Валентина Шабалина
Ночное трио
ФЕДОР (серьезно). Ты тоже – философ.
ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ (с иронией). Ещё какой!
ФЕДОР. Я бы до такого не додумался.
ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ (поднимает стакан). Господи, за твоё творение! За меня!
ФЕДОР. За тебя!
Выпивают.
ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ (обращается к Богу). Хотя, по правде сказать, лучше бы Ты меня не творил, Господи. Легче бы было и Тебе и мне.
ФЕДОР. Кто ты такой, чтобы Богу указывать, что Ему делать, а что нет?
ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Я Ему ещё и указывать не могу? Мало того, что Он меня создал, меня не спросив, я Ему ещё и указывать не могу?
ФЕДОР. Что тебя так беспокоит?
ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Тяжело мне.
ФЕДОР. Отчего?
ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. От жизни.
ФЕДОР. От жизни не бывает тяжело. Тяжело только от собственной дурости.
ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ (с ехидством). У вас какая-то психушка интересная была с философским уклоном. Много вас таких душеведов оттуда навыпускали?
ФЕДОР (с обидой). Что ты о жизни понимаешь?
ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. А ты?
ФЕДОР. Я прожил поболе твоего, и кое-что, может, и понимаю… (неуверенно) а, может, и нет. Это одному Богу известно. Н-да…
ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Ты-то на улицу разве от хорошей жизни попал?
ФЕДОР. По дурости и попал.
ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. На всё-то у тебя есть ответ, всё-то ты понимаешь. Тогда посоветуй, друг-философ, как мне жить дальше? (Иронично.) Ты с большим опытом, «поболе» меня живешь.
ФЕДОР. Ты же жил до этого, ни у кого не спрашивал. Так и живи.
ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ (задумчиво). Живи. А жил ли я?
ФЕДОР (удивленно). Откуда мне знать?
ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Действительно, тебе-то, откуда знать. Я вот только сейчас задумываться начал: жил ли я? Вроде всё есть, а какая-то неудовлетворенность существует. Не в том смысле, что мне чего-то не хватает, а в том, что это не моё. Как будто взял чужое, а что с ним делать не знаю, так всё чужим и осталось. Ты вот только что сказал – тяжело от собственной дурости, может, ты и прав. Может и прав… Женился не на той: у её отца деньги были и связи с нужными людьми. А ту, которую любил… А-а, да что там говорить… (Машет рукой.)
ФЕДОР. Значит, ты жену не любил?
ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Любил… по-своему. Думал, привыкну, ан нет… по ночам до сих пор другая снится. Я и дома-то стараюсь поменьше бывать, работой себя загружаю… Чужие мы с ней. Да она этого и не замечает, ей только деньги нужны. Пока ребенок был маленький, уйти не мог, а сейчас, пожалуй, по привычке живу.
ФЕДОР. У тебя кто?
ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Сын. В восьмой класс перешёл. На мать похож. Иногда скажет что-нибудь, рукой поведёт, как она… Все ужимки у неё перенял. Противно становится. Вроде и люблю сына, понимаю, что он-то ни при чём, а ничего с собой поделать не могу. Отношение к ней на него переношу.
ФЕДОР. Это ты зря. Он еще дитя. Может, ещё в тебя пойдет, когда вырастет.
ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Чем старше становится, тем больше на неё походит. Яблоко от яблони недалеко падает.
ФЕДОР. А ты себя яблоней не считаешь? Ты, значит, садовник? Тогда всё в твоих руках. Если тебя дома не бывает, то на кого он будет походить?
ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Ишь, ты, как повернул, философ. Так что же мне делать?
ФЕДОР. Домой иди. Какой-никакой у тебя дом есть. Сначала допей, не пропадать же добру, а потом домой иди.
ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. До-омой…(Растягивает слова, как бы пробуя их на вкус.) До-омо-ой… А был ли у меня дом? Сегодня всё во мне так перевернулось, что я не уверен, был ли он у меня. Да и кто меня там ждёт? Жене я не нужен, ей нужны только деньги. Друзей всех растерял, остались одни нужные люди. И всё это я сотворил сам.
ФЕДОР. Значит, живи в том, что сотворил. Я вот живу…
ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. А если я больше так не хочу жить?
ФЕДОР. Значит, не живи.
ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Все у тебя, Федя, просто. Завидую тебе.
ФЕДОР. А я сложностей не ищу, они меня сами находят.
ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Ладно, Сенека, ты-то как на улице оказался?
ФЕДОР. Просто. Квартиру отобрали. А без квартиры куда? Только на улицу. Н-да…
ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Кто отобрал?
ФЕДОР. Жена.
ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Жена? Ну, ты, Федя, даёшь! С бабой не мог справиться?
ФЕДОР (тихо). Не мог. Любил я её… Это у меня вторая жена была. Первая померла давно… при родах… и ребенок умер. Больше у меня детей и не было. (Вытирает глаза рукавом.) А эта на пятнадцать лет моложе меня. Красивая… Бывало, по улице идёт – все мужики оглядываются. Любил я её без памяти. А она меня, наверное, как твоя тебя, из-за денег только и любила. Я из-за неё работу на заводе бросил, таксистом пошёл работать. Деньги всегда в кармане были. Э-эх, куда я её, свою красавицу, не возил! На юга, за границу. Одевал как королеву…
ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Ревновал, наверное?
ФЕДОР. Известное дело, ревновал. Да ещё как! Белый свет не мил был. Н-да… Она продавщицей работала в магазине. Мужики на неё как мухи на мед слетались. Да и сама она не прочь была глазки кому-нибудь построить. А тут друзья-приятели сказали, что видели её с кем-то. Я следить стал. Выследил…чуть не убил. Ревность меня душила, что петля. Работу бросил, сторожить её стал. Пить начал… Раздоры у нас в семье пошли. Да какая семья…семьи-то, почитай, уже и не было. Бить я её стал, для острастки, конечно, но, когда бил, себя уже не помнил. Всё, что человеческое во мне было, терял. Допился до того, что везде мужики стали мерещится: в шкафу, в тумбочке, даже в кастрюлях искал. Она, чтобы от меня избавиться, во время очередного припадка ревности, в психушку меня и сдала.
ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ. Долго тебя там держали?
ФЕДОР. Долго. Там у неё какой-то врач знакомый оказался. Она, видать, деньги давала, чтобы подольше не выпускали. Я сначала рвался к ней, как подумаю, что она там уже с кем-то гуляет, так плохо становилось. Хотелось в окно выпрыгнуть, сбегать посмотреть, правда ли это. А куда оттуда сбежишь? Чуть что, сразу укол втыкают. Н-да… Она ни разу не пришла… Там, в больнице, ты никому не нужен: ни врачам, ни родным. Там к тебе только чувства тоски и загнанности приходят.
