Валерий Карибьян
Крепость
Воздух здесь другой, нежели в городе, а ведь совсем близко, за валами, сразу за северной обводкой стоит жилая многоэтажка – и все там иное, отличное. Если бы я мог подобрать слова к описанию своих чувств… но, кажется, таких слов не существует.
Я ушел вправо, в сторону западного форта, входящего в часть Кобринского укрепления, где в 41-м находилось расположение 125 стрелкового полка, чьи бойцы трагическим июнем нанесли врагу серьезный ущерб в живой силе и на время деморализовали напиравшие с яростными воплями группы немцев.
Возле казарм, построенных еще поляками до 1939 года, оказалось тихо и безлюдно. Угрюмые своды арок аппендикса, примыкающего к основному зданию, очерчивали гипнотизирующие входы.
В одном из них, в крайнем дверном проеме, я увидел, как вырисовывается силуэт чей-то фигуры. Огромные, шаровидные глаза светились во мраке, как у притаившейся кошки. Фигура шевельнулась, в районе пояса блеснула медная бляха. В следующую секунду сквозь полотно черноты, отделявшей аркаду от внутреннего помещения, просунулась рука, облаченная в грязный хлопчатобумажный рукав. А следом из проема вырвался такой громкости шепот, что казалось, его слышит вся округа:
– Ты принес воды? – прозвучало сипло, затем вырвался сухой кашель.
– Ч-что? – Я немного удивился.
– Лёха… он погиб… там, в подвале. Не дождался воды.
– Какой Лёха? – мой голос прозвучал скованно, во рту пересохло, я не мог интерпретировать смутные ощущения и нахлынувшую тревогу.
– Значит, ты не принес воды, – безнадежно прохрипел голос, и рука погрузилась обратно во мрак.
Не успел я подумать о неуместных розыгрышах, как за спиной раздались короткие автоматные очереди. Птицы с возмущенными криками покинули насиженные ветки деревьев. Я вздрогнул и, пригнувшись, развернулся: из кустов торчали стволы орудий, а в листве мелькали немецкие каски. Поляну перед казармами пронзил ядовитый возглас, чеканя призыв сильным акцентом:
– Сдавайсь, русски! Сдавайсь!
