Валерия Шаталова
Путь в тысячу пиал
* * *
Копирование, тиражирование и распространение материалов, содержащихся в книге, допускается только с письменного разрешения правообладателей.
© Урбанская Д., Шаталова В., текст, 2024
© Сальникова Е., иллюстрации, 2024
© ООО «Издательство АСТ», 2024
Пролог
В шатре пахло ячменными лепешками и кислым пивом. Санму́ повела плечами, скидывая овечий тулуп и оголяя грудь. От жары на ее коже, бронзовой в свете жаровни, бисерился пот. Негромко хлопали, обжариваясь, зерна, что она просеивала над огнем. Приготовление ца́мпы всегда отнимало много времени, ведь сначала обжаренный ячмень нужно было размолоть, и уж только потом смешать получившуюся муку с чаем и маслом яка. Фигура Санму размеренно двигалась в такт языкам пламени, отбрасывая на черное полотнище шатра еще более черную тень.
– Свиная голова! Это Нанг Лха! – раздался детский возглас из-под вороха тонких шерстяных одеял в углу.
Санму бросила взгляд на стенку шатра и помахала рукой с растопыренными пальцами, делая свою тень еще причудливее.
– Хранитель домашнего очага заглянул к нам в гости, – с напускной серьезностью заявила она. – Нанг Лха машет своим трезубцем, призывая удачу в наши судьбы.
– Ох… – донеслось из угла.
Санму улыбнулась, и даже Чоэпэ́л, глава семьи, что сидел тут же, рядом с жаровней и вырезал что-то из кости, не сдержал усмешки. Шумно отхлебнув пива, он вновь принялся за дело, что-то еле слышно напевая себе под нос. Снаружи всхрапнул як, привлекая внимание людей. Арми́н был лучшим в стаде, самым мощным и норовистым. Пока ему не пробили носовую перегородку кольцом из можжевельника, даже опытные пастухи боялись подходить к зверю близко. Но и теперь от огромной горы мышц и черной шерсти так и веяло опасностью.
– Волков чует? – Чоэпэл поднял голову, прислушиваясь. Но на улице было тихо.
Он снова смочил горло пивом и вернулся к прерванному занятию.
– Что это будет, па? – снова послышался сонный детский голос из вороха одеял. – Заколка с лотосом, как ты мне обещал?
– Кое-что поважнее, – хмыкнул отец. – Амулет, отгоняющий злых демонов и ракша́сов.
– А вот седая Лу из дальнего шатра вечно бормочет, что от ракшасов не спасет ничего, потому что духи земель нас оставили и…
– Не слушай эту сумасшедшую старуху. Она давно умом тронулась. То ли от испуга, то ли от горя – после того, как ее младшего сына пометили проклятьем. А может и от всего вместе.
– Ну хватит уже! Нечего поминать демонов на пороге ночи, – недовольно оборвала его Санму, а затем добавила тише: – Спи уже, детка. Завтра встанем пораньше, чтобы насобирать дикого лука на обед. Он хорош с жареным мясом.
Армин снова захрипел и забился на привязи. Было слышно, как он взрывает землю копытами, и мелкие камни отлетают на стенку шатра. Чоэпэл поднялся.
– Не дело. Проверю.
От резкого движения его длинная черная коса хлестнула по плечу. Взяв топор, он откинул дверное полотно и, хмурясь, вышел. Осторожные шаги раздались прямо у стенки шатра.
– Ну-ну, Армин, чего ты… – Чоэпэл успокаивающе прицокнул языком. – Что тут у те…
Громкий крик разорвал тишину над становищем:
– Ракша́…
Чоэпэл не закончил, и звук его голоса сменился горловым бульканьем.
Санму в панике вскочила на ноги, но не успела ничего сделать. Полотнище, закрывающее вход, сорвало, словно порывом ветра, бушующего над горными перевалами зимой. На пороге возникло чудовище, что стало проклятьем их народа в последние десятилетия.
Ракшас. Порождение демонской бездны, что разверзлась в жерле священной горы Ундзэ́н не иначе как за людские прегрешения.
Ростом со среднего мужчину, ракшас был с ног до головы покрыт темной шерстью, свалявшейся настолько, что цвет не различить. Голой оставалась только загрубевшая желтая кожа на ладонях. Узловатые пальцы, так похожие на человеческие, хищно изгибались, оканчиваясь длинными когтями.
Санму вскрикнула от ужаса, но тотчас собралась, готовая до последнего вздоха защищать свое дитя. А ракшас словно сразу же учуял, что в шатре притаился ребенок. Они всегда выслеживали младенцев с такой неистовой устремленностью, будто то было их любимое лакомство. Могли издалека учуять даже плод в утробе матери. Вот и теперь вывернутые наружу ноздри демона затрепетали, он повел косматой головой и безошибочно уставился в тот угол, где возвышался ворох одеял.
Второй раз вскрикнула Санму, на этот раз яростно и воинственно, отвлекая внимание существа на себя, но ракшас не повернулся на звук, продолжая всматриваться в одеяла, вслушиваясь в испуганное биение маленького сердечка. Воспользовавшись заминкой, Санму с силой ударила ногой по жаровне, опрокидывая ее на чудовище. Угли веером разлетелись по шатру, хлестнули ракшаса и опали у его нечеловеческих ног. К смраду чудовища добавился запах паленой шерсти.
Санму схватила нож, которым обычно рубила мясо, и бросилась на ракшаса, но он лишь лениво взмахнул одной из длинных волосатых рук, словно отгоняя назойливую мошкару. Санму отлетела к стене шатра и неудачно приземлилась, вывернув колено. Раздался хруст кости, и она взвыла от боли и беспомощности.
Больше внутри никого не было. Никого, кто мог бы встать между демоном и его вожделенной целью. Ракшас засеменил вперед небольшими шажками, словно боялся, что ребенок сбежит. Казалось, он даже стал издавать какой-то низкий горловой звук, вроде успокаивающего мурлыканья, чтобы не спугнуть свою жертву. Или то было сладостное предвкушение пиршества?
Внезапно у входа в шатер послышались шаркающие шаги, а затем Санму, задыхаясь, с надрывом просипела:
– Чоэпэл… спаси… там…
Мужская фигура с безумным остекленевшим взглядом, выросла из-за спины ракшаса. Из чудовищной раны на горле толчками выходила кровь, окрашивая светлый тулуп в алый. В руках Чоэпэл держал топор. Высоко воздев его над головой, он захрипел и завалился вперед, обрушивая оружие на спину демона, налегая всем весом своего умирающего тела, чтобы покончить с порождением бездны.
Глава 1. Джэ́у
Без малого семьдесят лет назад священная гора Ундзэ́н изверглась огнем и ядовитым пеплом, а из глубин ее вместе с лавой хлынули орды свирепых демонов – ракша́сов. Испуганные люди побросали жилища, скот, привычную жизнь и тех несчастных, кто бежать был не в силах. Казалось, сама смерть распростерла над ними крылья. Тхиба́т стонал, утопая в страданиях и ужасе. А хранители этих земель, благие тэ́нгри, что должны были защитить своих детей, смолчали, не ответили на мольбы, не помогли. Лишь сыны дракона, монахи гомпа И́кхо, встали на пути ракшасов, подняли мечи и боевые жезлы против порождений огненной бездны.
«Записки чужеземца», Вэй Юа́нь, ученый и посол Ла́о при дворе правителя Тхибата
– Тхиба́т не терпит слабых, – бормотала Джэу, ожесточенно натирая песком бок котла столь огромного, что его кромка доходила ей до груди. – Тхибат не терпит слабых. Тхи…
– Повторяй себе это почаще, – раздался ехидный голос изнутри посудины. – И, возможно, однажды поверишь.
Джэ́у наклонилась, подобрала с земли камень и с силой ударила им по котлу. Глухой металлический гул заполнил небольшой внутренний двор го́мпа, отражаясь от монастырских стен.
– Эй, у меня же уши отвалятся! – возмутился Лобса́нг, высовывая голову.
– А лучше бы язык!
С самого рассвета Джэу вместе с прочими работниками и послушниками трудилась на кухне. Сначала они рассыпа́ли ячмень на дымящиеся от жара каменные плиты и разравнивали, обливаясь по́том. Затем дробили уже готовое зерно из предыдущей партии. Каменная чаша, в которой это делалось, весила примерно с саму гору Ундзэн. Чтобы вращать размещенный внутри чаши жернов, на деревянные ручки, отходившие во все стороны, словно спицы колеса, наваливалось одновременно по пять человек. Конечно, после того, как удавалось сдвинуть жернов с места, шагать становилось уже не столь тяжело, и послушники даже распевали хором мантры. Но до того всем приходилось изрядно попотеть.
Джэу сделала шаг назад, придирчиво рассматривая результат своих усилий, и кивнув, передвинулась правее. Колокол уже дважды созывал монахов к молитве, а у нее до сих пор не получилось полностью обойти огромный котел по кругу.
– От моей каша́и, – она брезгливо одернула одежду, заново утягивая ткань поясом на талии, – несет как от ракшаса, искупавшегося в моче яка.
– Всего лишь? – тут же откликнулся Лобсанг. Его насмешливый голос звучал приглушенно через металлическую стенку. – Кажется, кто-то старался недостаточно усердно.
– Да ты вообще только пришел! – возмутилась она. – Прохлаждался во время медитации, пока я тут работала, не разгибая спины!
– Думаешь, это так просто – сидеть, не шелохнувшись, и наблюдать, пока солнечный луч не переползет положенную отметину! А на кухне и вовсе никто не делает различий между послушниками и работниками. Гоняют одинаково! Твоя кашая всего лишь воняет, а у меня в подоле появилась очередная дыра. Кажется, прожег, пока подбрасывал топливо. – Он замолчал, возмущенно пыхтя. – Меня до сих пор мутит от этого запаха горящих ячьих «лепешек». Я не понимаю, зачем вообще кипятить столько чая?
Джэу фыркнула:
– А основу для цампы ты чем будешь разводить? Собственной слюной?
Впрочем, возражала она больше из чувства противоречия, а на самом деле была согласна с приятелем, хоть и находилась с ним по разные стороны не только котла, но монастырской жизни в целом. Хоть Лобсангу, как и прочим послушникам, и вменялось в обязанность участвовать в хозяйстве наравне с наемными работниками, такими как Джэу, но судьбы их ожидали разные. В начале пути они вместе выполняли всю грязную работу, чтобы никого не постиг грех гордыни. Но послушники также посещали учебные занятия и при должном усердии могли однажды стать монахами.
А Лобсанг, ко всему прочему, был не просто послушником. Ему не так давно исполнилось шестнадцать, а его уже взял в ученики кушо́г[1] Цэ́ти Нгян – старший астролог монастыря И́кхо. Это являлось великой честью и в то же время служило поводом для завистливых взглядов других, менее удачливых послушников. В отличии от юного Лобсанга, смотрящего на мир наивными глазами, Джэу частенько подмечала такие взгляды в его сторону.
«Конечно! Его-то не заставляют до изнурения отрабатывать всевозможные способы сражения с ракшасами, как монахов-воинов».
То, что Лобсанг не чурался разговоров с ней, также не добавляло ему уважения среди прочих послушников. Хотя общение между обитателями монастыря-гомпа не было запрещено, Джэу сторонились. Ее саму, впрочем, это более чем устраивало. Она нанялась сюда прислуживать не для того, чтобы завести друзей. Так что много лет усердно создавала себе образ куфии – змеи в человеческом обличии, плюющей ядом даже в ответ на доброе отношение. Лишь Лобсанг смог каким-то образом проникнуть под защитную чешую ее сердца и прочно там обосноваться.
Когда котел, наконец, был начищен до блеска и Лобсанг убежал отчитываться, Джэу со стоном растянулась прямо на земле, в спасительной тени стены. Хотелось хоть немного отдохнуть перед тем, как ей выдадут очередное поручение.
«Вот переведу дух и пойду умою лицо, чтобы надеть маску…»
Перед работой на кухне маску приходилось снимать, как бы не противилось этому все ее существо. Ничего не поделать: от жары и пота тонко выделанная кожа яка дубела. Так что Джэу была вынуждена терпеть липкие любопытные взгляды, то и дело ощупывающие левую половину лица – там, где ее уродовал давний шрам, стягивающий кожу, как на верхушке пельменя-момо.
«Неприятно, зато даром: не придется тратиться на новую маску. А деньги мне нужны для другого, не зря же я столько лет терпела суровую дисциплину И́кхо и ненавистных монахов».
Словно воплощение мыслей Джэу, во внутренний двор вошла группа монахов-воинов. Поджарые, голые по пояс, обритые парни в одинаковых запыленных штанах бурого цвета только что выдержали очередную жесткую тренировку и направлялись в зал медитаций. Жаркие лучи солнца золотили кожу на их разгоряченных широких спинах, ярче подчеркивая извивающегося черного дракона – знак принадлежности к ордену. Рисунок этот наносился монахам на кожу не сразу. Приходилось работать над собой до изнурения, оттачивать боевое мастерство, переходить с одной ступени обучения на другую – только после этого нанесенные в ранней юности контуры татуировки постепенно дополнялись и обретали форму и цвет, подстраиваясь под телосложение.
Монастырь Икхо, что означало «Путь дракона», был самым влиятельным го́мпа во всем Тхибате. Пожертвования от благодарных жителей лились рекой, и крыши его сверкали золотом. Настоятель Икхо по имени Бермиа́г-ту́лку пользовался всеобщей любовью и почетом. Уже второе телесное воплощение подряд он стоял во главе монастыря, посвящая свое служение укреплению духа и тела сынов дракона. Именно он ввел суровые порядки, вынуждая послушников до изнеможения оттачивать смертоносное боевое искусство. Нападения ракшасов по-прежнему случались, но хорошо натренированные монахи-воины научились справляться с этой напастью.
Другие девушки, что прислуживали в го́мпа, млели от одного взгляда на фигуры воинов, но только не Джэу.
Она стиснула зубы, но все же поспешно вскочила на ноги и согнулась в поклоне, так, чтобы вошедшим была видна лишь ее макушка, а не лицо.
«Хоть бы обошлось…»
Увы, ее хитрость не сработала.
– Кто это у нас здесь?
Ссориться с воинами было неразумно, хоть от одного их вида злость внутри Джэу клокотала, как лава в горе Ундзэн. Так что она выпрямилась и спокойно прижала руки к груди.
– И тебе светлого утра, кушо́г Намга́н, – не поднимая взгляда, произнесла она, но не отказала себе в удовольствии добавить мысленно: «Чтоб ты сдох, грязный чурбак».
– Оно перестало быть светлым, как только я увидел твою жуткую физиономию, сморщенную, как подмышка обезьяны.
Раздались негромкие смешки, и, бросив быстрый взгляд перед собой, Джэу увидела, что несколько монахов-воинов из группы остановились, чтобы послушать намечающуюся перепалку.
– Похоже ты немало знаешь об обезьянах, уважаемый. Их случайно не было у тебя в роду?
По стоящим воинам вновь прокатилась волна приглушенных смешков.
– Ах ты… – Лицо Намгана, и до того раскрасневшееся после тренировки, побагровело. – Кусай воздух сколько угодно, безродная псина.
– Ты уж определись: собака или обезьяна? Тебя послушать, так я вылитая пэн-хо́у – дух тысячелетнего ка́мфорного дерева.
Намган осклабился, и Джэу поняла, что допустила ошибку.
– Пэн-хоу? Уродец из легенд Ла́о с телом собаки и лицом человека? Ну надо же, какие удивительные у тебя познания. Н-е-ет, в твоем случае все совсем наоборот: тело-то человека, а вот лицо… – Он сделал многозначительную паузу, а парни позади него, посмеиваясь, стали предлагать свои варианты, один другого противнее. Расплывшись в довольной ухмылке, Намган добил: – Вместо того, чтобы слушать тупые сказочки тупых варваров Лао, лучше б потрудилась выучить тхибатский алфавит, дуреха.
Теперь уже щеки Джэу вспыхнули от злости – на тхибатском она и правда до сих пор читала с трудом. Да и когда бы ей было практиковаться? Между оттиранием присохшего жира от котлов и дроблением жареных ячменных зерен?! Мерзавец Намган знал ее уязвимые места.
Створки ворот лязгнули, и во внутренний двор гомпа вошел еще один человек, при виде которого Джэу напряглась сильнее. Задержавшийся монах-воин, на полголовы выше прочих – кушог Рэннё. Он никогда не задирал ее, как Намган и другие, но от него всегда исходили такие ледяные волны презрения, что Джэу словно ощущала их физически. Вот и теперь, несмотря на жару, по спине пробежал холодок.
– А Рэннё, вот и ты! Опаздываешь на представление! – хохотнул один из парней. – Что, старик заставил тебя накинуть лишний круг по тропе?
Рэннё едва заметно кивнул на заданный вопрос и окинул взглядом внутренний двор, отмечая, где стоит каждый из присутствующих, и лишь Джэу удостоил привычным безразличием, словно она пустое место.
– С лучшего из нас – и спрос больше. – Один из монахов, стоящий ближе всех, хлопнул Рэннё по плечу.
Джэу мысленно скривилась, с трудом удержавшись, чтобы не закатить глаза.
«Благие тэ́нгри, ну и подхалим! Ему самому-то не противно от себя?»
Никак не отреагировав на похвалу, Рэннё негромко произнес:
– Медитация.
И все присутствующие вздрогнули, как будто резко вспомнили, куда до этого направлялись.
– Да, конечно, идем, друг мой. – Намган кивнул Рэннё. А затем гадко подмигнул Джэу, намекая на продолжение, и неторопливо направился в сторону монастыря. Остальные монахи переглянулись и потянулись вслед за ним.
Рэннё перевел взгляд на Джэу, и на его лице мелькнула какая-то сложная смесь эмоций, подобие раздражения пополам с брезгливостью. Помолчав несколько мгновений, словно борясь с собой, он, наконец, разжал губы и обронил:
– Озеро отражает свет луны и звезд, но о своей глубине не признается.
Взвинченная перепалкой с Намганом, Джэу не сумела сдержаться и выпалила:
– И что же это, забери тебя ракшас, значит?
Но на лицо Рэннё вновь опустилась маска равнодушия, и развернувшись к Джэу спиной, он молча направился на медитацию. Ее непозволительно дерзкий вопрос так и повис в воздухе неотвеченным.
Глава 2. Цэри́н
В Тхиба́те почитают гору Ундзэ́н как место обитания тэнгри, духов-хранителей земли, и те из жителей, что живут в отдалении, мечтают хоть раз в жизни увидеть ее. Некоторые проходят пешком через всю страну, чтобы добраться до горы, измеряя путь собственными телами и постоянно бросаясь на землю; часто такие путешествия длятся годами. Живут паломники подаянием и надеются, что наградой за это станет более высокое воплощение в следующей жизни. Впрочем, так было прежде. До того, как из жерла Ундзэн выбрались ракшасы и расселились по ее окрестностям.
«Записки чужеземца», Вэй Юа́нь, ученый и посол Ла́о при дворе правителя Тхибата
Невесомое колебание воздуха мягко скользнуло по щеке, тронуло волосы у виска и растворилось во тьме. Цэри́н протянул руку, сгребая каменистую пыль, осевшую на тропе. Растер между пальцами и со вздохом ссыпал обратно.
«Нужно двигаться дальше», – убеждал он себя, хотя после каждого следующего привала подниматься и продолжать путь по нескончаемой пещере становилось все сложнее и сложнее.
От скалистых стен исходил холод, обманчиво влажный. Но Цэрин мог лишь проводить кончиком языка по пересохшим губам и мечтать, как припадет к журчащему горному источнику, сделает жадный глоток…
В начале своего пути – сколько времени прошло? снаружи солнечный день или уже лунный? – он еще грезил о добротной ячьей шкуре, в которую бы замотался, как в теплый кокон. Или о подбитых мехом ботинках, что обогрели бы израненные ступни. Но проход все тянулся сквозь скалы и непроглядную тьму, а Цэрин все шел и шел, потерянный во мраке безвестного подземелья и в хаосе собственного беспамятства. Холод, терзающий нагое тело, перестал ощущаться так сильно, уступая всепоглощающей жажде.
«Пожалуйста… умоляю… помоги ему!» – отчетливо прошелестело в темноте, и Цэрин нервно дернулся.
– Мне бы кто помог, – выдохнул он и с трудом поднялся, опираясь на неровные каменные стены.
Никак не мог Цэрин привыкнуть к безликим голосам, которые слышал с тех пор, как очнулся. Возможно, это они его и разбудили в… где бы он теперь ни находился.
Сначала они шумели оглушающей лавиной, не разделяясь на отдельные фразы. Потом стали затихать, чередоваться. И вот у него уже стало получаться вычленять отдельные слова. Цэрин пытался отвечать, но его не слышали. Кричал невидимым духам, что терзали его, но тщетно. Затыкал уши и катался в пыли, думая, что сходит с ума. Ничего не помогало – голоса продолжали умолять, проклинать, благодарить, ему грозили карами и обещали богатые дары. Тогда Цэрин решил отрешиться, не обращать внимания на неведомую напасть, но и это у него не всегда получалось – время от времени едкие комментарии так и срывались с его потрескавшихся губ.
«Нужно двигаться дальше».
И снова он пустился в путь, извивающийся в недрах горы, а каждый шаг, как набатом, отстукивал в голове одно лишь слово:
«Пить… пить… пить».
Внезапное появление светлого пятна вдалеке показалось Цэрину злой насмешкой, издевательством неблагих тэнгри, хранителей местных земель, смеющихся над его беспомощностью. Но пятно не исчезало. Наоборот, ширилось, отвоевывая пространство у мрака. Теперь даже стены пещеры приобрели видимые очертания, а Цэрин поднял ногу выше, перешагивая через валун, об который наверняка бы споткнулся, не будь этого мягко струящегося сияния.
«Да сколько можно!» – рявкнул очередной дух у него за плечом. – «Мы уже света белого не видим!»
– Зато я вижу, – пробормотал Цэрин.
Проход становился все шире и светлее, пока наконец не вывел несчастного скитальца в зал удивительной красоты. Острые каменные пики тянулись от пола ввысь, стремясь соединиться с такими же каменными наростами, свисающими с потолка. Какие-то из них оставались серыми, но иные излучали мягкое перламутровое свечение. Но сколь не было бы оно прекрасным, Цэрин все же чувствовал себя ягненком, угодившим в пасть громового дракона – острозубого дзонг-кэ.
Время шло, но каменные челюсти так и оставались недвижимы. Не слышно было ни дыхания, ни рычания, ни громовых раскатов, коими в легендах славились все дзонг-кэ. На всякий случай Цэрин все же медленно склонил голову, проявляя уважение ни к кому конкретно, но ко всему вокруг. Он даже высунул язык, демонстрируя, что не таит злых умыслов, а затем повернулся правее и повторил нехитрый обряд. Застыв в поклоне, он вдруг заметил то, от чего тут же засаднило пересохшее горло. Не сдерживаясь более, Цэрин неуклюже рухнул на колени и жадно припал к ближайшему «клыку дзонг-кэ». Он торопливо прижался ртом к блестящей от влаги поверхности, пытаясь собрать мелкие, отливающие перламутром капельки воды.
«Пи-и-ить».
Жидкости не хватило и на маленький глоток, но даже одно прикосновение иссохших губ к прохладе, как ни странно, принесло облегчение.
Внезапно резкая вспышка ослепила Цэрина. Он крепко зажмурился, но блестящие пылинки перламутра все равно жгли глаза, кружась в беспорядочном танце. Прижав ладони к лицу, он застонал, и голос его эхом покатился по странной пещере. А в следующий миг все стихло и погасло.
Из глубин сознания пришли слова молитвы. И только пропев ее тихим шепотом, Цэрин осмелился отнять руки от лица и осмотреться. Вокруг по-прежнему лился ровный мягкий свет и безмолвно застыли «клыки дзонг-кэ» – все, кроме того, к которому он прикоснулся.
Заостренная каменная глыба словно истаяла в воздухе. Цэрин от удивления повел рукой перед собой, но невидимых глазу преград не ощутил.
– Что за проделки горных лха? – недоуменно прошептал он и завертел головой, осматриваясь и в то же время опасаясь увидеть зловещие силуэты.
Никого не обнаружив, Цэрин решил поскорее покинуть странное место. Он поднялся на ноги, в которых более не ощущалось слабости от голода и истощения. Разве что босые ступни по-прежнему саднило. Но стоило сделать шаг вперед, как в израненную кожу подошвы впился камешек.
– Кйакпа!
Цэрин охнул, зажимая себе рот ладонью, и снова заозирался – не прогневал ли он высшие силы ругательством, невольно вспыхнувшем в памяти и неосторожно сорвавшимся с языка?
Он тут же вновь склонился в уважительном поклоне и только тогда заметил, что наступил вовсе не на камешек. Небольшая перламутровая жемчужина лежала на месте исчезнувшего клыка дзонг-кэ и источала такое же мягкое сияние, как и каменные пики вокруг.
Замерев в нерешительности, Цэрин рассматривал странную находку. И чем дольше разглядывал ее, тем отчетливее понимал, что хочет взять ее себе. Как он ни боролся с собой, а устоять не смог. Протянул руку и крепко сжал в ладони необычное сокровище.
В этот самый момент в дальнем конце зала что-то протяжно заскрипело. Цэрин в страхе метнулся в тень, затаившись за валуном у стены, и мысленно запел молитвы. Следом за скрипом донеслись неразборчивые голоса и глухое мычание.
На противоположной стене зала росли и множились тени. Казалось, сами горные лха пожаловали за ним. Два силуэта скользили впереди, еще два чуть отстали – но лишь потому, что в их руках извивалась и дергалась пятая, совершенно бесформенная тень.
Цэрин замер истуканом, забыв и о жажде, и о холоде. Сжатая в ладони жемчужина щипала кожу.
– Сюда! – воскликнул первый из бесплотных духов, взмахивая длинной тонкой рукой-отростком.
Тени продолжали двигаться, но становились короче, а злое мычание раздавалось все ближе.
