Валерий Иванов
Повесть о «царском друге». Распутин
Часы показывали 18 часов, минутная стрелка передвинулась на число 10. Распутина от продолжения прочтения книги Жюля Верна «20 тысяч лье под водой» оторвал звонок телефона.
«…Капитан Немо причалил к трупу животного… двое матросов взобрались на бока убитого животного, и я, к своему удивлению, увидел, что они выцеживают молоко из его млечных желез, которого скопилось…» – читал про себя Распутин. Ему нравилась индустриальная фантастика с научным сюжетом. Порой желание самому что-либо сочинить проявлялось в последнее время и у него. Но то ли времени, то ли особого желания сесть за перо и чернила у него не находилось. Что произошло дальше, Григорий Ефимович не дочитал. Он поднялся с обитого недорогой тесьмой кресла, на котором недавно восседал его юный друг.
– Да, слушаю, – принял деловой тон «любимец императрицы».
Так, как бы в шутку называл его император Николай II при своей жене.
– Иди, там твой любимый аудиенции просит, – в шутку говорил царь, когда Распутин прибывал в Зимний дворец по просьбе Александры.
– Почему это мой?! – возмущённо говорила императрица, спеша в фойе для встреч с особо приближёнными гостями.
– Он, между прочим, и не только мой друг, но и твой, и всей России, – говорила царица со скрытым акцентом, – и нашему Алексею очень даже хороший помощник, а сын вырастет – я его предложу и как наставника, – утвердительно говорила царица.
«Ну, вот ещё!..» – думал про себя император, но никогда не вступал в спор с женой, зная о том, что её переубедить не удастся.
Обычно до отъезда в ставку с начатой войны на нём был домашний халат, с воротом золотых границ, сохранившийся подарок от китайских правителей. И спешил выйти вон к появившемуся в открытой двери помещения Распутину, чтоб потом появиться вновь в комнате с вопросами, как большой спец по спору. Недавно закончилась вторая сессия Государственной Думы, где из совместного смотра армейских полков с дядей, внуком Николая I князем Николаем Николаевичем, у царя вышел спор об усилении систем крепостей, представлявших в течение многих лет лучшую систему.
И, вступая в спор, всегда начинал издалека, со своего любомудрия. Обычно оканчивая семейным перемирием:
– Тебе налить чая, дорогой? – спрашивала его жена.
– Да, дорогая, с одним кусочком, пожалуйста, – говорил царь.
– Григорий Ефимович? – послышалось в трубке.
Лицо за растительностью на лице у него изменилось, сняв напряжение, он словно повеселел. Интуитивно поднимаясь к аппарату, Григорий ожидал неприятные ему от звонка подозрения чего-то гнетущего, даже с необратимыми последствиями, вдруг исчезли.
– Маленький… – отозвался Распутин радостно.
– …Да, да, конечно, маленький, – отвечал Распутин. Он бы и хотел назвать его именем Феликс, но оно было настолько громким для юнца, и возвышение авторитета Распутина не давало снизойти к Юсупову-младшему, как подобает его чину, и его, казалось бы, столь равнодушное отношение Феликса Сумарокова-Эльстона и его жены располагало Григория Распутина к юному князю отеческим отношением.
Его лицо веселело, но всё же какое-то беспокойство не отпускало его. Быть может, гадал про себя он, не сможет помочь Ирине тогда нужно напрячь все свои силы хотя бы для того, чтобы восстановиться во взглядах общества, узкого круга Юсуповых, в котором, как ему казалось, он становится неинтересным, и с помощью сына Сумарокова-Эльстона их общество, не только казавшееся ему его пустыми словами для окружающих, но и делом доказать, что он нужен обществу, просто необходим, и вернуть к себе уважение в окружении царских приближенных. Но в том, что его не любили, конечно, Распутин ошибался, ему всегда были рады, и если они не нуждались в нём, то были рады, как непонятному, но добродушному, завернувшему на их бал жизни путнику.
– Несомненно, князь, – подыгрывающе, как подобало бы статусу юноши, в трубку сказал Распутин, – буду ровно в шесть. Привет матушке и батьке!
– До свидания, – он ещё немного выслушал собеседника и повесил трубку.
Обещание подойти на встречу ровно в 18:00 произвело в Распутине некую настороженность, но всю ту же «помощь» в интуиционном предупреждении он усилил в себе о его подавлении. Ведь что с ним может случиться. Когда его позвал миролюбивый, пусть на взгляд недоброжелательный, так по молодости и глупости люди со временем начинают если не доверять, то как бы любить друг друга, находя общее, считал Распутин. Да только если какая-нибудь ошибка в том, что он, Григорий, сын Ефима, напьётся до околения да замёрзнет где-нибудь по дороге, что, впрочем, Распутин был уверен, невозможно, потому что он следит за своей самосохранностью. Да и выпивает молодой князь редко, да и уж тем паче будет с молодой женой. Лишь одно подозрение мелькнуло у «старца»: поздняя встреча, почему под вечер, да и то ладно, быть может, днём мало ли какие дела…»
На часах стрелки показывали около семи вечера. Дочитывать книгу не хотелось. Распутин подошёл к серванту, достал оттуда графин с коньяком. Коньяк Распутин не любил, из алкогольных напитков предпочитал водку, и из особых видов «московскую», она легко «шла», медовуху или если коньяк, то 6–7-летней выдержки. Он был более лёгким, с привкусом тягучести как ликёр, считал «царский друг». Принял рюмку и лёг спать, уже предвкушая встречу с возлюбленной четой. Даже не зная тому причину. Возможно, из-за молодости обаяния этих супругов и их щегольства после их по известности, изысканности нарядов шли супруги лишь Романовы из династии монархии.
Но вся правда состояла в том для юного князя, что никакого щегольства юный франт в себе не ощущал. Ему ненавистно было слово «маленький», и в нём название его, если принимало, то внутри него творилось нечто ,что заставляло задуматься о том, что он есть не выше, что он есть всего лишь человек, убивало часть его непризнанного зазнайства. Он ощущал себя холопом царских наследников. Тем острее ощущалось в нём открытое отчуждение у одной из дочерей Николая II – Ольги Николаевны.
В одном из балов на Мойке возле дома Юсуповых произошла встреча молодых знатных людей. Юный кавалергард только что с призванным чином офицера отважился подойти к миловидной девушке, выискивающей кого-то из толпы.
– Имею честь представиться, князь Юсупов Феликс Феликсович, призванный не так давно в офицеры кавалергардского полка конного отряда её величества императрицы Александры Федоровны, – отчеканил Феликс, когда у него если не тряслось всё внутри от встречи с великой княжной, то испытывалась неуверенность. И верно, девушка была на несколько легка, на подъём настроения, что никак не желала прислушиваться к юному пажу.
– Князь, – отрапортовала она, колыхая веером, – вы на коне-то бывали, князь? – без какой-либо иронии высокомерия обратилась она к князю.
Она была одета в бальное платье с белыми кружевами на груди, причёска выложена в лукошко боковинами из волос, расходясь в развеянии до плеч, слегка пухлые нежные щеки весьма спорно вели себя по отношению к её фигуре. Что мало соответствовало её стройности. Князю Юсупову так и хотелось прильнуть к её пухлым губам, но её ответ следовал для князя как отказ.
– Благодарю вас за внимание, – замаскировал в себе обиду Феликс Юсупов, поспешил удалиться.
Всё же спустя годы он женился по предложению Ольги её отца на другой особе.
Окончив в 1912 году Оксфордский университет, он решил следовать по путям своего отца: поступить на отделение войск, принадлежавших самой императрице. Но желание было недолгим. Его, получившего статус офицера, прельщала иная структура искусства служения Мельпомене и тайным кружкам богатого сословия. Тем самым к 1916 году и появился круг, точнее сбор пентаграммы, где о пятом человеке из числа четырёх этой тайной группы знал лишь сам Юсупов. В его число входили сам князь Феликс Юсупов, в недавнем времени ставший как граф Сумароков-Эльстон по своему отцу. Гвардейский поручик Сергей Сухотин – собственно, он и являлся создателем тайной организации, в штуку призванной вовлекши дальнейших его членов и обосновательно зарекомендованным обществом сыном князя Сумарокова-Эльстона как «верноподанные России». Далее членами кружка стали шурин Феликса, великий князь Дмитрий Павлович, сын великого князя Павла, двоюродного брата Николая II, относившегося к Распутину относительно, и следующий – Пуришкевич Владимир, тайный масон с притворным «кричащим» таинством, как антимасон, пылавший проявлением к лидерству монархии, черносотенец. Был старше всех из общества, 24 августа ему исполнилось 36 лет.
Пуришкевич имел хорошие знакомства, за границей поддерживая западных друзей псевдоунитаризацией царской ложи. Прибывая в Россию, являл из себя явного монархиста, по своей личности был скрытым дуалистом: «где бы ни был, лишь бы хорошо». Пятым тайным для общества «пяти» был коллежский друг и по совместительству наставник князя Юсупова Освальд Райнер, глубокомысленный, патриотически настроенный молодой человек, обнаруживающийся там, где являлось бы месту дискуссии и опровержений. Он должен был появиться ко времени встречи «пятерки». В тот день, когда они пригласили к себе Григория Распутина, Райнер должен был зафиксировать гибель царского друга. Но Освальд, человек для себя, был в то же время и опасливым – он не желал, в то время он уже был включён в заговор по ликвидации «старца». Быть вовлеченным в политическое, а в самом деле игровое побоище человека только лишь потому, что он представляет наивную опасность для империи. В самом деле, ненависть, разыгрываемая внутри князя Юсупова, никак не отражалась в его коллежском друге. И то ли по случайности, но в большой точности до наоборот, но Райнер опоздал на поезд, направлявшийся сообщением между Британией и Польшей в Петроград. Отправившись только спустя трое суток.
Итак, 16 декабря9 упоённый желанием от встречи с юной четой Юсуповых Григорий, за последние трое суток так и не притронувшийся к фантастическим рассказам Жюля Верна, он остановился на странице 51 московского издания за 1907 год «20 тысяч лье под водой».
Но в этот день ожидали рокового дня трое из тайного общества «пяти». Поручик. Он был свободен от вахты и до февраля, оставив резервный командный полк, с женой отправился в Петроград. Пуришкевич и сам последователь семейств рода Юсуповых.
Князь Феликс Юсупов положил трубку телефона на рожки аппарата. Его друзья молча наблюдали за сменой лица юноши, на нем засияла улыбка.
– Вот и всё!.. Господа… – прозвучало из его уст.
Будто фокусник умелым движением скрывает в своих руках колоду карт или бутафорского живого кролика. Первым прервал тишину Пуришкевич, выкуривая сигару с набитым в ней «брендом» сухим Heroin’ом. По-дружески предоставленным ему его другом-британцем, являвшимся в своей стране военным врачом. Бренд Heroin был болеутоляющим для раненых солдат и наркотическим веществом, отвлекающим при операционном действии, своего рода обезболивающим веществом.
– Ха-ха-ха-ха, – рассмеялся Пуришкевич, выдохнув дым.
Отставник Сухотин, понимая его радость, расширившись в улыбке, поддержал его скромным хохотом.
– Птица будет в клетке, – добавил Юсупов.
Пуришкевич вдруг закашлял от собственного дыма сигары. Прослезившись, он потерял главную мысль, которой хотел добавить слова князю. Он прокашлялся.
– Ой, – сказал он, – ну вы, князь, прямо актёр… Самого Распутина надурить! Каково, а?! – он вновь залился уже негромким хохотом.
В подвальном помещении, в котором находились заговорщики, было весьма уютно по сравнению с комнатой самого Распутина. Комната членов тайного общества находилась в глубине юсуповского дворца, от края вымощенной дороги на 2 метра вниз. Комната Распутина хоть и вмещала в себя солнечный свет на втором этаже, всё же дискомфорт ощущался от едкого задымления с кухни от масла и гари.
– Ну?.. – прокашлявшись, с интересом обратился к князю Пуришкевич. Он вновь закурил сигару.
– Я ему позвоню завтра. Вы-то как сами планируете – какого числа его позвать? – спросил недоуменно Юсупов.
На мгновение у него появилось отчаянное мнение, что весь заговор против Распутина окажется сплошной фальшью и выдумкой накуренных псевдодрузей. Юсупов никому не доверял, разве что соратнику из британской разведки Освальду Рейнеру. С ним у него во время учёбы в коллежском университете сложились даже более чем дружеские отношения. Рейнер признавался русскому другу в бисексуальности, но ни разу не удалось склонить в близость к себе русского подданного, в то время за границей князь намеревался стать зятем русского царя.
Сухотин, подпиравший рукой голову, опершись локтем о комод, после смеха сменил позу, теперь он двумя локтями опирался о комод. Принял из рук Пуришкевича сигару. Монархист, развалившись на стуле, наслаждался настроением.
В преддверии сочельника и новогоднего праздника и встречи общества юных франтов Григорий Распутин старался не отвлекаться на будничные дни. Редко встречаясь с людьми, всё чаще встречая их на улице, или отводил взгляд, одаривая лишь улыбками, либо прятался под шапкой, одеваясь в тулуп возницы, обвязавшись пояском, выглядя как холопский работник таверны. За трое суток он только дважды употреблял чарку «московской», одну из которых до встречи с Юсуповым. Свою жизненную энергию он копил для встречи с женой Ириной Юсуповой. Однажды, пройдя в одежде крестьянина мимо парадного подъезда дворца Юсуповых, пожалел о том, что вырядился обывателем. Доказывать привратнику то, что он ещё есть слуга и лучший друг царского двора, при скудности одежды не решился. Обычно его наряд состоял из шубы с лисьим воротником. Красная атласная рубаха такого же материала, штаны чёрного цвета с красными лампасами, белая, украшенная в горох нательная рубаха. Налакированные сапоги. Сапоги Григорий носил для обоюдности, в сапогах можно быть всегда готовым к любой дороге. Но обычно его дороги были коротки и не пыльны в городской среде, поэтому обувь Распутина была всегда начищена. Слух о том, что одна из фавориток целовала носки его сапог, было явлением безумства одной из женщин, встретившей однажды его на пути по дороге по трактирным делам.
В эту зиму 1916 года Григорий Распутин не желал собой прельщать взгляды, он нёс обет, отказывая кому-либо в помощи. Ощущая, что день 17 декабря, вскоре назначенный князем Юсуповым, будет днём, который кардинально изменит его жизнь, а быть может, и весь слой света общества по всей стране. Таил в себе, отстраняя интуицию опасения.
На следующий день после сговора Пуришкевича, поручика и самого Юсупова, наутро 17 декабря князь назначил Распутину время и дату. Встреча бы их состоялась ещё раньше, но запаздывание Рейнера, по решению совета «пяти» из трёх человек, расправа с Распутиным должна состояться до рождества, решили не ожидать незнакомого другим членам таинства великобританца.
В самом деле, агент SIS10 был должен зафиксировать тело тобольского крестьянина как доказательство того, что общество «доброжелателей России» возвело суд над неугодным и противником царской империи. Так закладывалась мысль четырех членов «пятёрки». Распутин был яркой личностью и хорошо играл бы роль как неугодным и мешающим царю.
Так, у Николая II с Юсуповым был однажды разговор о «старце». Где Николай Романов намекнул однажды сам юному князю, что ему безразлична судьба «их друга», но лишь в том, что образ «старца» его представлял как благодетеля его жены, в чём юному князю был намёк определён как зловредный элемент по отношению к стране, и только. Но разговор с Александрой Фёдоровной о Распутине с князем так и не состоялся.
Между Юсуповым и Рейнером состоялся также разговор по поводу Григория Распутина в письме к Освальду. Агент разведки в ответ князю писал. Это письмо Юсупов сжёг в камине, уже будучи женатым и имевшим первенца – годовалую Ирину, что привело его к решению перечеркнуть некоторые детали своего прошлого за границей.
«Дорогой друг Феликс, я вспоминаю наши прежние встречи. С глубоким сожалением отношусь я к тому, что ты не остался со мной. Мои дела весьма удачны. Буду краток, мой дорогой друг, в Петрограде у меня есть дела, я не буду тебе о них объявлять. Ты поймёшь меня правильно…»
До начала переписки Юсупов уже знал, что Райнер был агентом британской секретной службы М16.
«…в том, что твой «дорогой» Распутин, о ком ты так печёшься, состоит в нашем деле как агент Австрии, сейчас его дела во время войны не в лучшей стороне. В 1914 году у него состоял контракт с разведкой отдела III-b при кайзере, в чём именно – тайная тема потеряна, вероятно, уничтожена… Крестьянин села Подольска имел общение с агентом корпуса Алленнштайна, не буду упоминать его имя тебе, оно ничего не скажет, с разведкой ныне после вывода Германией и Австро-Венгрией России из войны житель стал ей не нужен. Впрочем, есть сведения, что он затаённый агент, но ныне не представляет опасности ни для одной из стран. Если всё же ты думаешь о его ликвидации, дело твоё, мой друг».
Далее шёл ряд пожеланий, переплетаясь с воспоминаниями друзей во время учёбы. В конце письма было примечание литерой f от «fire», что означало: письмо не должно было сохраняться. Далее продолжалось под конец текста. Под литерами P. S.: «Постараюсь быть по возможности к рождеству, дождись меня и не предпринимай опрометчивых решений. С любовью, друг Освальд».
К четырём часа вечера 17 декабря на Мойку подтянулся последний из заговорщиков ликвидации Распутина как диспутанта и вредителя российского общества, неугодного соотечественника и союзника иностранной разведки. Такие, по крайней мере, распускались слухи в некоторых малозначительных кругах светского общества о Распутине. В частности, от тех, кто был недоволен правителем империи, но не был противником собственно монархии.
Владимир Пуришкевич только что освободился от дневного заседания в доме картёжников, где вёлся диспут по поводу тайных организаций, именуемых «красным движением», или скрытых революционеров. О создаваемом тайном обществе, собираемом из крестьян, но где большую процентность имели граждане, работающие на фабриках, заводах, имевшие недовольствующие взгляды по поводу налогообложения, большого трудового дня, в частности, и ряде других прижимов свободы личности. Создаваемых в связи с дороговизной и дефицитом.
– Прошу прощения, господа, – притворно запыхавшись, произнёс черносотенец.
Дверь в небольшую комнатку, расположенную чуть ниже первого этажа, только с маленьким для вентиляции окном, в зимнее время оно было схвачено морозом и трудно открывалось.
– С офицерскими политиками разделялись, я не заметил, как пробежало время, – сказал Пуришкевич.
Он, словно у себя в доме, снял полушубок, кинул его на кресло, поспешив самостоятельно разлить чай в кружку. Самовар был только согрет.
– О! Крендельки, пирожные, булочки с маком? – улыбаясь, спросил он, обращаясь к хозяину подвала дворца.
Юсупов закрыл за ним дверь. Спустился с порога из двух лестниц. Кивнул положительно Пуришкевичу.
– Для Григория?.. – заговорщицки не снимая улыбки, спросил Пуришкевич.
На его вопрос ответил Сухотин. Он, как всегда, скромно прижимал локти к комоду.
– Для него, родимого… – так же заговорщицки сказал поручик.
Пуришкевичу слова сотоварища понравились.
– А чем поить старика будем? – спросил он.
Юсупов достал бутыль вина.
– Пьёт? – спросил монархист.
– Будет. Куда он денется, – ответил князь Юсупов, – не будет – насильно вольём, паскуде!
Откуда взялась ярость к «царскому другу» у наследника Сумарокова-Эльстона, Феликс не знал и сам. Но в действительности в нём играло юношеское стремление показать себя перед старшим сего круга депутатом и показать себя политически настроенным быть полезнейшим государству, что удавалось трудно. Сам Юсупов-младший не был любителем интриг, но его захватывал дух борьбы, где было бы больше лично его сторонников. Не скрывал он для себя, что если бы и не было богатого дворца, да и самого его не было бы общества «пяти» а не было бы Пуришкевича, не было бы поля для открытия своих возможностей.
Пуришкевич и князь Юсупов познакомились на одном из балов, устроенном по поводу торжества в честь Зинаиды Николаевны Сумароковой-Эльстон, урождённой Юсуповой. Шутка за шуткой – рьяные мужчины нашли общий разговор. В пылу разгара праздника среди гостей именин они остались за столом. Мысль Пуришкевича о поддержании монархической деятельности новой группы предприимчивых политиков укрепляла в мыслях юного князя царственную позицию.
– Совершенно с вами согласен, юный друг, – льстил подвыпивший Пуришкевич, ласкал слух юного подпольщика.
– Россия нуждается в укреплении с действующим рядом особо приближённых к нему лиц. Ведь взять, к слову, аналитически настроения коммунистов, забивающие углы всей державы, – шутил он. Потерял вдруг мысль, – …Разворуют! Уничтожат! Что не добила в своё время германская армия, то сделают эти… большевики. Как понимаю, так об их названии. Такие малодумающие организации, из-за которых нам в четырнадцатом пришлось толкать все свои силы, людей. А ещё турки… революционеры… – сказал он, не исключив возможность, в красноречии поддержав юного князя. Князь редко поддерживал охмелевших гостей, но заметил в столь подпитом собеседнике мысль его глубоких идей. Феликс молчаливо согласился.
