Василий Гонзалес
Молитва Времени
Я: – Странно… Как это «надоело жить»? Разве такое возможно?
Он: – Для вас странно. Потому что вы знаете, что вам осталось еще лет двадцать-тридцать. Это если без несчастных случаев и прочих печальных оказий. Вы в данном случае, простите, не видите дальше собственного носа. И ваша жизнь на эти двадцать-тридцать лет более-менее спланирована, верно? И последним пунктом этого плана, как это ни прискорбно, стоит ваша смерть. Это ужасно, но вы с этим свыклись и с этим живете. Даже допускаете возможность преждевременной смерти. Все в жизни случается, все под богом ходим и так далее. Такая смиренная позиция относительно собственной смерти почему-то у людей называется мудростью. Глупо… Хотя выбора-то нет. Своего рода защитная реакция перед неизбежным. А представьте ситуацию, когда вы точно знаете, что не умрете в обозримом будущем. Даже не состаритесь. У вас впереди не двадцать-тридцать лет, а сколько угодно и даже больше. Ваш план становится просто смешным. Да что план! Все ваше видение мира, вся ваша философия, все становится не прикладным. Все становится иначе. И поверьте мне, когда вы единственный бессмертный среди смертных, умирающих смертных, вы становитесь, среди всего прочего, бесконечно невыносимо одиноким. И снова поверьте мне, если бы у меня была «Молитва Смерти», я бы к вам не пришел. Я бы ее прочитал. И стал бы обычным человеком.
Пауза.
Я: – Вы хотите, чтобы я вас убил? Простите за неуместный юмор…
Он: – Хм… Нет конечно. Убийство – это грех. Не меньший, чем самоубийство, кстати говоря. У наших древних людей с этим было странно: убийство они не считали тяжким грехом, а вот самоубийство считали грехом тяжелейшим. […] Я не хочу возлагать грехи ни на себя, ни на вас, ни на кого бы то ни было еще. Глупости… Я здесь совершенно с другой целью. Можно сказать, с противоположной. К смерти никакого отношения не имеющей. Но для того, чтобы перейти непосредственно к цели, я должен рассказать вам еще одну историю. Точнее, привести некоторые факты из жизни пятерых членов экспедиции, прочитавших «Молитву времени». Вы еще не утомились меня слушать, мой друг?
Я: – Нет, что вы. То, что вы рассказываете, чрезвычайно интересно. По правде говоря, ваша история не выглядела бы настолько интересной, если бы я не видел вашу удивительную молодость прямо перед собой.
Он: – И если бы не изучили представленные мной документы, верно?
Я: – Верно. И если бы не изучил ваши документы. Это удивительно. Это невероятно. И все же главный мой интерес, главный вопрос…
Он: – …Снова что мне от вас нужно? Извините, что перебил.
Я: – Да. Что вам от меня нужно? Точнее, для чего я вам нужен? Признаться, эээ… у меня есть смутные эээ… опасения, что ли… Ничего конкретного, но…
Он: – Оставьте. Оставьте ваши опасения. Готов поклясться, что я не подвергну вас никакой опасности. Более того… Друг мой, всему свое время. Вы совершенно четко и конкретно узнаете цель моего визита к вам. И я уверен, что вам понравится та роль, которую я собираюсь вам предложить.
Я: – Надеюсь…
Он: – Будьте уверены. И все же я обязан идти дальше по канве моего повествования. Ведь я рассказываю все это не только и не столько вам. Да, и давайте договоримся вот о чем. После того, как я закончу свою историю, я отвечу на все ваши вопросы. Хорошо?
Я: – Хорошо, договорились. Продолжайте.
Он: – Отлично. Но все же я бы не хотел, чтобы моя история превратилась в монотонный монолог, простите за тавтологию. Поэтому, если вам что-то будет непонятно по ходу повествования, не стесняйтесь задавать уточняющие вопросы. Договорились?
Я: – Да, конечно.
Он: – Вот и отлично. Я постараюсь избежать множества ненужных подробностей и постараюсь излагать только факты, имеющие отношение к делу. И те факты, которые помогут яснее понять мотивы, которые меня движут в нашем деле. […] Так вот, спустя время, довольно длительное, кстати говоря, время, что-то около десяти лет… […] Спустя время мы, все пятеро, поняли, что перестали стареть. Мы собирались, обсуждали это удивительное эээ… состояние, пытались разобраться, спорили. Пытались вырабатывать какие-то совместные планы, решали, что нам дальше делать с «Молитвами». Не буду излагать суть этих споров, предложений, противоречий и так далее. Просто скажу, что в конце концов мы приняли совместное решение. Мы решили никогда и никому не передавать секрет наших находок. Мы побоялись брать на себя ответственность за последствия того, что бессмертие станет доступно всем желающим. […] Более того, торжественно поклялись друг другу, что никто и никогда не узнает о существовании «Молитв». Это сейчас подобные клятвы не имеют никакой цены. А тогда, вам этого не понять, слово, данное мужчинами, дворянами, офицерами, людьми чести связывало всех нас не хуже якорных цепей. Также мы договорились, что непременно соберемся в новую экспедицию и отнесем «Молитвы» туда, откуда мы их взяли. И пусть провидение решает их дальнейшую судьбу.
Я: – Простите, но вы же здесь, и рассказываете мне о ваших секретах, нарушаете клятву.
Он: – Я больше не связан клятвой. Я остался один. Один из пятерых. Но признаюсь вам, однажды я нарушил клятву еще тогда, когда еще был жив один из членов экспедиции. В тысяча девятьсот семьдесят втором году тайно я изготовил «Молитву Времени» и дал прочесть ее одной женщине. Я любил ее, если это может считать смягчающим обстоятельством. Я хотел, чтобы она вечно была со мной.
Я: – И что с ней сейчас?
Он: – С женщиной? Она молода и красива по сей день. И ей по сей день двадцать шесть лет. Она обманула меня. Но это история не имеет отношения к делу.
Я: – Простите.
Он: – Ничего. Время, как известно, лучший лекарь. А времени у меня сколько угодно. Пойдем далее. Собраться в новую экспедицию нам так и не удалось, по разным причинам. Потом была первая мировая война, во время которой погиб один из нас.
Я: – Так вас можно убить?
Он: – Конечно. Я обычный живой человек из плоти и крови, нуждаюсь в пище, сне и, простите, хожу в туалет. Я просто не старею. […] После первой мировой случился один эпизод, повлекший страшные последствия для людей. Я не единственный, кто нарушил клятву за эти сто сорок лет. […] Опять же не буду рассказывать, каким образом, но переводы двух «Молитв», «… Времени» и «…Силы», попали в чужие руки. Они попали сначала в Германию, а затем их увезли в Россию. После первой мировой, после переворота семнадцатого года в России царил хаос. Голод, кровь, нищета, бессмысленная жестокость, декаданс и мистицизм. К власти пришли люди, которые несомненно прошли ритуал «Молитвы Силы». Сколько человек тогда прочитало «Молитвы…», я не знаю до сих пор. Сейчас я почти уверен, что никого не осталось в живых. Вполне вероятно, что все они читали обе «Молитвы…», но они не знали о том, что «Молитва Силы» отменяет действие «Молитвы Времени». В итоге в России тогда сложилась ситуация, когда ммм… скажем так, неопределенное количество людей обладало властью, данной «Молитвой Силы». По всей видимости, действие этой «Молитвы» предполагает, что царь может быть только один, и они все передрались, как пауки в банке. В соответствии с принципом естественного отбора, победил сильнейший. Точнее, хитрейший и жесточайший. Вы знаете его имя, и все его знают, я не хочу произносить его лишний раз. В итоге той бойни он уничтожил всех соратников и остался один. Но боялся он до конца жизни, и охотился на возможных соперников до самой своей смерти в пятьдесят третьем году. Из-за своего страха он уничтожил огромное количество народа. Он постоянно искал, подозревал, и убивал. Возможно, последствия его прихода к власти не были бы настолько ужасающи, если бы он лично уничтожил оригиналы перевода «Молитв». Но они пропали, исчезли в тысяча девятьсот тридцатом году, несмотря на то, что их тщательнейшим образом охраняли. После этого в России начался чудовищный вал репрессий, а всплыли оригиналы переводов снова в Германии, в том же тридцатом году. Они попали в руки молодого амбициозного австрийского ефрейтора, уже тогда рвавшегося к власти. Надо отметить, что он был большим любителем мистики. Наверное, вы уже догадались, как его звали, но его имя я тоже не хочу произносить лишний раз. В итоге в Европе оказалось два царя, наделенных властью, данной «Молитвой Силы». Первое время им даже удавалось мирно сосуществовать. Но должен был остаться только один, и неизбежная война случилась. Их пятилетнее прямое противостояние было самым кровавым за всю историю человечества, вы это знаете. Победил снова хитрейший и жесточайший.
Я: – Вы говорите о второй мировой войне?
Он: – Именно. В тысяча девятьсот тридцать четвертом году мне удалось выкрасть оригиналы переводов «Молитв». И убедиться, что не осталось ни одной копии. То, что австрийский ефрейтор поступил мудрее, чем его грузинский коллега, то есть позаботился о том, чтобы никто, кроме него, не прочитал «Молитву», существенно облегчило мою задачу. Я не буду вдаваться в подробности той операции, скажу только, что это стоило мне громадных денег, сил, и едва не стоило жизни. […] Я также хотел убить ефрейтора, но не преуспел. Подобраться физически к нему было очень сложно, а все заговоры, мной организованные, он как собака чуял и уничтожал заговорщиков безжалостно. После исчезновения «Молитв» он тайно, но очень усердно искал их, даже создал целую структуру, которая практически только этим и занималась. Но мне удавалось постоянно направлять их на ложный путь, и они так ничего и не нашли. К счастью… […] Для нас, четырех вечно молодых членов экспедиции, эта война стоила двух жизней. Один из нас был убит по причине того, что был евреем. Глупая случайность. При каких обстоятельствах второй, я не знаю до сих пор. Но то, что его нет в живых – это проверенный факт. В августе сорок шестого, после Хиросимы и Нагасаки, мы вдвоем приняли решение вернуть странные пластиковые книги туда, где мы их нашли во время первой экспедиции. Мы чувствовали ответственность за то, что произошло и с Европой и все еще происходило с Россией. Мы решили, что пусть само провидение решает дальнейшую судьбу «Молитв». Весной сорок седьмого «Молитвы» были возвращены в древний храм. Также мы уничтожили все переводы, сожгли. Все глиняные таблички разрушили до состояния пыли и высыпали пыль в Сену.
Я: – Но вы говорили, что в семьдесят втором какая-то женщина прочитала «Молитву Времени», и что она до сих пор жива и молода.
Он: – Верно. Я был влюблен. Это было безумство. Ради нее, ради того, чтобы она вечно была со мной, я снова добрался до древнего храма, и по сути выкрал «Молитву Времени». Сделал новый перевод, клише… Мне казалась чудовищной сама мысль о том, что эта женщина состарится и умрет, как все предыдущие. Что мне в определенный момент, когда станет очевидно, что я не старею, придется добровольно покинуть ее и наших будущих детей, как я делал до этого. Что дети наши состарятся и умрут, как все предыдущие. Невозможно привыкнуть к боли, которую причиняет смерть твоего ребенка, даже спокойная смерть от старости. Невозможно привыкнуть к боли утраты любимого человека. Поэтому я тогда решился выкрасть… […]
Я: – А детям не передается ваш… ваше…?
Он: – Бессмертие? Называйте вещи своими именами. Нет, не передается. Это проверенный факт.
Пауза.
Я: – Может быть еще чаю?
Он: – Нет, благодарю. Давайте лучше закурим ваши замечательные сигары. Да, и где у вас туалет?
Я: – Я провожу.
Пауза.
Он: – Ну что ж, продолжим?
Я: – Продолжим.
Он: – Отлично. Признаться, я в растерянности. По всему понятно, что пора бы уже переходить непосредственно к цели моего визита, но… Не нахожу, с чего начать. Пожалуй… Да. Нечего миндальничать. Я прожил на свете сто семьдесят пять лет. Из них только лет сорок-сорок пять как обычный, нормальный человек. Как смертный. Все остальное время мне приходилось скрываться, прятаться, жить под чужими именами. Жить под чужими именами я научился вполне виртуозно, как вы убедились при просмотре документов. Но в последнее время это становится все более и более проблематично. И можно предполагать, что спустя некоторое, довольно короткое время это станет практически невозможным. Уже сейчас я, болезненно свободолюбивый человек, не могу выехать ни в Европу, ни в Америку. Вы вполне можете предположить, по каким причинам. Я заперт в России. И даже здесь мне приходится быть настороже. Это гнетет. […] Нет, не Россия. Гнетет само состояние запертости, состояние постоянной опасности быть пойманным с фальшивым документом. К чему бессмертие в тюрьме, например? И все же не в этом моя основная проблема. Одиночество – вот моя беда. Инстинкты, обычные человеческие инстинкты никуда не исчезли. Я молод, умен, силен, богат. Я хочу любви, семьи, детей. Я хочу друзей, общения. И смотрите, что у меня получается: я влюбляюсь, женюсь, у меня рождаются дети. Спустя лет десять, максимум пятнадцать, становится понятно, что я не старею. Любимая женщина, жена стареет, дети взрослеют, а я остаюсь тем же молодым и сильным человеком. И я вынужден исчезать, затем со стороны наблюдать, как страдает моя любимая жена, как она стареет и умирает. Как растут дети, как они стареют и умирают. Это чудовищно. В итоге оказывается, что все это иллюзия, что я создаю для себя только видимость нормальной жизни. А хуже того, я пользуюсь любовью дорогого мне человека для того, чтобы на время удовлетворить эти самые инстинкты. И чувствую себя последней скотиной. Та же история с друзьями. Вы понимаете. Я имею вечную молодость, но я обречен на вечное одиночество, соответственно на вечные страдания. Видит Бог, если бы сохранилась «Молитва Смерти», я бы прочел ее, чтобы снова стать обычным смертным. Но увы… Я думал о самоубийстве. Нет, я не боюсь, поверьте. Но, во-первых, я считаю это страшным грехом, пожалуй, самым страшным. А во-вторых, как это ни странно прозвучит, я очень люблю жизнь. Казалось бы, самым простым решением было бы подарить вечную молодость любимым людям. Но я не имел права. Я не имел права раскрывать свою тайну, не имел права дарить вечную молодость даже тем, кого любил. Я был связан договором. Еще раз повторю: в современной системе ценностей данное слово, либо заключенный на словах договор не имеют той непреодолимой силы, какую они имеют для меня, человека девятнадцатого века. Для меня данное мной слово дворянина священно. И история с похищением «Молитвы Времени» – доказательство того, что ничего хорошего не получится, если идти против клятвы. Но сейчас я свободен от нее, от данного мной слова. Последний из тех, кто был свидетелем моей клятвы, застрелился примерно полтора месяца назад. Подробности здесь ни к чему. Из пятерых членов экспедиции, из пятерых, прошедших сто пятьдесят лет назад обряд «Молитвы Времени», остался я один. Данное сто пятьдесят лет назад слово дворянина потеряло силу. И я подумал… Если я не могу ничего поделать с собой, не могу никак себя изменить, чтобы стать равным среди равных, то я могу изменить мир. Если я не могу стать смертным, то я могу сделать всех бессмертными, понимаете?
