Валерий Белов
Пятикнижие. Бытие. Поэтическое прочтение
Глава 42 ч.5 Во спасение обман
Причитал Иаков тяжко: «Вы моих причина бед -
Ося отошёл бедняжка, Симеона больше нет,
А теперь ещё хотите Веню среди бела дня
Увезти с собой в Египет. И всё это – на меня!»
Здесь Рувим-правозащитник выступил в защиту всех:
«Мой отец, с меня взыщи ты за содеянный наш грех.
Двух сынов моих убей ты, если правды не найду,
Симеона с того света я живым не приведу.
Отпусти ты с нами Веню, едем, чай, не на Тибет.
Верь мне, как еврей еврею, я верну его тебе.
Дай мне Веню на поруки, возвращу его к своим».
Думаю, в кармане кукиш зажимал тогда Рувим,
Выглядеть при том приличным вывел он один приём:
Надо мысленно в кавычки заключать своё враньё.
Прихвастнул он делом грешным, снимет грех потом с души -
Чтоб несчастного утешить, все приёмы хороши.
Образованный, ей Богу, знал, что даже Томас Манн
Осуждал не очень строго во спасение обман.
Знал Рувим, что он, конечно, Симеона не вернёт,
Но и дед бесчеловечно внуков тоже не убьёт.
(Впредь без фиги и кавычек, во спасенье, за глаза
Врать вошло у нас в привычку, если больше не сказать.)
В сострадании замечен не однажды был Рувим –
Очень даже человечно в утешение интим
Предложил служанке Валле. Так наложницу отец
Успокоить мог едва ли, как сумел тогда малец.
Брата не порвал на части, когда тот отцу его
С потрохами сдал стукачик за две «Балтики» всего.
Но когда, как в океане, их столкнуться случай свёл,
Он свой айсберг состраданья от Титаника отвёл.
Руки отроку вязали – он верёвочку нашёл,
Осю в рабство продавали – помочиться отошёл,
А теперь Вениамина предложил в Египет взять…
В бескорыстность господина верить, думаю, нельзя.
Слишком были опасенья: Симеона не вернёшь.
И не слишком во спасенье мне представилась та ложь.
Но Иаков даже слишком строил мины и вопил,
Волос дёргал и мальчишку никуда не отпустил.
Рассудил Иаков трезво – мало ль что произойдёт?
Заявил всем, как отрезал: «Сын в Египет не пойдёт.
Осю бедного убили, лишь остался Веня брат,
Что родился от Рахили, бриллиант во сто карат.
А случись какое горе, попади сынок в беду -
Сам Альцгеймер на подворье и Кондрат ко мне придут.
На со мной тогда прощанье будут все приглашены…
Седину мою с печалью в гроб загоните, сыны.
Чтобы сгинул он в Египте, не за тем сынка ращу.
Что вы мне ни говорите – Веню я не отпущу».
Сына Веню Симеону предпочёл тогда отец…
Их еврейскому закону не судья я, наконец.
А насколько допустимы во спасение обман,
Ложь, вранье и инвективы – пусть расскажет Томас Манн.
Глава 43 ч.1 Хлеб всему голова
Запасы кончились и голод людей повыкосил на треть,
Что вынудило по-другому позицию пересмотреть
Иакову. Уже не плачет, а начинает говорить:
«Зерна купите нам, иначе, оставшихся не сохранить.
Порою хлеб нужней, чем воздух, чем на дуэли пистолет,
И ценит человек свободу, когда накормлен и одет.
Езжайте милые в Египет, Цюрупе* ихнему поклон
Мой привезите, помогите взять на питание талон».
Напомнил здесь отцу Иуда: «Тот человек издал указ:
Не появляться нам, покуда не будет Веничка при нас.
К нему лишь сунемся на лице – отдаст нас в руки холуям,
И будешь ты отец молиться по убиенным сыновьям.
Когда ж отпустишь с нами Веню, через неделю ясным днём
Все вместе пред твои ступени ослов с зерном мы приведём».
«Зачем же вы – вопил Израиль, Иаковом что был в миру -
Про брата Веню рассказали в египетском том ЦРУ?
Папаше службу сослужили, язык бы вам за то отсечь,
Свинью такую подложили, что места не осталось лечь.
Своя рубашка к телу ближе, как на чужой горбине рай,
Но трижды будучи бесстыжим последнее не отбирай.
А вы меня освежевали, содрали кожу и мездру,
Про брата Веню рассказали в египетском том ЦРУ.
Башкой вы думали овечьей, попавшие в чужой загон».
(У скотоводов Междуречья особый был в ходу жаргон.)
Братья в ответ: «За языкастость нас не брани. Не наш позор,
Что ощутили мы опасность, едва попали под надзор.
Тот человек вполне конкретно свои вопросы задавал
И обвинения при этом в соглядатайстве не снимал.
НКВД нам дело шило, три дня сидели без питья
И нам не лампочка светила, а уголовная статья.
Когда немножко убивают, прилаживают к шее шнур,
Тогда до лампочки бывает, какой вопрос волнует МУР.
Когда в плечах косая сажень тебя пакует в каземат,
Не то, что про отца расскажешь, а даже вспомнишь Бени мать,
Что нарекла сынка Бенони, отец назвал Вениамин,
А нам за них торчать на зоне хрен оказался не один.
На психотропные уколы могли нас подсадить вконец.
Несправедливые укоры обидно слышать нам, отец.
То, что на скверные вопросы мы путались семь раз на дню,
Не вправе ты считать доносом на нашу славную родню.
Для тех, кто слов не понимает, есть у дознания прикол -
Прямей прямой кишка прямая, когда в неё въезжает кол.
При пытках на прямой как шпала вопрос: Имеешь или нет
Ты брата? Нет, не проплывала – не самый правильный ответ.
Когда не кол, тогда шпицрутен развяжет скрытному язык.
В Египте у ментов есть шутка – лить кипяток за воротник,
А после остудить азотом. Едва появится волдырь,
Забудешь враз язык Эзопа и сам попросишься в Сибирь.
Могли ль мы знать, что – приведите мне брата – скажет этот лось?
А хоть и знали б, извините, скрыть Веню б нам не удалось».
Иуда встрял тут бесшабашный у помраченья на краю:
«Сниму я боль твою, папаша, в том поручительство даю.
Пусти ты отрока со мною, мы встанем вместе и пойдём.
Я отвечаю головою, что живы будем, не умрём
Ни мы, ни братья, твои дети от двух наложниц и супруг.
За Веню лично я в ответе, сынка с моих получишь рук.
А не верну, пред отче лице вдруг не представлю я мальца -
Век буду каяться, виниться, как смерть приблизивший отца.
А так – все вымрем из-за брата. Уж смерть стучится в каждый дом.
Когда б не медлили – обратно уже вернулись бы с зерном
Два раза… десять, двадцать, тридцать..» На сребреники сбился вдруг,
Умом Иуда помрачился, сказался давнишний испуг -
Азот за воротник, шпицрутен, Египта антисемитизм…
Недоедал он, как Цюрупа*, дал сбой могучий организм.
Какие б чувства ни кипели, С Иуды уст ни шли слова,
Но хлеб насущный в каждом деле всему, приятель, голова.
В последней истине избитой всегда сквозит живая мысль.
Не станем осуждать семитов за сметку и меркантилизм.
Израиль же, в миру Иаков, сынам сказал примерно так:
«Езжайте со своим вы маком туда, где вызрел хлебный злак.
Судьба нам по миру скитаться, но не с котомкою наш бег.
Вас с маком к булочкам заждался Египта главный человек.
Плодов земли с собой возьмите – фисташковый орех, бальзам
И фараону отвезите, как дар египетским богам,
Тем, что у нашего подмышкой, недаром же мы «Лучше всех»**.
Но если денег нет в кубышке, с богатыми дружить не грех.
Чем выше человек летает и чем полней его амбар,
Тем он охотней принимает дар, приношенье, гонорар
За ненаписанную книгу, и если не последний жмот,
То, может быть, в кармане фигу на вашу просьбу разожмёт.
Возьмите вы с собой маслины. Что до чужого серебра,
Прибывшего в мешках ослиных – добра не будет от добра.
Утрите нос коварной тёте, Пандоре возвратите дар
И, может быть, вы отведёте кулак, готовый на удар.
Вам не загнуться от полипа. Чужие деньги – тот же тромб.
Что вам к рукам тогда прилипло, надеюсь, чей-то недосмотр,
А не подвохи и обсчёты. Еврея заповедь – не лгать.
Тот, кто ворует по нечётным, по чётным должен отдыхать,
А не терзать баланс на счётах. Суббота – главный выходной
Из прочих будет самый чётный, хоть день творения седьмой.
Не всё, что пало – то пропало. Кто благороден, тот поймёт -
Сомнительные капиталы Иаков праведный вернёт.
(Он яйца Фаберже отмоет и сдаст в палату по уму,
Чтоб меж сумою и тюрьмою не выбирать потом тюрьму.
Сума его не опустеет, скорей пополнится сто крат,
Не зря же умные евреи так ценят антиквариат.
Взобравшийся по древу жизни на самый верх не смотрит вниз
И на суку родной отчизны он угнездится без яиц.
Умно задумано, не скрою. Бессмысленно на них сидеть,
Когда внутри под скорлупою наружу рвущаяся нефть***,
За баррель – свыше девяноста. На недра рента – не для львов.
Что до народа – перебьётся… Жаль, умер академик Львов****.)
Ступайте, милые, в Египет из плена Сёму вызволять,
Где египтяне воду в сите в корзинах носят на поля .
С собою прихватите Веню. Пора ребёнку повзрослеть
И фараоновы владенья не по буклетам рассмотреть.
Конечно, не обитель Божья, но поглядеть с иных сторон -
Не Таиланд и не Камбоджа, спокойный, в целом, регион.
Доставьте Веню человеку, желающему бросить взор
На отрока, как на ацтека, что погубил конквистадор.
Бог всемогущий даст вам милость приобрести в его глазах,
Из заточенья в пойме Нила назад вернуться на газах
В свой незабвенный сектор Газа (не где воруется транзит,
А где арабская зараза Вениамину не грозит).
Когда же старческую слабость мне ниспошлёт жестокий рок,
Одна останется мне радость – домой вернувшийся сынок».
По ситуации мудрее едва ли подобрать слова,
Ведь хлеб насущный у еврея всему, приятель, голова.
Вновь на ослах братья трясутся, от страха крайне трепеща,
С надеждою домой вернуться, как всем Иуда обещал.
С собою прихватили вдвое. Набил карманы младший брат,
Поскольку действие любое немалых требует затрат.
Им лунный серп беду пророчит. В Египте антисемитизм
Темнее чем иные ночи – на фолианте экслибрис,
Знак отличительный народа. Свою младенческую суть
Невежество любой породы всегда отметит чем-нибудь.
* Александр Дмитриевич Цюрупа (19 сентября (1 октября) 1870 – 8 мая 1928) – большевик, советский государственный и партийный деятель. Будучи Наркомом продовольствия падал в голодный обморок (что весьма сомнительно, учитывая кремлёвский паёк того времени).
** «Лучше всех» – представители "богоизбранной нации", которой дозволительно всё в установлении своей власти над другими народами.
*** Председатель правления Тюменской нефтяной компании Виктор Вексельберг приобрел у семьи Форбс (Forbes) коллекцию Фаберже.
**** Доходы от природной ренты в России должны принадлежать всем (академик Д.Львов)
Глава 43 ч.2 Иосиф принял братьев
Недобрым встретил братьев взглядом неузкоглазый кардинал
И под секьюрити приглядом всех доставляет в терминал.
В ермолку пейсы подобрали, по первородству встали в ряд
И, как бойцы на поле брани, братья Иосифа стоят.
Иосиф, видя с ними брата по матери, благоволит
И проводить их всех в палаты домоправителю велит:
«Еду подай на лучшем блюде, да приготовь, на что им сесть.
Прибывшие с дарами люди со мною в полдень будут есть.
Забей скота ты потучнее, да жару не жалей, подлец,
Чтобы обед их был вкуснее чем дома потчует отец».
Всё сделал, как сказал Иосиф, его слуга, всех вводит в дом,
Удобней разместиться просит. А у просителей фантом
Застыл в глазах и жуткий ужас их охватил – сие добром
Не кончится. Похоже, нужно ответ держать за серебро,
Что им нарочно подложили, всучили дамочку не в масть,
Теперь в ловушку заманили, чтоб неожиданно напасть.
Загнуться в рабстве, сгинуть в бездне с ослами вместе им грозит.
С чего иначе так любезен еврекям стал антисемит?
Покуда не настиг неправый их без присяжных страшный суд,
К домоправителю оравой они петицию несут
Не на иврите – на коленях, суть излагают на словах
И путаются в наклоненьях, в спряжениях и временах.
«Уже мы приходили прежде за пищей, что потом съедим.
Когда ж смыкались наши вежды перед ночлегом, господин,
На биваке не самом первом в мешках, едва завидев дно,
Нашли монеты, полной мерой уплаченные за зерно.
Пресечь все пересуды в корне, чужое возвратить добро -
Из наших рук прими по форме сокрытое то серебро,
Которого происхожденье спросить мы разве что с ослов
Могли б, когда те с наслажденьем пшеницу жрали из мешков
И мордой утыкались в днище. Находку нам вернуть пора,
А для покупки новой пищи у нас в достатке серебра».
(В их монологе немудрёном мне искренность дороже слов,
Но за ослов библейских рёвом не слышно пенья соловьёв,
И хочется сказать: Не верю. Суров сценический закон,
И как Раскольников за дверью топор сжимает солдафон.)
Иосифа домоначальник им деньги возвращает взад,
Растроганный необычайно так говорит: «То Божий клад
Ниспослан вам за вашу веру. Сошёлся годовой баланс,
А это значит полной мерой я плату получил от вас».
«Действительно случилось чудо – подумали братья в тот час -
А мы-то сдуру на Иуду подумали: в который раз
Связать порукой круговою нас вздумал этот лиходей.
Зерно везли мы дармовое, похищенное у людей.
Как янычары в чан дерьмовый, спасаясь дружно от меча,
Ныряли б снова мы и снова, когда б дозор нас застучал».
Из заточенья Симеона приводит к братьям господин.
Антисемитов миллионы, такой покладистый один.
Впустил их в дом не для проформы, воды им дал ступни омыть,
Ослам в избытке бросил корма, сам вышел в сени покурить.
Дары достали, ждут прихода Иосифа братья взахлеб,
Не евшие, считай, с восхода. А в полдень обещали хлеб
Им дать, а может, булка с маком окажется вдруг на столе…
Не будем забывать, однако, что голод был на всей земле.
К полудню подошёл Иосиф, на их дары свой взгляд скосил,
Пересчитал прибывших в гости и о здоровье расспросил:
«Здоров ли ваш родитель-старец, что в тайны мира посвящён?
Немного лет ему осталось прожить и жив ли он ещё?»
Его уверили братишки, что их отец здоров и жив,
Поклоны били, даже слишком, ладони на груди сложив.
Чуть в стороне держался младший брат деспота Вениамин.
Узрел мальчишку возжелавший его увидеть господин.
Любовь немедленно вскипела грувди Иосифа, затем
Вдруг заскворчала, зашипела яичницею на плите.
Душе, разорванной на шкварки (ведь был Иосиф нелюдим)
Невыносимо стало жарко и выброс стал необходим.
Обиды все как ветром сдуло, прорвался нежности нарыв.
В другую комнату рванул он и плакал полчаса навзрыд.
Потом умылся и скрепился, душою словно не болел,
Перед братьями появился кушаинье подать велел.
Харч принесли ему особо, братьям отдельно. Египтян,
К нему привязанных до гроба, как с Марса инопланетян
Кормил он из другой посуды и в помещении другом,
Чтобы пустые пересуды не будоражили весь дом.
Для египтян считалось мерзость и унизительно при том
Душистый хлеб ломтями резать с евреем за одним столом.
Причиной розни допотопной был склад ума, их экслибрис.
(Не стал бы я всю мерзость скопом валить на антисемитизм.
В любом краю, где много нищих, излишки могут отобрать.
Стыдилась знать приёма пищи на людях… было что скрывать.
В Талмуде, в Библии, в Коране таких примеров нам не счесть,
И очень часто мусульмане лишь по ночам садились есть -
И это при монотеизме! Нам предрассудки нипочём,
Когда дойдём до коммунизма с одной тарелки есть начнём.
История полна запретов, кто не работает – не ест.
У нас же сплошь а ля фуршеты… как далеко зашёл прогресс.)
В прожилках розовое сало неся еврею мимо рта,
Так мало в жизни понимала египетская темнота.
Евреи снобов доставали, претил тем запах чеснока.
(Но остроумнее едва ли в столовой встретишь чувака.
С рубля про две копейки сдачи он станет спрашивать всерьёз,
Про судака начнёт судачить, с ним обхохочешься до слёз.
По мне, бактерицидный резкий дух – от простуды лучший щит.
И пейсы мне не интересны, пока они не лезут в щи.)
Масштабы нищенства огромны. Ешь на свету ты иль во мгле,
Но тьмы египетской погромы прокатятся по всей земле.
Подвергнётся большому риску любитель рыбы с чесноком.
Простим Египту экслибрисы про мерзость за одним столом.
К тому ж не ангелы евреи, себя проявят, дайте срок.
Но возвратимся мы в то время, где наш сверчок знал свой шесток.
Сидят братья перед Иосей, по старшинству ведут черёд.
Все блюда, что ему приносят, братьям Иосиф отдаёт,
Обедом потчует исправно отца родного сыновей,
Всем отмеряя долей равной – Вениамину в пять долей.
Когда любви внезапный выброс окрасит мысли в жёлтый цвет,
Искать напрасно справедливость там, где её в природе нет.
Пока вопрос не о наследстве и час делёжки не настал,
Размер желудочка у сердца не кажется нам слишком мал.
Любое сердце не вмещает всех, прыгающих на пенёк,
Братья Иосифу прощают, что Веня сел на спецпаёк.
Симпатия совсем не шутка, зов крови тоже не молчит,
Но ор голодного желудка любую кровь перекричит.
Так отрешенье от печали хорошей пищей завершив,
Братья совсем не замечали неравноправие души
Иосифа, не обращали вниманья на бревно в глазу
И меж собой не обещали устроить Венечке козу.
Вениамин, как именинник, в Иосифа объятья плыл,
Но самым главным на той льдине по праву там Иуда был.
Когда-то Осеньку сурово за двадцать сребреников слил,
А позже, дав папаше слово, он вновь семью объединил.
Причиной радости, печали кто истинный был аноним,
Отец с Иосифом не знали, но думали – Вениамин.
Смотрели братья друг на друга, довольно пили вместе с ним,
Пускали выпивку по кругу, дивились – хорошо сидим.
Про Веню вижу я задачу для мальчиков из наших дней:
В пять раз закусывая чаще во сколько раз он был пьяней?
Глава 44 ч.1 Иосиф подставляет братьев
С родным повидавшись Венечкой, в душе всколыхнувшим муть,
Иосиф, всплакнув маленечко, братьёв собирает в путь.
Разлукою опечаленный, что вновь постучалась в дом,
Иосиф домоначальнику наполнить велит зерном
Мешки. Загрузивши пищею, велит Ося братьев кладь
С египетскою пылищею родителю отослать.
Приказ дал припрятать к младшему средь прочего их добра
Любимую чашу бражную из чистого серебра
Со всем серебром уплаченным за купленный тот товар.
Для Венечки предназначен был Пандоры бесценный дар.
Отборным зерном навьюченный в песках караван поплыл.
Все были домой отпущены братишки и их ослы.
Подвоха они не чаяли ни в прошлый, ни в этот раз.
Иосиф в тот час начальнику коварный отдал приказ:
«Ступай, (слова непечатные), верни моё серебро,
Скажи: Для чего, несчастные, злом платите за добро?
Не та ли пред вами чаша здесь, из коей мой господин
Привык без прислуги бражничать и пить из неё один?
Средь вашей теперь компании пойдёт она по рукам,
А ведь она для гадания, что вряд ли известно вам.
Худые вы, люди, особи»… Гонца отправляя в путь,
Хотел Ося таким способом а Веннечку вновь взглянуть.
С людьми не привык он цацкаться, прискорбно признаться мне.
С одним мог лизаться, лапаться, другого сгноить в тюрьме.
За низменность его действия Иосифа не сужу,
Отмылась как эта бестия, подробнее изложу.
Догнал человек со стражею отпущенный караван
И с миной обезображенной им передал те слова.
Братишек от возмущения на стражу глаза горят,
Не думая о прощении, начальнику говорят:
«Зачем господин запойный ваш до нас простирает длань?
Купцы мы и лишь достойные в Египте творим дела.
Когда за зерном, паломники, идём к вам из дальних стран,
То станем ли вероломно мы поганить священный храм?
С голодного края выстрадав неблизкий путь, натощак
К колодцу без задней мысли мы приблизимся, трепеща,
Лицо освежить водицею, в ладони её черпать…
Не станем мы амуницию в водице той полоскать».
К проливу они Суэцкому без пыльных пришли сапог,
В сандалиях и поэтому их высокопарен слог.
(Порою позывы рвотные сильней чем запрет иной.
Стирать где портянки потные – хорош водоём любой.
Не верит кто – прорицатель им в подробностях объяснит:
Не НАТОвский, не ООНовский – российский сапог блестит
От брызг на просторах вечности. Нас пафос ввергает в дрожь:
Смыть грязь с голенищ отечества – Любой океан даёшь!)
Тропа перевоплощения – семита она стезя.
В их искреннем возмущении не верить братьям нельзя:
«Пустившему нас к обители ответствуем мы добром,
Спокойному быть правителю за золото с серебром.
Пусть чувствует преимущество над нами иной мамлюк -
Чужое украсть имущество для нас хуже смертных мук.
Обетом мы с Богом связаны сильнее тюремных нар.
Под страхом жить наказания – не жизнь, а сплошной кошмар.
Жену, да что там – наложницу чужую не возжелать…
Религия – дело сложное, язычнику не понять.
С предписанными бумажками давай, учиняй свой шмон
И, если найдёшь укравшего, всех нас забирай в полон.
Позор на века крысятнику, удел его – кости грызть,
Ноздрями вдыхать тухлятину, и жить средь таких же крыс».
Братья зря слова мочалили, затёрли гнилой базар -
В ослиную кладь начальник сам Пандоры припрятал дар.
Повторно на те же грабли им чтоб дважды не наступить -
Откуда монеты падали? – им раньше б себя спросить.
Когда под ослиной задницей вдруг деньги лежат как сор,
Не в пляску тогда пускаются, а чинят в хлеву запор.
(Сантехник носки снимающий, прочистить чтоб унитаз,
И в доме их забывающий – чем только ни дурят нас?
В отсутствие ваше в спальне вдруг забыл Полтергейст пиджак.
Подтяжки и галстук с пальмами не явный, но верный знак:
В квартиру жить привидение пришло со своим узлом.
Ценой тому наваждению потом опустевший дом.
Горою посуда высится, к вершине пути трудны,
И не на кого окрыситься – ни призрака, ни жены.
Кого в этом обвинили бы, кто он и каких кровей?
Судить если по фамилии, то тот Полтергейст еврей.)
Когда в Божий дар поверили, упавший на их ослов,
Все девять в глупцов империю вступили без лишних слов.
Причину они со следствием умышленно развели,
Вернув, просчитав последствия, неправедные рубли.
Приличная репутация – дырявый, на деле, щит
И в случае провокации еврея не защитит.
Лишь Веня ту участь бренную не глупостью заслужил.
Монетою сын разменною в борьбе честолюбий был.
В карман Кирпича* подложен был украденный кошелёк,
И главный сыскарь по должности Жеглов* шьёт братишкам срок:
«Любой в воровстве замеченный не скроется за болезнь,
Признанье чистосердечное вины не снимает здесь.
Невольником в Древней Греции на солнце погреет зад,
Будь он хоть племянник *******, хоть сват он ему, хоть брат.
Обнюхаю всю поклажу я, ощупаю сапогом,
И чаша при ком окажется ответит своим горбом.
Его забираю в рабство я, пусть чистит в Сибири снег.
Шаг вправо – то провокация, на месте прыжок – побег.
Иные, не виноватые, позор его искупить
Домой пусть идут патлатые папашу мацой кормить,
Хорошее дать питание, разгладить налёт морщин.
Такое вот предписание мне велено сообщить».
* Персонажи советского кинофильма "Место встречи изменить нельзя".
