Рафаэль Дамиров
Физрук: назад в СССР
А между тем линейка началась. Пал Палыч развел торжественную бодягу про заботу партии, правительства и лично Леонида Ильича Брежнева о подрастающем поколении, о том, что и в нашем районе лично товарищ Степанов, председатель горисполкома, помог с ремонтом школы… аплодисменты товарищи… что наши славные ударники труда и передовики производства надеются, что в этих стенах подрастает им достойная смена. Потом он перешел к необходимости учиться, учиться и учиться, как завещал Великий Ленин, как требует коммунистическая партия…
После его речуги выступила какая-то начальница из городского отдела народного образования. Когда она заткнулась, на ступеньки поднялась милая кроха с косичками. Срывающимся от волнения голоском она пропищала стихи о Ленине, запинаясь и путая слова. Пал Палыч махнул рукой и из нестройной толпы старшеклассников выдвинулся здоровенный парень, на верхней губе которого уже чернели усики. Он вручил мелкой чтице медный колокольчик с бантиком, подхватил ее, как пушинку, и понес по кругу.
Девчушка отчаянно трясла колокольчиком, и под этот трезвон, из строя учителей вышли четыре женщины и повели, построенных в каре первоклашек в школу. На чем торжественная линейка по случаю Дня Знаний, который пока что не был государственным праздником, завершилась. Не знаю, то ли сказалась чувствительная натура Сашка Данилова, то ли меня самого проняло, но что-то дрогнуло в моей задубелой душе прожженного коммерсанта, никогда не брезговавшего грязными делишками.
Мне вспомнился точно такой же день, много-много лет назад, когда меня, десятиклассника, выбрали нести на плече вот такую же первоклашку с колокольчиком. Я сначала отказывался. Боялся, что одноклассники насмехаться станут, да и Лариска Попова не захочет со мною в кино пойти, но потом разозлился. Черт с ними, с дураками! Пусть ржут! А Попова, хоть и смазливая, дура дурой. Я ее на «Солярис» позвал, а она – а чё это за кино, про любовь? И решил, что подниму эту малявку, для которой такое поручение важнее всего на свете, и пронесу ее с колокольчиком так, что все вокруг зарыдают.
Не знаю, зарыдали или нет, но в классе на меня стали смотреть по-другому. Да и сам я почувствовал себя иным человеком. Сильным, уверенным в себе. Как мне потом это все пригодилось. И в училище, когда старшекурсники гнобили нас, салажат. И в гарнизоне, где полкана хлебом не корми, дай над молодым курсантом поизмываться. И в Чечне, когда мою роту духи зажали в ущелье и стали крошить из минометов. И потом – на стрелках, когда солнцевские думали, что у нас можно без проблем отжать рынок.
Правда, сейчас все эти воспоминания казались мне чужими. Да ведь ничего этого и не было. И уже точно не будет. Не знаю, как повернется моя вторая жизнь, но прежними тропками я не пойду. Это ж каким надо было быть идиотом, чтобы выжить в штурме Грозного и получить пулю в башку от голой шлюхи, нанятой такими же уродами, каких мы выкуривали из городов и аулов Северного Кавказа!.. Нет. Хватит с меня. Бог или судьба – кто во что верит – не просто так дают шанс прожить жизнь заново.
Конечно, я знаю, что ждет эту страну и этих людей – больших и пока маленьких – впереди. Все, во что они верили, все их мечты и надежды пойдут прахом. Их обманет – и не единожды – власть, у них отнимут их накопления и уведут даже ту жалкую собственность, которая у них останется после всех дефолтов и кризисов. Многие исчезнут физически в межнациональных конфликтах, терактах и бандитских разборках. А кто-то – от преждевременных инсультов и инфарктов.
Я все это знаю и помешать этому не могу. Только в глупых книжонках пишут о том, как студент из Задрищенского колледжа попадает в сталинские или брежневские времена, с айфоном и ноутом, и спасает СССР от распада. В реальности такой деятель сгинул бы или в лагере, или в психушке. А если бы ему и удалось убедить какого-нибудь вождя прислушаться к его пророчествам, то слишком велика инерция исторических процессов, чтобы их можно было запросто развернуть в другом направлении…
– Александр Сергеевич! – прервал мои высокоученые размышления директор. – Вам что, особое приглашение нужно?
– Да, простите, Пал Палыч, – пробормотал я. – Задумался… Уж очень мне линейка понравилась…
– Не ожидал! – удивился Разуваев. – Молодежь нынче пропитана цинизмом… Впрочем, об этом после… У вас первым уроком классный час… Извините, не могу вам выделить свободный кабинет. Так что придется провести его в спортзале.
– Ничего! – отмахнулся я. – Заодно посмотрю, в какой форме мои второгодники.
– Ну… с Богом! – не слишком по-советски напутствовал меня Разуваев. – Надеюсь, у вас самого форма имеется? Нельзя же проводить урок в заграничных штанах.
Директор покосился на мои джинсы.
– Имеется! – Я хлопнул по сумке.
– Тогда поспешайте, через три минуты звонок.
Я вошел в школьный вестибюль, запруженный учащимися. Повертел головой и увидел в дальнем конце коридора вход в спортзал. А рядом – дверь спортивной раздевалки. Войдя, я сразу наткнулся на давешнего знакомого. Блеснув рыжими нестрижеными патлами, он повернулся ко мне и что-то быстро спрятал за спину.
– А ну иди сюда, – притянул я за ухо подростка и поставил перед собой. – Свисток на базу!
Глава 5
Рыжий потер ухо и попытался пойти в отказ – я, не я и лошадь не моя – но не на того напал.
– Не отдашь, – говорю, – сбегаешь за родителями… У тебя отец кто?..
Смотрю – побледнел, замотал головой. Ну я его и дожал:
– Ну и молчи, зайду в учительскую и узнаю.
Он испугался еще сильнее. Сунул свободную руку в карман, вынул свисток. Протянул мне. А другую руку все так же за спиной прячет.
– А что ты тут после звонка делаешь? – интересуюсь. – Если мелочь по карманам тыришь, то я сейчас расскажу об этом классу. Как думаешь? Понравится такое пацанам?
По его глазам было видно, что он хорошо представляет процесс общественно осуждения. Вынул руку из-за спины и протянул мне… пачку сигарет. Сто лет таких не видал. «Родопи». Кажется – болгарские. Взял их у него, сунул в карман.
– А спички есть?
Рыжий помотал огненной шевелюрой.
– Ладно, шуруй в класс… То есть – в спортзал. Построй там всех. Я скоро.
Он кинулся к двери, что связывала раздевалку со спортзалом. Была здесь и еще одна дверь. Заглянул туда. Длинный стол, золотистые и серебристые кубки на полках. Грамоты и вымпелы на стенах. Плакат с девушкой, которая копье метает. Под мужеподобным ее торсом надпись: «Молодежь – на стадионы!»
Похоже – тренерская. Стало быть, моя нынешняя вотчина. Чего без замка-то?.. Надо завхозу сказать, пусть врежет. Я кинул сумку на стол и принялся переодеваться, лихорадочно соображая, как я этот самый классный час буду проводить? Помню что-то смутное из детства. Кажется, надо говорить о роли партии, о достижениях в народном хозяйстве, о всесоюзном слете пионеров и международном положении. Ничего этого я, конечно, не помню. А нет, вру… Помню, что Высоцкий умер, буквально чуть больше месяца назад, получается. Но тема не для классного часа. Уважал я Владимира Семеновича. В голое пропел хриплый грустный голос: «Чуть помедленнее кони, чуть помедленнее».
Глянуть бы в библиотеке кое-какую инфу по политической и общественной обстановочке в целом. А то коснись чего, я ведь даже не знаю, кто сейчас министр образования, а как педагог, обязан, наверное, в курсе быть. А еще лучше – в Википедии посмотреть. Да только где она, эта Википедия, вместе с Интернетом и разными гаджетами?..
Переодевшись, я нашел в выдвижном ящике стола шнурок, пропустил его через проушину в свистке, завязал и повесил на шею. Теперь можно было приступить к педагогической деятельности, будь она неладна. И я приступил. Едва за мною закрылась дверь спортзала, в нем воцарилась тишина. Ненадолго. Хрен там, рыжий построил всю эту шоблу. Одного беглого взгляда оказалось достаточно, чтобы понять – в моем классе одни пацаны. Они-то и производили шум, напоминающий гвалт на базаре. И этот базар пора было прекратить. Зря, я что ли в армии служил?
– Кла-асс! В одну шеренгу ста-ановись!
М-да, это хуже солдат-первогодков. Допризывники, мать их… Куда смотрит этот хлыщ, военрук?! Хотя ясно – куда. На задницу биологички. Лучше бы занимался своим непосредственными обязанностями. Ну вот, что это за будущие солдаты? Вместо того, чтобы выстроиться по росту, они начали метаться по всему залу, как стало баранов, толкая друг дружку и осыпая тумаками тех, кто послабее. Причем сразу было видно, что некоторым эта суматоха попросту доставляет удовольствие. Особенно – рыжему. Наконец, они кое-как построились.
– Итак, будем знакомы! – сказал я. – Меня зовут Данилов Александр Сергеевич. Я теперь не только ваш новый учитель физкультуры, но и классный руководитель… А теперь мы узнаем, как зовут вас…
– Василий Иванович Чапаев! – выкрикнул один из них, самый рослый, с круглым и плоским, как непропеченный блин, лицом.
И вся кодла заржала, как табун. Ладно, жеребцы, вы у меня сейчас попляшете.
– Чапаев, выйти из строя! – скомандовал я. – Смирно!
Кривляясь, тот вышел на два шага вперед, вызвав новую волну хохота.
– Упор лежа принять! Отжаться тридцать раз. Выполнять!
К сожалению, моему молодому голосу не хватило грубости, связки-то не прокурены, и жизнью не закаленные. На высоких тонах он норовил сорваться на фальцет и когда дал петуха, класс снова заржал. А «Чапаев» и не думал отжиматься. Он возился на полу, приподнимая то голову, то зад – еще больше веселя всю эту малолетнюю гопоту. Комик, блин.
Пацаны реально приняли за молоденького учителя, но я ж не такой… Ноги сами понесли к строю сорванцов, а левая рука сама надавала подзатыльников самым ярым хохотунчикам. Правую не стал использовать, тяжелая она у меня, что в той, что в этой жизни. Мой непедагогический приемчик сработал лучше всяких убеждений и нравоучений. Класс вмиг затих, а я направился к лежащему на полу «Чапаеву». Настал его черед. В это время кто-то швырнул мне в спину мяч. Пацаны снова заржали. Смеялись уже те, кто не огреб подзатыльников. Ну, ничего, подзатыльников мне не жалко. На всех хватит. Я поднял с пола «Чапаева» прямо за ухо, и уже готов был снова наводить репрессии, но общий гвалт вдруг перекрыл высокий, пронзительный голос, напоминающий визг циркулярки.
– Это что еще за безобразие!
Все эти второгодники мгновенно заткнулись. Даже «Чапаев» вытянулся в струнку – могёт, значит! Я отпустил его ухо и, поморщившись, оглянулся. Мои худшие предположения оправдались. Так и есть – в спортзал вползла Эвелина Ардалионовна. Она прошествовала на середину, стуча каблуками по доскам пола, размеченного под баскетбольную площадку. И каждый стук отзывался в моей нижней челюсти, как жужжание бормашины. Она поравнялась со мною и протянула плоскую то ли тетрадь, то ли книгу большого формата. Я взял ее, ощущая шершавость картонной обложки, не зная, какую еще подлянку мне уготовила судьба.
– Вы не взяли классный журнал, Александр Сергеевич! – укоризненно произнесла завучиха, развернулась и постучала каблуками к выходу.
Удивительно, но гробовая тишина сохранилась и после того, как за Шапокляк закрылась дверь. Я машинально раскрыл журнал. И первым делом увидел список фамилий учеников восьмого «Г». «Гэ» оно и есть «гэ»… И вдруг меня осенило. Я понял, что Ардалионовна вручила мне оружие. Всякий урок начинается с переклички. Шурик Данилов, как отличник, наверняка знал это назубок, а вот я нет. Эти оторвы поняли, что я не знаю ни их имен, ни «заслуг» и попытались надо мною куражиться. Сейчас им придется туго. Я повел пальцем по списку, хотя понятно, что начинать надо с буквы «А».
– Можешь вернуться в строй, малыш, – сказал я «Чапаеву».
В строю хихикнули, но другие весельчака не поддержали. И я начал перекличку:
– Абрикосов!
– Я! – отозвался самый мелкий шкет, лопоухий и конопатый, но при этом – не рыжий, а скорее белобрысый.
– Борисов!
– Здесь, – буркнул самый толстый.
– Веретенников!
– Тута! – осклабился чернявый живчик.
– Григорьев!
– Болеет, – сообщил конопатый Абрикосов.
– Первого сентября и болеет? – удивился я. – Нашел время…
– У него ветрянка…
– Ясно… Идем дальше… Доронин!
– А как же! – откликнулся «Чапаев».
Я уже начал опасаться, что в этой сборной второгодников и тунеядцев окажется по гаврику на каждую букву, но на Доронине система сломалась. За ним последовал Журкин, потом Зимин и Ильин, следом Капитонов, Константинов, Кривцов, дальше – Макаров, Митрохин, Могильников, Морозов, Отрыжкин. Сидоров. На эту фамилию отозвался рыжий. И сделал он это крайне неохотно. Неужто надеялся остаться для меня анонимом?.. Сидоров, Сидоров… Где-то я уже слышал эту фамилию, причем – уже в этой жизни… Я посмотрел имя и отчество любителя тырить у физруков свистки. Арсений Кириллович… Арсений… Сенька!
– Кем работает твой отец, Сидоров?
– Слесарем, – пробурчал тот.
– Неправда, Арсений Кириллович, – ласково произнес я. – Твой папа старшина милиции… Верно?
Я вспомнил того милиционера, что остановил меня в гастрономе. Он про сына упомянул, что тот учится в моей школе. После моего вопроса огненная шевелюра Сеньки потускнела по сравнению с румянцем на щеках. По спортзалу прокатился гул, в котором слышалось презрение. Рыжий совсем сник. Он явно стеснялся профессии своего папаши в кругу хулиганов и, видимо, скрывал ее от одноклассников. Не удивительно. У этой малолетней шпаны в чести другие специальности. Я не стал дальше мучить Сидорова. Это сделают его подельники… А я принялся перечислять дальше: Тетерников, Трушкин, Ульянов, Уткин, Фазиев, Фирсов, Холодов, Шаров, Щукин, Якушин. Всего двадцать семь душ. Из них пятеро отсутствовали. Уф… Выдохся, проводя перекличку. Взглянул на часы. После звонка прошло всего двадцать минут.
– Вот что, граждане бандиты, – сказал я. – Не стану я рассказывать вам о международном положении. Надо будет в Интер… Телек посмотрите… Я сейчас отлучусь, а вы можете делать, что хотите, но, чтобы ни одного рыла не появлялось за пределами спортзала. До звонка! Ясно? Кого поймаю за пределами спортзала, пока урок идет – уши оборву.
Школота завопила «Ура!». Почуяли дух свободы, это ж надо, какое счастье-то привалило – не надо слушать унылые политические постулаты. И, похоже, как учитель, я слегка подрос в глазах пацанов. Можно было счесть педагогический дебют состоявшимся, но я решил еще кое-что добавить:
– И еще! – повысил я голос, и шум стих. – Я в ваши дела лезть не собираюсь, но и вы мне отчетность не портите… Я вас до конца года дотяну и в ПТУ выпну. А вы дальше как хотите! Понятно?
Они нестройно отозвались, что понятно. Этим я и удовлетворился. Тем более, что мне дьявольски захотелось покурить. Именно – мне, а не Саньке Данилову – комсомольцу и спортсмену. Пачка «Родопи», что валялась в тренерской, манила меня, как бутылка односолодового виски в моем рабочем кабинете, в девяностых… Вернее – будет манить… Или уже не будет?.. Черт ногу сломит с этими временными парадоксами… Я же не Уэллс с Брэдбери, чтобы разбираться во всей этой хрени.
– Эй, ни у кого огонька не найдется? – обратился я к своим подопечным, которые не могли дождаться, покуда я уберусь.
Они начали опасливо переглядываться. Не подвох ли? Наконец, из строя вышел чернявый, ухмыляясь, сунул мне в руку коробок.
– После уроков отдам, – пообещал я.
Веретенников хмыкнул, но в глазах его мелькнуло уважение. Я покинул спортзал, стараясь не думать о том, что там сейчас начнется. В конце концов, какое мне дело? По физре я их гонять буду, наверное, а по другим предметам пусть у других преподов башка трещит. Я не просил меня классным делать. Впрочем, в одна тыща девятьсот восьмидесятый я тоже не просил меня перебрасывать… Из дохлого почти старика в молодого живого парня… Высшие силы распорядились… Однако, кто сказал, что мое высшее предназначение недорослям сопли вытирать? Может, я какое-нибудь важное открытие сделаю или еще что…
В тренерской, я уселся на стул, хотел было закинуть ноги на столешницу, заваленную журнальчиками «Физкультура и спорт» и газетками «Советский спорт», но вспомнил, что Санек аккурат перед моим в его мощном теле появлении со стула навернулся, и передумал.
А ну как обратный переход совершится?.. Шурка снова в свои бицепсы, а я… скорее всего – в морг. Ну или – в могилку, если мой хладный прах уже успели упокоить на скорбном кладбище… Меня передернуло так, что я спешно вытряхнул из пачки «родопину», сунул фильтром в губы, чиркнул спичкой, подпалил…
Не успел толком затянуться. Легкие обожгло болью. Я закашлялся – сигарета ракетой вылетела у меня из пасти… Блин! Санек-то был некурящим!.. Выходит, и этого удовольствия из прошлой жизни я лишился… Несколько минут я сидел, угрюмо уставясь на груду спортивной прессы… Паршиво вдруг на душе стало… Совершенно не к месту начал думать о том, что я-то жив, а вот Сашка Данилов, ежели со мною обменялся, увы… Ему-то за что такое наказание?.. Ладно я, Владимир Юрьевич, был человеком грешным, хоть и не верующим, но в его-то юной комсомольской жизни, наверняка, ни пятнышка!
В церковь сходить что ли? Свечку поставить за упокой… Нельзя! Испорчу карьеру… Может, как-то по комсомольско-партийной линии?.. Что за чушь лезет в голову!.. Ты еще комсоргу сходи на исповедь… Накликал. Скрипнула дверь – блин, надо хотя бы внутреннюю щеколду приделать – и в тренерской появилось создание, которого я прежде в этом богоугодном заведении не встречал, а на линейке не заметил… А девочка ничего себе… Ладненькая… Лет девятнадцати, хотя и в пионерском галстуке… Пионервожатая, видимо…
– Что вы себя позволяете?! – сходу накинулась она на меня.
– А в чем дело?
– Табаком пахнет и окурок свежий на полу!
О, хосспади!.. Это что, юная версия Шапокляк?.. С такими-то глазками и такими грудками?!
– А вы что, из уголовного розыска? – осведомился я.
Она осеклась. Спросила:
– С чего вы решили?
– Ну как же?.. – протянул я. – Дым унюхали… В свежести окурков разбираетесь… Кстати, об окурках… – Я неторопливо поднялся, подошел к ней, наклонился, чтобы подобрать злосчастную «родопину», и начал медленно разгибаться, скользя взглядом по безупречной стройности ножек. – Если вы столь же проницательны, как Шерлок Холмс, то должны были заметить, что сигарета только-только была подкурена и почти сразу погашена.
Я повертел головой, не зная, куда деть окурок – ни пепельницы, ни мусорной корзины – и, за не имением лучшего, зашвырнул в первый попавшийся кубок.
– Да вы, да вы… – заикаясь от возмущения, пропищала пионервожатая и затараторила: – Задачи физического воспитания, которые ставит перед комсомолом наша родная коммунистическая партия, являются неотъемлемой частью общих задач построения коммунизма…
– Так ведь коммунизм уже построен, – парировал я.
– Как это? – опешила она.
– А так… На двадцать втором съезде коммунистической партии, в своем докладе товарищ первый секретарь, Хрущев Никита Сергеевич, в частности сказал: «Уже нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме…».
– Хрущев был снят за волюнтаризм, – отважно возразила девчушка.
– Хрущев был снят, а партия?..
– Что – партия?
– В одна тысяча девятьсот шестьдесят первом году партия приняла программу построения коммунизма на двадцать лет, значит в следующем, тысяча девятьсот восемьдесят первом, в нашей стране будет бесклассовое общество, предполагающее упразднение государственных институтов…
Честно говоря, не знаю, зачем я все это нес?.. Вспомнились занятия по политической подготовке в училище, но на эту девицу мои слова подействовали несколько неожиданно.
– Вы тоже верите, что скоро в эСэСэСэР будет построен коммунизм? – спросила она, вся сияя.
Пропала моя ирония втуне. Ну и ладно. Главное – что девочка счастлива.
– Кстати, вас как зовут?
– Егорова, Серафима Терентьевна… – ответила она. – Я старшая пионервожатая школы… Кстати, Александр Сергеевич. Вы хоть знаете, что творится в вверенном вам спортивном зале?
– А-а, ну знаю, конечно… – попытался отмазаться я. – Самостоятельные… эти, как их… упражнения… Самоподготовка, в общем.
– Да там такой гам стоит, что даже тетя Глаша у себя в гардеробной услышала бы, не будь она глуховата… А я вот услышала и пришла вас предупредить. Ведь если узнает Эвелина Ардалионовна, сами понимаете…
– Понятно! – сказал я. – Пойдемте, посмотрим.
– Пойдемте!
И мы, плечом к плечу, как полагается строителям коммунизма, двинулись в спортзал. Увиденное могло ошарашить и более опытного педагога. Плиты потолка поддерживались металлическими фермами. И вот эти шалопаи умудрились засандалить туда баскетбольный мяч. Он застрял между двумя уголками и достать его теперь можно было разве со стремянки Виктора Сергеевича, да и то – при помощи швабры тети Глаши. Мои подопечные второгодники внедрили свое ноу-хау. Они разули весь класс. И теперь «Чапаев», взгромоздившись на «козла» швырял кеды, пытаясь выбить мяч из ловушки.
Чаще всего он промахивался, а когда попадал, то вбивал мячик еще плотнее. С радостным ором, одноклассники подносили ему «снаряды». А в сторонке стояло несколько человек и молча наблюдали. Я сразу их срисовал. Неформальные лидеры. Веретенников. Макаров. Зимин. И чуть поодаль – невеселый Сидоров. Рыжий. Видимо, еще не изгнанный из вождей класса, но покуда и не прощенный за батю мента. В этот момент грянул звонок. И все второгодники, не зависимо от места в иерархии, рванули в раздевалку. Владельцы кед на ходу выхватывали из общей кучи «снарядов» свои.
Я схватил за плечо чернявого, вернул ему спичечный коробок и отпустил. Через минуту мы остались одни с Серафимой Терентьевной, которая тут же затараторила:
– Вот видите, какие они талантливые!.. А ведь никто в них не верит. Вся школа открестилась. Пал Палыч почему вам этот экспериментальный класс передал?.. От отчаяния! Он полагает, что вы спортсмен, отличник учебы, комсомолец – должны справиться!.. Я их тоже не могу бросить. Они же все мои, пионеры. А в этом учебном году им в комсомол вступать. И надо чтобы все вступили, понимаете?!
– Понимаю, – кивнул я. – Знаете что, Сима, помогите мне.
– Чем помочь?.. По линии – комитета комсомола школы?..
– Нет… То есть, по линии – тоже… Но вот сейчас вы будете мне подавать баскетбольные мячи.
Я сдернул со стопки матов самый верхний и подтащил его к «козлу». Разулся и запрыгнул на него. Старшая пионервожатая подала мне тяжелый баскетбольный мяч – не из тех ли, которые должен был закупить Шурик Данилов? Я размахнулся и что есть силы запустил его, метя в застрявшего собрата. И тут случился казус. От замаха я потерял равновесие и опрокинулся на спину. И ладно бы только сам. Пытаясь выравняться, я всплеснул руками и, падая, сшиб Симу, которая торчала позади. Мы оба повалились на мат, Сима рефлекторно схватилась за меня, а я за нее, и вот этот самый момент, как гром с ясного неба раздался голос вездесущей Шапокляк.
– Так вот чем вы здесь занимаетесь!
