Валентина Шабалина
Ночное трио
ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Как же ты там жил?
ФЕДОР. Не жил – выживал. Спасибо, сосед хороший попался, молитву знал. Он её только одну и знал, но нам больше и не надо было. Она нас и спасала. Когда невмоготу становилось, эту молитву читали, и вроде легче становилось.
ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Какая молитва?
ФЕДОР. «Отче наш».
ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Тот мужик верующий был?
ФЕДОР. Не-ет. Хотя, как сказать: в Бога он верил, а вот в церковь не ходил, говорил, что Бог везде, а, значит, говорить с Ним можно во всякое время и в любом месте.
ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. А он, мужик-то этот, как в психушку попал?
ФЕДОР. Преподавал где-то философию, партийным был, с лекциями разъезжал по деревням, доказывал, что Бога нет. Дорассказывался до того, что сам поверил в Бога. На этой почве крыша у него и поехала. Не вынес противоречия: заставляли говорить одно, а внутри уже другое было. Но мужик интересный был, как начнёт говорить – заслушаешься. Про Платона рассказывал, Бруно, но больше все о Боге говорил. Все доказывал врачам, что Он есть. А они что? У них работа такая – не слушать. А вот в меня что-то заронил. Н-да… Мне после него легче всегда становилось. Я и мир-то по-другому стал принимать, как будто с глаз что убрали. И на жену другими глазами посмотрел. Прощения стал у неё ночами просить.
ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. А с квартирой-то как получилось?
ФЕДОР. Я когда из больницы вернулся, квартира уже не моя была. Она за это время успела ордер на себя переделать. За деньги всё можно сделать.
ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. В суд подавал?
ФЕДОР. В суд? Подавал. У нас в судах прав тот, у кого больше денег. А с меня что взять? На работу после психушки никто не принимал, жить негде, одежды приличной не купить, даже помыться, и то – проблема. А с таким кто будет разговаривать? Все нос воротят. Летом ещё на речке помыться можно, а зимой прямо беда. В баню общественную и в ту не пустят. Моя бывшая и развод получила, пока я лечился. Для суда свидетелей нашла, что это её квартира всегда была, а я вроде как на её жилплощади проживал. Баба оказалась хваткая. А суд у нас, сам знаешь, сколько длится…
ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Ревность-то больше не мучила?
ФЕДОР. Мучила. Сначала убить хотел, а когда к Богу пришёл, то простил.
ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Совсем простил?
ФЕДОР. Совсем. Сегодня её увидел и понял, что совсем простил. Если бы она это не сделала, я бы многого в этой жизни не понял. Всегда нас в жизни что-то учит. Вот у тебя сегодня тоже что-то не так пошло как обычно, может, всё и к лучшему.
ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Не знаю, к лучшему то, что произошло, или нет, но знаю, сегодня мне так дерьмово, как никогда раньше не было.
ФЕДОР. А ты с Ним поговори, Он всегда рядом. Легче станет, сам в этом убедился.
ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Не умею говорить с тем, кого не знаю.
ФЕДОР. Как не знаешь? Ты Его даже выпить приглашал!
ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. О чем я с Ним буду говорить? Ты подумай – я, и вдруг неизвестно с кем говорю. Абсурд!
ФЕДОР. Я раньше, как ты, тоже не мог с Ним говорить, а сейчас уже не могу без Него. Ты попробуй. Со мной же говоришь, не побрезговал, что бомж, а тут с Ним… Да и темно, кто тебя увидит?
ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Я не знаю, на каком языке с Ним говорить.
Фёдор непонимающе смотрит на него.
ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Ладно, попробую.
ФЕДОР. Ты считай, что меня здесь нет. Только ты и Он.
ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ (кивает головой, сосредотачивается, поднимает голову к небу). Господи… (Не может подобрать слова. Ласково.) О чём с тобой поговорить, Господи?…(Раздраженно Фёдору.) Бред какой-то!
ФЕДОР. А ты не торопись. Молитву прочитай какую-нибудь. «Отче наш» знаешь?
ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Откуда? Мы их что, в школе учили? У меня бабушка верующая была. Я к ней в деревню каждое лето ездил, вечерами она молилась перед иконами, но меня никогда этому не учила. На кого-то она всё уповала. (Вспоминает.) Говорила: уповаю и…и…нет не могу вспомнить, что она там шептала.
ФЕДОР. А ты не думай о ней. Вообще не думай, что говорить. Ты сердце слушай, из сердца изливай. Бог поймет. Ему твои слова не нужны. Он про тебя всё знает. Это тебе надо выговориться. Да ты вслух можешь и не говорить, Он всё равно услышит.
Владимир Сергеевич подходит к авансцене. Свет гаснет.
Его освещает луч прожектора.
ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Вот стою я перед Тобой, Господи, какой есть. Жизнь прожил не так, как хотелось. А впереди ещё дорога длинная, и я на ней как странник, да только не знаю, как по этой дороге идти. Научи, Господи. Перед людьми умею говорить, а перед Тобой теряюсь. Знаешь Ты мою жизнь не хуже меня, видишь, кого в жены взял, кого друзьями называю… Знаю, сам это выбрал, хотел быть выше всех, умнее всех, вот и подбирал окружение пониже. Я – как зверь в клетке в этой жизни. Не знаю, как освободиться, но и жить так больше не хочу. Помоги, Господи, научи меня. Всю жизнь отрицал Тебя, говорил, что Тебя нет, да только себя потерял. Не отринь мою руку, Господи, прими меня…
Возвращается на скамейку. Какое-то время сидят моча.
ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Светает.
ФЕДОР. Да.
ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Какой сегодня день?
ФЕДОР. Не знаю. Для меня их нет: пятница или понедельник, какая разница? Только когда здесь в парке играет духовой оркестр, я знаю, что наступило воскресенье.
ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Скажи, что ты любишь? Хочу подарить тебе что-нибудь приятное.
ФЕДОР. Люблю? (Смеётся.) Это ты не сможешь подарить. Люблю заглядывать в окна, когда наступает ночь, и меня не видно. Это некрасиво, знаю, но окна, как звёзды, притягивают к себе. Сажусь где-нибудь под деревом и смотрю… Смотрю на чужую жизнь. Люди кушают, ругаются, нянчат детей. Они живут… Там за окном жизнь. Разная…не такая как моя, другая. Я смотрю на неё и иногда плачу… А о чём, и сам не знаю.
Молчат.
ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Хочешь. Я тебя к себе шофёром возьму? Я как раз ищу. Пойдёшь?
ФЕДОР. Нет. За предложение, спасибо. Не пойду.
