Валерий Николаевич Ковалев
Агент Абвера
По аллеям и тропинкам обители на звуки колокола группами и поодиночке шли верующие, как правило, старики и люди средних лет, чтобы вознести Господу свои молитвы за сражавшихся на фронтах родных и близких.
В их числе следовал и Демьянов, в зимнем суконном шлеме со звездой, длинной комсоставской шинели, перетянутой ремнями и небольшим саквояжем в руке. Миновав собор, он свернул в боковой проход и спустя короткое время спустился по ступеням в притвор* Красной церкви.
Уже вторую неделю Гейне общался с членами «Престола», в круг которых его ввел их близкий друг, являвшийся агентом НКВД с псевдонимом «Старик». Он состоял при Историческом музее реставратором и, помимо основной деятельности, наблюдал за всеми, кто жил в монастыре.
Демьянов был представлен князю и Садовским как человек монархических взглядов и дворянин, а еще почитатель таланта Бориса Александровича.
На первой же встрече молодой человек весьма понравился Надежде Ивановне, весьма импозантной даме, галантно поцеловав ей руку и выдав несколько комплиментов.
– О мон шер*, – жеманно сказала она с прононсом, – в вас чувствуется благородное воспитание.
– Немного есть, – улыбнулся Александр. – Я из старинного рода атамана Головатого*, отец был царским казачьим офицером, а мать выпускница Бестужевских курсов.
– Они живы?
– Увы. Отец умер от ран, полученных на германском фронте в пятнадцатом, мама проживает в Ленинграде.
– Чем занимаетесь молодой человек? – близоруко щурясь, поинтересовался Глебов.
– Работаю инженером-электриком на «Мосфильме».
– Любите кинематограф?
– Весьма, но больше поэзию серебряного века, например это. И с пафосом прочитал
Но призрак жив и будет жить всегда.
О Николай, порфиры ты достоин,
Непобедимый, непреклонный воин,
Страж-исполин державного гнезда.
В деснице меч, над головой звезда,
А строгий лик божественно-спокоен.
Кем хаос европейский перестроен?
Сжимает пасть дракону чья узда?
Как в этом царстве благостного мира
Окрепли кисть, резец, перо и лира,
Как ждал Царьград славянского царя!
Но черная опять проснулась сила
И, торжествуя смерть богатыря,
Чудовище кровавое завыло.
с горечью завершил последние строки.
– Браво, браво, – захлопала в ладони Надежда Ивановна, а все это время молчавший Садовской умилился, – да это же мой «Николай Первый»! А что еще знаете?
– Из ваших стихов практически все, они достойны восхищения.
– Спасибо, весьма тронут, – порозовел бледными щеками литератор.
Потом все вместе пили чай с крыжовенным вареньем и долго беседовали о прежних добрых временах и тревожном настоящем. А еще нелестно отзывались о советской власти, уповая на грядущие перемены.
С того дня Александр начал часто бывать в компании былых аристократов, став своим человеком. В один из вечеров, когда играли за столом в вист* князь, в очередной раз, сдавая карты, поинтересовался, как Александр относится к большевикам.
– Большевики, Юрий Петрович, лишили меня будущего. Как я по-вашему должен к ним относиться?
– А к немцам? – поднял на него выцветшие глаза литератор.
– Нормально. Они цивилизованная нация и несут России освобождение.
– Мы тоже так считаем, – рассматривая в руках взятку, – сказала бывшая фрейлина, а князь тяжело вздохнул, – жаль не можем им помочь.
На следующее утро, встретившись с Судоплатовым на явочной квартире, Гейне рассказал о состоявшемся разговоре и тот усмехнулся, – этого следовало ожидать. Так что переходим к завершению внедрения.
Миновав длинный ряд глухих дверей в мрачном сводчатом коридоре, по которому изредка шмыгали похожие на ворон монахини, Александр остановился у предпоследней и постучал в нее костяшками пальцев.
– Да, – неясно послышалось изнутри, открыл и вошел в просторную келью.
Садовской, в свете семилинейной* лампы что-то писал сидя в инвалидной коляске, а его жена, расположившись напротив, неспешно раскладывала пасьянс*.
При виде Александра в красноармейской форме оба открыли рты.
– К-как прикажете вас понимать? – сглотнул слюну литератор, а Надежда Ивановна побледнела.
– Да не пугайтесь вы так – успокоил чету гость. – Меня призвали в армию, отправляют на фронт, зашел с вами попрощаться.
– Ах вот оно что, – первой опомнилась дама, и на ее лицо вернулись краски жизни. – Милости просим, Саша, раздевайтесь.
Демьянов, расстегнув портупею, повесил шлем с шинелью на крючок, а потом с саквояжем в руке прошел к столу, куда поочередно выложил качалку колбасы, пару банок сардин в масле, батон хлеба и в завершение поставил засургученную бутылку водки. – Купил по случаю у знакомого директора гастронома.
– И кто вы по званию? – покосился Борис Александрович на его алые петлицы.
– Младший лейтенант связи, буду воевать в пехоте. А почему не видно Юрия Петровича? (оглянулся по сторонам).
– Одну минуту, – покатился Садовской к тихо потрескивающей дровами голландке, взял прислоненную рядом кочергу и несколько раз стукнул в боковую стену.
Вскоре за дверью зашаркали шаги, она, чуть скрипнув, отворилась, в проеме появился князь в толстовке и обрезанных валенках на ногах. В отличие от Садовских виду гостя не удивился и, пожав тому руку, изрек, – значит, все-таки призвали?
– На днях получил повестку, – ответил Александр. – Решил зайти к вам попрощаться, а потом сразу к себе в часть.
– Что-что, а заставить за себя воевать они умеют – хмыкнул бывший предводитель дворянства. – Сучье племя.
– Фу, нехорошее какое слово, князь,– сморщила нос жена литератора.
– Какое племя, такое и слово, – пробурчал тот.
Затем Демьянов помог Надежде Ивановне накрыть стол, откупорив бутылку, разлил водку по стаканам и поднял свой, – за победу господа!
– Чью? – уставились на него три пары глаз.
– Тех, кого мы ждем, – осушил свой в три глотка.
Литератор с князем повторили, Надежда Ивановна чуть пригубила, стали закусывать консервами и пахнущей чесноком краковской.
– Так получается, будете против них воевать? сжевал очередной ломтик Глебов.
– Совершенно верно, – разлил Демьянов оставшуюся водку. – До первого, так сказать, боя.
– А потом? – тихо вопросила Надежда Ивановна.
Вместо ответа тот пробежал пальцами по столу.
– За это и выпьем, господа – заговорщицки сказал князь. И поднял стакан, – прозит*. Затем крякнул «хорошо» и занюхал горбушкой батона.
Настроение у всех заметно улучшилось, а когда перешли к чаю, вскипевшему на плите, литератор поочередно взглянул на жену с князем (те согласно опустили глаза) и вплотную придвинулся к Александру.
– Если у вас получится, а мы будем за то молиться, передайте на той стороне, что мы ждем их, а если понадобится какая помощь – сделаем все, что в наших силах.
– Именно так, – решительно кивнули бывшая фрейлина с князем.
– Нынче в Германии в фаворе мой давний знакомый Кнут Гамсун*, – мечтательно сказал Садовский. – Нас познакомил Блок во время его приезда в Россию, и мы даже одно время состояли в переписке. Вот бы передать ему привет.
– Где-то там и друг моей юности полковник Улагай – томно вздохнула супруга. – Но это все в прошлом. А вот если в случае удачного исхода от вас придет весточка, мы будем очень рады, – мигнула пушистыми ресницами на Демьянова.
– Или человек с паролем – многозначительно добавил князь, вздев вверх палец.
– И каков пароль?
«Пути господни неисповедимы» (приблизил вплотную голову).
– Я запомню,– утвердительно кивнул Демьянов. – А что за полковник Улагай? – обратился к даме. – Это не тот, что командовал Кубанской армией у генерала Врангеля?
– Однофамилец, – мечтательно сказала та. – Его звали Кучук, из знатного черкесского рода, близкий друг албанского царя, сейчас где-то в Югославии.
– Ясно.
Спустя еще час он покинул единомышленников, сославшись, что в двадцать три часа нужно быть в части. На прощание бывшая фрейлина благословила Александра, литератор крепко пожал руку, а захмелевший князь облобызал в обе щеки.
Выйдя из монастыря тем же путем, Демьянов миновал площадь перед главным входом и свернул в ближайший переулок, где его ждал автомобиль, за рулем которого сидел Маклярский
– Ну как? – поинтересовался он, когда хлопнув дверцей, уселся рядом.
– Все идет по плану, они даже благословили меня на переход к немцам.
– Зашевелились тараканы, – хмыкнул старший лейтенант и, провернув ключ, включил зажигание. Эмка, заурчав мотором, тронулась с места, набрала ход и в сгущавшемся мраке понеслась к центру. В приглушенном свете фар кружились снежинки, по асфальту низко мела поземка.
– Да, ранняя в этом году зима, – переключил скорость оперативник.
– И к тому же морозная, – поплотнее укутался в шинель Гейне.
– Кстати, ты не читал в «Красной Звезде» очерк «Завещание 28 павших героев?
– Нет. О чем он?
– О подвиге роты солдат генерала Панфилова. В ноябре, как известно, фашисты вышли к Волоколамскому шоссе, до Москвы оставался последний рывок. На этом участке оборону держала стрелковая дивизия генерала Панфилова и конница Доватора. Артиллерии у них практически не было, и когда немцы ввели в бой полсотни танков, против него выдвинули заслон из роты бойцов вооруженных стрелковым оружием гранатами и ПТР*. Бой был страшный. Пройти фашисты не смогли, герои сожгли пятнадцать бронированных машин и уничтожили до роты пехоты. Двадцать восемь из них погибли.
– Да, то настоящие герои, – откликнулся напарник. – Я бы, наверное, так не смог.
Миновав Белорусский вокзал, затемненный и с безлюдной площадью, выехали на пустынное Ленинградское шоссе, по которому изредка проезжали грузовые автомобили с бойцами в кузовах или грузами. Вскоре высотные дома с темными, заклеенными крест-накрест белыми полосами окнами закончились. У последнего стояли противотанковые ежи и зенитный пулемет-спарка, здесь у них проверили документы.
– Все нормально, можете следовать дальше, – махнул рукавицей старший поста в сторону полосатого шлагбаума. Один из бойцов в тулупе поднял его, автомобиль сделал между надолбами зигзаг и стал, урча, набирать скорость.
Теперь за стеклами была сплошная темень, лучи света высвечивали лишь местами разбитую гусеничной техникой, уносящуюся под колеса дорогу. Через десяток километров по сторонам возник высокий густой бор, а потом с левой стороны потянулся двухметровый сплошной забор с заиндевелой колючей проволокой сверху.
Автомобиль сбавил скорость и через пару сотен метров подвернул к дощатому стационарному КПП, дав короткий сигнал. Хлопнула входная дверь, к машине зарысил в синей фуражке и ватнике, придерживая кобуру на поясе сержант. Маклярский, опустив стекло, предъявил развернутое удостоверение.
Тот, подсвечивая фонариком, молча прочел и поспешил обратно. Через минуту створки металлической глухой двери с легким шорохом открылись, машина въехала на обширную территорию. Это был особо секретный объект высшей школы Наркомата Внутренних Дел СССР для подготовки разведчиков и диверсантов, забрасываемых в глубокий тыл врага. На местном жаргоне он звался «обитель».
Свернув от КПП в одну из нескольких, проложенных в бору аллей, «эмка» подкатила к двухэтажному с мезонином деревянному коттеджу под соснами и, не глуша двигатель, остановилась у входа.
– Ну, давай, Саша, отдыхай, – пожал руку Демьянову старший лейтенант,– а я назад в Москву, еще есть работа.
Хлопнув дверцей тот вышел из кабины и проскрипел по снегу к крыльцу коттеджа, а машина, развернувшись, мигнула подфарниками и исчезла во мраке.
Внутри, в холле, с задернутыми плотными шторами окнами и приглушенным светом, от высокой кафельной печи шло тепло, пахло сосновой смолою. Пошаркав сапогами по коврику у входа, Александр поднялся на второй этаж с коротким, в обе стороны коридором, остановился у одной из филенчатых дверей и, достав из кармана ключи, отпер номер.
Здесь он жил с того момента как руководством «Мосфильма» был отправлен в длительную командировку в Алма-Ату и тоже проходил перед заброской специальную подготовку. Доставив Гейне первый раз на объект, Маклярский подмигнул,– сейчас будет сюрприз, и он превзошел все ожидания.
Инструктором по подготовке оказался старый знакомый Рудольф Абель. Учитель с учеником тепло обнялись, но вопросов друг другу не задавали, что было обычным в их профессии.
Абель, из семьи российских немцев, имел блестящее образование, знал несколько языков и с 1927 года являлся кадровым сотрудником Иностранного отдела ОГПУ. Работал в нелегальных резидентурах Норвегии и Великобритании, где успешно занимался сбором разведданных, а еще был высококлассным радистом и знатоком шифров. В годы ежовщины* его карьера ненадолго прервалась, а затем возобновилась внутри Союза. Теперь Рудольф Иванович готовил на специальном объекте разведчиков, диверсантов и партизан для заброски в тылы противника.
Их находилось здесь несколько десятков, все были на казарменном положении и проживали в таких же коттеджах, как Александр, упрятанных в бору. Занятие проводились в двух кирпичных двухэтажных зданиях со специально оборудованными классами, спортзалом и подземным тиром, а также на открытом полигоне. В классах читались специальные дисциплины, на полигоне и в тире велись практические занятия.
Курс подготовки был напряженный, по двенадцать часов в сутки, с перерывами на обед и ужин, длился он в зависимости от специализации от одного до трех месяцев. Общение меж курсантами сводилось до минимума, фамилий друг друга не знали, обходились вымышленными именами и фамилиями.
Имевший необходимый оперативный опыт Демьянов, под руководством Абеля активно осваивал работу на передатчике. Особое внимание инструктор уделял работе на ключе на слух, правилам выхода на связь с разведцентром, методам шифровки и дешифровки радиограмм.
Дело облегчалось тем, что в свое время Гейне закончил три курса Ленинградского политехнического института по специальности инженер-радиомеханик. Уже спустя месяц он уверенно принимал и передавал двести знаков в минуту, в совершенстве знал рацию, основы и приемы шифрования.
Еще два инструктора занимались с ним подрывным делом, огневой подготовкой и рукопашным боем. Здесь все шло тоже достаточно неплохо, поскольку Александр был активным членом спортивного общества «Динамо» и «Ворошиловским стрелком»*.
Помимо названного, его ознакомили в спецчасти с имевшимися там документами о структуре абвера и гестапо, основными формами и методами их деятельности. В январе 42-го курс подготовки завершился, и на явочной квартире в Москве Судоплатов провел с Гейне подробный инструктаж.
Он касался порядка переброски агента в тыл немцев посредством сдачи в плен, акклиматизации и последующих действий.
– Главное, чтобы они поверили тебе, – попыхивая папироской, щурился от дыма начальник. – И заглотали наживку, она весьма заманчивая. При этом учти, будет обязательно проведена проверка, и, уверен, не одна, абвер это умеет.
– Легенда у меня реальная, – путь проверяют,– пожал Александр плечами.
– Это да, – затушив окурок в пепельнице Судоплатов. – Я имею ввиду и другое, проверку на лояльность.
– В смысле?
– Тебе могут предложить расстрелять нашего пленного офицера, комиссара или бойца. Что скажешь на это? (пытливо заглянул в глаза).
– Н-не знаю, – чуть побледнел агент.
– Расстреляешь, – жестко сказал начальник. – Или все дело насмарку. Это понятно?
– Но ведь то советский человек?
– Теперь нет. Всякий попавший в плен, изменник Родины и враг, как определил товарищ Сталин Тебе ясно? (чуть подался вперед)
– Ясно, – зло блеснул глазами Демьянов. – Расстреляю.
– Правильный ответ,– встал из-за стола старший майор. – Ночуешь здесь, все что нужно, в квартире есть. Завтра в пять утра за тобой заедет Маклярский. Ну, желаю удачи, до встречи, – крепко тряхнул руку.
Когда он оставил квартиру, Демьянов долго не мог уснуть. За время секретной службы убивать ему приходилось – заброшенного в конце тридцатых диверсанта, отказавшегося сдаться. Здесь же было совсем другое. Но выбора не оставалось.
Глава 3. Нихт шиссен!*
17 февраля с.г. за линию фронта на Гжатском направлении по агентурному делу «Монастырь» был переброшен агент 4-го Управления НКВД СССР «Гейне» под видом курьера существующей в Москве церковно-монархической группы.
Направляя нашего агента к немцам от имени организации, мы имели в виду следующие задачи:
1) создать канал, по которому можно будет забрасывать нашу специальную агентуру в Германию и на оккупированную территорию;
2) дезинформировать германское командование о положении в СССР;
3) выяснить круг вопросов, интересующий германскую разведку в СССР.
Находясь на оккупированной территории в течение месяца, «Гейне» побывал в Гжатске, Смоленске и Минске.
15 марта с.г. «Гейне» с минского аэродрома на самолете был доставлен на нашу территорию и сброшен на парашюте в районе Рыбинска Ярославской области. Вместе с «Гейне» в самолете следовал германский разведчик-радист с рацией под кличкой «Краснов», прошедший специальную подготовку в Варшавской разведывательной школе.
На основании информации «Гейне» принятыми УНКВД по Ярославской области мерами «Краснов» был обнаружен, арестован и доставлен в Москву.
«Гейне» получил задание Смоленского разведывательного пункта вести на нашей территории активную военно-политическую разведку. Кроме того, он привез указания для монархической группы, заключающиеся в следующем:
1) активизировать антисоветскую пропаганду среди населения, всячески восхваляя гитлеровскую Германию и «новый европейский порядок»;
2) вести агитацию за немедленное окончание войны;
3) развернуть диверсионную и саботажническую деятельность;
4) приступить к созданию подпольных ячеек организации в промышленных и областных городах СССР.
Согласно легенде Гейне сообщил немцам, что организацией, от имени которой он послан, сконструирован в Москве радиопередатчик, который не может действовать из-за отсутствия кварцев. Перед отъездом немцы вручили агенту кварцы и телеграфный ключ, прося наладить его бесперебойную работу.
В целях самостоятельной работы на передатчике, его в течение двух недель обучали два немецких инструктора-радиста. Для передачи разведывательных сведений по радио немцы снабдили «Гейне» двумя шифрами и позывными.
Обер-лейтенант из Смоленского разведывательного пункта, который непосредственно работал с «Гейне», обещал для развертывания диверсионной работы прислать в Москву необходимое оружие, взрывчатые вещества и специальных людей.
В качестве явки для германской агентуры, которая будет направлена в Москву, «Гейне» сообщил немцам заранее подготовленный нами адрес отца его жены.
Агент отмечает большой интерес, проявленный работниками Смоленского разведывательного пункта в отношении формирования кавалерийских частей Красной Армии и наличия войск союзников на Западном фронте, и в частности в Москве.
Кроме того, немцы настойчиво просили его регулярно информировать их о результатах бомбежки Москвы, точно указывая, где упали и что разрушили германские бомбы.
В Гжатске, Смоленске и Минске «Гейне» собрал заслуживающие внимание военно-политические разведывательные данные.
Учитывая, что посылка «Гейне» за линию фронта дала положительные результаты, позволяющие рассчитывать на реализацию всех намеченных нами по этой легенде задач, целесообразно дальнейшую игру с германской разведкой продолжать.
Для укрепления легенды и положения «Гейне» в германских разведорганах следовало бы в ближайшие дни начать регулярную передачу немцам дезинформационных материалов.
(из Докладной записки начальника 4-го Управления НКВД СССР старшего майора госбезопасности Судоплатова заместителю народного комиссара Внутренних дел СССР)
По опушке посеченного осколками бора извилисто тянулась линия обороны, со стрелковыми окопами, ячейками и блиндажами. Впереди, теряясь в морозном тумане, расстилалось заснеженное обширное поле, с темневшими на нем заиндевелыми кустами и бурьяном. Там, в предрассветной мгле, тонко свистел ветер, гоня по насту колючую поземку.
В одном из блиндажей позади окопов, сидел за дощатым столом комбат Башкатов, в распоясанной гимнастерке, чистивший разобранный пистолет. Перед ним горела карбидная лампа*, в углу на снарядном ящике у раскаленной печки, клевал носом телефонист, в темном углу, на нарах, храпели несколько солдат.
Блиндаж был добротный, в три наката, обшит свежим тесом, на котором выступила янтарная смола. Еще месяц назад в нем обитал немецкий комбат, от которого остались забытые впопыхах патефон с пластинками и синего бархата альбом с тонкой серебряной пластиной, на которой значилось майор Эрих фон Хильден. В нем были пару десятков фотографий, на которых майор был снят с семьей на фоне готического замка в горах, а потом у греческого Акрополя и подножья Эйфелевой башни.
После изнурительных и продолжительных боев, наступление немцев под Москвой застопорилось. Часть группы «Центр»* была отброшена назад, Западный фронт, перегруппировавшись и укрепив позиции, готовился к наступлению. Ночью в батальон прибыло пополнение – маршевая рота сибиряков – лыжников, отдыхавшая в землянках, в окопах находились только дежурные пулеметчики и боевое охранение.
Тихо насвистывая, Башкатов протирал масляной ветошью детали, размышляя, кого назначить командиром четвертой роты. Прежний выбыл по ранению, вопрос был не простой. Офицеров в батальоне не хватало, взводами командовали сержанты.
Наверху послышался скрип снега, дверь блиндажа, скрипнув, распахнулась, впустив клубы морозного пара и трех человек в белых маскхалатах.
– Ну как, капитан, все готово? – сняв перчатку, пожал руку комбату первый, то же сделал и второй, а последний, с капюшоном на голове, молча присел в стороне на край нар.
– Так точно, – вщелкнул обойму в рукоятку ТТ, Башкатов.
– Ну, тогда одевайся и вперед, – приказал первый.
Это был начальник полковой разведки майор Удальцов и пришедшие с ним – Маклярский с Гейне.
Капитан снял с гвоздя белый полушубок с шапкой, быстро перетянулся портупеей, сунув в кобуру пистолет и, прихватив висевший на гвозде автомат, первым шагнул к выходу. Край неба на западе чуть посветлел, со стороны немецких окопов взлетела и лопнула в небе зеленая ракета, высветив часть поля и темную за ними кромку леса.
Пройдя по узкому ходу сообщения в стрелковую траншею, группа свернула направо, и через сотню метров остановилась у более мелкой, с замаскированной огневой точкой.
– Ну как тут у тебя Маклаков? – спросил комбат у заснеженного бойца в тулупе, лежавшего за щитком «максима».
– Все путем, товарищ комбат, – просипел тот.– Час назад фриц постреливал, а теперь стих. Не иначе перекуривает.
– Ладно, давай бди, – (похлопал по плечу) и, согнувшись, первым скользнул в неглубокий ход, позади сопели остальные. Вскоре он сошел на нет и пересекся с промоиной,– здесь ползком, – обернулся капитан. Шурша снегом, поползли, через несколько минут скатились в бомбовую воронку, на дне которой лежали длинные лыжи с палками.
– Ячейка передового охранения, – паря ртом, приблизил капитан лицо к Удальцову. – Ребят, как вы приказали, я убрал.
– Добро, – шевельнул тот губами и несколько минут все наблюдали за дальним концом поля с немецкими позициями на взгорке. Там по-прежнему свистел ветер, но поземка прекратилась, мороз крепчал.
– Ну что, Саша, давай, – толкнул Маклярский в бок напарника.
Тот молча надел лыжи, затянув крепления, взял в руки палки и остальные тихо вытолкнули перебежчика наружу.
– Шурх, шурх, шурх, – удалились от воронки шаги и стихли.
…Командир стрелковой роты лейтенант Вернер пил в своем блиндаже утренний кофе с коньяком и просматривал свежий номер «Фелькишер беобахтер»*. На титульном листе был запечатлен фюрер, державший с трибуны речь перед восторженной толпой арийцев*, ниже шли несколько победных снимков с Восточного фронта. Они дополнялись сводками оттуда, выступлением доктора Геббельса* и ряда известных журналистов. Все это весьма бодрило, наполняя чувством патриотизма.
Лейтенант был родом из Баварии, где его отец имел пивоварню, в двенадцать вступил в гитлерюгенд*, став там членом НСДАП, а потом, закончив военное училище в Ганновере – пехотным офицером. С началом войны, являясь командиром взвода, принял участие в разгроме Польши, а два месяца назад принял под Москвой роту.
Война ему нравилась, как и командовать людьми, устанавливая превосходство арийской расы. Русских считал унтерменшами* подлежащими уничтожению, презирал и ненавидел.
Чтение прервал негромкий стук в дверь, по ступеням скатился фельдфебель Ливински. В отличие от своего командира тот в парии не состоял, был из крестьян, но являлся рьяным служакой и регулярно отправлял на родину вещевые посылки.
– Господин лейтенант! (щелкнул каблуками) к нам по минам, что установили саперы прошлой ночью, со стороны иванов* бежит человек.
– Вот как? – отложил в сторону газету Вернер, – это интересно. Быстро одел шинель с зимним кепи, натянул меховые перчатки, и оба поднялись наверх.
У бруствера траншеи, на площадке перед амбразурой МГ-34*, гогоча, стояли несколько солдат, обмениваясь замечаниями, а вдали мелькала неясная фигурка быстро приближавшегося человека.
– Смирно! – рявкнул Ливински, гогот прекратился, все, хлопнув руками по ляжкам, вытянулись.
– Вольно – кивнул Вернер и протянул ладонь за биноклем. Приложил к глазам, цейсовская оптика четко приблизила картину: белый балахон, широко раскрытый рот и локти, быстро мелькающие палками.
– Держу, пари, подорвется, – ощерился стоявший рядом фельдфебель.
– А возможно и нет, он на лыжах – продолжил наблюдение офицер.
Через сотню метров неизвестный дернулся, швырнул палки в стороны и наддал ходу, затем в его руке затрепетало белое, а ветер донес крик, – нихт шиссен!
– Не стрелять, – опустив бинокль, приказал ротный пулеметчику Рашке, державшего неизвестного на прицеле.
Еще через несколько минут, запалено дыша, беглец перемахнул через заснеженный бруствер, где его свалили, а затем, обыскав и стащив лыжи, подвели держа за локти к Вернеру.
– Вер бист ду?* – ткнул его офицер пальцем в грудь.
– Младший лейтенант РККА, добровольно перешел на вашу сторону, чтобы бороться с большевиками, – последовал ответ на немецком.
– О, лейтнант! – высоко вскинул брови Вернер. – Ты знаешь наш язык?
– Да. И у меня есть важные сведения для германского командования. Прошу организовать с ним встречу.
– Не спеши, – сначала расскажешь, кто ты и где служил. Ливински! (обернулся к командиру взвода).
Тот, вынув парабеллум из кобуры, махнул им в сторону блиндажа, – вперед.
Когда спустились вниз, Вернер уселся за раскладной стол, фельдфебель приказал русскому «стой!» и положил перед командиром изъятые у перебежчика карманные часы, перочинный нож, мятую пачку папирос «Пушка», спички и офицерское удостоверение.
– Демьянофф Александр Пьетрович – брезгливо развернул его в руках ротный. – Командир стрелкового взвода 183-го пехотного полка.
– Совершенно верно – утер рукавом мокрое лицо Гейне.
– Ну и что у тебя за сведения для германского командования? – откинулся на стуле лейтенант.
– Они касаются антибольшевистского подполья в Москве, которое желает оказать помощь вермахту.
– Вот как? – высоко вскинул брови Вернер. – Дальше.
– Подробности, господин лейтенант, я уполномочен сообщить только Абверу.
– Откуда о нем знаешь? (поморщился).
– У нас серьезная организация, с обширными связями.
– Хорошо, – чуть подумал Вернер и бросил Ливински, – увести и взять под охрану.
– Яволь! – щелкнул тот каблуками. – Давай иван (развернул к выходу).
Наверху он окликнул двух солдат, те отвели Демьянова в деревянный сарай в сотне метрах за линией обороны. Когда закрылась дверь, и щелкнул навесной замок, перебежчик осмотрелся.
В тусклом дневном свете, проникавшем сквозь щели крыши, у боковой стены лежали остатки сена, а в глубине виднелось что-то накрытое брезентом. Подошел и, наклонившись, приподнял – на земляном полу аккуратным рядом лежал десяток убитых солдат вермахта, в наглухо застегнутых шинелях и с инеем на лицах. У одного не было ног, от второго осталось лишь туловище, рядом темнел запекшейся кровью безголовый.
«Так вам и надо твари» мелькнула мысль, опустив, вернулся назад и, подгребя сапогами сено уселся, прислонившись к бревенчатой стене.
Вскоре короткий день стал меркнуть, и Александр погрузился в сон, зябкий и тревожный. Ему снился бешеный бег по полю, свист ветра и ожидание выстрелов, а потом звяк палки на мине, и все прокручивалось вновь.
Разбудил пинок в бок, – вставай иван, – пританцовывая от холода, побурчал солдат в кепи с длинным козырьком повязанном сверху женской шалью.
Толкая карабином в спину, вывел из сарая и погнал по тропинке в сторону, откуда привели. У блиндажа стоял колесный бронетранспортер в зимнем камуфляже с тихо работавшим мотором, спустились по обледенелым ступенькам вниз.
– Вот этот, – сказал в желтом свете настольной лампы Вернер, гревшему у походной печки руки унтер-офицеру в белой каске с подшлемником и такой же стеганой, с капюшоном, куртке.
Тот подошел к пленному, натягивая рукавицы, – форверст* (показал на выход). Сопровождаемые конвойным снова поднялись наверх, проскрипели к бронетранспортеру и унтер, открыв стальную дверцу кузова, приказал пленному, – залазь!
Внутри, на откидной металлической скамейке у борта, ежились от холода еще двое в такой же экипировке и со шмайсерами* на коленях, в полумраке светились огоньки сигарет
– Садись напротив засранец, – буркнул один.– И чтоб мне без фокусов, пристрелю как собаку (затянулся обветренными щеками).
Командир, меж тем захлопнув дверцу, прошел вперед, уселся в кабину водителя и махнул рукавицей,– вперед. Бронетранспортер, взревев двигателем, стал набирать ход. Сверху в открытый кузов с пулеметом задувал ледяной ветер, от борта тянуло могильным холодом.
Сначала, переваливаясь на колдобинах, тяжелая машина едва ползла, потом тряска прекратилась, судя по всему, выбрались на рокадную* дорогу, водитель прибавил скорость. Ехали больше часа, дважды бронетранспортер останавливали на постах, где фельджандармы* с люминесцирующими бляхами на груди, подсвечивая фонариками, проверяли документы.
Затем под колесами загромыхал настил моста и почувствовался запах дыма. Машина, выполнив несколько поворотов, сбавила ход, дала короткий сигнал и на малом газу куда-то въехала.
Лязгнула дверца кузова, – выходи! – рявкнул снаружи унтер. Закоченевший пленный шагнул вниз первым, за ним, чертыхаясь и кряхтя, выбралась охрана. Броневик стоял на огороженной забором с воротами, расчищенной от снега площадке, с тускло святящими фонарями. Впереди желтел окнами кирпичный особняк, у которого стоял легковой «опель» и грузовик с брезентовым тентом, на крыльце, притопывая ногами, маячил часовой.
Демьянова завели внутрь и усадили на скамью (солдаты по бокам), унтер, постучав, скрылся за одной из трех, выходящих в коридор дверей. Через минуту вернулся и поманил Гейне пальцем, – заходи.
