Валерий Якут
На излёте
Когда полностью сходил лед с лимана, – а это было, как правило, где-то во второй половине мая, – они со своими играми полностью переходили на его берег, рассредотачиваясь по бухточкам небольшими группками от устья Волчанки и до самой рыббазы, находящейся в трех километрах от поселка, у подножия сопки Медвежьей, самой высокой горы в их районе. Здесь они лазали по скалам, обдирая об острые камни и кустарник свои руки и одежду, опять же получая каждый раз от родителей «внушение». Но больше всего Сергей с Колькой любили ловить рыбу, сначала на удочку, а став чуть постарше, – браконьерничать на сетку, вытаскивая огромных и жирных кетин и горбуш. При этом конечно, разводились большие костры, где готовили пойманную только что рыбу, сушились и грелись после того, как, промокнув до нитки, ставили и вытаскивали сети в почти что ледяной морской воде. Да, беззаботная была пора.
Сергей перелистнул фотоальбом. А здесь они, кажется, в восьмом – четверо неразлучных друзей: он с Плугом, Оля Афанасьева и Пашка Бузаков или попросту Буза, как все его называли с первого класса и не только из-за фамилии. Пашка был заводилой во всех уличных приключениях. Без него не обходилась ни одна разборка среди пацанов, ни одно чп на поселке. На этом фото они стоят возле школы после занятий, что-то обсуждая между собой. А вот это уже в девятом классе, когда появилась Ленка Куделина, первая школьная любовь Сергея. Её отца, офицера-пограничника, перевели тогда откуда-то из Казахстана в пограничную комендатуру, стоявшую в их поселке. Куделина была красивой девчонкой, и все ребята обоих девятых классов поначалу ухлестывали за ней, пока она сама ни расставила все по своим местам, отдав предпочтение Сергею. На фотке она обхватила обеими руками его и Кольку и, явно дурачась, повисла на них, болтая ногами.
А это Лена вместе с Олей Афанасьевой в выпускном десятом стоят на самом берегу моря на огромном валуне, куда их подсадили ребята. Снято было явно ранней весной, – на лимане льдины плавают, а над головами девчонок зависли два огромных баклана, зорко высматривая во вскрывшемся уже море добычу.
– А где же снимок с дедушкой Ли? – начал листать альбом Сергей. – Ага, вот и он.
Это единственная фотография с дедом. На ней тот, мягко по-кошачьи присев, показывает ему какое-то, по-видимому, новое движение. В тот день успел снять их, ничего не подозревавших, подошедший незаметно Плуг, прихвативший фотоаппарат для того, чтобы, не заходя домой после тренировки, пощелкаться потом на берегу при прыжках в воду с камней в районе Корабельной балки.
Дед-китаец, живший в поселке, стал для них с Колькой не только тренером, но и их духовным наставником. Он многое им дал, чего никогда в то время не смогли бы дать ни отец с матерью, ни их первая учительница Мария Тихоновна, возившаяся с ними, как с собственными детьми, ни даже их физрук Дмитрий Федорович, которому они зачастую доверяли свои самые сокровенные тайны.
Говорили, что дедушке Ли тогда лет сто было. Ну, сто не сто, а лет под семьдесят, как с сегодняшних позиций мог оценить Сергей тот дедов возраст, было точно. А сколько ему было на самом деле, наверное, никто, кроме него самого сказать не мог. И, вообще, поселковые о нем мало что знали, по крайней мере, о его прошлом. Знали только, что пришел он сюда из Китая году так в сорок девятом – пятидесятом, – их с Колькой и на свете еще не было, – да так здесь и остался. Никто его не трогал, и он жил тихо и неприметно. Поначалу, правда, старшие говорили, несколько лет его все же таскали и чекисты, и милиция, считая, по-видимому, чанкайшистским шпионом, но со временем отстали, так ничего от него и не добившись.
Старик жил тем, что собирал в тайге женьшень и золотой корень, – он лучше других знал, где их искать, – и сдавал как лектехсырье. Да какая-то все-таки пенсия ему была назначена. На прожитье этого ему вполне хватало.
Мяса он не ел совсем, а вот рыбу любил. Сам, правда, ее не ловил, покупая у местных рыбаков или у мальчишек.
Жил он одиноко на краю поселка, ближе к тайге, как раз на пути к Корабельной балке, в маленьком деревянном домике, стоявшем здесь, как говорили местные старики, уже больше ста лет.
По-русски дед говорил очень хорошо, а вот писать толком так и не научился. Как сообщал потом в своих письмах Плужников, оставшиеся и сохраненные им после деда дневники и руководства по боевой системе того стиля,которому тот их обучал, написанные китайскими иероглифами, так и остались для него загадкой.
Дед, насколько помнил Сергей, почти ни с кем не общался в поселке, по крайней мере, из взрослого населения. Зайдет в магазин хлеба-чая купить, да раз в неделю сходит к рыбакам на другой конец поселка за свежей рыбой – вот и все его общение было. Дети же частенько забегали к нему. Он искусно вырезал из дерева фигурки различных животных, птиц, драконов и еще каких-то неведомых существ, делал из подручных средств красивые и надежные поплавки для удочек, так что зачастую происходил натуральный обмен дедовых изделий на рыбу, только что пойманную кем-то из мальчишек.
Потом уже, намного позже, когда после нескольких лет упорных тренировок они с Колькой остались у деда только вдвоем, тот в минуты откровения, которые со старостью находили на него все чаще, много им рассказывал о своей жизни в Китае. Рассказывал о своей родине – горной провинции Сычуань, самой большой в стране и самой населенной, о людях, которые его окружали, о своей семье, полностью погибшей от рук так называемых партизан, действовавших в интересах китайской компартии во главе с Мао, любимой поговоркой которого в то время была – «заколотой свинье кипяток не страшен».
После отхода Чан Кайши со своими сторонниками на Тайвань, всех сотрудничавших со старым режимом и с гоминьданом коммунисты объявляли, как минимум, правыми уклонистами и ссылали на перевоспитание в специальные трудовые лагеря. Деду чудом удалось бежать из одного такого лагеря вблизи советско-китайской границы.
Гражданская война, продолжавшаяся, по сути, не один десяток лет по вине как коммунистов, так и сторонников гоминьдана, ввергла страну в пучину всеобщего хаоса, голода и бесправия. Дед вспоминал, как в конце сороковых в результате обвальной инфляции деньги возили на тележках, а цена на рис поднялась до такой отметки, что, порой, отчаявшиеся люди, ранее и не помышлявшие о воровстве, громили продовольственные лавки и выносили оттуда все, что могли. Не зря с той голодной поры и до недавнего времени в Китае в качестве традиционного приветствия звучал вопрос «Вы уже поели?», унижающий великую китайскую нацию.
Как и большинство китайцев, дед был патриотом и гордился культурой своей древней страны. Почти четыре тысячелетия истории Китая, столько же, сколько насчитывает и ее письменность, принесли ему славу и процветание, а древнекитайская философия, проза, поэзия и живопись достигли необычайного совершенства, вызывая восхищение во всем мире.
Старый китаец был очень образованным человеком и большим знатоком истории и традиций китайского народа. Он говорил, что все китайцы, независимо от степени грамотности и образования, знают из истории Китая три самые важные вещи: древнейшие императорские династии Шан и Чжоу; основателя державы императора Цинь Шихуанди, который объединил страну, создал законы и построил Великую китайскую стену; а также династию Хань, управлявшую настолько хорошо, что китайцы до сих пор называют себя ханьцами, в отличие от других национальностей страны.
Дед очень страдал оттого, что в прошлом великая страна на его глазах начала приходить в упадок, а отношения с СССР разладились до предела. Как утверждал тогда Мао Цзэдун, «основная угроза безопасности Китая исходит не из Соединенных Штатов, а из Советского Союза». И когда весной 1969 года на границе между Китаем и Советским Союзом на острове Даманский, – или как его называл дед «Чженьбяо», – возник вооруженный конфликт, почти что рядом с ними, он совсем огорчился, тем более что и некоторые жители поселка стали косо на него поглядывать, а местные гэбэшники даже несколько раз «приглашали» его в свою «контору», расспрашивая о жизни на советской территории и о родственниках, оставшихся в Китае.
Так, Сергей практически вырос на рассказах старого китайца о своей Великой стране, о ее народе, традициях и боевых стилях китайского ушу. Кроме того, из литературы, так или иначе касающейся Китая, он перечитал все, что только смог найти во всех местных библиотеках, начиная от народных сказок и физико-географических обзоров и заканчивая большой научной монографией издания тридцатых годов, каким-то образом оказавшейся в единственном экземпляре в их школьной библиотеке. И, может быть, поэтому, поступив на разведфакультет военного училища, он изъявил желание учиться на отделении китайского языка.
Сергей подошел к окну. На улице усилившийся ветер поднимал недавно выпавший снежок и уносил куда-то вдаль. Вот так и судьба бросает людей, кого куда. По-видимому, туда, где они для кого-то или для чего-то нужны. А кто это за них решает?
Он вспомнил, при каких обстоятельствах дед стал тренировать их в китайском ушу или, как его тогда называли мальчишки, – «приемчикам из китайского самбо».
Было это после окончания ими второго класса. Как-то летним утром заскочил к ним домой Колька Плужников, как всегда возбужденный какой-то своей новой идеей, на которые он был большой мастер. Отец Сергея был в плавании, а мать только что ушла на работу в больницу, где работала медсестрой в операционной.
– Что-то подозрительно быстро Колька появился после ухода мамы, – подумал тогда Сергей, – не иначе, как выжидал опять где-нибудь за углом, пока та не выйдет из дома. Колька почему-то ее боялся, – то ли потому, что та казалась очень строгой, в отличие от тети Клавы, Колькиной матери, то ли оттого, что работала в больнице, а врачей он боялся больше всего на свете после того случая, когда его сбила машина.
Как бы то ни было, а его лучший друг Колька Плуг стоял на пороге и возбужденно рассказывал, как дед-китаец, к которому они вчера заходили с
Юркой Кирсановым и Пашкой Бузой, – заносили ему рыбу, – показывал им такое… такие приемчики, как в той картине про японских самураев, которую они зимой смотрели в клубе, только еще похлеще. Они подошли к его дому как раз в то самое время, когда дед подпрыгивал в воздух и махал руками и ногами, и только потом опускался на землю.
– Кто, дед? – не поверил Сережка, – Как же, ври дальше. Ты что, не знаешь разве, говорят, ему уже больше ста лет? А в этом возрасте уже не бегают, не прыгают и ногами не машут.
– Да честное октябрятское, – выпучил глаза от возмущения, что ему не верят, Колька, – чтоб мне провалиться сейчас на этом месте, – и он для пущей убедительности топнул ногой о деревянный пол в квартире Казанцевых. – Мы тоже удивились, когда увидели, как он сигает почти до самой крыши, – продолжил он, видя, что после его клятвы друг уже не так недоверчиво относится к его рассказу, – Так он и нас пообещал научить. Сказал, что это такая китайская борьба, он ей с пяти лет занимается. Айда с нами, Буза с Юркой уже ждут возле бани. Они не хотели сначала тебя брать, но я их уговорил. Ты же больше всех в классе подтягиваешься на турнике, – тараторил Колька, не умолкая.
Сережка быстро оделся и выскочил вслед за другом на улицу, забыв съесть выложенную мамой на тарелку котлету и выпить чай. Мать всегда ругалась, когда он уходил из дома, не позавтракав.
Старый китаец их уже ждал.
Глава 4.
Резко зазвонил молчавший все это время телефон. Сергей отложил раскрытую книгу.
– Кто бы это мог быть? Его новый номер знала только Светлана, да Толя Кузнецов, его бывший уже шеф.
Он снял трубку. Металлический голос сообщил, что если до двадцатого числа сего месяца не будет произведена оплата за междугородние переговоры, межгород будет отключен.
– Надо будет сказать тете Шуре, что-то она ничего не говорила о задолженности. Наверное, предыдущие жильцы не оплатили.
Положив трубку, Сергей посмотрел на календарь с изображением Тамары Гверцители, его любимой певицы, купленный им по случаю и прикрепленный над письменным столом.
– Вчера было двенадцатое, это точно, – вспомнил он, – Значит сегодня тринадцатое января, в ночь на старый Новый год. У нас всегда этот день считался праздником, – усмехнулся он про себя и глянул на часы, – шестнадцать тридцать пять. Что-то он зачитался, пора бы немного и отвлечься.
Огляделся. В квартире было чисто, еще позавчера прибрался и разложил свои нехитрые пожитки, из которых основными были книги, чемодан с одеждой, да старенький «Шарпак» – видавшая виды магнитола, купленная несколько лет назад в «Березке». Мебель, холодильник и старенький еще черно-белый телевизор принадлежали хозяйке, тете Шуре. На Свету он переписал квартиру, обставленную неплохой, в основном румынской, мебелью и дачу. Себе же, по обоюдному их согласию, оставил двухгодовалый «Жигуль» седьмой модели, стоявший сейчас в гараже неподалеку, сданном ему в пользование Володей Колдиным, его сослуживцем. На сберкнижке оставались еще кое-какие сбережения, большую часть из которых он решил переписать на дочку. Оставшиеся после последней загранкомандировки чеки Внешторгбанка он уже давно отдал Светлане, ей они нужнее.
– Кстати, надо бы позвонить Иришке, – вспомнил он о дочери и снял уже трубку, но, подержав ее в руке, положил обратно.
– Пожалуй, пока не стоит беспокоить ее, лишний раз бередить ее маленькое сердечко. Бабушка ей сказала, что папа опять уехал в командировку, но это, конечно же, тоже не решение проблемы. Надо будет посоветоваться со Светланой и, по-видимому, хотя бы пока сказать, что они решили с мамой пожить какое-то время отдельно, а там видно будет.
Сергей прошел на кухню, заглянул в холодильник.
– Не мешало бы докупить кое-каких продуктов, – кроме хлеба и масла, в доме ничего не было.
Он оделся и вышел на улицу. Уже смеркалось. Стояла морозная безветренная погода, как раз такая, по его представлению, и должна быть в эти новогодние январские дни.
Скрипел снег под ногами. Зажигались уличные фонари. Куда-то торопились люди, по каким-то своим, им одним известным делам – к женам, к детям, к любимым, к своим друзьям и знакомым. И только ему спешить никуда не надо было. Все, что он приобрел в этой жизни – то при нем, а что потерял – уже никогда не вернуть.
Такое чувство, чувство одинокого волка, в последние годы часто приходило к нему, как вот и сейчас в этом огромном и чужом для него городе, среди десятков и сотен тысяч зажигавшихся огней, которые еще больше усиливали это одиночество. У него создавалось ощущение, будто бы сама Планета отторгла его вдруг, и он превратился в её спутник, маленький и одинокий во всей Вселенной среди холодно мерцающих миллиардов звезд, с высоты наблюдающий за всем происходящим на Земле.
– Что чувствовал японский Мастер-философ Такубоку, когда писал? – «Все люди идут в одну сторону, а я стою и гляжу поодаль от них на обочине»? – подумал Сергей. – Этого, наверное, никто точно, кроме него самого, не знает, но, исходя из моих настоящих ощущений и настроения, я бы сейчас сказал о себе то же самое.
В эту ночь он долго не мог заснуть, – то ли от выпитой в одиночку бутылки коньяка, то ли от резкого перепада атмосферного давления, которое он стал со временем ощущать. За окном шел снег тяжелыми, блестевшими при свете фонарей, хлопьями. Как в Афгане во время одного из разведвыходов в первую его военную зиму, когда падал вот такой же плотный и тяжелый снег…
И Сергей увидел мальчишку-афганца, а рядом с ним старого пастуха, с такой ненавистью смотревшего на него, Казанцева, своими страшными глазами, что по спине поползли мурашки. А снег падал все сильнее, постепенно превращаясь из ослепительно белого в кроваво-красный. Он забивался Сергею за воротник, в рукава и карманы его мабуты, стекая по телу кровавым потом, забивался в уши, в рот, в нос и оттого дышать становилось все труднее и труднее. Он попытался руками освободиться от этого страшного снега, расстегнуть или разорвать на себе одежду для этого, но руки совсем не слушались его. И тогда он закричал и, задыхаясь и хрипя, проснулся от собственного крика.
Он приподнялся и включил свет. Ну, конечно же, никакой крови не было, а тело было мокрое и липкое от пота.
– Проклятые кошмары когда-нибудь сведут с ума, – подумал Сергей, – и чем дальше, тем чаще это происходит. Пора уже, наверное, обратиться к психотерапевту, ничем хорошим это не закончится.
Он встал с постели, сполоснулся и вышел на кухню. Закурил. Курил он редко, но сигареты в доме всегда держал на крайний случай. Подошел к окну. Город еще спал.
Прошло уже почти семь лет, как для него закончилась афганская война. Были после этого боевые действия и в других «горячих» точках, а снится вот Афган и никуда от него не денешься, никуда не сбежишь. Если бы это только было возможно… Вот и сегодня Афганистан опять напомнил о себе.
Покойный Шура Звягин после того случая сказал ему, – Я тебя ни в чем не виню, не вправе этого делать, но дай бог тебе это когда-нибудь забыть.
В тот раз их десантировали в приграничную с Ираном провинцию Герат с задачей: обследовать в заданном районе все дороги, идущие в Иран и на одной из них организовать засаду на караван с оружием и поставляемую моджахедам технику. На какой конкретно дороге проводить засаду, необходимо было определиться на месте. А то, что именно как раз с этой стороны производится поставка боевикам грузов и техники – это уже был факт. В случае чего – боевые вертушки были в готовности номер один по подскоку и поддержке группы.
В отличие от других регионов Афганистана, в районе иранской границы преобладал равнинный ландшафт, а работать на равнине даже ночью намного сложнее и опаснее, чем на закрытой, пересеченной местности.
Как почти и всегда, группа десантировалась на переходе дня в темное время суток. Когда вертушки ушли на Кабул, Казанцев попытался сориентироваться, но из-за отсутствия явно выраженных ориентиров и уже темного времени это было сделать практически невозможно. Оставалось надеяться, что летчики высадили их именно там, где и было определено изначально.
– По крайней мере, надо дождаться утра, – решил он, – а там видно будет.
И все же, скорее для самоуспокоения, чем для результата, Сергей силами трех разведдозоров попытался найти следы хотя бы одной из указанных дорог. Но все усилия по их поиску были тщетны. Эти дороги словно совсем исчезли с лица земли.
– Наверное, все-таки летуны не там высадили, – подумал он и окончательно решил не мучаться и дождаться светлого времени, лучше дать личному составу немного больше отдохнуть.
Не найдя ничего более подходящего, чем небольшая ложбинка в чистом поле, он дал команду на отдых. Двенадцать человек, как были в полном снаряжении и вооружении, так и попадали замертво. Перед этим тоже толком отдыхать не пришлось, – перерабатывали полученную при постановке задачи информацию, готовили решение, подготавливали вооружение, оснащение, связь.
Бодрствовать остался Орлов, опытный уже сержант и заместитель Казанцева на этом выходе. С Центром связываться пока что не было смысла, так как результатов никаких не было, а обязательный сеанс связи только в восемь утра.
Холод ночью был дикий, несмотря на теплое зимнее обмундирование, и поэтому бойцы легли вплотную, чтобы своими телами хоть как-то согревать друг друга.
Сергей проснулся первым. Рассветало. С неба большими хлопьями падал снег.
– Это уже хуже, – подумал он. – И дороги эти чертовы тяжелее найти, и сложнее будет ориентироваться, да и следы их пребывания в данном районе будут заметнее.
– Буди остальных, – дал он команду бодрствующему в это время Кирееву, – пора уже куда-то двигаться.
Проснувшийся Орлов тоже начал поднимать ребят, – Подъём, парни, мать-зима к нам опять наведалась. Наверное, с севера, из дома пришла.
Стало совсем светло. Во все стороны на дальность видимости была сплошная, коричнево-белая от упавшего снега, равнина, с небольшим кое-где кустарником и невысокой высохшей травой.
Радисты уже разворачивали кВ-станцию. Старший из них сержант Чиж, высокий, крепкий парень с извечной задоринкой в глазах, подошел к командиру.
– Товарищ старший лейтенант, сейчас время связи. Что давать будем?
– А что давать…, – на мгновение задумался Сергей. – Дай, – «В группе все нормально», а ошибку в десантировании и местоположение группы пока сообщать не будем, надо еще самим в этом разобраться.
Через полчаса, наскоро перекусив, группа уже была на марше. Шли на запад, к границе, там были горы, а поэтому проще было сориентироваться и отыскать эти треклятые дороги, – если они вообще были.
Часа через четыре тщетных поисков, перед спуском основного состава группы в небольшую долину, головной дозор дал по «УКВ» сигнал – «Мы обнаружены местными жителями. Можете подходить, опасности нет».
– Что за черт, – ругнулся про себя Казанцев, – какие местные жители?!
Через пару минут группа подошла к своим бойцам из головного дозора, рядом с которыми стояли пастухи – дед неопределенного возраста с явно недоброжелательным взглядом и юноша лет двенадцати, может быть четырнадцати, с раскосыми, но кажущимися слишком большими для афганца на удлиненном худеньком лице глазами, излучавшими скорее любопытство, чем злость и опаску.
Невдалеке паслась отара овец, голов около трехсот.
– По-видимому, со всего кишлака, – механически отметил Сергей про себя.
По указанию Казанцева разговаривал с ними, вернее со старым пастухом,
– мальчишка молча разглядывал незнакомцев, – опытный уже в таких делах младший сержант Гаджиев и сразу же переводил командиру.
Судя по коротким ответам, пастухи жили в небольшом кишлаке в трех с половиной километрах на северо-запад. Моджахедов и солдат, воюющих настороне нынешнего правительства, у них нет. Когда же Гаджиев спросилпро русских, видел ли он их в этом районе, брови старика сдвинулись к переносице еще больше, а взгляд стал не просто недоброжелательным, а злым и непримиримым. При этом он что-то отрывисто сказал и резко отвернулся.
– Русские про русских сами должны знать, и больше он отвечать на их вопросы не будет, – перевел слова старого афганца младший сержант.
Казанцев попытался еще допросить подростка и выяснить все-таки, по каким дорогам производится переброска грузов со стороны иранской границы, но мальчишка продолжал молчать, а Гаджиев сказал, что это бесполезно, – раз старик отказался говорить, бача (парень) уже тоже ничего не скажет.
Сергей задумался. – Давать сигнал в Центр об обнаружении группы на этом этапе, когда не только не выполнена задача, но сами еще толком неопределились на местности, – значит, во-первых, расписаться в собственном бессилии; во-вторых, нельзя даже дать координаты их местонахождения для съемки; в-третьих, из Центра запросили бы подробности, а узнав, что из-за такой мелочи, как двое пастухов, Казанцев поднимает панику, его бы просто не поняли. Ну и самое главное, что уже сама погода не позволяла снять группу. Кроме снега и низкой облачности, с севера начал задувать еще и крепкий ветер, поднимая в воздух и кружа только что выпавший снег, так что ни о какой съемке сейчас и речи не могло быть. С другой стороны, ничего не сообщая в Центр, попытаться в этих условиях выполнить поставленную командованием задачу, когда через час, максимум через два, об их группе будет знать вся округа – это значит сразу же обречь группу и выполнение самой задачи на безусловный провал.
При обнаружении разведывательно-диверсионной группы местными жителями в ходе выполнения ею боевой задачи, они «убираются» и желательно без шума, криков и выстрелов, – это аксиома тактики действий спецназа любой страны на чужой территории. И игнорирование этими элементарными положениями инструкции грозит, как минимум, большими неприятностями для группы, особенно если это поставило под срыв выполнение этой задачи.
Поэтому при любом раскладе пастухов придется ликвидировать – это было ясно и обсуждению не подлежало.
Так думал старший лейтенант Сергей Казанцев, глядя на этого, даже красивого в своей ненависти к оккупантам, старика и на парнишку, который в этой жизни ничего не успел ни познать, ни увидеть и уже, по-видимому, не успеет.
– Что будем делать, товарищ командир? – спросил подошедший Орлов. – Второй дозор прибыл. Тарасов докладывает, что в трех – четырех километрах на север-северо-запад в долине находится кишлак, судя по всему – их, –кивнул он в сторону пастухов, – а мимо него на запад в сторону Ирана проходит хорошо накатанная дорога, сейчас только припорошенная снегом. Они обошли кишлак стороной, так что замечены не были.
– Так, теперь все становится на свои места, – подумал Казанцев. – Значит мы на верном пути, и поэтому другого варианта, как продолжать работу, нет.
Он раскрыл карту.
– Все сходится. Давай, сержант, команду на выдвижение.
Орлов взглядом задержался на пастухах-афганцах и вопросительно посмотрел на командира.
– Давай, Саня, давай, – и Сергей махнул рукой в сторону иранской границы, – выдвигай группу на запад. Головной дозор вперед, азимут магнитный – ориентировочно триста градусов, на пересечение с обнаруженной дорогой.
А это, как я понимаю, километров десять – двенадцать будет, может чуть больше с учетом складок местности. Давай, я догоню.
Сержант понимающе кивнул, построил группу, сделал необходимые указания и дал команду на выдвижение.
– Хороший помощник получился, – мельком подумал Казанцев об Орлове, и его мысли перенеслись на другое.
Сначала он хотел поручить ликвидацию старика и мальчишки своим бойцам, – пусть обвыкают, на этой войне всякое может случиться. Здесь жизнь человеческая очень часто зависит от того, можешь ли ты отбросить свои эмоции или нет. Но, подумав, решил этого не делать, будет уже слишком – взваливать такой тяжелый груз на этих, еще тоже не совсем окрепших психологически, юношей. Одно дело воевать с боевиками, – если не ты их, то они тебя, – но совсем другое – убивать беззащитных стариков и детей. – Нет, судя по всему, это должен сделать он сам.
Пастухи молча следили за действиями разведчиков. Старик сидел на небольшом камне, опершись на палку, а мальчишка стоя смотрел на удалявшихся военных.
Пожилой афганец, в отличие от юноши, с уходом группы уже понял, для чего остался этот русский, самый старший из них и самый страшный. Страшный не для него, старого пастуха, повидавшего на своем веку много чего – и хорошего, и плохого. Видевшего и чужаков-зверей, и своих «шакалов», которые зачастую были не лучше, если не хуже этих неверных, пришедших с севера на их землю, на которой они и их деды, и деды их дедов веками пасли скот, мирно торговали с соседями, рожали детей.
А страшный он, этот «шурави», потому что несет смерть для его внука, которого любил, как не любил никого в этой жизни и на которого возлагал большие надежды. Смерть всегда страшна, особенно когда она приходит к воим детям и внукам раньше, чем к тебе самому. А убив его, старика, внука тоже не пощадят – это он хорошо понимал. И скупая старческая слеза блеснула на мгновение и исчезла в его седой бороде.
Сказав внуку, чтобы тот сел и молился, дед, гордо отвернувшись, поднял глаза к небу и, увидев орла, такого же гордого, но, в отличие от него, молодого, сильного и свободного, что-то забормотал, беззвучно шевеля тонкими и бескровными старческими губами – то ли молился сам, то ли говорил что-то птице, парящей под облаками. А может он просил у своего бога прощения за те страдания, которые выпали на долю его народа, его семьи, а вот теперь и его внука. Может быть и его вина была в этом.
Казанцев понял, почему дед сказал юноше молиться, – тот, отвернувшись от русского на восток, ничего не должен был видеть, ничего не должен почувствовать и, если повезет, даже собственную смерть.
Сергей понял это и первый выстрел из бесшумного пистолета произвел особенно тщательно и точно – между лопаток, чуть левее шестого – седьмого грудного позвонка.
Дед даже не повернулся на хлопок выстрела, по-видимому, чтобы не видеть смерть внука, но мальчишка наверняка не успел ничего почувствовать, как и хотел старый пастух.
Сбоку в старика стрелять было несколько неудобно, а мучить его, отдаляя его смерть от смерти этого юноши, скорее всего его внука, тоже не хотелось. Поэтому второй раз выстрелил прямо старому в висок. Больше в его сторону Казанцев не взглянул и только, не выдержав, подошел к убитому пастушонку. Мальчишка лежал, завалившись на левый бок, голова была запрокинута и повернута вправо. Лицо еще не успело принять на себя посмертную маску, и только его глаза, широко открытые и несколько удивленные от неожиданностей всего происходящего, покрылись уже той легкой поволокой, которая всегда проявляется сразу же после прихода смерти.
Подойдя ближе, Сергей закрыл ладонью его удивительные, доверчиво распахнутые в этот мир глаза и поспешил догонять группу.
Резкая боль вывела его из оцепенения, – это сигарета, уже догорев, обожгла пальцы. Он открыл кран и подставил руку под струю холодной воды.
За окном светало.