Валерия Вербинина
Рыцарь темного солнца

Мадленка не успела сделать и десяти шагов, когда услышала окрик:

– Эй!

Обернувшись, она увидела все того же раненого рыцаря, сидевшего на серой в яблоках лошади. Надо признать, что на боевом скакуне он смотрелся гораздо выигрышнее, чем в луже крови на земле. Мадленке показалось даже, что он внял ее совету и перевернул плащ изнанкой кверху.

– Я же сказал, что не приемлю благодеяний! – крикнул рыцарь.

– И что это значит? – заорала Мадленка.

– Чтоб ты сдох от чумы! – крикнул синеглазый. – Имей в виду, что, если ты когда-нибудь мне попадешься, я велю повесить тебя за горло!

(Замечу, что это было весьма существенное уточнение, ибо в описываемую эпоху были распространены также способы подвешивания за ноги, за волосы и даже, пардон – ну да, вы, конечно же, сообразительней меня, – за половые органы.)

Поскольку синеглазый успел порядком надоесть Мадленке своей мелочностью и она уже узнала от него все, что хотела знать, моя героиня ни секунды не колебалась с ответом.

– Чтоб ты сдох от проказы! – заорала она во всю силу своих легких. – Если ты мне попадешься, то я не стану даже тратить время на то, чтобы плюнуть тебе в лицо!

И, повернувшись спиной к Боэмунду фон Мейссену, двинулась прочь.

Глава 7,
в которой приводятся весьма любопытные соображения насчет истинного и ложного богатства

Дорога становилась все шире и шире, другие дороги вливались в нее, и Мадленка, убежденная в правильности избранного ею направления, шла прямо, никуда не сворачивая. Мало-помалу стали попадаться люди; двое стариков-нищих, к которым она обратилась, подтвердили, что этот путь точно приведет ее в замок князя Доминика Диковского. Нищие, видимо принявшие шустрого рыжего мальчишку за своего, посоветовали ему изобразить увечье или измазаться грязью, если он и впрямь желает поживиться в замке, ибо князь, хоть и богат несметно, денег за так не подает. Мадленка учтиво поблагодарила за ценные сведения и отправилась дальше.

Отнюдь не все, кто ей встречался, были так просты в обращении, как те убеленные сединами, все потерявшие в набег татар кроткие старики. Однажды Мадленку едва не прибили пьяные крестьяне, а в другой раз какие-то бродяги попытались отнять у нее сумку с едой. Но Мадленка выхватила из рукава мизерикордию и рукоятью ударила обидчика – маленького кривоногого человечка – в глаз. Бродяга взвыл, а Мадленка пустилась бежать со всех ног, и с той поры на всех, кто приближался к ней, глядела исподлобья – дескать, не тронь, а то зарежу. Когда к ней обращались с расспросами, она коротко отвечала, что ее имя Михал и она бежала из монастыря от жестокого обращения, что почему-то никого не удивляло.

Словом, Мадленка не сомневалась, что ей удастся без особых приключений добраться до князя и поведать ему всю правду без утайки, если бы не ноги, которые невыносимо ныли. Не раз и не два она последними словами честила крестоносца и проклинала свое легкомыслие за то, что поддалась порыву жалости и отдала раненому лошадь, которая могла бы ей самой пригодиться, а рыцарю теперь все равно без надобности, ибо он наверняка уже преставился от ран и лежит где-то на дороге, став добычей для воронья. Что такое, в сущности, человек без лошади? Да ничто. Пешими разгуливали только нищие да убогие; у любого крестьянина, даже самого захудалого, была своя кляча, а она, Магдалена Соболевская, единственно по неразумию осталась на своих двоих. А ведь как помогла бы ей та серая в яблоках лошадь!

«Ну да ладно, – сурово обратилась к самой себе Мадленка, – плачь не плачь, сказал палач, теперь все едино. Да и нечего жалеть о добром деле – так всегда дедушка говорил, а дедушка всегда был прав».

Пурпурное солнце половиной своего диска завалилось за окоем, окрасив облака багрянцем. Мадленка, сидя на обочине (ну просто уже никакой не было возможности двигаться дальше!), допила вино и решила, что умрет здесь, но не сойдет с места. В полной безысходности она помолилась Всевышнему, чтобы он дал ей мужества ради Михала, убиенного безвинно, и ради престарелых родителей, пребывающих в Каменках. Солнце зашло, и почти сразу же стало совсем темно. Мадленка вздохнула, сунула пустую сумку под голову, проверила мизерикордию (с нею было куда легче управляться, чем с громоздким мечом), свернулась калачиком и заснула.

А проснулась оттого, что, во-первых, было уже совсем светло и, во-вторых, что-то неприятно щекотало в носу. Мадленка чихнула, перевернулась на бок и смутно услышала чей-то громкий хохот.

Первым побуждением Мадленки было немедленно подняться и навесить шутникам затрещин, но по ряду причин она остереглась это сделать. Муж благоразумный, вычитала Мадленка в какой-то старинной затрепанной книжке, действует по велению рассудка, а чувства оставляет на потом. Судя по хохоту, ее обступило никак не меньше пяти-шести человек, а Мадленка вовсе не считала себя Голиафом. Чуть приоткрыв один глаз, она увидела щегольские сапоги и, чуть выше, польские мечи в ножнах, что ее насторожило и успокоило одновременно. Однако то, что над ней смеялись, пришлось ей так не по душе, что она решила отбить у шутников охоту скалить зубы над собою. Поэтому Мадленка притворилась, будто еще спит, но когда рука с травинкой, давеча щекотавшей ее, приблизилась снова, резво вскочила на ноги, крепко вцепилась в своего оскорбителя и замахнулась на него кинжалом.

– Кровь Христова! – взвыл оскорбитель, пытаясь вырваться.

Это был светловолосый, совсем молодой парень довольно приятной наружности, с вздернутым носом, усыпанным веснушками, широко расставленными светлыми глазами и щеками, покрытыми пушком. Его спутники отпрянули, кое-кто даже схватился за оружие, но Мадленка, довольная произведенным эффектом, уже опустила кинжал и разжала руку, державшую недоросля.

– Кто таков? – сурово спросила она.

– А ты кто? – рассердился тот. – Какое ты имеешь право…

Мадленка не успела ответить, потому что двое или трое человек ринулись на нее со всех сторон, норовя отобрать кинжал. Выходило как-то совсем нечестно, поэтому Мадленка решила дать себе волю – одного полоснула по уху, другого боднула головой в лицо, а третьему, оказавшемуся сильнее и упорнее прочих – он перехватил ее запястье с мизерикордией и стал выворачивать его, – от души вцепилась зубами в руку.

– Полно, Каролек, оставь его! – велел веснушчатый, надрываясь от смеха. – Оставь, говорю тебе!

Каролек отцепился от Мадленки и, невнятно бурча нечто оскорбительное для слуха, отошел зализывать раны. Мадленка сплюнула – во рту стоял противный солоноватый привкус, но она была горда, что сумела постоять за себя.

– Ты с ума сошел! – обратился веснушчатый недоросль к Мадленке. – Зачем ты укусил моего слугу?

– А зачем он на меня полез? – возмутилась Мадленка. – Я, между прочим, польский шляхтич, а не какой-нибудь там оборванец.

– Оно и видно, – проворчал тот, у кого из уха хлестала кровь.

– Видно, что тебя произвели в кардиналы, то-то ты весь в красном, – хихикнула Мадленка. – Не суди по одежде, и не судим будешь!

Недоросль рассмеялся.

– Так как тебя зовут, отважный отрок? – спросил он важно, хотя вряд ли был много старше Мадленки.

– Михал, – отозвалась Мадленка не моргнув глазом, – Михал мое прозвание.

– А дальше как?

– Краковский, – мгновенно сориентировалась Мадленка. Как наверняка помнит благосклонный читатель, Краковом звался любимый город Мадленки.

– И что же ты делаешь на землях благородного князя Доминика? – пытливо продолжал недоросль.

– Дело у меня до него, – без малейших обиняков заявила Мадленка. – Очень важное, о котором князю знать потребно, а кроме меня, сообщить ему некому.

– Де-ело? – недоверчиво протянул тот, кого Мадленка цапнула за руку, как собачонка. – Да ты совсем наглец, юноша, как я погляжу. Неужели ты думаешь, у князя найдется время для того, чтобы принимать всех голодранцев, которые являются к нему со своими жалобами?

Мадленка растерянно захлопала глазами, но тотчас оправилась.

– Что ж, может быть, если судить по-твоему, ты прав. Мое богатство – честное имя и чистая совесть. Ну-ка, скажи, можешь ли ты похвастаться этим, а?

Укушенный потемнел лицом, что косвенно указывало на отсутствие как имени, так и совести.

– А князя я увижу так или иначе, – спокойно добавила Мадленка. – Ему все равно придется узнать, что творится на его землях.

На что укушенный уже ничего не сказал.

– Ладно, поехали с нами, – великодушно разрешил недоросль. – Мы как раз возвращаемся в княжеский замок.

Мадленка вся просияла.

– Очень мудрое решение, ваша милость. Век проживу, не забуду вашей доброты!

– А ты и впрямь шляхтич? – полюбопытствовал юноша, когда они вернулись на дорогу, где их ждали оседланные лошади, которых стерегли несколько верховых. – Не обессудь, но ты не очень-то похож.

Мадленка выпятила колесом грудь.

– Меч ношу, по-латыни, немецкому и флорентийскому языкам разумею. Какие тебе еще нужны доказательства?

– Даже флорентийскому обучен? – хмыкнул светловолосый и поглядел на рыжего спутника не без почтения.

– А то! – уверенно сказала Мадленка.

– А я латыни не люблю, – признался ее собеседник. – Не дается она мне, проклятая. Как услышу какой-нибудь ablativus^[3], так прямо скулы сводит.

– Ну ты даешь! – засмеялась Мадленка и хлопнула юношу по плечу, отчего тот даже на месте подскочил. – Но знаешь, что я тебе скажу: не всем дано к языкам разумение, зато есть и другие таланты, ничем не хуже этого. Может, в тебе великий воин скрывается – как знать? У всякого человека свое предназначение есть.

Тут подоспели их спутники, и разгорелся спор по поводу того, куда Мадленке деваться. Лишней лошади у разъезда – а Мадленка уже поняла, что на нее наткнулся разъезд князя Доминика, – не было, а уступить свою никто не желал, она же уперлась и заявила, что пешком не пойдет ни за какие коврижки. Вмешался недоросль, велел укушенному Каролеку освободить лошадь для «знатного шляхтича». Каролек повиновался с хмурым видом.

– Чтоб ты свернул себе шею, – сказал он тихо и отчетливо, когда Мадленка поднималась в седло.

– А тебе всего, что ты ближним своим желаешь! – ответствовала Мадленка, и кавалькада, за которой следовал пеший слуга, некрупной рысью поскакала к замку князей Диковских.

Глава 8,
в которой Мадленка оказывается в затруднительном положении

Дорогой Мадленка разговаривала с новым знакомым. Хоть он и был моложе своих сопровождающих, по почтению, какое ему оказывалось, было видно, что он над ними главный, и поэтому Мадленка решила, что для ее целей будет полезнее, если именно он введет ее к князю, а не кто другой.

Она узнала, что князь Доминик не первой молодости (ему уже тридцать два), весьма любим своими подданными, уважаем шляхтой, крестоносцам внушает трепет, строг, но справедлив чрезвычайно. Последнее обстоятельство в особенности внушило Мадленке надежду. Три года назад князь овдовел – жена его умерла в родах; недавно он собрался было жениться снова и даже сватов послал, да тут скончалась его мать, высокородная княгиня Эльжбета. Случилось это в самом начале марта, и двор до сих пор соблюдает траур. К матери князь был привязан чрезвычайно, ведь отец его давно умер, и княгине пришлось растить сына одной. Женщины краше и благочестивее ее было не сыскать в целом свете… Слыша, какими словами ее расписывает недоросль, Мадленка даже тихо вздохнула от зависти. Интересно, что будут говорить о ней самой, когда она умрет? Точно что не красавица; пожалуй, что благочестива, добра к людям и животным – хотя про последнее вряд ли кто упомянет. И сгинет она бесследно, и только всевидящий бог один будет помнить, что когда-то существовала такая рыжая Мадленка на белом свете.

– А про что ты хочешь с князем говорить? – полюбопытствовал ее спутник, когда про самого Доминика уже все было сказано.

Девушка метнула на юношу короткий взгляд.

– Есть одно дело, – многозначительно произнесла она. – Не обижайся, но я только князю имею право сказать, и никому более. Так уж получилось.

– Если про то нападение крестоносцев, то ты опоздал, – заметил собеседник лже-Михала.

– Нападение? Крестоносцев? – поразилась Мадленка. – Ты про что?

– Да страшное дело, – вмешался один из верховых, – князь из-за него сон и покой потерял. Убили настоятельницу монастыря Святой Клары, мать Евлалию и много другого народу, добро похитили и сбежали. Теперь они, почитай что, в Торне, а то и самом Мальборке укрылись. Звери, не люди.

В голове у Мадленки происходило нечто неописуемое.

– Мать Евлалию? Крестоносцы? – заикаясь, пролепетала она. – А откуда это известно?

– А они не всех убили, – отвечал все тот же усатый верховой с подвижным лицом. – Уцелела одна девушка, бог ее спас. Помочь другим она не смогла, зато все видела, а вчера явилась к князю и все ему рассказала. Князь разослал повсюду дозоры, проверить, не появятся ли где крестоносцы, – верховой припечатал их выразительным словом. – Ну вот мы и отправились, а на обратном пути тебя у дороги увидели, ты чисто как мертвый лежал. Ан нет, оказалось, живехонек.

Усатый продолжал говорить, но Мадленка уже не слушала его. «Уцелела одна девушка. Одна девушка… Господи, не может быть. Кроме меня, в караване была еще только Урсула. Но я же сама, своими руками похоронила ее. Не может быть».

– А как звали девушку? – быстро спросила Мадленка. – Ну, ту, что все видела?

Мужчина наморщил лоб.

– Магдалена. Мадленка Соболевская, вот как. Она должна была вступить в монастырь, вот настоятельница и забрала ее с собой. Только она одна и уцелела.

Все поплыло перед глазами Мадленки. Она посерела лицом и крепко вцепилась в луку седла.

– Магдалена Соболевская! – вырвалось у нее в отчаянии.

– Точно так, – отозвался усатый. – Вчера она добралась до нас еле живая. Двор гудит, шляхта негодует, все верх дном. Хотят в Краков к самому королю послать, просить, чтобы разрешил воевать с немцами. Неслыханное дело!

Да уж, точно.

«А может, они шутят? – мелькнула в мозгу Мадленки спасительная мысль. – Узнали, что я вовсе не Михал, что я Мадленка, и шутят. Да, это шутка, это…» Но она поглядела в лицо верховому, поглядела на серьезный профиль юноши, ехавшего бок о бок с ней. Нет, не похоже, не шутят. Тогда что? Что? Что? «Господи, дай мне сил».

– А хлопец-то побледнел даже, – молвил собеседник участливо, поглядев в лицо сникшей Мадленке.

– Ужасное злодеяние, – молвила Мадленка, еле ворочая языком. – Мать Евлалия… я слышал о ней…

– Да, – подхватил другой (тот, кого Мадленка боднула лбом в лицо), – мы тоже хорошо ее знали. Она же совсем недавно гостила у князя, с матерью его рядом была, когда та умирала. Упокой, господи, ее душу… – И всадник набожно перекрестился.

«Но я? Мне-то что делать? – думала бедная Мадленка. – Кто я? Где я?»

От таких мыслей впору было сойти с ума.

– Значит, крестоносцы… – пробормотала она.

– Да. Панна Соболевская их очень хорошо разглядела. Налетели тучей, перебили всех и умчались.

– А князь что говорит?

– Что? Что крестоносцам плохо будет. Попался нам тут недавно один, без пропускного свидетельства ехал. Князь за него выкуп затребовал, да, видно, зря. Казнить его надо было прилюдно, чтобы прочим неповадно было, так я считаю.

Но ведь крестоносцы тут ни при чем! Мадленка это хорошо знает!

Девушка встряхнулась – подъезжали к замку, и она внезапно ощутила прилив сил. «Все это ложь. Паутина лжи, детище лукавого. Но я разорву ее. Во имя всего, что мне дорого! И бог не оставит меня. Не для того он провел меня сюда через кровь близких и смертельные опасности».

Мадленка спешилась во дворе, и подбежавший слуга вмиг принял лошадь.

– Эй, Михал! – крикнул веснушчатый. – Далеко не уходи, я доложу о тебе князю и скажу, когда он сможет тебя видеть.

– Благодарствую… – чинно ответствовала Мадленка. Потом, спохватившись, продолжала: – Простите великодушно, запамятовал ваше имя, любезный господин.

В светлых глазах недоросля мелькнули искорки.

– А ты его и не спрашивал, – отозвался он весело. – Я Август, князь Август Яворский, племянник князя Доминика.

Это было уже слишком. Бедной Мадленке почудилось, что земля уходит у нее из-под ног. Она всплеснула руками и стремительно бросилась бежать, пока не скрылась за углом.

– Эк живот-то схватило у бедняги, – посочувствовал усатый верховой.

Глава 9,
в которой Мадленка лакомится пирогом

Мужчина не ошибся: целью Мадленки был именно нужник.

Нос (вернее запах) привел лже-Михала к укромной будке, стоявшей в некотором отдалении от жилых строений. Оттуда как раз выходил какой-то паж с физиономией, на которой большими буквами было написано невиданное блаженство. Мадленка юркнула мимо него в заветное убежище и прикрыла дверь.

Сам сортир, то есть, так сказать, его сердце, представляло из себя длинную яму, поперек которой были проложены доски. О том, как здесь пахло, наверное, лучше умолчать. Впрочем, в данную минуту нужник Мадленку не интересовал.

Девушка распустила веревку, поддерживающую штаны вместо пояса, поглядела внутрь и для верности даже пощупала. Она подозревала, что бог сыграл с ней скверную шутку и в отместку за то, что она вопреки естеству переоделась в мужскую одежду, превратил ее в мальчика. Тогда бы хоть как-то объяснилось появление второй панночки Соболевской, которой первая, то есть подлинная Мадленка, попросту перестала быть. Мадленка знала, что в воле божией совершать и не такие чудеса.

К своему неимоверному облегчению, она обнаружила, что со вчерашнего дня ничего не переменилось, что она по-прежнему девушка, а не мальчик, хоть и зовет себя Михалом. Тут Мадленка напоролась на острие одной из двух стрел, которые по-прежнему таскала под курткой, и чуть не заорала. Вдобавок она внезапно почувствовала, что в будке темно, неуютно и амбре как-то не того-с, так что лучше убраться отсюда, да поскорее. В дверь уже ломились страждущие, и Мадленка, наскоро заправившись, уступила им место.

«Я – это я. Я – Мадленка Соболевская. А та, другая, – самозванка, и я ее разоблачу», – с такими мыслями Мадленка отправилась в прогулку по замку князя Доминика.

Территория оказалась огромной, хотя сам замок более раскинулся вширь, чем ввысь. Две стены укреплений и ров, заполненный зеленоватой водой, делали его, на взгляд Мадленки, совершенно неприступным.

«Ого! Немудрено, что князь Доминик не боится крестоносцев», – подумала она, рассматривая укрепления.

Особенно восхитил Мадленку огромный «огнеплюй» – тяжелая чугунная пушка, выставившая свое рыло в небо. Девушка поцокала языком, обходя махину кругом. От деда она слышала о таких диковинах, посылающих ядра с порохом на огромное расстояние. Правда, «огнеплюи» пока очень несовершенны и все норовят взорваться при первом выстреле. Дед говорил, что тут нужна тонкая наука, чтобы разобраться, что к чему, а покамест придется обходиться старыми добрыми баллистами и катапультами.

– Ваша милость! – настойчиво произнес чей-то голос не то в третий, не то в тринадцатый раз над ухом у Мадленки.

Она подпрыгнула на месте и резко повернулась к говорившему. Им оказался аккуратный юноша, чистый лицом, с виноватыми добрыми глазами и впалой грудью.

– Вы Михал Краковский? Князь Август велел мне позаботиться о вас. Я Дезидерий, слуга его княжеской милости.

Ага, подумала Мадленка, знаем мы его милость. Разбойник, и ничего более. Надо быть осторожной и держаться начеку, кто знает, с какой целью он подослал этого Дезидерия. Человек с такой чересчур честной физиономией наверняка не может не быть злодеем.

– Дезидерий, – сказал лже-Михал вслух, – я очень давно в дороге…

Намек был понят мгновенно, и минут десять спустя в одной из многочисленных комнат замка Мадленка уписывала превосходный обед. Дезидерий стоял рядом и по знаку Мадленки подносил все новые и новые блюда, дивясь про себя прожорливости княжеского протеже.

– Вы откуда изволили прибыть – из Кракова? – спросил Дезидерий между уткой с яблоками и мясным пирогом.

Вопрос не понравился Мадленке, тем более что она сама не знала, как на него ответить, чтобы не возбудить подозрений.

– Я из монастыря, – коротко сказала она. – А где князь Август?

– Занят.

Мадленка вздохнула и отпила вина, мучительно соображая. Во-первых, следовало отбить у Дезидерия охоту к расспросам, во-вторых, неплохо бы его самого порасспрашивать, в-третьих, в замке происходит непонятно что, и поэтому следовало действовать особенно осмотрительно. Верить же никому нельзя. Взять хотя бы Августа: такой симпатичный отрок, и лицо открытое, располагающее, а вот поди ж ты – напал на крестоносцев, и не исключено, что засада в лесу тоже его рук дело. Откуда только взялась та самая лже-Мадленка? Тут лже-Михал яростно закашлялся. Все совершенно непонятно.

– Он известит вас, когда вы сможете увидеть князя Доминика, – подал голос услужливый Дезидерий.

Мадленка решилась.

– Хороший ты человек, Дезидерий, и хозяин твой тоже (Дезидерий согласно наклонил голову), дай ему бог здоровья и всяческого благополучия, и тебе тоже. Но, наверное, после того, что произошло с матерью Евлалией… вся эта суматоха, и вот та девушка… Как бишь ее?

– Магдалена Соболевская, – подсказал парнишка услужливо.

– Вот-вот, – поддакнула Мадленка, дернув щекой. – И крестоносцы бесчинствуют, презирая христиан… – Тут Мадленка икнула и прикрыла рот ладонью. – А что произошло все-таки? – спросила она внезапно с преувеличенным любопытством, снижая голос до шепота. – Разве настоятельница везла с собой огромное богатство? Садись, Дезидерий, да расскажи мне, а то я, признаться, ничегошеньки не понял.

В глазах Дезидерия мелькнуло уважение. «Надо же, гость хоть и с князем, говорят, запанибрата, перед слугой не ломается, не чинится», – подумал он и, не заставляя долго себя упрашивать, сел на предложенное место.

Мадленке пришлось вторично выслушать хвалу матери Евлалии, ее благочестию и святости. По словам Дезидерия, на обратном пути настоятельница обещала заглянуть в замок, чтобы проведать князя Августа, своего крестного сына. Впрочем, никому не было точно известно, когда именно настоятельница должна прибыть, поэтому никто особенно и не беспокоился. Вечером одиннадцатого числа в замок явился некто Яромир, которого настоятельница послала вперед, собираясь в дорогу. Яромир заготовил на постоялом дворе все для ночлега, но настоятельница так и не появилась. Десятого числа она должна была выехать из Каменок, имения Соболевских, и Яромир, боясь, не случилось ли чего, сел на татарского коня и поскакал кратчайшей дорогой в Каменки. Там ему стало известно, что мать Евлалия давно уехала, но сын Соболевских, сопровождавший часть дороги свою сестру, которая должна была вступить в монастырь, все еще не вернулся, и родители ужасно волновались. (Мадленка тут закусила губу.) Яромир напоил и накормил в Каменках коня, после чего во весь опор помчался в замок и дал знать князю, что происходит нечто неладное. Князь Доминик забеспокоился – настоятельница была близкой подругой его матери, и он хорошо знал и глубоко почитал ее. Вчера он послал в разные стороны разъезды с приказом известить его, если они что-нибудь обнаружат. Разъезды обследовали все дороги, но никого не нашли, а ближе к ночи в замке появилась рыдающая женщина, назвавшаяся Мадленкой Соболевской. Оказалось, что в лесу на их караван напали крестоносцы, всех перебили, лошадей и волов увели (Мадленка почувствовала, как у нее пересохло в горле), а все, что дали Мадленке с собой родители, забрали и скрылись. Дело совершенно ясное, только вот доказать вину вероломных немцев будет трудно – они, поди, уже далеко, и не догонишь их. Князь тем не менее отечески отнесся к бедной потерпевшей, обезумевшей от горя (Мадленка тяжело засопела носом), и дал ей приют. Хотя мог бы не делать этого – ведь как-никак ее отец в свое время отказался от присяги князю Доминику, не признавая его более своим господином и повелителем, и присягнул на верность непосредственно самому королю Владиславу, а ведь именно отец нынешнего князя даровал Каменки отцу пана Соболевского за его заслуги. (Мадленка открыла рот, но тотчас закрыла его. Почему-то ей всегда казалось, что Каменки принадлежали их семье вечно, а тут – поди ж ты – с имением, значит, разыгралась такая драма.) Это произошло еще в малолетство князя Доминика, прибавил всезнающий Дезидерий, когда многие шляхтичи и поблагородней Соболевских начали, пользуясь юностью князя, заявлять о своих правах. Хорошо, что княгиня Эльжбета, мудрая женщина, не потакала всяким вольнодумцам и твердой рукой осуществляла регентство, не то бог знает что могло бы произойти.

Теперь Мадленка поняла, отчего имя князей Диковских всегда упоминалось в их доме с легким оттенком пренебрежения. Мол, князья и князья сами по себе, а мы, Соболевские, сами по себе и своей судьбы хозяева. Чудно все-таки устроены люди, размышляла Мадленка. Ведь князь Доминик – вассал короля, и разве не все равно, королю присягать или ему самому? Но вот сейчас выходило, нет, не все равно.

– И что же теперь будет? – спросила Мадленка, когда Дезидерий закончил свой рассказ.

Тот потупился. Гость не заносился, не важничал, а это, как ни крути, было чертовски приятно. Поколебавшись, верный слуга неохотно молвил:

– А что будет? Я так думаю, ничего не будет. – Он придвинулся к Мадленке и зашептал ей в ухо: – Немцы – они сильные, и ничего тут не поделаешь. Ну, побили их при Грюнвальде, а Мальборк как стоял, так и стоит. Так что ничего им за их вероломство не будет, и никто даже не посмотрит, что убита двоюродная сестра покойной королевы.

Точно ничего не будет, подумала Мадленка. Потому что не их рук дело нападение на караван. Если уж кому-то понадобилось вводить в игру (а в том, что кто-то ведет тонкую и чрезвычайно нечистоплотную игру, Мадленка более не сомневалась) самозваную Магдалену Соболевскую, рискуя, что ее разоблачат, значит… значит… Эх, знать бы наверняка, что все это значит. Ясно только одно: крестоносцы здесь ни при чем, а вот юный Август, похоже, очень даже при чем, но никто, кроме Мадленки, ничего даже не подозревает.

– Вот что, Дезидерий, – сказала она, придав своему лицу выражение брата Михала, когда он изображал из себя взрослого. – Давай-ка выпьем за твое здоровье. И не отказывай мне, иначе я до смерти обижусь.

Восхищение Дезидерия гостем росло с каждым мгновением. Они чокнулись кружками, выпили за здоровье слуги, потом за здоровье Михала Краковского, а еще – за здоровье светлейшего князя Доминика Диковского, да хранит его бог. Потом Мадленка вспомнила о настоящем Михале, и ей захотелось плакать.

Вошел паж, сказал что-то вполголоса Дезидерию. Тот поднялся, встала и Мадленка.

– Князь готов принять вас.

«Пора, – подумала Мадленка и похолодела. – Господи, что же я скажу князю? С чего начну?»