В. В. Красников
Скверная кровь
© Красников В.В., 2022
© Художественное оформление серии, «Центрполиграф», 2022
© «Центрполиграф», 2022
Глава 1. Выжить любой ценой
Когда тебе за пятьдесят и уже нет работы, а в стране кризис, в умах политика, в супермаркетах цены стремятся за растущим долларом, друзей не осталось, потому что есть жена и она снова кричит «Козёл!», то чувствуешь себя если не той гордой тварью с горизонтальным зрачком, потому что рогатый в твоём воображении непременно горный, то настоящим взбешённым животным, готовым надеть супруге на голову кастрюлю и стучать по ней разделочной доской, но вместо этого… Молчу в ответ, натягиваю куртку, обуваюсь и хлопаю дверью.
На улице зябко и ветрено. Жалею, что не надел шапку. Вид яркого солнца за окном обманул. Я хочу работать, а не сидеть дома и ждать прихода любимой жёнушки и снова слышать от неё без повода что-нибудь обидное вроде «диванный аналитик» или «водитель дивана», а всё потому, что она больше не может видеть меня лежащим на нём!
А утро было замечательным. С той минуты, как только я открыл глаза и увидел в окно кусочек голубого неба, почувствовал, что жизнь прекрасна, полна солнечного света, надежд и даже сил изменить свою жизнь. Ведь не всегда я просыпался в таком настроении. Иногда по утрам не бывало солнца, предстоял день уныния, какого-то мрачного застоя души и скуки, неприятного осознания пустоты в жизни. Но даже сегодня, когда я чувствовал себя таким счастливым, хмурое лицо супруги тучей врезалось в ясное небо моего счастья.
Когда это началось? Когда она стала разговаривать со мной отрывисто, язвительно, с упорной неприязнью? Гадать не нужно. Уже через месяц после моего увольнения. Заводик наш производил бытовую химию, а я последние двадцать лет жизни занимал там должность главного инженера. С приходом кризиса учредители сменили на предприятии директора, а назначенный на его место новый приступил к работе, формируя команду под себя. Пришлось написать заявление по соглашению сторон. А может, права моя жена – тряпка я…
Серые дома, трещинки на асфальте и песок у бордюрного камня. Тропинка через газон с жёлтой пожухлой травой – это помню. Открываю глаза и… Ничего не понимаю. Что произошло? – Вижу, что нахожусь в каком-то цеху: сквозь прозрачное стекло наблюдаю под высоченным потолком силовые балки, неподвижный рельсовый кран. Сквозь стекло… Моргаю и понимаю, что пошевелиться не могу, лежу, будто в гробу. Паникую и стучу кулаками по прозрачной крышке. Меня похитили! Теперь разберут на органы! Успокаиваюсь, потому что нервически посмеиваюсь над своим допущением: «Кому я нужен?»
Бесшумно поднимается крышка моего «гроба», и тишина рвёт шаблон: я был готов услышать специфический шум, царящий на любом промышленном предприятии. Сажусь и вижу, что на мне нет одежды. Совсем нет, и труселей тоже! Слышу голос:
– Как вы себя чувствуете?
Верчу головой – и никого рядом не обнаруживаю. Понимаю, что вопрос звучит внутри черепной коробочки, хотя и присутствует иллюзия яснослушания.
– Хорошо чувствую, – отвечаю.
А ведь действительно чувствую себя замечательно! Бежать, лететь, скакать, парить… Легко оказываюсь на ногах. Металлический пол приятно холодит ноги. Смотрю на стройные, мускулистые икры и не вижу варикозных вен! Сразу простил своих похитителей. С той минуты, как только открыл глаза и увидел в окно синее небо, я ведь почувствовал особенность этого дня…
Дзинь-клац, дзинь-клац – стучат металлические ножки паучка размером с собаку. Перебирая лапками, он быстро оказывается рядом и достаёт манипуляторами из своего брюшка чёрный свёрток.
– Наденьте скафандр и следуйте за медицинским киборгом, – получаю от незримого обладателя приятного баритона инструкцию.
Скафандр в развёрнутом виде напоминает мне общевойсковой комплект химической защиты. Ныряю ногами в широкие бахилы, накидываю на плечи мягкую и тёплую против ожидания ткань, удивляюсь, когда, словно шагреневая кожа, покров плотно прилегает к телу. Мне сухо и комфортно.
Киборг заклацал конечностями, бросаю взгляд на пластиковый контейнер, из которого я недавно вылез, и спешу с лёгким волнением за паучком, гоня из головы догадки о засекреченной конторе, которой срочно понадобился инженер вроде меня.
Коридор-труба в диаметре около трёх метров с тусклым жёлтым освещением невидимых ламп оказывается не длинным – всего тридцать шагов до шлюзовой двери, массивной и широкой. Ожидаю, что она вот-вот откроется, допускаю, что нахожусь на борту современной подводной лодки, но мысли угасают, едва появившись, всего лишь от одного вопроса – зачем?
Тихое шипение слева не пугает, скорее интригует, и тут же слышу приятный голос:
– Войдите в вашу каюту.
Вхожу в кубрик и по привычке прикидываю – он около шести квадратных метров. Дверь за мной с шипением закрывается. Тот же голос внутри меня комментирует появление из стены выдвижной кровати и ящика с матрасом, наличие биотуалета, душевой кабинки и окна для подачи пищи.
Кидаю почти невесомый матрас на ложе, обнаруживаю в том же ящике валик под голову. Опустевшее хранилище тут же исчезает в стене. Ложусь, удобно устраиваюсь, повернувшись на бочок, и вздрагиваю от неожиданного появления в голове незримого собеседника. Тем же голосом меня информируют:
– Вам установлена нейросеть Игрок 753459876. Желаете сменить имя?
Перед внутренним взором появляются мигающие оранжевые пятна. Я зажмуриваю ещё сильнее глаза и начинаю различать слова «Да» и «Нет».
– Да! – кричу.
Слышу в ответ:
– Выберите себе новое имя. Внимание! От выбранного игроком имени зависит игровой сюжет…
Нервно посмеиваясь, не веря, что всё это происходит со мной, мысленно по буквам произношу:
– Амадей Амадеус Антон.
Спросите, почему я выбрал именно это имя? Не отвечу, потому что сам не знаю. Его первая часть возникла из пустоты, имя пришло на ум само, а Антоном меня звали последние пятьдесят лет.
– Принимаю. Формирую сюжет…
Лёгкое поначалу головокружение сменилось тошнотой, и перед тем, как сознание померкло, в черноте вокруг меня успел прочесть вспышку странного сообщения: «Выжить невозможно…»
Отвратительный запах тления беспокоит меня сильнее, чем тупая боль в затылке. Я открываю глаза и вижу нависшие надо мной чёрные взлохмаченные тучи. Большое бледное небо переполнено раскатами грома. После каждой вспышки молнии грохот отдаётся в моей голове усилением боли. Я лежу на чём-то мягком, но неудобном. Тело затекло. Пытаюсь приподняться, упираюсь рукой на что-то скользкое и замечаю вокруг обезображенные тлением тела. Затопленные грязью, в зловещих отсветах грозы они похожи на чудовищных утопленников.
Я ползу по разлагающимся телам и не сдерживаю позывов к рвоте: всё одно мой желудок пуст и исторгает только какую-то слизь. Если бы не проливной дождь, смывающий с меня грязь, я не выбрался бы из этого Ада.
Земля! Трава! – Моя радость, безудержный восторг отнимают последние силы, и я отключаюсь. Когда снова открываю глаза, дождь перестал лить, но всё вокруг ещё мокро, влажно, вымыто и затоплено. Красный рассвет освещает илистые отмели и лужи, подбирающиеся ко рву с «утопленниками» и каменным стенам за ним. За стенами ещё спит город. Я вижу башни и шпили, украшенные коваными флюгерами, домики с черепичными крышами.
Пытаюсь подняться. Не выходит: ноги не держат. Правда, голова болит уже не так сильно. Может, привык. Ползу к дороге. На обочине, вытоптанной тысячами ног, замираю, чтобы передохнуть, и снова проваливаюсь в черноту.
Тыкдык-тыкдык, тыкдык-тыкдык! Ухо, прижатое к земле, различает стук копыт. Пробую подняться. Удаётся только, подтянув колени к груди, сесть и обхватить их руками. Взглядом слежу за приближающейся каретой, запряжённой шестёркой ухоженных лошадей. На резных дверях этого архаичного транспортного средства замечаю позолоченный герб – голова медведя на кончике меча. Карета останавливается так, что этот странный герб оказывается прямо передо мной. На увенчанных короной кроваво-красных лентах вокруг герба читаю: «Амадей – Дом славы и чести». Написано не на русском, но читаю витиеватые литеры без труда. Вспомнив, что теперь и я Амадей, горестно улыбаюсь и тут же от боли сжимаю потрескавшиеся губы.
Дверца кареты внезапно открывается настежь, и я вижу ангела – потрясающе красивую девочку лет двенадцати. Брюнетка с голубыми глазами, коралловыми сочными губками, она смотрит на меня с грустью всего несколько секунд и исчезает в глубине кареты. Но я теперь знаю, что уже никогда не забуду её образ. Открытая дверная створка захлопывается, я больше не отслеживаю течение времени. Вздрагиваю от неожиданности, когда распахивается другая половинка двери и жгучий брюнет, одетый в белоснежный камзол, бросает к моим ногам кожаный саквояж.
– Элоиза, я последний раз иду на поводу у твоей прихоти, – говорит он с раздражением. Наверное, той очаровательной девочке.
Парень раскрытой пятернёй отбрасывает длинные волосы назад, и я замечаю отвратительный рваный шрам на его щеке. Юнец прожигает меня полным отвращения взглядом и захлопывает дверцу. Экипаж трогается в направлении города.
Я с трудом подтягиваю к себе подачку, долго вожусь с непривычным замком и, распахнув саквояж, вдруг захлёбываюсь слюной от восхитительного запаха хлеба и пряного мяса. Правда, съесть много не удаётся. Быстро пересыхает во рту, и я чувствую неуёмную жажду.
Сбивая в кровь босые ноги, бреду, будто странным образом знаю, что выйду к полноводной реке. Как дошёл, помню плохо. Запомнился страх встретить кого-нибудь, кто обязательно заберёт у меня саквояж, в который мои благодетели вместе с едой положили какую-то одежду и обувь.
Утолив жажду, я снова перекусил. Потом долго отмокал в воде, оттирая песком грязь и отвратительный трупный запах, до сих пор преследующий меня.
С восходом местного солнца распогодилось. Небо стало прозрачным и голубым, как дома, на Земле. И река пахла свежестью, и земля. Вспоминая ссору с женой, пробуждение на инопланетном корабле и попадание в эту ужасную игру, я машинально достаю из саквояжа потёртые кожаные башмаки с серебряными пряжками, старые, но облагороженные вышивкой штаны, шёлковую рубаху и камзол. Наверное, всё это принадлежало тому высокородному парню. «Как же я смогу этот подростковый наряд надеть?» – горестно улыбаюсь и, мазнув осознанным взглядом по своим рукам, потом ногам, поражаюсь, что раньше не замечал произошедшей со мной метаморфозы. Костюмчик, как и туфли, мне оказался впору. То, что теперь я двенадцатилетний мальчуган, меня не сильно расстроило. После всего, что со мной приключилось, этот факт я воспринял даже с оптимизмом. Вспомнилось, что мысли, как хорошо было бы вернуться в детство, меня в последнее время посещали регулярно.
Одевшись, чувствую себя гораздо лучше, пытаюсь обнаружить в голове какие-нибудь воспоминания. Должна же быть у мальчугана, чьё тело я занял, какая-то история, памятные события наконец. Увы, я просидел на мягкой травке достаточно долго, что даже почувствовал холод от ещё непросохшей земли, но так ничего и не вспомнил.
Встаю и неспешно иду к дороге. Попасть в город для меня важно прежде всего из соображений личной безопасности. Тут, если судить по одежде, эпоха соответствует земному Позднему Возрождению, этак век уже семнадцатый. Останавливаюсь, присаживаюсь на корточки и срываю с башмаков серебряные пряжки. Уж за них кто-нибудь точно меня прибьёт. Бреду и размышляю в основном об угрозах, таящихся за стенами города. Решаю, что в худшем случае местные криминальные элементы отберут у меня одежду, и успокаиваюсь. Мысли сразу направляются в нужное русло: «Я же умею читать! Значит, нужно наняться в какую-нибудь лавку и на первых порах помогать её хозяину чем смогу, чтобы побольше разузнать об этом мире».
Ворот у высокой арки на входе в город не оказывается, а вот стражники службу несут. На поясе у них болтаются узкие мечи, а на голове бликуют солнечными зайчиками железные шлемы. Штаны и куртки у местных защитников порядка пошиты из выкрашенной в рыжий цвет кожи. Оба здоровяка почему-то разглядывают меня, как редкую зверюшку. Я в свою очередь тоже глазею на них, пока не приблизился настолько, что обоняю запах лука и винный перегар. Шарахаюсь в сторону и слышу вопрос, который разит меня наповал и в какой-то мере открывает первый сюжетный квест:
– Полукровка, решил папашу навестить?
Оба охранника регочут, обнажив жёлтые зубы, но пройти не мешают. Я же ускоряюсь, чтобы не нажить на свою голову никаких новых неприятностей. Вопрос, почему они меня обозвали полукровкой, уже не даёт покоя. А спросить, увы, не у кого. Вернуться и поинтересоваться на этот счёт у стражников – идея так себе. Скверное настроение теперь усугубляется ещё и беспокойством: что со мной не так? Предчувствие, что наверняка об этом я скоро узнаю, делает мою походку нервной, я сутулюсь, испытывая от этого жуткий дискомфорт.
Впрочем, вскоре замечаю, что немногочисленные прохожие на меня внимания не обращают, и успокаиваюсь. С любопытством туриста посматриваю на старинные здания, вонзающиеся каменными шпилями в бездонное небо. Пахнущие ещё средневековьем узкие улочки сменяются одна за другой. Запах немытых тел, кислых щей, мочи и трупный время от времени доносится порывами ветра.
Людей вокруг становится всё больше. Пройдя два квартала и обессилев от толкотни и шума, сворачиваю в узенькую, относительно безлюдную улочку и вздыхаю свободно. Тут, у дверей, на вынесенных из дома стульях, непринуждённо восседают пожилые матроны и отцы семейств в довольно затрапезном виде, словно эта улица является частью их дома. Кое-где на мостовой играют дети, облезлые, худые кошки воровато пересекают улицу, гугулькают под ногами и на карнизах голубиные пары…
– Амадеус, что ты тут забыл? – Шкет на голову ниже меня дёргает за рукав и продолжает удивлять: – Тебе повезло, что Маркус сопровождает отца. Кто тебе рассказал об этом? Хочешь поквитаться с его братом?
«Кто такой Маркус? И почему мне нужно поквитаться с его братом?» – мимолётные мысли.
– Э-э… – тяну я. – Ты кто?
– Ларри, Ларри я! Что с тобой?
– Ничего не помню, – жалостливо выдавливаю из себя признание и тру ладошкой затылок, – заблудился…
– Ты? – В глазах малого читаю неверие. Впрочем, он мне поверил. Выражение потешной конопатой мордочки меняется, и парнишка предлагает помощь: – Отвести тебя домой?
В ответ я только киваю, мол, веди.
Молча мы идём из улочки в улочку – они пересекаются, переплетаются одна с другой так, что найти обратный путь мне кажется невозможным. Неожиданно мы оказываемся на просторной квадратной площади, на противоположной её стороне величественно белеет какой-то дворец, устремлённый ввысь десятками, а может, и сотнями башен, башенок и шпилей. С сожалением я покидаю эту площадь, мой проводник ныряет ещё в одну ничем не примечательную улочку и останавливается у дома с вывеской «Лекарь Пипус».
– Ну, бывай, полукровка!
– Спасибо! – кричу в спину убегающему попрошайке.
В том, что мой проводник попрошайка и воришка, я почему-то уверен.
Стучу в высокую с цветочным орнаментом дверь, слышу слабый, дребезжащий голос:
– Иду, иду…
Щёлкает задвижка, и дверь со скрипом открывается. Долговязый старик с длинной седой бородкой, в пенсне на крючковатом носу смотрит на меня как на чудо. В его подслеповатых глазах я наконец читаю узнавание и радость:
– О Единый! Амадеус, ты ли это? Входи скорее!
Старик хватает меня за отворот камзола и втаскивает в дом. Прежде чем запереть дверь, он подозрительно осматривает улицу. От этой конспирации у меня сводит от страха живот. Я отчётливо понимаю, что мои неприятности с обретением крыши над головой не закончились. Они только начинаются!..
Глава 2. Бастард
– Амадеус, всем в прекраснейшем городе Ролоне известно, что скверная кровь, возникшая в результате смешения чистой человеческой крови с кровью эльфов, способствует появлению породы людей, подверженных самым предосудительным порокам. А ещё они крайне тупы, ленивы, беспутны и оканчивают свою мерзкую жизнь воров и попрошаек на плахе.
Так старик Пипус ответил на мой вопрос, почему плохо быть полукровкой.
Впустив в свой дом, он молча проводил меня на кухню и накормил. Только потом уселся напротив и заговорил:
– Амадеус, ты пропал два дня назад. Я уже решил, что твоя злосчастная судьба завершилась. И возблагодарил Единого, что случилось это сейчас, а не в первые годы твоей жизни. И вот я вижу тебя живым и здоровым, в дорогой одежде и не могу найти этому объяснения.
Я не знал, как мне обращаться к этому старику, но раз мальчуган, в чьём теле я оказался, жил тут и не приходился своему благодетелю сыном, значит, лекарь по какой-то причине опекал парня и обучал. Поэтому ответил ему так:
– Учитель, простите меня, если скажу по незнанию что-нибудь не то. Увы, я ничего не помню о своей жизни в этом доме и вас не помню. Сюда вашего покорного слугу привёл мальчик, из тех, кого вы называли ворами и попрошайками, хоть он, конечно, не полукровка. Потому что сам меня так называл.
Я рассказал ему свою историю, как очнулся за городской стеной среди разлагающихся трупов и как кто-то из благородного дома Амадей не позволил мне умереть с голоду и замёрзнуть.
Старик слушал не прерывая. Когда я закончил, Пипус заговорил не сразу.
– Тебе нужно бежать, – выдавил он.
В тот момент я ощупывал свои уши, и мои пальцы не чувствовали никакой остроты кончиков, да и размер казался вполне обычным, среднестатистическим, как выразился бы я, будь на Земле. Старик заметил мои изыскания и закричал:
– Тебе угрожает страшная опасность, а ты зачем-то наминаешь свои уши и не слушаешь меня!
– Проверяю, что мне досталось от эльфов, – пробормотал я, – а тот, кто хочет моей смерти, кем бы он ни был, думает, что уже разделался со мной. Зачем мне бежать?
– Ты мудр, как твой отец. А от эльфийской матери, которая, к слову, была весьма родовита, ты унаследовал свои белоснежные волосы и характер. Тебе, бастард, повезло родиться с голубыми глазами и смуглой кожей. Ведь всем известно, что у эльфов глаза зелёные, как луговая трава, а кожа светла, как и их волосы. Вовремя я закончил работу над новой краской для окрашивания седых волос благородных женщин Калиона. Мы покрасим твои мягкие и белые, как вековая седина, локоны в чёрный цвет, они станут прямыми и жёсткими. – Старик стукнул себя ладонью по лбу. – Как же я раньше не нашёл такого простого решения твоей проблемы?!
– А кто мой отец? – спросил я.
Пипус помрачнел, его лоб изрезали новые складки, он посмотрел на меня поверх своего пенсне и твёрдо сказал:
– Тебе, бастард, об этом лучше не знать.
Старик окрасил мне волосы, и они действительно потяжелели и выпрямились. Несколько дней я не выходил из дома, помогал лекарю заготовить запас этой замечательной краски и запоминал, из чего и как он её создавал, чтобы когда-нибудь, когда возникнет необходимость, приготовить чернила самостоятельно. Рецепт на самом деле был прост: Пипус смешивал кору труха, дерева, похожего на земную ель, и высушенных жучков-точильщиков, обитающих на этих деревьях. И кору, и трупики насекомых ему приносили городские бедняки. Конечно, он платил им за это.
За работой Пипус мне рассказывал о моём детстве. И все эти рассказы начинались со слов: «Вот была бы у меня раньше эта замечательная краска!..»
Если бы у моего учителя была такая краска, мне не пришлось бы терпеть побои и унижения как от людей, так и от эльфов. Ни те ни другие нипочём не хотели играть с господским ублюдком, и я, к огорчению наставника, очень рано усвоил, что у полукровок вроде меня руки и ноги существуют исключительно для того, чтобы защищаться от обидчиков.
Таков был мир, в котором я вырос. Наполовину человек, наполовину эльф, но не принятый ни теми ни другими, я уже с младенчества был проклят. Моё рождение окутывала страшная тайна, которая, если раскроется, потрясёт основы одного из весьма влиятельных и знатных семейств Калиона – обширной территории, завоёванной империей.
Так совпало, что мой первый выход в город человеком, а не полукровкой, ознаменовался казнью воришки. Я воочию увидел, как обращаются с такими, как я, носителями дурной крови. Приговорённый к смерти был тоже полуэльфом. Ростом выше меня, невероятно исхудавший, он горделиво взирал на беснующуюся у эшафота толпу. Его обнажённый торс, перевитый высушенными мышцами, как лозой, был безжалостно исполосован плетьми.
– Кто это? – спросил я у какого-то парня.
– Беглый раб, – пояснил он. – Полукровка, сбежавший с одного из золотых рудников. Подошёл сдуру к работающим в поле крестьянам, показал самородок и попросил еды, а те сдали его местному барону.
– А почему они его бьют?
На такой глупый вопрос парень даже не стал отвечать. Я понял, что с равным успехом мог бы спросить его, почему бьют волов, тянущих плуг. Полукровки и эльфы в Калионе – это и есть тягловый скот. У них нет прав свободных людей. Они целиком принадлежат своим хозяевам. Правда, только те, которые не остались влачить жалкое существование в Великом лесу.
Перед тем как несчастному рабу отрубили голову, он завопил на высоком (эльфийском):
– За самым могучим руфусом ищи подземный ход!
Руфусом местные называли деревья, похожие на земные дубы.
Его срубленная голова полетела в корзину, а я снова и снова повторял услышанное, потрясённый тем, что высокий, язык высших эльфийских домов, я, оказывается, знаю так же хорошо, как и тот, на котором говорил последние дни.
Мне трудно объяснить, почему я решил пробраться к эшафоту и отдать долг вечности погибшему. Я встал у корзины с отрубленной головой и увидел, что на щеке синеет огромное пятно. Присмотревшись, рассмотрел как минимум два клейма. Причём поставлены были в разное время, новое поверх старого или старых…
Вечером я спросил у наставника:
– Пипус, у казнённого сегодня полуэльфа на щеке я разглядел клейма. Почему его клеймили не один раз?
– Владельцы рудников клеймят своих рабов, а когда такого раба перепродают другому хозяину, тот выжигает новое. Наверное, этот парень менял хозяев много раз…
Спустя день я повстречал компанию молодых эльфов. У них в услужении был полукровка. Я наблюдал за ними всего минут десять, но увидел достаточно, чтобы сделать вывод: эльфы относятся к полукровкам даже ещё хуже, чем захватчики-люди, потому что бастарды вроде меня служили им живым напоминанием о власти чужестранцев, захвативших их землю и творящих насилие над их женщинами.
Если несколько дней назад я, окрашивая волосы, всего лишь подчинялся старику, от которого зависел, то с этого дня делал это чаще, чем отрастали корни белоснежных волос.
Пипус продолжал обучать меня премудростям алхимии и лекарскому мастерству. Он делал это, наверное, с таким же упоением, как и раньше, когда учил меня читать и писать. Но при этом старик каждый день твердил, что для полукровок и эльфов обучение в империи запретно. Упаси меня Единый когда-нибудь похвастаться своими знаниями или умениями. Не каждый барон в Калионе мог поставить под договором свою подпись.
Обучая бастарда-полукровку, старик рисковал. Я ведь на самом деле не юнец, у которого только проклюнулись под мышками и между ног белые волосы. И то моего контроля едва хватало, чтобы скрывать свою образованность. А как же это удавалось малышу все эти годы до моего вселения в его тело?..
Прошло около месяца, как я оказался в этом странном мире. Старика позвали осмотреть одного важного человека, и Пипус взял меня с собой. Оказалось, помощь требуется не графу Трибо, а управляющему его имением, который внезапно почувствовал себя плохо после еды. Я вошёл в особняк вельможи в качестве слуги лекаря, неся кожаную сумку, в которой он держал свои медицинские инструменты и склянки с эликсирами на все случаи жизни.
Когда мы пришли, управляющий лежал на диване. Пипус принялся осматривать больного, а тот почему-то уставился на меня. Что-то в моём облике привлекло его внимание, возникло впечатление, будто болезный когда-то раньше видел меня и теперь узнал.
Старик заметил эти взгляды своего пациента и нервным жестом руки дал мне знать, чтобы я вышел из приёмной. Я и сам понимал, что ничего хорошего в сложившейся ситуации ждать не приходится. Минут через двадцать на высокий порог городского особняка вышли граф Трибо и мой благодетель. Они перешёптывались, и, поскольку смотрели на меня, речь явно шла обо мне. На лице Пипуса я читал нешуточный испуг. Я ещё не видел, чтобы его лицо было так искажено от дурных предчувствий.
Граф поманил меня к себе. Оказалось, я на полголовы выше его.
– Посмотри на меня, мальчик, – велел он и, взяв меня рукой за подбородок, принялся поворачивать моё лицо из стороны в сторону, словно выискивая что-то известное ему одному.
– Тот же самый нос и уши, посмотри на его профиль, – сказал он Пипусу.
– Нет, – возразил старик. – Я хорошо знаю того человека, и сходство между ним и этим мальчиком хоть и имеется, но лишь самое поверхностное. Я лекарь, уж я-то в таких вещах разбираюсь, можете мне поверить…
Не желая спорить при мне, граф сказал:
– Мальчик, иди домой.
Я вынужден был уйти, оставив Пипуса продолжать непростой разговор. А когда старик вернулся домой, то ничего рассказывать не стал, и мне пришлось спросить прямо:
– На кого, по мнению графа, я оказался похожим?
– Амадеус, что касается твоего рождения, есть определённые обстоятельства, о которых ты ничего не знаешь и никогда не узнаешь. Ради твоего же блага это лучше хранить в тайне, ибо в противном случае ты снова окажешься сброшенным со стены трупом среди тех несчастных, которых некому предать огню.
Тогда он больше ничего не сказал. А на следующий день, ближе к вечеру, когда я, как обычно, готовил краску для волос, которая, надо признать, весьма неплохо продавалась, в мастерскую ввалился подвыпивший Пипус. Он выглядел очень странно: бледный, осунувшийся, с тёмными мешками под глазами. Мой учитель явно нервничал.
– Собирайся и уходи. Ты покидаешь столицу навсегда.
– Один? – В тот момент я почувствовал себя настоящим мальчишкой. Страх сковал мои ноги.
Старик улыбнулся вымученной улыбкой и ответил:
– Тебе повезло. В Клихе хватает престарелых аристократок. Мы отправимся туда вместе и осчастливим их своей краской.
До этого захудалого городишки мы добирались двое суток. Мне, землянину, жителю двадцать первого века, эти тридцать или сорок километров от столицы, когда на кону стояла жизнь, показались недостаточно длинным расстоянием, чтобы забыть об угрозе разоблачения. Или от чего там на самом деле мы бежали? Но Пипус повеселел, несмотря на то, что некоторое время у нас даже не было крыши над головой. Оказалось, старик забыл извлечь из тайника кошель с деньгами. Мы не могли снять жильё, купить еду и ингредиенты для краски. Ходили от храма к храму Единого и выстаивали огромные очереди на раздаче хлеба. Действительность я воспринимал только через боль намятых от бесконечной ходьбы ног да через урчание вечно пустого желудка.
В прошлой жизни, на Земле, особенно после потери работы я стал злоупотреблять алкоголем. И делал это до тех пор, пока в какой-то момент не заучил истину: алкоголизм – неизлечимое прогрессирующее заболевание. Тогда я и подумать не мог, что всё же это зло по-настоящему когда-нибудь войдёт в мою жизнь. Пипус как бы стал дольщиком местного лекаря, но уже через неделю оказался в запое. Пили они оба, но спился мой наставник. Его коллега меня возненавидел с первого взгляда. Поэтому находиться рядом со стариком я не мог. Спал на грязной соломе рядом с проститутками и пьяницами, терпел нескончаемые оскорбления, ибо снова превратился в полукровку, ведь сделать краску нам так и не удалось.
В последующие три года я действительно стал самым настоящим уличным мальчишкой – это время запомнилось мне в основном проклятиями окружающих и побоями. Ложь и притворство, воровство и попрошайничество – вот лишь далеко не полный список умений и навыков, которые я приобрёл в Клихе. Босой, оборванный, грязный, я проводил целые дни напролёт, совершенствуясь в умении выпросить подачку у какой-нибудь состоятельной дамы, которая смотрела на меня сверху вниз, морщась от презрения.
Однажды мы с наставником перекусывали у городского фонтана. То был редкий день, когда Пипус оставался почти трезвым и заговаривал со мной о возвращении в столицу. Он полагал, что я возмужал, раздался в плечах, и если мои волосы снова выкрасить в чёрный цвет, никто не узнает во мне бастарда-полукровку.
Мимо нас к особняку маркиза ехал верхом на кауром жеребце важный господин. Лет ему было много, но в седле он держался отменно. Прямая спина и шпага, усыпанная драгоценными камнями, свидетельствовали и о здоровье всадника, и о его богатстве. Незнакомец остановил коня, и в тот момент я почувствовал его пристальный взгляд. Внимание ко мне со стороны вельможи не укрылось и от наставника, и это очень ему не понравилось. Он суетливо засеменил к всаднику. Полы его поношенного камзола развевались на ветру, а из-под грубых башмаков при ходьбе поднималась пыль. Пипус осмелился взять коня аристократа под уздцы. Они о чём-то стали спорить и поглядывать в мою сторону.
К счастью, тогда я не смыл, как обычно делал перед едой, свой грим. Его я накладывал на лицо, когда отправлялся попрошайничать. С этим гримом я был похож на заразного нищего, и прохожие, боясь, что я прикоснусь к ним, с легкостью расставались с медяками.
Пипус подозвал меня и, когда я подошёл, стал уверять аристократа, что он ошибся:
– Взгляните, господин, как я вам и говорил, это не он, а всего лишь очередной уличный попрошайка. Вдобавок заразный…
Аристократ наконец разглядел на моём лице безобразные в мокрой сукровице струпья и в ужасе пришпорил коня. Пипус вознёс Единому хвалу и сказал:
– Теперь мы точно возвращаемся домой. А ты запомни, если с тобой когда-нибудь заговорит аристократ, отвечай ему на высоком…
Буквально на следующий день, перед самым нашим отбытием из Клиха, я уже нарушил его рекомендацию. Хвала Единому, я был чист и опрятен: ведь никому при выходе из города не нужны неприятности со стражниками. Я поджидал наставника у храма, как увидел выходящую из него девушку. Голубое, струящееся платье, отделанное белым шёлком, замечательно сидело на ладной фигурке. Меня словно громом поразило: взгляд девушки буквально приковал меня к мостовой. У юной аристократки были голубые застенчивые глаза, нежное личико и длинные чёрные волосы, густые и блестящие. Я сразу узнал её, свою спасительницу и любовь всей моей жизни. Как же она похорошела! Когда путь прелестнице преградила лужа, оставшаяся после прошедшего ранним утром дождя, я снял свой камзол со словами:
