Василий Авсеенко
При дамах
Въ его прошломъ были моменты, воспоминанія о которыхъ чрезвычайно возвышало его въ собственныхъ глазахъ.
– Когда я, батеньки мои, помирилъ покойнаго фонъ-Крезиса съ Миминой 1-й, онъ при мнѣ ей съ рукъ на руки сто тысячъ передалъ, – разсказывалъ онъ иногда за ужиномъ. – Такъ-таки вынулъ изъ стола сто тысячъ облигаціями «Всемірнаго мореходства», и съ рукъ на руки передалъ ей. А она свернула ихъ трубочкой, и говоритъ мнѣ: – «Ужъ вы, Денисъ Ивановичъ, поѣзжайте со мною домой, а то я боюсь одна съ такой суммой ѣхать». Такъ мы вмѣстѣ и везли въ каретѣ свертокъ: я его держалъ рукой за одинъ конецъ, а она за другой.
Погруженный въ такія историческія воспоминанія и въ пріятную озабоченность, Бобылковъ и не замѣтилъ, какъ доѣхалъ до подъѣзда дома Ерогина.
Сатиръ Никитичъ только что отзавтракалъ съ какими-то прихлебателями, которые постоянно около него терлись, и оставивъ ихъ въ столовой допивать начатыя бутылки, увелъ Бобылкова въ кабинетъ.
Наружность Сатира Никитича нисколько не отвѣчала его имени. Это былъ совершенно обыкновенный сорокалѣтній блондинъ, съ короткимъ круглымъ носомъ, голубыми глазами и подстриженной бородкой. Усы и бакены росли у него кустиками, и это придавало ему какъ будто болѣзненный видъ, несмотря на его плечистое сложеніе и закруглившееся брюшко.
Бобылковъ вошелъ мѣрными шагами, и остановившись прямо предъ Ерогинымъ, соединилъ руки ладонями, широко разставивъ локти.
– Голубчикъ, Сатиръ Никитичъ, что же это вы надѣлали! – произнесъ онъ своимъ полу-шутовскимъ тономъ, и укоризненно воззрился на Ерогина.
– Понимаю, понимаю: у Вассы Андреевны сейчасъ были, – сказалъ тотъ усмѣхнувшись и по-купечески скусывая зубами кончикъ сигары.
– Да вѣдь какъ же: присылала за мной, – продолжалъ Бобылковъ. – Вы ее въ совершенное разстройство привели. Право, вчужѣ жалко смотрѣть.
– Ну, и жалѣйте, коли вамъ больше нечего дѣлать, – спокойно сказалъ Ерогинъ, плюхнувшись всей своей плотной фигурой на диванъ.
– Да и вы пожалѣйте, Сатиръ Никитичъ, – говорилъ Бобылковъ, держа предъ собой сжатыя ладонями руки. – Вѣдь Васса Андреевна всегда такъ сердечно относились къ вамъ…
– Э-ва! А юнкера то зачѣмъ же завела? – возразилъ, слегка краснѣя въ лицѣ, Ерогинъ.
Бобылковъ склонилъ голову и развелъ руками, но тотчасъ опять сжалъ ихъ ладонями.
– Ахъ, Сатиръ Никитичъ, да вѣдь вы разсудите, что такое юнкеръ? Вѣдь это дитя, ребенокъ… Стоитъ ли изъ-за этого ревностью себя безпокоить? – произнесъ онъ убѣжденнымъ тономъ.
– Ну, подите вы! – отозвался Ерогинъ, и нѣсколько разъ усиленно потянулъ изъ сигары. – Съ Вассой Андреевной у меня все покончено, вы лучше и не толкуйте объ этомъ. Мы съ ней ловко посчитались.
Бобылковъ съ сокрушеннымъ видомъ сѣлъ.
– Жалко, ей-Богу жалко, – сказалъ онъ. – Такая милая женщина, сердечная. Теперь, говоритъ, съ чѣмъ я осталась? Дачу дорогую наняла, коляску заказала, и какъ же это будетъ? Вамъ, Сатиръ Никитичъ, надо бы успокоить ее.
– Бросьте это. Вотъ Елена Николаевна – другое дѣло, – прервалъ его Ерогинъ. – Вотъ тутъ я не прочь похлопотать.
Бобылковъ словно почувствовалъ толчокъ во всемъ существѣ своемъ. Но онъ не подалъ виду, какъ глубоко заинтересовали его слова Сатира Никитича, и проговорилъ довольно равнодушно:
– Да, эта помоложе будетъ, и воспитанія больше. Только вѣдь она съ Козичевымъ.
– Эка невидаль Козичевъ вашъ. И не у такихъ отбивали, – самоувѣренно возразилъ Ерогинъ.
Бобылковъ плутовато прищурился на него и подмигнулъ.
– Вашу репутацію мы знаемъ, – сказалъ онъ, хихикнувъ. – А только и злодѣй же вы, Сатиръ Никитичъ, ей-Богу злодѣй. Такого баловника, какъ вы, поискать надо.
Два пальца его правой руки опустились при этомъ въ жилетный карманъ, и что-то тамъ нащупывали и перебирали.
– Мнѣ, кстати, надо будетъ сейчасъ заѣхать къ Еленѣ Николаевнѣ, дѣльце маленькое есть, – продолжалъ онъ. – Увидѣла она у меня какъ-то бирюзу замѣчательную, такъ купить хочетъ. Дѣйствительно, рѣдкій случай; я отъ одного персіянина за большія деньги досталъ.
И онъ вытащилъ изъ жилетки два бирюзовыхъ камня и прикинулъ ихъ на ладони. Ерогинъ взялъ ихъ по очереди кончиками пальцевъ и осмотрелъ, наморщивая складки на переносицѣ – Сколько? – спросилъ онъ кратко.
– Вотъ бы вамъ, Сатиръ Никитичъ, дать оправить, да поднести Еленѣ Николаевнѣ, – замѣтилъ Бобылковъ, уклоняясь отъ прямого отвѣта. – Она бирюзу больше всѣхъ камней любитъ.
– Да сколько стоитъ? – повторилъ свой вопросъ Ерогинъ.
Бобылковъ простодушно махнулъ рукою.
– Ну, что для васъ цѣна! Была бы охота, – сказалъ онъ. – Я, если желаете, самъ завезу къ Фаберже и велю оправить. Брилліантами кругомъ обложить…
– Пожалуй, свезите; только чтобъ не дорого все вышло, – согласился Ерогинъ.
