, по рекомендации своего бывшего главврача, была определена медсестрой хирургического отделения, которое возглавлял здешний главврач, тоже хирург.
Несколько дней она ночевала в госпитале, а потом ей нашли квартиру в поселке. Во время войны это практиковалось часто, – в «добровольно – принудительном» порядке приезжих подселяли в частные дома, особенно, если те дома или квартиры, были государственными. А в Алге тогда основная масса жилья была при государственном Химкомбинате. Хозяйка квартиры работала на комбинате технологом, по возрасту была всего лет на пять старше Нади, так что они быстро и по-доброму – подружились.
Надя, по правде говоря, не так часто бывала на квартире, по той причине, что количество раненых в госпитале выросло за 400 человек, основная масса прибывала из – под Сталинграда, где жернова военной машины перемалывали людей сотнями и тысячами. Операции шли ежедневно и круглосуточно, врачам и сестрам удавалось отдыхать по 2–3 часа в сутки, на месте, в дежурных комнатах. Их даже заставляли отдыхать в приказном порядке, чтобы не падали во время операций.
В конце осени началось решающее контрнаступление советских войск в районе Сталинграда, поток раненых резко возрос, но потом, постепенно начал спадать, по мере удаления фронта на Запад. Выздоравливающие раненные бойцы и командиры, уже «догоняли» свои части и фронт в целом, где-то в Ростове-наДону и дальше.
В это время произошли перемены и в жизни Нади. Она, за все эти полтора года, не имела никаких контактов с представителями мужского пола. Никаких вообще. И дело было даже не в том, что ей (по документам), только в конце лета сорок третьего года, должно было исполниться восемнадцать лет, а, в первую очередь, потому, что она всегда помнила, в каком положении находится, что живет по чужим документам, ну, а во – вторую очередь, она, как было уже сказано, – ненавидела чужой ей народ и вовсе не собиралась, по всем этим вместе взятым причинам, заводить с кем-то из местных мужчин –знакомства, любые.
Привыкнув к такому своему особому положению, даже поменяв свое отношение к окружающим людям, она по инерции, продолжала вести себя так и дальше. Но, вышло по-другому. Молодой старший лейтенант, летчик, почти полгода пролежавший в госпитале, по причине того, что у него после операции, неправильно срослась левая нога, её пришлось снова ломать и приводить в порядок, поэтому и растянулся срок его лечения. Месяца полтора, он проходил реабилитацию, разрабатывал ногу, учился твердо стоять, правильно двигаться, с тем, чтобы снова взяться за штурвал самолета. После всех операций, когда он начал потихоньку вставать на ноги, за ним закрепили «поводыря» – Надю. Главврач так и сказал при всех -: «Надежда, мы его подняли с койки, теперь вам официально поручается поставить его на ноги. Будете по несколько часов заниматься с ним различными упражнениями, до тех пор, пока он не станцует перед нами, сам или с вами на пару. Это приказ!».
Приказ Надя выполнила, но перед выпиской из госпиталя, летчик, без всяких предисловий, когда они прогуливались по территории, остановился, мягко повернул к себе Надю и сказал: « Я скоро уеду, дней через десять; врачебная комиссия разрешила мне летать. Не знаю, когда эта проклятая война закончится, но я твердо решил – бросить жизненный якорь в надежном месте. Ты, Надюша, мне давно нравишься, с тех пор, как я тебя в первый раз увидел перед операцией. Все это время, я наблюдал за тобой, но так и не осмелился ничего тебе сказать. Если бы не уезжал, наверное, и сегодня промолчал. Выходи за меня замуж…. У меня вообще никого нет, родители погибли еще в начале войны, а так – ты будешь меня ждать, и мне легче воевать будет!» – выдохнул Антон (так звали летчика). Он с надеждой и опаской посмотрел ей в глаза, боясь, что она неправильно поймет и обидится его предложению, как неуместной шутке.
Надя несколько секунд молчала, а потом, тоже посмотрела в его глаза и ответила: «А знаешь, Антон, – я – согласна!. Ты мне тоже нравишься, и тоже с того момента, как я тебя первый раз увидела. И у меня тоже никого нет». Они обнялись и сошлись в долгом поцелуе.
Они написали рапорта на имя их общего начальника, главврача госпиталя, с просьбой разрешить им стать официально мужем и женой. Получив прошения, начальник пригласил их обоих, попросил объяснить, насколько серьезны их намерения и, дают ли они себе отчет о том, какое сегодня время, что они оба солдаты, а кругом -Война, и никто не знает, что будет с ними, через месяц, да даже, через пару недель. «Жених и невеста» ответили, не задумываясь, и, – одновременно: « Товарищ майор, мы потому и просим вашего разрешения, что не знаем, что будет с нами –завтра. А мы сегодня хотим быть вместе и навсегда! Чтобы с нами не случилось!».
Посмотрел главврач на них, – один – летчик тяжелого бомбардировщика, она – его боевой помощник по хирургическому отделению, медсестра. Ему- 20 лет, ей- 18. И что здесь скажешь!?. Он позвонил в поселковый совет, попросил зарегистрировать их брак без очереди. « Да какая там очередь – серьезно ответил ему председатель поссовета, – за последний квартал – ни одной официальной регистрации брака. Время такое!».
Их семью зарегистрировали в течение получаса. Все было, как надо. Антон, через соседку Нади по квартире, нашел и настоящее белое платье и белые туфли, и фату, ну, в общем, все, как надо. Регистрировались при свидетелях. Со стороны невесты – коллега- медсестра, со стороны жениха – коллега Антона по палате, капитан- танкист, из группы выздоравливающих.
Вышла Надя из поссовета, уже под другой фамилией – Брусникина. Ей потом и паспорт сделали на имя Брусникиной Надежды Михайловны. Так как поселковая столовая была постоянно занята, то свадьбу сыграли в фойе клуба химкомбината. Были приглашены в качестве гостей все врачи и весь медперсонал хирургического отделения, во главе с его заведующим (главным врачом госпиталя), представители разных служб госпиталя и знакомые Антона из числа выздоравливающих раненных офицеров.
Свадьба удалась на славу, а так как она была единственным мероприятием такого рода, со дня образования госпиталя в Алге, то запомнилась многим людям. Счастливее всех счастливых, были, естественно. – молодожены. Молодые, красивые, радостные, они воодушевляли всех гостей своей радостью, и никто в тот день не думал о войне, о прибывающих постоянно раненых и покалеченных и о том, что ждет впереди каждого из присутствующих, в том числе и молодоженов. Были сделаны добротные фотографии, Антон и Надя –вдвоем, групповые снимки и снимки молодых с отдельными, наиболее близкими из гостей. Молодых даже покатали на украшенных цветами верблюдах. Потом были танцы, танцы и тосты. Незаметно менялся состав гостей, – одни уходили на дежурства, – другие заменяли их за столом и на танцплощадке. Первую брачную ночь молодые провели в гостинице комбината. По неофициальному приказу начальника госпиталя, их сутки никто не тревожил. Потом была целая неделя Счастья!. Надя по двенадцать часов дежурила, а вторые двенадцать часов – была все время с Антоном. Как позже она вспоминала: – «На третий день нашей супружеской жизни, я влюбилась в Антона окончательно!. Ведь до свадьбы, я его практически знала только, как раненого, которого обязана была вернуть в авиацию. А получилось так, что я его ввела в строй, вначале для себя, а потом уже для фронта!. Значит так было надо, для нас обоих! И так было лучше! Иначе мы бы никогда и не встретились, и не почувствовали бы то, что мы созданы были друг для друга. Какое все-таки есть то человеческое счастье! И как мало для этого надо!».
Но -это было уже позже, а в ту неделю, они просто жили, один – другим. Антон носил ее на руках на кухню, она (кухня) была общая, на весь этаж, приносил из кухни, потом приносил еду и они вместе ужинали, в полночь – обедали, а утром – завтракали. В порядке определенного поощрения, Надя целую неделю не работала в ночную смену. Утром она – уходила на работу, а Антон занимался их, теперь уже «общими», семейными делами.
Он за один день «выходил» Наде паспорт с новой фамилией, «чтобы была моей женой везде и всюду», а Наде заявил: « Так как у тебя теперь есть паспорт, а в нем есть штамп и запись о том, что у тебя есть муж, то есть -Я, то свидетельство о нашем браке, – я забираю с собой и буду всем хвалиться тобой, моей любимой женой, ну еще и тем, что я теперь женатый и меня дома ждет жена!». Он положил вовнутрь свидетельства о браке небольшую фотографию, где они были сняты с Надей в день свадьбы, специально заказанную фотографу по размеру офицерской книжки, а потом – заявил ей, что вложит все это в левый карман гимнастерки, как броню напротив сердца, чтобы защищала его в боях, на земле и в воздухе.
Деньги у Антона имелись. Он был один на целом свете, не пил, не курил, не играл в карты и не имел дело с теми, за общение с которыми, надо было платить. За время, проведенное в госпитале, ему причиталось соответствующее вознаграждение, имел он и прежние запасы. Поэтому – оплатил все расходы по проведению свадьбы, накупил Наде ценных, с точки зрения нужности, подарков – из одежды, обуви, потом открыл на её имя счет в местной сберегательной кассе и положил туда несколько тысяч рублей. Когда принес ей сберегательную книжку, пошутил: « Специально не стал давать тебе наличные деньги, чтобы не искушать на их трату, а положил на книжку. Если помнишь- пару лет назад, вышло постановление Правительства, касающееся всех – со своего счета в сберегательной кассе, вкладчик имеет право снять не более 200 рублей в месяц. Так вот снимать по разрешенной сумме – тебе хватит на много месяцев, а там, глядишь, и я приеду, – и – добавлю еще!».
Антон, как после оказалось, – не просто так открыл на имя Нади счет в сберегательной кассе. Так было проще и надежнее отправлять ей ежемесячно половину денежного довольствия, причитающегося ему по службе.
Семь отведенных молодой семье дней, в виде медового месяца, пролетели как одно мгновение. Семь дней вместили, как оказалось позже, всю их совместную семейную жизнь. Ах, какие это были семь дней любви, счастья, веры в судьбу и в счастливое будущее! По жизни бывает так, что, если спрессовать под огромным давлением чью-то многолетнюю семейную жизнь, то в результате может не получиться даже тоненькой пластинки, так, только мокрое место останется и то, не всегда. А в случае Нади с Антоном, эти их счастливейшие семь дней, если разобрать, разложить, распушить, растворить, – то они бы предстали перед миром, многими десятками лет; и то этого показалось бы мало.
Антон уехал в свой полк, принял свой тяжелый «бомбовоз» и начал делать то, что делал до ранения – то есть, – выполнять задания командования, и –бомбить, бомбить, бомбить….У него , кроме всеобщей цели – Победы, появилась и другая –более приземленная, –вернуться в своей Наде. Они регулярно переписывались. Это было сложно, но всегда ожидаемо и приятно. От Антона письма приходили относительно быстро, а к нему шли иногда месяцами, по причине постоянной передислокации войск, стремительно двигающихся на Запад, так, что почта не всегда поспевала за ними.
Для Нади, все произошедшее за последнее время, представлялось, как какой-то сон, как пролетевший через её жизнь метеор, ярко высветивший отдельные моменты и снова исчезнувший во мраке. Но на столе, – уже стояло их с Антоном совместное фото, оно ставило все на свои места, подтверждая, что то, что было с ней, – не сон, а самая настоящая реальность, а её Антон, в это мгновение, может быть, летит в ночь, на своем бомбардировщике, а может, – вот прямо сейчас, – сидит и пишет ей письмо.
Так продолжалось почти полгода. Антон сообщал, что получил орден Красного знамени, к концу года – его назначили командиром эскадрильи, теперь у него добавилось забот. Писал, что скоро наши войска освободят всю территорию страны от гитлеровских захватчиков, потом – закончится война, он приедет за ней в Алгу, а уже – они вместе поедут жить в его родную Смоленскую область. Там чудесные места, на Днепре – отличная рыбалка, до Москвы – недалеко. У них появятся дети, и начнется совсем другая, мирная и счастливая жизнь. Надя с ним соглашалась, складывала его письма, как дорогие подарки, и – ждала.
В начале февраля 1944 года, ей принесли «казенное» письмо с адресом на конверте, напечатанном на машинке. Командир полка, где служил Антон, сообщал: « Уважаемая, Надежда Михайловна! С прискорбием сообщаем, что ваш муж, капитан Брусникин Антон Николаевич, героически погиб при освобождении города Луцка, от немецко -фашистских захватчиков. Возвращаясь с выполнения боевого задания, его самолет был подбит зенитным огнем противника. Сам капитан Брусникин, будучи тяжело раненым, приказал штурману и стрелку-радисту, – покинуть самолет, а сам – направил пылающую машину на двигающуюся на помощь немецкому гарнизону Луцка, механизированную колонну. За этот подвиг, он награжден орденом Отечественной Войны 1-й степени. Примите наши соболезнования. Личные вещи капитана Брусникина А. Н., будут в скором времени отправлены вам». Подпись.
А дня через три, пришло письмо от Антона. Он писал, что любит, верит и надеется, что они скоро будут вместе. Если первое письмо от командира полка – было для Нади ушатом ледяной воды, то письмо от Антона, стало таким же ушатом – кипятка…. Но, чудес в этих делах не бывает, просто письмо Антона было отправлено за несколько, дней до его гибели, а официальна почта его обогнала….
Сказать, что с получением официального письма, жизнь для Нади остановилась – было бы неправильно. Нет, жизнь вокруг продолжалась, и она в ней также и участвовала, по инерции, внешне, а внутри у неё, как будто что-то удалили, скорее – вырвали, и теперь она – вроде бы и есть, а -на самом деле, её и нет. Удар смягчило её постоянное общение со смертью на работе. Она к этому давно привыкла, но все эти потери до сих пор, были «чужими», не своими –кровными, а теперь ушел – ставший таким для неё родным, – её Антон.
Надя замкнулась, принимала соболезнования от коллег, знавших Антона, без слез и рыданий. «Надо же! – думала она, отдыхая после смены, – Антон погиб, освобождая мой родной Луцк. Это не просто так. Это, наверное, – Знак Божий. Это он, Бог, меня наказал за то, что я и перед войной, и в начале её, ненавидела эту страну и её народ! А ведь мой Антон – это и есть тот самый русский народ, который нас учили ненавидеть с самого детства. Да разве знают те, кто нас этому учил, – какой он на самом деле, – русский народ!.Да разве знают они, каким был мой Антон!». Она старалась больше работать, часто по своей инициативе подменяла по работе своих коллег и даже в других отделениях. В работе она как-то отвлекалась от того, что постоянно жгло в её груди – боль утраты, дорогого человека.
