Смотрите, вот наш пролетарий! Он не успел окончить курс В одной из наших семинарий, В одной из наших бурс.
Из бурсы с скверным аттестатом Начальством был он исключен; Хотел быть по найму солдатом, Да плох здоровьем он.
Потом читал он и учился… Больной, собрав остаток сил, Пешком в столицу притащился, В студенты поступил.
Терпел нужду, терпел лишенья - Нет сил трудиться, нечем жить… Бедняга вышел из терпенья - И с горя начал пить.
Тут посещать не стал он лекций, На службу поступить хотел, Но не имел знакомств, протекций, Прав по рожденью не имел.
А время шло и дни летели; Он, обнищать успев кругом, Стал в рваной фризовой шинели Ходить в питейный дом.
Чем он живет, он сам не знает: То настрочит прошенье он, То с днем рожденья поздравляет, То сходит на поклон.
Бедняге пьянице не стыдно Просить дрожащею рукой - Всё человеческое, видно, Убито в нем нуждой.
И вот, помаявшись в столице, Он станет чахнуть и умрет, И купят для него в (больнице) Гроб на казенный счет.
<1864>
Дубинушка
Много песен слыхал я в родной стороне, Как их с горя, как с радости пели, Но одна только песнь в память врезалась мне, Это – песня рабочей артели: «Ухни, дубинушка, ухни! Ухни, березова, ухни! Ух!..»
За работой толпа, не под силу ей труд, Ноет грудь, ломит шею и спину… Но вздохнут бедняки, пот с лица оботрут И, кряхтя, запевают дубину: «Ухни, дубинушка, ухни! Ухни, березова, ухни! Ух!..»
Англичанин-хитрец, чтоб работе помочь, Вымышлял за машиной машину; Ухитрились и мы: чуть пришлося невмочь, Вспоминаем родную дубину: «Ухни, дубинушка, ухни! Ухни, березова, ухни! Ух!..»
Да, дубинка, в тебя, видно, вера сильна, Что творят по тебе так поминки, Где работа дружней и усердней нужна, Там у нас, знать, нельзя без дубинки: «Ухни, дубинушка, ухни! Ухни, березова, ухни! Ух!..»
Эта песня у нас уж сложилась давно; Петр с дубинкой ходил на работу, Чтоб дружней прорубалось в Европу окно, - И гремело по финскому флоту: «Ухни, дубинушка, ухни! Ухни, березова, ухни! Ух!..»
Прорубили окно… Да, могуч был напор Бессознательной силы… Все стали Эту силу ценить и бояться с тех пор… Наши ж деды одно напевали: «Ухни, дубинушка, ухни! Ухни, березова, ухни! Ух!..»
И от дедов к отцам, от отцов к сыновьям Эта песня пошла по наследству; Чуть на лад что нейдет, так к дубинушке там Прибегаем как к верному средству: «Ухни, дубинушка, ухни! Ухни, березова, ухни! Ух!..»
Эх, когда б эту песню допеть поскорей! Без дубины чтоб спорилось дело И при тяжком труде утомленных людей Монотонно б у нас не гудело: «Ухни, дубинушка, ухни! Ухни, березова, ухни! Ух!..»
<1865>
Химеры
Предсказывать стань-ка кто в старые годы, Что время настанет, когда у людей Помчатся стрелою по рельсам подводы Без лошадей; Что станут повсюду работать машины, Что по морю плавать без ветра начнем… О боже! какой бы содом Все подняли тотчас в защиту рутины: «Он рехнулся! В желтый дом, На цепь сумасброда! Ведь волнует у народа Он умы…» Что ж теперь про крик такого рода Скажем мы?
Предсказывать стань-ка кто в старые годы, Что люди со временем так будут жить, Что им и перуны небесного свода Станут служить; Что сила, которой пугают нас грозы, Покорно депеши мчать станет потом… В ответ бы раздались кругом И крик, и проклятья, и брань, и угрозы: «Он рехнулся! В желтый дом, На цепь сумасброда! Ведь волнует у народа Он умы…» Что ж теперь про крик такого рода Скажем мы?
Предсказывать стань-ка кто в старые годы, Что станет вдруг солнечный луч рисовать, Что мы и портреты, и горы, и воды Станем писать Не кистью, а пользуясь солнечным светом, Что кисть и палитру заменит во всем Нам свет, покоренный умом… В ответ что за крик бы раздался при этом: «Он рехнулся! В желтый дом, На цепь сумасброда! Ведь волнует у народа Он умы…» Что ж теперь про крик такого рода Скажем мы?
Предсказывать стань-ка кто в старые годы, Что в обществе вовсе не будет рабов, Что время настанет, и снимет свобода Бремя оков, И новый склад жизни, склад жизни свободной Заставит всё делать свободным трудом… Сказать бы всё это – кругом Раздался б немедленно крик всенародный: «Он рехнулся! В желтый дом,
