Вальтер Скотт
Айвенго

Глава XXX

Во время затишья, которое наступило после первого успеха нападающих, храмовник и Морис де Браси сошлись в большом зале замка.

– Где Фрон де Беф? – спросил де Браси, который ведал обороной замка с противоположной стороны. – Правду ли говорят, будто он убит?

– Нет, жив, – отвечал храмовник хладнокровно, – жив пока; но, будь на его плечах та же бычья голова, что нарисована у него на щите, и будь она закована хоть в десять слоев железа, ему бы все-таки не удалось устоять против этой роковой секиры. Еще несколько часов, и Фрон де Беф отправится к праотцам. Мощного соратника лишился в его лице принц Джон.

– Зато Сатане большая прибыль, – заметил де Браси. – Вот что значит кощунствовать над ангелами и святыми угодниками и приказывать валить их изображения и статуи на головы этим мерзавцам йоменам!

– Ну и глуп же ты! – сказал храмовник. – Твое суеверие равно безбожию Реджинальда Фрон де Бефа. Оба вы одинаково безрассудны: один – в своей вере, другой – в своем неверии.

– Прошу, не давай воли своему языку! – сказал де Браси. – Клянусь Царицей Небесной, я лучший христианин, чем ты и все члены твоего братства. Недаром поговаривают, что в лоне святейшего ордена рыцарей Сионского Храма водится немало еретиков.

– Теперь нам не до молвы, – сказал храмовник, – подумаем лучше о том, как бы нам отстоять замок… Ну, что ты скажешь об этих подлых йоменах, как они дерутся на твоей стороне замка?

– Дерутся как сущие дьяволы, – отвечал де Браси. – Великое множество их подступило к стенам под предводительством чуть ли не того самого плута, который выиграл приз в стрельбе из лука, – я узнал его рог и перевязь.

– Но вы все-таки удержали за собой позицию, – сказал храмовник. – А мы свою башню потеряли.

– Это серьезная потеря! – сказал де Браси. – Под прикрытием этой башни негодяи могут подступить к замку гораздо ближе. Если не смотреть за ними в оба, того и гляди они проберутся в какой-нибудь незащищенный угол или в забытое окошко и застанут нас врасплох. Нас так мало, что нет возможности оборонять каждый пункт. Вот и Фрон де Беф при смерти; стало быть, нечего ждать помощи от его бычьей головы и звериной силы. Как вы полагаете, сэр Бриан, не договориться ли нам в силу необходимости с этими мерзавцами, выдав им пленников?

– Что? – воскликнул храмовник. – Выдать наших пленников и стать всеобщим посмешищем? Стыдись подавать подобные советы, Морис де Браси. Пусть этот замок обрушится на меня и похоронит мое тело и мой позор, прежде чем я соглашусь на такую низкую и бесславную сделку.

– Ну что же, пойдем защищать стены, – молвил де Браси беспечно.

– По местам! – воскликнул храмовник.

И оба пошли на стены, чтобы сделать все возможное для обороны крепости.

Между тем властелин осажденного замка лежал на смертном одре, испытывая телесные и душевные муки: настала такая минута, когда все земные сокровища начали утрачивать свои прелести, и сердце жестокого барона, которое было не мягче мельничного жернова, исполнилось страха, глядя в черную пучину будущего. Лихорадочное состояние его тела еще более усиливало мучительную тревогу души; его предсмертные часы проходили в борьбе проснувшегося ужаса с привычным упорством непреклонного нрава – состояние безвыходное и страшное, и можно сравнить его лишь с пребыванием в тех грозных сферах, где раздаются жалобы без надежд, где угрызения совести не сопровождаются раскаянием, где царствует сознание неизъяснимого мучения и наряду с ним – предчувствие, что нет ему ни конца, ни утоления!

– Куда запропастились эти попы, – рычал барон, – эти монахи, что за такую дорогую цену устраивают свои духовные представления! Где теперь все босоногие кармелиты, для которых старый Фрон де Беф основал монастырь Святой Анны, ограбил в их пользу своего наследника, отобрав у него столько хороших угодий, тучных нив и выгонов? Где теперь эти жадные собаки? Позовите мне храмовника: он ведь тоже духовное лицо и может что-нибудь сделать. Но нет: я лучше черту исповедуюсь, чем Бриану де Буагильберу, которому ни до рая, ни до ада нет дела. Слыхал я, что старые люди сами за себя молятся, таким не надо ни просить, ни подкупать лицемерных попов. Но я не смею.

– Вот как, Фрон де Беф сам сознается, что чего-то не смеет? – произнес у его постели чей-то прерывистый скрипучий голос.

Фрон де Беф был настолько потрясен и совесть его была так нечиста, что, когда раздался этот вопрос, ему почудилось, будто он слышит голос одного из тех бесов, которые, по суеверным понятиям того времени, обступают умирающего человека, стараясь рассеять и отвлечь его от благочестивых размышлений о вечном блаженстве.

Он содрогнулся, но, тотчас призвав на помощь обычную свою решимость, воскликнул:

– Кто там? Кто ты, дерзающий отзываться на мои речи голосом, похожим на карканье ночного ворона? Стань перед моей постелью, чтобы я мог видеть тебя.

– Я твой злой дух, Реджинальд Фрон де Беф, – отвечал голос.

– Так покажись мне в своем телесном образе, коли ты настоящий бес, – сказал умирающий рыцарь. – Не думай, что я испугаюсь тебя. Клянусь Страшным судом, если бы я мог бороться с ужасами, обступившими меня теперь, как прежде – с земными опасностями, то ни рай, ни ад не посмели бы сказать, что я отступаю от борьбы.

– Думай о своих грехах, Реджинальд Фрон де Беф, – сказал странный, почти нечеловеческий голос, – думай о своих предательствах, о корыстолюбии, об убийствах! Кто подстрекал распутного Джона против седого отца, против великодушного брата?

– Кто бы ты ни был – бес, монах или черт, – ты изрыгаешь ложь! – воскликнул Фрон де Беф. – Не я подстрекал Джона к восстанию, не я один. Нас было до пятидесяти рыцарей и баронов, цвет всех графств средней Англии. Лучше нас не было бойцов в государстве. Почему же я один должен отвечать за грех всех этих людей? Лживый бес, я презираю тебя! Уходи и не смей больше являться. Если ты смертный – дай мне умереть спокойно; если Сатана – твой час еще не настал.

– Нет, я не дам тебе умереть спокойно, – повторил тот же голос. – Умирая, ты будешь думать о своих злодеяниях, о стонах, раздававшихся в этих стенах, о крови, впитавшейся в пол твоего замка.

– Твоя низкая злоба не собьет меня с толку! – возразил Фрон де Беф с мрачным и натянутым смехом. – Что касается нечестивого еврея, то мой поступок с ним был богоугодным делом; за что же тогда люди, обагряющие свои руки кровью сарацин, почитаются святыми? Саксонские свиньи, которых я уничтожил, были врагами моей родины, моего рода и моего повелителя. Ха-ха! Как видишь, не удалось тебе меня пронять. Что, убежал? Я заставил тебя молчать.

– Нет, гнусный отцеубийца, не заставил! – отвечал голос. – Подумай о своем отце, припомни его смерть, вспомни зал пиршества, где пол был залит его кровью, пролитой рукой его собственного сына.

– Ага, – произнес барон после довольно продолжительного молчания, – ты знаешь это! Поистине ты дух зла, всеведущий, как говорят монахи. Я считал эту тайну погребенной в моей груди и в груди той, которая была искусительницей и участницей моего преступления. Уйди, бес, оставь меня! Отыщи саксонскую колдунью Ульрику. Она одна могла бы поведать тебе то, чему мы с ней были единственными свидетелями. Иди к ней, говорю я: она омыла его раны и придала убитому вид умершего естественной смертью. Иди к ней: она соблазнила меня, она уговорила меня совершить это гнусное дело, она же и отплатила мне за него еще более гнусной наградой. Пускай же и она отведает той муки, которой я теперь мучаюсь, – хуже этого не будет и в аду.

– Она и так уже отведала этой муки, – сказала Ульрика, подходя к постели барона Фрон де Бефа. – Она давно пила из этой горькой чаши, но ее горечь смягчилась теперь, когда она увидела, что и тебе приходится пить из нее. Напрасно ты скрежещешь зубами, Реджинальд, и угрожаешь глазами, нечего сжимать кулаки. Еще недавно твоя рука, подобно руке знаменитого предка, передавшего тебе свое имя, могла одним ударом свалить быка, а теперь она так же слаба и беспомощна, как моя.

– Подлая, лютая ведьма! – проговорил Фрон де Беф. – Зловещая сова! Так это ты пришла издеваться над человеком, которого сама же погубила?

– Да, Реджинальд Фрон де Беф, – ответила она, – это я, Ульрика, дочь убитого Торкиля Вольфгангера, сестра его зарезанных сыновей. Это я пришла требовать отчета у тебя и всего твоего рода: что сталось с моим отцом и семьей, с моим именем, с честью – со всем, что отнял у меня проклятый род Фрон де Бефов? Подумай о перенесенных мною обидах и скажи: правду ли я говорю? Ты был моим злым духом, а я хочу быть твоим. Я буду мучить тебя до последнего твоего вздоха.

– Мерзкая фурия, – воскликнул Фрон де Беф, – ты не будешь свидетельницей моего конца! Эй, Жиль, Клеман, Юстес, Сен-Мор, Стивен! Схватите эту проклятую ведьму и сбросьте ее с высоты стен! Она предала нас саксонцам! Эй, Сен-Мор, Клеман, подлые трусы, рабы, куда вы запропастились?

– Ну-ка, позови их еще, доблестный барон, – молвила старуха со злобной усмешкой, – созывай своих вассалов, пригрози им за промедление кнутом и тюрьмой. Но знай, могучий вождь, что отныне не будет тебе ни ответа, ни помощи, ни повиновения. Слышишь ты эти страшные звуки? – продолжала она, внезапно меняя тон; до них вновь доносился оглушительный шум разгоревшейся битвы. – Эти крики возвещают падение твоего дома. Там саксы, Реджинальд, берут приступом стены твоего замка! Что же ты лежишь тут, как избитый холоп? Ведь саксы овладевают твоей твердыней!

– Боги и бесы! – вскричал раненый рыцарь. – О, если бы хоть на минуту воротилась моя прежняя сила, чтобы дотащиться до места боя и умереть как подобает рыцарю!

– И не думай об этом, ты умрешь не как честный воин, а как лисица в своей норе, когда крестьяне поджигают хворост вокруг ее логова.

– Врешь, ненавистная старуха! – воскликнул Фрон де Беф. – Клянусь честью, когда мы зажжем потешный костер на радостях нашей победы, ты сгоришь в нем – и тело, и кости твои сгорят! А я доживу до того времени, когда буду знать, что ты из земного огня попала в адское пламя, в то сатанинское царство, которое никогда еще не порождало худшего беса, чем ты.

– Думай что хочешь, – отвечала Ульрика, – пока не убедишься в другом… Можешь и сейчас узнать свою участь, которую не могут предотвратить ни все твое могущество, ни сила и отвага, хотя она подготовлена моими слабыми руками. Замечаешь ли ты удушливый дым, который черными клубами ходит по комнате? Ты, может быть, думаешь, что у тебя в глазах темнеет и начинается предсмертное удушье? Нет, Реджинальд, тому причина иная. Ты помнишь про хворост и дрова, что сложены внизу, под этими комнатами?

– Женщина! – воскликнул Фрон де Беф вне себя от ярости. – Неужели ты подожгла его? Так и есть – замок объят пламенем!

– Да, пожар разгорается быстро, – сказала Ульрика с устрашающим спокойствием. – Вскоре я подам сигнал осаждающим, чтобы они смелее теснили тех, кто бросится тушить пожар. Прощай, Фрон де Беф! Ульрика покидает тебя. Но знай, если это может тебя утешить, знай, что Ульрика пойдет с тобой одной дорогой и разделит твою кару, как делила твои злодеяния. Прощай, отцеубийца, прощай навсегда! И пусть каждый камень этих сводов обретет язык и повторяет: «Отцеубийца!»

С этими словами она вышла из комнаты, и Фрон де Беф расслышал, как заскрипел громадный ключ и два раза повернулся в дверном замке, лишив его всякой надежды на спасение. В исступлении и тревоге он стал изо всех сил звать на помощь слуг и союзников:

– Стивен и Сен-Мор! Клеман и Жиль! Я сгорю здесь без помощи. Помогите, помогите! Храбрый Буагильбер, отважный де Браси! Это я, Фрон де Беф, призываю вас! Это я, ваш хозяин, предатели вассалы! Ваш союзник, соратник, вероломные рыцари-обманщики! Пусть проклятия разразятся над вашими малодушными головами за то, что вы бросили меня на погибель! – В безумном припадке отчаяния и тоски несчастный то отдавал какие-то боевые приказания, то бормотал невнятные речи, проклиная себя самого, и род человеческий, и сами небеса. – Вон показались красные языки пламени сквозь густой дым! – восклицал он. – Сатана идет против меня под знаменем своей стихии. Прочь, злой дух! Я не пойду за тобой без моих товарищей! Все, все тебе предназначены, все защитники этих стен. Ты думаешь, Фрон де Беф согласится пойти к тебе один? Нет! И безбожный храмовник, и распутный де Браси, и Ульрика, гнусная развратница, и слуги, что помогали мне во всем, и саксонские псы, и проклятые евреи, мои пленники, – все, все пойдут со мной… Славная компания по дороге в ад! Ха-ха-ха! – В исступлении он расхохотался, и своды потолка ответили эхом. – Кто здесь хохочет? – воскликнул Фрон де Беф изменившимся голосом, ибо шум битвы не мог заглушить отзвуки его безумного смеха. – Кто смеялся? Ульрика, это ты? Отвечай же, ведьма! Скажи хоть слово, и я прощу тебя. Только ты могла смеяться в такую минуту или сам Сатана! Прочь! Прочь!

Глава XXXI

Хотя Седрик не слишком полагался на слова Ульрики, все же он поспешил сообщить Черному Рыцарю и йомену Локсли о данном ею обещании. Они были рады узнать, что в осажденной крепости у них есть союзник, который в случае нужды облегчит им доступ в замок. И Черный Рыцарь, и Локсли были вполне согласны с саксом, что следует попытаться во что бы то ни стало взять стены приступом, так как это единственное средство выручить пленных, попавших в руки жестокого барона Фрон де Бефа.

– Потомок короля Альфреда в опасности, – сказал Седрик.

– Честь благородной дамы в опасности, – прибавил Черный Рыцарь.

– Клянусь образом святого Христофора, что у меня на перевязи, – воскликнул йомен, – если бы дело шло только о спасении верного слуги, бедняги Вамбы, я бы не пожалел своей руки или ноги, лишь бы ни один волос не упал с его головы!

– И я также, – сказал отшельник. – Я уверен, что этот дурак – такой дурак, который всегда может рассчитывать на умного монаха. Тот за него и помолится, и подерется, пока сам не забудет, как читать молитвы и орудовать бердышом! – С этими словами он завертел над головой своей тяжелой дубиной, словно это был легкий пастушеский посох.

– Дело говоришь, святой причетник! – воскликнул Черный Рыцарь. – Это так же верно, как если бы это говорил не ты, а сам святой Дунстан. Ну, добрый мой Локсли, не пора ли благородному Седрику принять на себя правление и вести нас на приступ?

– Нет, я не возьмусь, – возразил Седрик. – Я не обучен ни искусству осады, ни обороны. Драться я готов в первых рядах. Но мои честные соседи знают, что я не солдат и не обучен воинскому искусству.

– Коли так, благородный Седрик, – сказал Локсли, – я с охотой возьмусь командовать стрелками, и повесьте меня на том дубе, под которым собирался мой отряд, если хоть один из защитников, показавшийся из-за стен, не будет осыпан таким множеством стрел, сколько бывает чесноку в рождественском окороке.

– Хорошо сказано, бравый йомен! – отвечал Черный Рыцарь. – Если вы считаете меня подходящим человеком для командования и если среди этих смелых молодцов найдется достаточное количество желающих идти за настоящим английским рыцарем, каким я смело могу считать себя, я с радостью предлагаю свое искусство и боевой опыт – и поведу атаку на стены замка.

Распределив таким образом роли, вожди пошли на приступ, исход которого уже известен читателю.

Когда передовая башня была завоевана, Черный Рыцарь воспользовался временем затишья, приказав соорудить плавучий мост, или, вернее, длинный плот, с помощью которого он надеялся перебраться через ров. Устройство такого плота задерживало дальнейшее наступление, но предводители не очень жалели об этом промедлении, тем более что оно давало возможность Ульрике оказать осаждающим обещанную помощь.

Когда плот был готов, Черный Рыцарь обратился к осаждающим с такой речью:

– Больше ждать нечего, друзья мои. Солнце склоняется к западу, а у меня есть такое дело, которое не дозволит мне провести с вами еще один день. К тому же будет чудо, если на помощь противнику из Йорка не подоспеет конница. Нам надо торопиться. Смело следуйте за мной по доскам и помогите мне разбить вон те ворота в главной стене крепости. Те из вас, кто не желает участвовать в этом деле или у кого нет подходящего оружия, пусть займут вершину передовой башни, хорошенько натянут луки и стреляют в каждого, кто покажется на противоположной стене замка. Ну, с богом! – сказал он. – Растворяйте ворота и спускайте на воду плавучий мост.

Ворота, которые вели из передовой башни ко рву и приходились напротив ворот для вылазок в главной стене замка, внезапно распахнулись. Плот столкнули на воду. Он образовал поперек рва скользкий и опасный переход, на котором умещалось не больше двух человек в ряд. Вполне сознавая, как важно захватить неприятеля врасплох, Черный Рыцарь, а за ним и Седрик спрыгнули на плавучий мост и быстро перебрались на другой берег. Тут рыцарь принялся наносить громовые удары топором по воротам замка. От сыпавшихся сверху стрел и камней он был несколько защищен остатками подъемного моста. Положение Седрика и Черного Рыцаря было опасно. Оно было бы еще опаснее, если бы не дружная помощь стрелков, засевших в передовой башне: они не переставали осыпать стрелами бойницы на стенах, отвлекая внимание защитников замка и мешая им обрушивать на обоих вождей метательные снаряды.

– Не стыдно ли вам! – кричал де Браси своим солдатам. – Какие же вы стрелки, если эти два пса хозяйничают под самыми стенами замка! Сворачивайте зубцы с вершины стены и валите их вниз! Доставьте ломы, рычаги и своротите вот этот зубец! – Он указал на тяжелый каменный выступ, украшенный резьбой и выдававшийся над парапетом.

В эту минуту осаждающие увидели красный флаг, выставленный из окна угловой башни, о которой Ульрика говорила Седрику. Отважный йомен Локсли, пробираясь в передовое укрепление, чтобы узнать, как идет осада, первый заметил этот сигнал.

– Георгий Победоносец! – крикнул он. – Святой Георгий за Англию! Вперед, смелые йомены! Что же вы оставили рыцаря и благородного Седрика? Вдвоем, что ли, они будут штурмовать крепость? Эй, монах, шальная голова, покажи, как ты умеешь драться за свои четки! Вперед, отважные йомены! Замок наш, у нас есть союзники внутри крепости. Видите красный флаг? Это условный сигнал. Замок Торкилстон наш! Подумайте о чести, о добыче! Еще одно усилие – и мы возьмем крепость!

С этими словами он натянул лук и пронзил стрелой грудь одного из воинов, который, по приказу де Браси, принялся сдвигать огромный камень со стены, собираясь обрушить его на головы Седрика и Черного Рыцаря. Другой воин выхватил из рук умирающего железный лом, которым тот орудовал, подсунул его под каменный зубец, но меткая стрела вонзилась в его шлем, и он мертвый упал через парапет в ров, полный воды. Остальные бойцы растерялись, видя, что никакие доспехи не могут устоять против страшного стрелка.

– Струсили, подлецы? – крикнул де Браси. – Подайте мне лом!

Он схватил лом и начал подсовывать под камень, который был так велик и тяжел, что если бы упал вниз, то, наверно, сломал бы упоры подъемного моста. Громадный камень начинал уже колебаться, и де Браси в конце концов свалил бы его вниз, если бы у самого его уха не раздался голос храмовника:

– Все пропало, де Браси: замок горит.

– Да ты с ума сошел! – воскликнул рыцарь.

– Вся западная сторона охвачена пламенем. Я пробовал тушить, но все было тщетно.

Бриан де Буагильбер сообщил эту ужасную новость с суровым спокойствием, составлявшим основную черту его характера: но не так принял это известие его изумленный товарищ.

Де Браси наскоро собрал своих людей и бросился вниз, к воротам, которые приказал распахнуть настежь. Как только это было исполнено, чудовищная сила Черного Рыцаря позволила ему ворваться внутрь, невзирая на сопротивление де Браси и его воинов. Двое передовых тотчас упали мертвыми, а остальные были оттеснены назад, как ни старался их начальник остановить отступавших.

– Скоты! – кричал де Браси. – Неужели вы дадите этим двоим овладеть нашим единственным средством к спасению?

– Да ведь это сам черт! – сказал один старый воин, сторонясь от ударов Черного Рыцаря.

– А хоть бы и черт! – возразил де Браси. – В ад вы, что ли, хотите от него бежать? Замок горит, негодяи! Пусть отчаяние придаст вам храбрости, или пустите меня вперед – я сам разделаюсь с этим рыцарем!

И вправду, в этот день де Браси постоял за свою рыцарскую честь и показал, что он достоин славы, завоеванной им в междоусобных войнах этого ужасного времени. Сводчатый проход в стене, куда вели ворота, стал ареной рукопашной схватки двух бойцов. Гулко отдавались под каменными сводами яростные удары, которые наносили они друг другу: де Браси – мечом, а Черный Рыцарь – тяжелым топором. Наконец де Браси получил такой удар, отчасти отраженный щитом, что во весь рост растянулся на каменном полу.

– Сдавайся, де Браси, – сказал Черный Рыцарь, склонившись над ним и занеся над решеткой его забрала роковой кинжал, которым рыцари приканчивали поверженных врагов (оружие это называлось кинжалом милосердия), – сдавайся, Морис де Браси, покорись без оглядки, не то сейчас тебе конец!

– Не хочу сдаваться неизвестному победителю, – отвечал де Браси слабым голосом, – скажи мне свое имя или прикончи меня… Пусть никто не сможет сказать, что Морис де Браси сдался в плен безымянному простолюдину.

Черный Рыцарь прошептал несколько слов на ухо поверженному противнику.

– Сдаюсь в плен, – отвечал норманн, переходя от упрямого и вызывающего тона к полной, хотя и мрачной покорности.

– Ступай в передовую башню, – сказал победитель властно, – и там ожидай моих приказаний.

– Сначала позволь доложить тебе, – сказал де Браси, – что Уилфред Айвенго, раненый и плененный, погибнет в горящем замке, если не оказать ему немедленной помощи.

– Уилфред Айвенго, – воскликнул Черный Рыцарь, – в плену и погибает! Если хоть один волос на его голове опалит огнем, все население замка ответит мне за это жизнью. Укажи мне, в которой он комнате.

– Вон там витая лестница, – сказал де Браси. – Взойди наверх, она ведет в его комнату… Если угодно, я провожу тебя, – прибавил он покорным тоном.

– Нет, иди в передовую башню и жди моих распоряжений. Я тебе не доверяю, де Браси.

В продолжение этой схватки и последовавшего за ней краткого разговора Седрик во главе отряда, среди которого особенно видное место занимал отшельник, оттеснил растерявшихся и впавших в отчаяние воинов де Браси; одни из них просили пощады, другие тщетно пытались сопротивляться, а большая часть бросилась бежать ко внутреннему двору. Сам де Браси поднялся на ноги и печальным взглядом проводил своего победителя.

– Он мне не доверяет! – прошептал де Браси. – Но разве я заслужил его доверие?

Он поднял меч, валявшийся на полу, снял шлем в знак покорности и, перейдя через ров, отдал свой меч йомену Локсли.

Пожар между тем разгорался все сильнее; отсветы его постепенно проникли в ту комнату, где Ревекка ухаживала за раненым Айвенго. Шум возобновившейся битвы пробудил его от короткого сна. По его настоятельной просьбе заботливая сиделка снова заняла место у окна, с тем чтобы наблюдать за ходом борьбы и сообщать ему, что делается под стенами; но некоторое время она ничего не могла разобрать, так как все заволокло смрадным туманом. Наконец дым черными клубами ворвался в комнату; затем, невзирая на оглушительный шум сражения, послышались крики: «Воды, воды!» – и они поняли, что им угрожает новая опасность.

– Замок горит! – сказала Ревекка. – Пожар! Как нам спастись?

– Беги, Ревекка, спасай свою жизнь, – сказал Айвенго, – а мне уже нет спасения.

В эту минуту дверь распахнулась настежь, и на пороге появился храмовник. Вид его был ужасен: золоченые доспехи – проломлены и залиты кровью, а перья на шлеме частью сорваны, частью обгорели.

– Наконец-то я нашел тебя, Ревекка! – сказал он. – Ты увидишь теперь, как я сдержу свое обещание делить с тобой и горе и радости.

– Одна я не пойду, – сказала Ревекка. – Если ты рожден от женщины, если есть в тебе хоть капля милосердия, если твое сердце не так жестоко, как твоя железная броня, – спаси моего старого отца, спаси этого раненого рыцаря.

– Рыцарь, – отвечал храмовник со свойственным ему спокойствием, – всякий рыцарь, Ревекка, должен покоряться своей участи, хотя бы ему пришлось погибнуть от меча или огня. И какое мне дело до того, что станет с евреем?

С этими словами он схватил кричавшую девушку и унес ее вон из комнаты, невзирая на ее отчаянные крики и на угрозы и проклятия, которые посылал ему вслед Айвенго:

– Храмовник, подлый пес, позор своего ордена! Отпусти сейчас же эту девицу! Предатель Буагильбер! Это я, Айвенго, тебе приказываю! Негодяй! Ты заплатишь мне за это своей кровью.

– Я бы, пожалуй, не нашел тебя, Уилфред, если бы не услышал твоих криков, – сказал Черный Рыцарь, входя в эту минуту в комнату.

– Если ты настоящий рыцарь, – отвечал Уилфред, – не заботься обо мне, а беги за тем похитителем, спаси леди Ровену и благородного Седрика.

– Всех по порядку, – сказал рыцарь Висячего Замка, – но твоя очередь первая.

И, схватив на руки Айвенго, он унес его так же легко, как храмовник унес Ревекку, добежал с ним до ворот и, поручив свою ношу заботам двух йоменов, сам бросился обратно в замок выручать остальных пленных.

Одна башня была вся объята пламенем; огонь стремительно вырывался изо всех окон и бойниц. Но в других частях замка толщина стен и сводчатых потолков еще противилась действию огня, и тут бушевала человеческая ярость, едва ли не более страшная и разрушительная, чем пламя пожара. Осаждающие преследовали защитников замка из одной комнаты в другую и, проливая их кровь, удовлетворяли ту жажду мести, которая давно уже накопилась у них против свирепых воинов тирана Фрон де Бефа.

Среди этого смятения Седрик бегал по всему замку, отыскивая Ровену, а верный Гурт, поминутно рискуя жизнью, следовал за ним, чтобы отвратить удары, направленные на его хозяина. Благородному Саксу посчастливилось достигнуть комнаты его питомицы в ту минуту, когда она уже совершенно отчаялась в возможности спасения и, крепко прижимая к груди распятие, сидела в ожидании неминуемой смерти. Седрик поручил Ровену попечениям Гурта, а сам поспешил на выручку своему другу Ательстану, но находчивость Вамбы уже обеспечила свободу ему самому и его товарищу по злоключениям, прежде чем Седрик дошел до старинного зала.

Когда шум битвы возвестил, что сражение в самом разгаре, Вамба принялся кричать изо всех сил: «Святой Георгий и дракон! Победоносец святой Георгий, постой за родную Англию! Ура, наша взяла!» Чтобы эти крики были страшнее, он стал грохотать ржавым оружием, находившимся в зале, где они были заключены.

Часовой, стоявший в смежной комнате, струсил, но еще больше испугался он шума, производимого Вамбой, и, растворив настежь наружную дверь, побежал, тогда пленники без всяких затруднений вышли в эту смежную комнату, а оттуда пробрались во двор замка, где разыгрывалась последняя схватка. Тут был высокомерный Буагильбер, верхом на коне, окруженный горстью конных и пеших защитников замка, сплотившихся вокруг своего знаменитого вождя в надежде под его руководством как-нибудь спастись отсюда. Подъемный мост был уже опущен, часть осаждавших ворвалась во двор и яростно нападала на уцелевших защитников, которые теперь пытались выбраться вон из павшего замка.

Одушевленные отчаянием и ободренные примером своего бесстрашного вождя, оставшиеся защитники замка дрались с величайшим мужеством; их было не много, но они были хорошо вооружены, и им удалось несколько раз оттеснить напиравшую на них толпу. Ревекка, посаженная на лошадь одного из сарацинских невольников Буагильбера, находилась в самой середине его маленького отряда, и храмовник, невзирая на беспорядочный кровавый бой, все время заботился о ее безопасности. Он беспрестанно возвращался к ней и, не думая о том, как защитить самого себя, держал перед ней свой треугольный, выложенный сталью щит. Время от времени он покидал ее, выскакивал вперед, выкрикивая боевой клич, опрокидывал на землю нескольких передовых бойцов из числа нападавших и тотчас снова возвращался к Ревекке.

Ательстан, который, как известно читателю, был великий лентяй, но не трус, увидев на коне женскую фигуру, так ревностно охраняемую рыцарем Храма, вообразил, что это леди Ровена и что Буагильбер задумал ее похитить.

– Клянусь душой святого Эдуарда, – воскликнул он, – я отниму ее у этого зазнавшегося рыцаря, и он умрет от моей руки!

Ательстан мигом схватил с земли палицу, выпавшую из рук поверженного бойца, и, размахивая ею направо и налево, кинулся к отряду храмовника, каждым ударом сбивая с ног то того, то другого из защитников замка, что при его мощной силе, разжигаемой внезапным припадком ярости, было нетрудно.

Очутившись вскоре в двух шагах от Буагильбера, он громко крикнул ему:

– Поворачивай назад, вероломный храмовник! Отдавай сейчас ту, которой ты недостоин коснуться! Поворачивай, говорят тебе, ты, разбойник и лицемер из разбойничьего ордена!

– Пес! – произнес Буагильбер, заскрежетав зубами. – Я покажу тебе, что значит богохульствовать против священного ордена рыцарей Сионского Храма!

С этими словами он повернул коня и, заставив его взвиться на дыбы, приподнялся на стременах, а в то мгновение, когда лошадь опускалась на передние ноги, использовал силу ее падения и нанес Ательстану сокрушительный удар мечом по голове.

Напрасно Ательстан попытался парировать удар своей окованной железом палицей. Острый меч храмовника разрубил ее, как тростинку, и обрушился на голову злополучного сакса, который замертво упал на землю.

– А! Босеан! – воскликнул Буагильбер. – Вот как мы расправляемся с теми, кто оскорбляет рыцарей Храма. Кто хочет спастись – за мной!

И, устремившись через подъемный мост, он, пользуясь замешательством, вызванным падением Ательстана, рассеял стрелков, пытавшихся остановить его. За ним поскакали его сарацины и человек пять-шесть воинов, успевших вскочить на коней. Отступление храмовника было тем более опасно, что целая туча стрел понеслась вслед за ним и его отрядом. Ему удалось доскакать до передовой башни, которой Морис де Браси должен был овладеть, согласно их первоначальному плану.

– Де Браси! – закричал он. – Де Браси, здесь ли ты?

– Здесь, – отозвался де Браси, – но я пленный.

– Могу я выручить тебя? – продолжал Буагильбер.

– Нет, – отвечал де Браси, – я сдался в плен на милость победителя и сдержу свое слово. Спасайся сам. Сокол прилетел. Уходи из Англии за море. Больше ничего не смею тебе сказать.

– Ладно, – сказал храмовник, – оставайся, коли хочешь, но помни, что и я сдержал свое слово. Я – в Темплстоу. Это убежище надежное.