Валерий Николаевич Ковалев
В закрытом гарнизоне 3. Сборник рассказов
Сдатчики
За бортом гудит шести бальный шторм, мы сидим в отсеке и, распершись по бортам, тупо пялимся на кренометр.
– Ду-ду-ду, – размеренно молотит внизу компрессор, восполняя сжатый воздух после всплытия.
Уже с час наш ракетоносец болтает в Белом море, где в точке рандеву*, на борт надлежит принять очередную бригаду сдатчиков.
Сдатчики – это специалисты СМП, на котором построен крейсер, а мы – экипаж, испытывающий его в море.
– И когда уж причапает этот гребаный буксир, – недовольно басит, раскачиваясь в своем кресле у стрельбового пульта, старшина команды Олег Ксенженко.
– Хрен он придет при таком шторме, – прислушиваясь к гулу за бортом, отвечает спец правого борта Саня Порубов.
Я сижу на своем, молчу и апатично жую галету.
Внизу металлически звякает трап и в узком люке возникает мокрая фигура в канадке.
– Ну что, заскучали орелики? – ступает на палубу и стягивает с головы капюшон, наш командир БЧ, капитан-лейтенант Мыльников.
– Заскучаешь тут, – недовольно брюзжит Саня. – Болтаемся как яйца в штанах.
– Ну и матерщинник, ты Порубов, – плюхается в свое кресло Сергей Ильич. – Королев, – дай пожевать.
Я извлекаю из зашхереной банки несколько галет, кряхтя пролезаю под направляющей балкой торпедного аппарата и сую их «бычку» в руки.
– А на мостике полный абзац, – смачно хрустя, ухмыляется Сергей Ильич. – Заливает, того и гляди потонем.
– Типун вам на язык, – бурчит Олег. – Ну и шутки.
– Да это я так, для поднятия тонуса, – белозубо скалится Сергей Ильич и поочередно стягивает с себя канадку, ватные штаны и сапоги.
– Емельянов! – балансируя на палубе, наклоняется он над люком.
– Я! – глухо доносится оттуда и в проеме возникает чубатая голова в пилотке.
– На вот, посуши в компрессорной, – поочередно передает ему канадку и штаны бычок.
Оставшись в водолазном свитере и синем РБ, он снова усаживается в кресло, выщелкивает из штатива телефон и звонит штурману.
Судя по разговору, получен благоприятный прогноз, а буксир где-то на подходе.
– Так, проверить аппараты и торпеду! – поворачивается вместе с креслом бычок.
Настроение заметно улучшается, и мы принимаемся за работу.
Для начала осматривается лежащая на нижнем стеллаже правого борта практическая торпеда, с красной полосатой башкой, опоясанная бугелями, на аппаратах расхаживаются приборы установки глубины, режима и маневрирования при стрельбе, а потом в холостом режиме прогоняется ее автоматическая система.
– Все нормально, товарищ капитан-лейтенант, – вырубает Олег мерцающий экран пульта, и на нем гаснут цветные мнемосхемы.
– Интересно, как там наши деды, наверно укачало вдрызг? – усевшись на торпеду, ухмыляется Саня.
– Это вряд ли, – сопит Олег, подтягивая кремальеру верхнего люка. – У них вся корма в ракушках.
«Дедами» мы называем бригаду торпедистов-сдатчиков, которая в числе прочих должна прибыть на буксире. С ними мы работаем в заводе и болтаемся в море уже несколько месяцев и весьма сдружились. Мужики все здоровенные, в возрасте и весьма колоритные.
Бригадир – Илья Васильевич Шамин, пять лет служил комендором на крейсере, Клавдий Павлович Югов в войну был старшиной команды торпедистов на «щуке», а самый младший, которого они зовут пацаном, демобилизовался с флота лет пять назад. Шамин и Югов коренные поморы, окают и знают все о торпедном оружии.
В море с нами идут только те сдатчики, чья техника будет испытываться на выходе.
Сейчас с нами на борту сдаточные команды гидроакустиков и радиометристов, ученые мужи из двух отраслевых «КБ» и принимающие у них комплексы, военпреды.
Всю предшествующую неделю, находясь под водой и периодически всплывая, мы устанавливали «контакты» с выполняющими роль целей эсминцем и дизельной подлодкой, а также испытывали корабельные «глаза и уши», в других режимах.
Техника отработала исправно, теперь эти сдатчики будут высажены на буксир, а мы примем оттуда новых. Впереди «прогонка» торпедного комплекса, стрельба одиночной торпедой в ручном режиме и снятие контрольных параметров.
Перед самым обедом тишину отсеков разрывают колокола громкого боя, и следует команда «носовой швартовой подняться наверх».
– По кОням! – бросает нам с Олегом Сергей Ильич, и быстренько напялив на себя сапоги, ватники и спасательные жилеты, мы спускаемся вслед за ним на нижнюю палубу.
Там к нам присоединяется трюмный Леха Емельянов, а у трапа, ведущего в центральный пост, еще двое – радиометрист и химик. Все мы похожи на пингвинов и неуклюже лезем вверх.
– В центрально следует краткий инструктаж и вся команда, поочередно исчезает в шахте люка.
В рубке сыро и собачий холод, с мостика слышны глухие команды, а между выдвижных устройств, втянув головы в воротники, дымят зажатыми в кулак сигаретами убывающие с корабля сдатчики.
– Шустрей, шустрей, сынки, что плететесь как вошь на поводке, – бросает какой-то сидящий на своей кисЕ остряк, и все довольно ржут.
– Не шебушись папаша, успеешь, – басит в ответ Олег, Сергей Ильич гремит внизу клинкетом рубочной двери, и внутрь врывается гул моря.
По команде бычка, цепляясь за ледяной поручень, мы перебегаем по заливаемому волнами обводу в сторону кормы, ныряем во вторую, отдраенную им дверь и сопя карабкаемся по трапу на обледенелую ракетную палубу.
Тут вовсю гуляет ветер, но шторм заметно утих и крейсер стоит лагом к волне.
С подветренной стороны, выбрасывая облачка выхлопов из труб, к нему приближается морской буксир, на палубе которого чернеет кучка людей.
– Приготовиться принять швартовы! – орет с рубки в мегафон помощник, Сергей Ильич дублирует команду, мы поднимаем пару выдвижных кнехтов и подходим к краю.
Затем буксир возникает у борта и с него летят бросательные, с прикрепленными к ним швартовыми.
Через несколько минут он надежно к нам «привязан», и с буксира подается сходня.
По ней, с чемоданчиками и сумками в руках, балансируя перебегают сдатчики, мы ловим их на палубе, весело приветствуем друг друга и спецы скользят в сторону рубки.
Затем оттуда появляются убывающие, и все повторяется в обратном порядке.
– Счастливо добраться! – лает с мостика мегафон, буксир дает несколько коротких гудков и в пляске волн лихо отваливает от борта.
– Всем вниз! – приказывает бычок и через несколько минут мы снова внутри крейсера.
Наши сдатчики уже на торпедной палубе и аккуратно раскладывают вещи на «самолетах». Это раскрепленные по бортам фанерные лежаки, с пробковыми матрацами и подушками, установленные на корабле ввиду нехватки мест в каютах.
– Ну, как добрались? – обращается к Шамину Сергей Ильич.
– Все путем, – улыбается бригадир, – правда качнуло изрядно.
После этого мы рассаживаемся кто-где, и идет обмен новостями.
Он прерывается звяком трапа и в люке возникает седая голова в фуражке.
– Внимание в отсеке! – встает Сергей Ильич, и делает шаг вперед.
– Вольно, вольно, не командовать, – звучит мягкий баритон и на палубу ступает сухонький капитан 1 ранга, в хромовых перчатках и потертом кителе.
Это военпред ВМФ, принимающий на корабле торпедный комплекс, весьма компетентный и простой в обращении человек.
– Ну, как, минеры, готовы? – поочередно пожимает он всем руки.
– Да, товарищ капитан 1 ранга, – кивают головами Мыльников и Шамин.
– В таком случае, капитан-лейтенант, прошу со мной к командиру, обсудим и уточним наши планы.
Когда офицеры уходят, из «каштана» доносится долгожданное «команде обедать!», и все кроме вахтенного, спешат в кают-компанию.
Затем снова возвращаемся в отсек, Сергей Ильич сообщает что испытательные стрельбы назначены на утро, и под руководством сдатчиков мы приступаем к их подготовке. Нам надлежит прострелять воздухом все шесть аппаратов, затем выпустить из-под воды практическую торпеду, сняв при этом необходимые параметры, которые будут занесены в формуляр.
В носовую часть отсека подносятся несколько опломбированных, загруженных на заводе ящиков, из них извлекаются контрольные приборы и монтируются на торпедных аппаратах. Затем подключается и проверяется самописец с вставленной в него бумажной лентой и выполняются другие операции.
– Порядок – констатирует утирая пот со лба Илья Васильевич и присутствующий здесь же военпред, согласно кивает.
В шесть утра мы приходим в заданный полигон у мыса Турий, на корабле объявляется боевая тревога, чмокают клапана аварийных захлопок, и он уходит в пучину.
Когда стрелка глубиномера замирает на четырехстах метрах, следует команда о прострелке аппаратов вхолостую.
Мы, каждый на своем месте, готовим их «вручную», потом поочередно открываются передние крышки, и в отсеке раз за разом ревет сжатый воздух. Затем сдатчики с военпредом снимают показания приборов, заносят их в формуляр и все повторяется в автоматическом режиме.
От высокого давления кругом морозный туман, в ушах потрескивает и голоса становятся писклявыми.
Выполнив первый этап, переходим ко второму.
В один из нижних аппаратов загружается торпеда, в нее вводятся стрельбовые данные и по команде из центрального осуществляется залп. Датчик фиксирует ее скорость выхода и срабатывание необходимых механизмов что тоже скрупулезно отражается в формуляре.
Потом следует команда на всплытие, и капитан 1 ранга, переглянувшись с Мыльником, дружески хлопает меня по плечу, – а ну – ка, сынок, айда с нами наверх!
В подплаве издавна существует традиция. При стрельбе практическими торпедами, для их последующего обнаружения на поверхности, наряду с сигнальщиками привлекаются торпедисты. И первый кто ее увидит, получает краткосрочный отпуск.
Традиция вполне оправданная, поскольку «изделие» стоит бешеных денег, секретное и в случае его необнаружения, по прошествии определенного времени самоликвидируется. А проще идет ко дну. Со всеми вытекающими для команды последствиями.
Через пять минут, рисуя в воображении самые радужные картины, я стою на правом обводе мостика и жадно обозреваю в бинокль раскинувшееся до горизонта море.
То же самое делают командир с Мыльников и стоящий слева, мой приятель, рулевой -сигнальщик Серега Алешин.
В нескольких милях от нас, завывая турбинами, ходит переменными галсами эсминец обеспечения, а еще дальше на волнах болтается торпедолов.
Однако первым «изделие» обнаруживает стоящий на рулях боцман.
– Товарищ командир, вон она, слева по курсу, – простужено хрипит мичман, и все бинокли поворачиваются в ту сторону. В пляшущих волнах всплескивает красное, и с рубки в небо взвивается сигнальная ракета.
Чуть позже к месту обнаружения подходит торпедолов, «изделие» стропят за «рым» и лебедкой поднимают на палубу.
– Алешин с Королевым, свободны, – выщелкивает командир из пачки сигарету, и на мостике сладко тянет дымком.
Мы спускаемся с Серегой, в мокрую рубку, приваливаемся к выдвижным и тоже закуриваем.
– Да не повезло нам, – глубоко затягиваясь, бормочет Серега.
– Не повезло, – вздыхаю я. – Накрылся отпуск.
Потом мы спускаемся в центральный пост, сдаем штурману бинокли и расходимся.
– Ну че, кто нашел торпеду? – интересуются в отсеке.
– Боцман, – бурчу я и стаскиваю ватник.
– Ладно, не бери, в голову, впереди еще не одни стрельбы, съездишь, – солидно изрекает Порубов, и старшина команды обещающе кивает головой.
Через час все торпедные аппараты приведены в исходное, КИПовская аппаратура помещена в ящики, и начинается обычная морская травля.
Олега, Саню и меня очень интересует, как пройдут испытания установленного на лодке, принципиально нового аварийного спасательного устройства.
Именуемое «АСУ», оно находится в десятом отсеке, представляет из себя всплывающую камеру, и призвано спасать подводников с километровой глубины.
Насколько нам известно, его первые испытания на головной лодке прошли неудачно. Когда АСУ всплыло, от помещенных туда и облаченных в легководолазное снаряжение муляжей, практически ничего не осталось.
– Илья Васильевич, а как будет сейчас? – интересуется Олег у Шамина. – Снова муляжи или запихают кого из сдатчиков?
– Снова, – утвердительно кивает тот, – но скорость подъема будет меньшей.
– Не нравится мне это АСУ, гроб с музыкой, – вздыхает Саня, и все замолкают.
Вечером, после ужина, когда Сергей Ильич заступает на вахту в центральном, по предложению сдатчиков решено отметить первые стрельбы.
Люк верхней палубы задраивается, Илья Васильевич извлекает из бригадного сундучка плоскую мельхиоровую «шильницу», соленую кумжу и стеклянную банку клюквы, а мы дополняем все это соком, корабельными галетами и палкой копченой колбасы.
Затем провозглашается необходимый тост, по кругу идет небольшая чарка, и все закусывают.
– Клавдий Павлович, а у вас в войну на лодках спирт давали? – по одной бросает в рот клюквины Саня.
– Давали, – отвечает тот. – По наркомовской норме.
– Это сколько?
– Да вот как мы сейчас приняли, соточка.
– А как было с питанием? Вы, помнится, рассказывали, что начинали в Кронштадте.
– В нем самом, – кивает седым ежиком сдатчик. – В бригаде подплава. А с питанием, ребята, у нас проблем не было. В Питере люди с голоду мерли, а флоту отдавали последнее.
– И много ваших лодок тогда погибло? – вступает в разговор Ксенженко.
– Да почитай каждая вторая, – тяжело вздыхает Югов. В Финском заливе тогда мин было, что клецок в супе. Уходили ребята на позиции и не возвращались. Такие вот дела.
В отсеке возникает тягостное молчание и слышно как на кормовой переборке тикают часы.
Клавдий Павлович, можно сказать, легендарная личность. За войну у него два ордена «Красной звезды» и медаль «Ушакова». А в прошлом году, ему одному из первых на СМП вручили орден «Октябрьской революции». При всем этом «дед» немногословен, и очень не любит когда вспоминают его заслугах.
– Ну ладно, давайте еще по одной и шабаш, – басит Илья Васильевич. После этого мы выпиваем еще по чарке, быстро закусываем и убираем остатки пиршества.
Потом Клавдий Павлович хитро щурится, расстегивает клапан куртки и протягивает мне широкую ладонь.
На ней рубиново светится, времен войны, наградной жетон. На нем золотится Серп и молот, надпись «Отличный торпедист» и ниже торпеда с миной.
– Это мой, 42-го года, дарю,– тепло улыбается Югов.
– Мне? За что? – удивленно вскидываю я на «деда» глаза.
– Да уж очень ты похож на одного моего фронтового дружка, – кашляет тот в кулак. – Сашу Голышева, он погиб в сорок четвертом.
– Точно, похож, – кивает рыжей головой Шамин. – Я видел фотографию.
– Спасибо, – говорю я и осторожно беру жетон.
– Да, редкая вещь, – сопит у меня над ухом Ксенженко. – Я такой в Питере в музее видел.
А еще через сутки, выполнив всю программу, мы швартуемся у стенки, и наши старшие товарищи покидают корабль.
С тех пор прошло немало лет. Но я и сейчас их помню. И часто рассматриваю жетон, что подарил тогда Клавдий Павлович.
Он почему-то всегда теплый.
Примечания:
СМП – Северное машиностроительное предприятие.
КисА – матросский брезентовый чемодан.
«Зашхеренные» – спрятанные (жарг.)
РБ – специальная одежда радиационной безопасности.
«Каштан» – корабельная система связи.
Бугеля – стальные крепления торпед.
Мнемосхемы – совокупность сигнальных устройств и изображений.
«Корма в ракушках» – старое флотское выражение, обозначающее опытного моряка.
«Шильница» – плоская фляга для спирта.
Галс – движение судна относительно ветра.
Пельмени
Приняв освежающий морской душ, я выхожу в предбанник, слегка промокаю себя разовым полотенцем и, усевшись на скамейку, облачаюсь в очередной комплект такого же белья, небесного цвета, с открытым воротом и короткими рукавами рубаху и просторные, до колен шорты.
«Разовыми» они называются потому, что не подлежат стирке и после употребления используются на ветошь. Это по береговой инструкции. А в море наоборот.
Белье отличного качества, из натурального хлопка, (по слухам такое же выдают космонавтам) и многие офицеры и мичмана, «придерживают» пару-тройку комплектов для последующего отпуска. Что б подарить друзьям, как предмет экзотики.
На исходе второй месяц боевого дежурства, и желанный отпуск не за горами.
А пока мы таимся в глубинах Саргассова моря, по ночам всплываем на сеансы связи и очень страдаем от жары.
До солнца две сотни метров океанской воды, но в отсеках душно, на переборках конденсат и все ходят потные. К тому же у нас уже несколько дней барахлит холодильная установка, и мясо стало припахивать.
Завершив одевание и натянув пропахшее никотином «РБ» (в лодке запахи очень прилипчивы) я отдраиваю глухую металлическую дверь, поднимаюсь на среднюю палубу ракетного отсека и направляюсь в корабельную амбулаторию, где проживаю в изоляторе вместе с доктором.
Там с подволока свисает мокрая простыня, с дующим на нее вентилятором, а у стола сидит «док», и что-то сосредоточено кропает шариковой ручкой на бумаге.
– Че, Сань, наверное о ведмеде пишешь? – невинно спрашиваю я.
Доктор у нас «щирый хохол» и многие слова произносит по украински, что вызывает бурную радость лодочных юмористов.
– Не, – вздыхает док. – Отчет, в бога його маму.
Кто в штабах придумал отчеты о плаваниях я не знаю, но писать их обязательно – бюрократии на флоте хватает.
–Ну-ну, – бормочу я и перебираюсь в смежный с амбулаторией изолятор. Там две, расположенных одна над другой койки, наподобие тех, что в купе поезда, небольшой стол-тумба, два белых платяных шкафчика и наш персональный гальюн за герметичной дверью.
Я наклоняюсь к нижней, подымаю ее и звеню в рундуке* бутылками. Все пусты.
Перед походом практически все офицеры, помимо прочего, подкупают для себя ящик-другой минеральной воды, поскольку та, что варят химики безвкусная, и потребляют по мере надобности.
Разочаровано крякнув, я опускаю койку и думаю, у кого может быть минералка.
У «дока» тоже кончилась и у всех моих приятелей тоже.
И тут меня осеняет – у замполита! Тем более, что накануне он приглашал меня на стаканчик. Отношения с заместителем у меня трепетные.
Дело в том, что он готовится к переводу в Москву, а с неделю назад на корабле случилось грандиозное «ЧП». Прикомандированный к экипажу матрос, пытался лишить жизни своего непосредственного начальника. Причем демонстративно, гоняясь за ним по турбинному отсеку, с пожарным топором в руках.
Общими усилиями буяна скрутили, препроводили в каюту замполита, и тот, вместе с командиром, по возвращению решили предать его суду военного трибунала. С парнем случилась истерика, на разборку был вызван доктор, а потом несостоявшегося убийцу, под конвоем доставили ко мне для последующего дознания.
И тут выяснилось, что он подлежал демобилизации еще два месяца назад, но в своем родном экипаже насолил отцам-командирам, и по согласованию с нашими, был отправлен в автономку «для перевоспитания».
Этим вопросом вплотную занялся командир турбинной группы – недавно выпущенный из училища лейтенант, и практически все вахты, не раз бывавший в плаваниях специалист 1 класса, под душещипательные сентенции «воспитателя», черпал там соляр и воду.
С учетом этого всего, состава преступления в его действиях я не нашел, матрос был профилактирован и возвращен на боевой пост, а лейтенант получил неполное служебное соответствие.
– А своему адмиралу по приходу доложишь? – осторожно поинтересовались командир с замом.
– Нет, – пообещал я. – Возьму грех на душу.
Вернувшись в амбулаторию, я выщелкиваю из штатива трубку и набираю номер зама.
– Владимир Петрович, Королев, как насчет обещанной минералки?
– Давай, заходи, – сипит трубка, – как раз посоветуемся.
– Чуешь, Валер, выдури у него бутылку, а я ее подморожу в провизионке, – слыша разговор, сглатывает слюну док.
– Постараюсь, – киваю я, и выхожу наружу.
Сзади хлопают тяжелые переборочные люки, в отсеках надоевший гул лодочной вентиляции, и парная до одури духота.
Тяжело дыша, я поднимаюсь по трапу на расположенную рядом с офицерской кают-компанией матово сияющую площадку и отодвигаю дверь замовской каюты.
В ней, сидят замполит, с помощником и о чем-то тихо беседуют.
– Давай, Николаич, присаживайся, – кивает капитан 2 ранга на расположенный напротив диванчик, затем встает, открывает небольшой лючок в обшивке и извлекает из межбортного пространства запотевшую, с розоватой этикеткой бутылку.
– «Боржом», – закатывает глаза помощник и вожделенно на нее косится. Затем появляются три стакана и хозяин набулькивает в них искрящуюся пузырьками воду.
– М-м-м, – мычим мы от удовольствия и с наслаждением ее вытягиваем.
Наш помощник командира, капитан 3 ранга Паша Малько, тоже «приписной»*, я с ним был в автономке и глубоко уважаю. Паша блестящий офицер, фанатично любит море и неиссякаемый оптимизм.
Вот и сейчас, в отличие от нас он бодр, подтянут и благоухает «шипром».
– Значит так, – поворачивает в мою сторону кресло зам. – Как по твоему психологическое состояние команды?
– Не очень, Владимир Петрович, – отвечаю я, – полста суток под водой не шутка, все устали.
– Точно, – кивает рыжей головой заместитель. – А посему всех надо встряхнуть и, так сказать, придать бодрости.
– Что, снова лекции о бдительности? – настораживаюсь я.
– Не угадал, – довольно щурится кап два. – Вот мы с помощником, – кивает на Пашу, решили организовать кое-что поинтересней.
– Концерт?
– Нет, – хлопает меня по колену Малько,– коллективную лепку пельменей!
– ?!
– Ну да, и не делай большие глаза, – ухмыляется Паша. – Когда я был минером на «дизелях» и мы шесть месяцев болтались в Средиземке, с тоски всей командой принялись лепить пельмени с ламинарией, поскольку все мясо протухло. И знаешь, здорово помогло, даже смеяться начали.
– Во-во, – многозначительно поднимает вверх палец зам. – Коллективный труд, это великое дело!
– Это ж сколько пельменей надо? – почему-то начинаю я считать по пальцам
– Совсем плохой стал, – укоризненно качает головой помощник. – Две тысячи четыреста, из расчета двадцать штук на организм.
На лодках матросов, офицеры в обиходе называют по разному. В мое время, когда я служил срочную, нас звали «шлангами», на соседней – «пингвинами», а вот на этой «организмами». И все это от неистребимого флотского юмора и, как на нем говорят, для полноты ощущений.
– А заодно организуем и призы, – развивает мысль Паша. – В каждую сотню по гайке, кому попадет на зуб, тому воблу.
– Как бы того, не подавились, – с сомнением косится на него заместитель. – Ты уж согласуй это с доктором.
– Обязательно, – соглашается помощник, – ну, так я пошел? Озадачу интенданта.
Заместитель солидно кивает, мы остаемся одни и я ложу ему на стол бумажку.
– Это что? – разворачивает он ее и близоруко щурит глаза.
– Да так, вроде частушек, почитайте.
А слева молот, справа серп,
Это наш советский герб,
А хочешь сей, а хочешь куй,
Все равно получишь …
– твою мать, так это ж махровая антисоветчина! – наливается он краской. – Откуда?
– Мичмана после вахты поют, в семнадцатой каюте.
– Ну, я им курвам покажу, – шипит зам. – Получают как министры и такое блядство.
Чуть позже я иду назад, с бутылкой минералки для дока и представляю, как он обрадуется.
– О, боржом! – экспрессивно восклицает Саня, изымает у меня бутылку и бережно водружает на стол. – Шас заморозим и вечером дерябнем, – потирает руки.
Я замечаю на кушетке россыпь никелированных гаечек, беру одну и с интересом рассматриваю.
– Тут заходил Паша Малько, – кивает на нее Саня, – ты в курсе, что они задумали?
– Ага, – киваю я, – в курсе.
– Что ж, психологически все верно, я лично «за». Щас продезинфицирую гайки и завтра приступим к апробации.
– А если кто подавится или проглотит, тогда чего?
– Вырежу, – решительно говорит док, и я ему верю.
Саня по специальности хирург и страдает патологической страстью ко всякого рода операциям. С год назад он удачно вырезал в море аппендикс боцману, виртуозно вскрывает скальпелем панариции и фурункулы и всегда активно ищет, на ком бы еще попрактиковаться.
– Ладно, я пошутил, – угадав мои мысли, ухмыляется док. – Если что, они выйдут сами, потому как мелкие.
После этого он извлекает из шкафа объемную зеленоватую бутыль с намалеванным на наклейке черепом с костями и надписью «spiritus us m», отливает немного в мензурку и ссыпает туда гайки.
Порядок, – бормочет он, затыкает мензурку пробкой, затем убирает бутыль, натягивает на себя куртку, с надписью «начальник медслужбы» на боевом номере и, прихватив мензурку и наш боржом, насвистывая, выходит из амбулатории.
Спустя минуту чмокает дверь и в проеме возникает КГДУ-1*, капитан-лейтенант Вася Белякин.
– Привет, Валер, ну и парилка, а где наш эскулап? – кивает на пустое кресло.
– Ушел к интенданту.
– Вечно болтается по лодке, хрен его поймаешь, – недовольно брюзжит Вася.
– А что нужен?
– Ну да, хотел после вахты позагорать.
– Так в чем вопрос, давай, – киваю я на стоящий в углу кварцеватель.
Саня переступает высокий комингс, стаскивает с себя всю одежду и, увенчав лицо защитными очками, укладывается под аппаратом на кушетку.
Я щелкаю включателем, помещение наполняется синим светом и в воздухе чувствуется характерный запах.
– Озон расщепляется, лепота – сладко зевает Вася, забрасывает руки за голову.
– Ты ж смотри, не больше десяти минут, а то сгоришь, – киваю я на висящий над столом хронометр и перебираюсь в изолятор.
– А представляешь, Валер, вот вернемся мы из автономки, сдадим лодку и двинем всем экипажем в санаторий, в Крым, – мечтательно говорит Белякин. – А там красота, синее море, пальмы и все такое. Я надену белую форму, прицеплю кортик и вечером на набережную. Закадрю самую красивую телку и в кабак. Она конечно спросит, откуда у тебя такой загар? А я – да так, отдыхал на Бермудах детка. Представляешь?
– Ага, отвечаю я, – усаживаясь на койку,– представляю.
– Ну а потом…,– бормочет Вася и издает могучий храп.
Я тоже зеваю, приваливаюсь к переборке и начинаю клевать носом.
Мне грезится Крым, пальмы и жующие траву телки.
– А-а-а! – нарушает тишину душераздирающий вопль, я вскакиваю, врезаюсь башкой в верхний кронштейн и впрыгиваю в амбулаторию.
В ее слепящем мареве, носится орущий Вася издавая запах пригоревшего бифштекса.
Я вырубаю кварцеватель и на мгновение слепну.
Потом откуда-то возникает док, амбулатория сотрясается от матов и в его руках извивается очередной желанный пациент.
Стонущему Васе дается чарка спирту, пострадавший укладывается на кушетку и густо намазывается какой-то маслянистой гадостью.
Не ной! – сдергивает у него с глаз очки Саня, и мы заходимся в гомерическом хохоте.
Под ними два пятна незагоревшей кожи и Вася напоминает гуманоида.
– КрасавЕц! – довольно чмокает губами док, – давай топай в каюту, завтра будем делать операцию.
– Какую на хрен операцию? – пугается каплей.
– Пластическую, – значительно изрекает Саня, – давай, давай, топай.
На следующий день в старшинской кают-компании мы дружно лепим пельмени. Здесь практически все свободные от вахты, радостные и оживленные.
В центре, в громадном алюминиевом лагуне накрученный кокшей фарш из двух сортов мяса – говядины и свинины, сюда же, мо мере надобности его помощниками доставляются с расположенного рядом камбуза сотни аккуратно выдавленных тонких кружков теста, на которые вестовые шлепают ложечками начинку, а «док» впечатывает в каждый сотый, выкупанную в спирте гаечку.
– Хорошее дело пельмени, – топорщит казацкие усы зам, ловко залепляя очередное гастрономическое чудо. – Только чебуреки лучше. ( Он родом из Баку и обожает кавказскую кухню).
– А че такое чебуреки, товарищ капитан 2 ранга? – интересуются сразу несколько моряков.
– Да те же пельмени, только вот такие, – распяливает он все пять пальцев. – И их варят в кипящем масле.
– Это ж надо, – шмыгает носом кто-то из мичманов. – Может налепим и чебуреков.
– Не, – отрицательно вертит бритой башкой кок. Там совсем другая технология.
В обед в обеих кают-компаниях то и дело раздаются взрывы смеха. Вкусившие призовой металл с гордостью демонстрируют его вестовым и те вручают счастливчикам желанную воблу.
Не обходится и без юморных казусов. Механик давится одним из сюрпризов и его бережно отпаивают компотом, а встревоженный интендант сообщает о перерасходе воблы.
– Ничего, не обеднеешь, – довольно изрекает командир. – На вот тебе еще одну гайку. И все весело хохочут.
Примечания:
рундук – подкоечный шкаф для хранения личных вещей на корабле.
«дизеля» – дизель-электрическая подводная лодка (жарг.)
«приписной» – офицер, мичман или матрос, приписанный к экипажу на время плавания (жарг.)
КГДУ – командир группы дистанционного управления
«кокша» – ласковое название кока на лодках. Бывает и второе, но матерное (жарг.)
Военные и Муза
Ночь. Северная Атлантика. Где-то у Азорских островов. Борт дизельной подводной лодки класса «Танго».
Из полуоткрытых дверей кают доносится разноголосый храп, убаюкивающе жужжат дроссели люминесцентных ламп, монотонно гудит корабельная вентиляция.
Изредка хлопнет переборочный люк, по стальным пайолам* шустро пробежит кто-нибудь из команды, и снова сонная тишина.
Но подвахтенные спят не все.
В лодочном медизоляторе, являющимся одновременно своеобразным морским клубом, как обычно собрались несколько офицеров. В отличие от других, предпочитающих на досуге чего-нибудь почитать, сразиться в традиционные на флоте нарды, или послушать под гитару пение доморощенных бардов, все они поклонники Музы и уединились для своего рода поэтических чтений.
Флотские тем и отличаются от сухопутных, что в значительном своем большинстве, являются неисправимыми романтиками, хотя и тщательно это скрывают.
Первый и общепризнанный, корабельный доктор и майор медицинской службы Яков Павлович Штейн, который грешит этим делом еще с лейтенантских времен, не раз публиковался во флотской «На страже Заполярья» и мечтает издать свой сборник. Все стихи у него лирические и посвящены морю.
В отличие от Штейна, второе местное «светило» – старший лейтенант Хорунжий, он же командир дивизиона живучести, пишет только юмористические пасквили, которые очень веселят команду и на пару лет задержали его продвижение в звании.
Ну, а третьим оказывается прикомандированный на поход в качестве командира БЧ-3*, капитан-лейтенант Лунев, большой поклонник Гете, и других зарубежных классиков.
Собравшись в очередной раз у «дока», так заглазно называют Яков Палыча, вся троица удобно располагается на клеенчатой кушетке и двух разножках* у штатного столика, с парящим на нем в подстаканниках изготовленным по северной рецептуре пунша, включающего в себя крепко заваренный чай, с небольшим количеством сахара и ректификата.
Для начала все отхлебывают по глотку, настраиваются на лирику и слушают очередной перл Хорунжего, который комдив не так давно накропал у себя в каюте.
– Называется «Знай и умей», – обводит он всех глазами, откашливается и начинает читать, подчеркивая ритм взмахами громадного кулака.
