bannerbannerbanner
Беспутная жизнь Гавриила Карпова

Валентина Горлова
Беспутная жизнь Гавриила Карпова

Полная версия

Глава 2

Наличие приземленной женщины в доме просто необходимо для поддержания порядка, я твердо в этом уверен. Когда Паша съехался с причесанной, выхолощенной Марией, его дом тоже стал причесанным. Тут тебе и растения откуда ни возьмись, не пожухлые кактусы с именами «Денис» или «Олег», а самые настоящие безымянные фиалки с нежными лиловыми лепестками, освежитель воздуха в сортире, туалетная бумага «Zeva» с запахом персика для особо нежных промежностей, чистые полотенца и заправленная кровать. Никаких черновиков и пустых грязных чашек с остатками кофе на полу. В общем, полное очеловечивание, приятное глазу и заднице: наконец– то Паша обзавелся нормальным диваном и стульями.

– Дружище, тысячу лет тебя не видел! – Пашка бросился обниматься прямо в дверях. За его спиной, на фоне хаоса вечеринки, тихо лилась советская музыка (его личный пунктик), гремел неприятный и высокомерный бас Семенова, читающего что– то из своего последнего, девичий визг и жидкие аплодисменты. На кухне кто– то подбирал ноты на гитаре, не в силах сыграть песню, вертевшуюся на кончиках пальцев, но спьяну почти забытую. В общем, каждый занимался своим. Все эти студенческие вечеринки – абсолютный ад ближе к утру: кто– то заперся в туалете и издает оттуда страшные звериные звуки, кто– то целуется, выйдя в подъезд, а кто– то закрылся в ванной и сидит на холодном полу, пытаясь прийти в себя после некачественного алкоголя. Ну и, конечно, всегда есть пара– тройка голодных и трезвеющих, рыскающих по холодильнику, как окоченевшие и худые волки по лесу зимой. Какая роль сегодня была уготована мне, я не знал и думать об этом не хотелось, потому что, как правило, я был тем человеком, который запирается ближе к четырем часам ночи в туалете и страдает. Это самая унизительная роль мужчины со слабой печенью, болезного в глазах остальных.

Из распахнутой двери внезапно потянуло гнилостным запахом плохой поэзии. В квартире кто– то громко воскликнул: «А вы пробовали рассматривать это стихотворение в семиотическом аспекте?». Я тяжело вздохнул от мысли о том, что вечер предстоит очень унылый. Паша, при всей его начитанности и хорошем образовании, имел склонность покровительствовать молодым и бесталанным поэтам, которые еле школу закончили, а все туда же, «выразить себя и свою боль». Он называл их «литературной сенсацией», а я – «бумагомарателями». Они были пунктуационными девственниками, в смысле, писали без знаков препинания. Они говорили: «Мой стих просто свободен», но, на самом деле, дай им горсть запятых, они раскидают их, как пшено, по полю бессвязных образов. Паша верил в них и ждал, когда какая-нибудь страдающая девочка напишет нечто из ряда вон выходящее, и тогда он скажет: «Я в тебя верил. Я первым открыл нового российского гения». Его тяга к бездарному заставляла меня усомниться в моих способностях, ведь он был очень привязан ко мне.

– Он с Маринкой расстался, так что сегодня надо его встряхнуть, – ляпнул Ваня.

– Ну и хрен с ней, – икнул Пашка и уставился в пространство мутными серыми глазами, блаженно улыбаясь, – пошли быстрее, а то самое интересное пропустишь.

– Мы все тебя заждались, – Паша тыкал пальцем в разные стороны, якобы показывая мне моих поклонников.

Этими «всеми» подразумевались завсегдатаи литературных вечеров, читающие исключительно друг для друга, неинтересные никому, кроме себя самих и узкого круга терпеливых друзей. Ну, я– то не такой. Меня любят и незнакомые люди. А вот Семенов держит при себе толпу верных фанаток, с которыми периодически спит, им и впаривает свои великие творения, мол, посвятил. Обидно так с женщинами обращаться. Даже мой дед не одобрил бы такого низкого полового поведения ради славы. Основной принцип Семенова – отсутствие принципов.

– О, а вот и Гавриил Эдуардович пожаловал, – Семенов раскинул руки и снисходительно улыбнулся мне.

– Так, прочитай что-нибудь злобное про женщин, а то он с девушкой расстался, – зачем– то унизил меня Пашка и с тяжелым вздохом свалился на диван.

– Сочувствую, – Семенов, кажется, засиял от радости, что его главный конкурент потерпел личное поражение. Его кипучая натура заполняла комнату горячей, бесполезной энергией. Он поднял светлые глаза к потолку, погладил рукой отвратительную темную бороду и стал медленно и самозабвенно нести бред, заключенный в немыслимо избитые рифмы. Какая– то синеволосая девочка, сидящая на полу с бокалом чего– то мутного, внезапно расплакалась и стала размазывать слезы по щекам вместе с косметикой. Эвона как искусство влияет на вчерашних школьниц!

– Что выпить– то есть? – мне захотелось поскорее забыться и в финале вечера наблевать на Семенова, если будет такая возможность. У меня было тысяча поводов его ненавидеть. И один из них – я проиграл ему в прошлую субботу литературный слэм. Ну, как проиграл? Я даже, честно сказать, в четверть– финал не вышел (плебс не понимает гениальные стихи), но все равно было обидно, что Семенов, самодовольно ухмылялся, считал призовые денежки, стоя на баре.

– Коньячок, – заговорщически помотал наполовину пустой бутылкой мой старый знакомый Артем, – пять звездочек, а? Гавриил Эдуардович, выпить с нами сий божественный напиток изволите– с? – он, как и Семенов, обращался ко мне с издевкой, по имени– отчеству, да еще и на Вы. Можно я буду писать фамилию Семенова с маленькой буквы? Мне этот человек неприятен. Считаю, что он не достоин ни крупных литературных форм, ни заглавных букв. Да и в малую прозу я бы этого самодура не пустил.

– Давай, – буркнул я, брезгливо принимая стопку из рук ненавистного благодетеля.

В квартире ютилось человек тридцать, среди них была примерно половина моих товарищей по литературному несчастью, а другие пятнадцать – примелькавшиеся лица, в числе которых была синеволосая барышня. Я не знал имена этих людей, но мы пересекались на больших вечеринках, культурных мероприятиях и в компании общих друзей. Пара человек окликнули меня и одарили сердечным рукопожатием. Видимо, мы все– таки где– то познакомились на пьяную голову, а потом я это благополучно запамятовал. Может быть, они поэты, а может быть, слушатели. В любом случае, их творчество с большой вероятностью бездарно, раз я его не запомнил.

На полу, подальше от всех, устроился мой старый знакомый Костя Вересков, который писал безликую музыку, на подобие той, что играет в супермаркетах и кафе быстрого питания. Он, конечно, собой был очень горд, обосабливался от людей, приходя на вечеринки, и чем больше была вечеринка, тем сильнее он хотел на нее попасть и показать всем своим видом, что он ни в ком не нуждается.

На диване корчился Толик Максимов, отвратительный персонаж. Я бы охарактеризовал его как дрожащую тварь, не имеющую абсолютно никакого права. Он, наоборот, пытался всеми силами привлечь к себе внимание. Обычно Толик развлекал себя тем, что напивался вдрызг и звонил знакомым женщинам, пугая их всхлипываниями и воем: «Я напился и покончу жизнь самоубийством, если ты не приедешь». Он еженедельно «резал вены», «выпрыгивал из окна» и «вешался». Женщины терялись от такого напора эмоций и давали ему из жалости, а те, кто не приезжал на его зов, получали нервный срыв: если Толик не смог уломать товарку на снисходительный секс и проезд по ночной Москве в такси за свой счет, то он выключал телефон и на несколько дней пропадал из соцсетей. Несчастные девушки начинали винить себя в его смерти, а он на следующее утро забывал, что хотел «попрощаться с этим несправедливым миром». Одно было хорошо – впечатлительные особы, которые опробовали нестандартное совокупление с рыдающим мужчиной, распираемого от жалости к себе даже во время оргазма, уже не попадались второй раз на эту удочку. Я Толика ненавидел, он мне еще и денег задолжал. Но было и за что его уважать: он – бывший поэт. Стихи у него шли плохо и вяло, он взял себя в руки и перестал писать, признал отсутствие гения. Считаю это мужским поступком, и пусть деньги оставит себе. Это, так сказать, я ему заплатил, чтобы он больше не писал всякую тошнотворную погань с избитой рифмой.

Семенов снова загоготал какой– то стих, и меня передернуло. Этот человек был откровенным козлом: приевшимся девицам он прямолинейно говорил гадости, показывая, насколько он их не уважает. «Ты мне надоела. Проваливай!», «У меня, кроме тебя, еще три девки», «Я спал с твоей подругой». Я осуждаю его, имея ввиду вовсе не то, что надо в таких случаях лгать, а милосердное замалчивание той информации, которая девиц не касается. Не надо быть интеллектуально одаренным, чтобы понимать, какую сильную пощечину получит влюбленная восемнадцатилетняя дурочка, которой он расскажет свои постельные байки о других женщинах. Он не скрывал свою любовь к садизму, а даже афишировал то, что он регулярно издевается над людьми. Глаза семенова сверкали, когда он доводил очередную любовницу до слез. Эти слезы были для него важнее пива. Но при всей его демонической извращенности, девки за ним бегали, как полоумные. В этих, несоразмерных пафосу его стихов, отношениях все были опущены на такое дно, где выживают только пучеглазые плоские рыбы. Но парадокс состоял в том, что встречи с семеновым были мне нужны, как воздух. Такие люди необходимы для мирового равновесия. Рядом с ним я понимал, что ад существует, и он непременно туда попадет после смерти, а я, святой по сравнению с ним, полечу на золотых крыльях прямиком в Эдем. Семенов мерзко щурил свои невыразительные угольные глазки, корчил неказистую желтую морду и с упоением рассказывал о разных мерзостях. Я не мог не слушать этот поток гадости, испытывая брезгливость и интерес одновременно. Ужасное не меньше прекрасного притягивает к себе, и пялишься на эту блинообразную морду часами, перевариваешь объедки его человеческой речи.

Я рассматривал семенова со всех сторон, вертел его в руках, как занятную безделушку (она отливала беспросветной пошлостью и избыточностью вымученных эпитетов), я ждал, когда же он дойдет до крайней точки, упадет так низко, что подняться уже будет невозможно. Есть ли что– то лучше, чем засвидетельствовать распад своего врага, увидеть, как жизнь хлопнула по нему тапкой, и из его тараканьего плоского тельца сочится желтая жижа? Это я, конечно, образно говорю, нет во мне истинной кровожадности. Как я упомянул ранее, мне в Раю готовят облака помягче. Такое общество «проклятых» и недопроклятых поэтов подчеркивало мой приличный моральный облик.

 

Вечеринка шла своим ходом к коту под тощий, облезлый хвост. Все было так весело, что аж противно стало от их смеха и аборигенских плясок. Та девочка, которая плакала над стихами семенова, все пыталась вкрасться в мое душевное одиночество, постоянно о чем– то спрашивала, просила почитать стихи, звала курить на балкон и иногда трогала за руку. Но вы же понимаете, что после проявлений любви к этому бездарному человеку, она для меня умерла полностью и бесповоротно. Я таких вещей не прощаю. У меня гордость есть. Я – человек со стержнем.

Потом пошли песни под гитару, моя самая нелюбимая часть. Они всегда однообразные и не менялись класса с одиннадцатого. Что вообще может объединить людей примерно одного поколения со всех уголков России? Набор песен под гитару. Напоет какой-нибудь Сережка из Ростова Цоя, а Вадик из Владивостока тут же подхватит.

Коньяк ударил в голову. Я осоловело смотрел на беснующихся пьяных знакомых, превращающихся в полуразмытые силуэты в неверном свете старой люстры с двумя перегоревшими лампочками. Потом были карты, потом эта мальвина, потеряв всякую надежду зацепить меня, пошла в подъезд целоваться с семеновым. Пахло сигаретами, курили уже в комнате и бросали пепел на пол.

– Машка тебя прибьет к чертям собачьим, –ржал Ваня, лежа на полу и разбрасывая вокруг себя пепел.

– Я ее сам прибью, – проявил мужскую позицию Паша, стыдливо опуская глаза. Не удивлюсь, если она его дрессировала по выходным, как циркового зверя.

– Свадьба когда? – не унимался мой тупой и любопытный друг.

От слова «свадьба» Пашка с отвращением содрогнулся. Еще бы! Для какого самодостаточного мужчины, привыкшего к свободе, это будет приятным напоминанием? Вся эта кутерьма с пупсами на капоте машины, белые тряпичные цветочки в праздничном кандибобере невесты, битва осатаневших от зависти незамужних тридцатилетних девок за пожухлый букет? Нет уж, увольте.

– А шут ее знает. Я думаю, можно в следующем году. Еще накопить надо. Ее родственники все из Рязани приедут, им надо место найти. Она хочет гулять два дня. Родители тут заночуют, а ее сестра и двоюродные братья… Ох, черт, даже думать об этом не хочу, – Паша напился. Ему было жарко. Он кокетливо расстегнул рубашку на груди, обнажив кудрявые волосы. Иногда я ласково звал его обезьяной за наличие такой несуразной растительности. И это при том, что у него уже начинала светиться лысина на макушке. Его весь вечер донимала какая– то девица, имени не помню, с короткой стрижкой и крашенными яркими волосами. Но все было безуспешно. Этот банкет был организован Пашей с целью надраться и валяться на полу с ощущением внутренней свободы и независимости. Его не интересовали женщины, он отвергал мирской комфорт как мог, отвергал бессмысленную похоть, в отличие от сладострастного грешника семенова. И вот за это я Пашку уважал. Настоящий аскет, бродяга дхармы.

Надо вовремя уходить с грандиозных пьянок. Еще утром я обещал себе не пить, днем сделал поблажку – выпить бутылочку пива, так и быть, в шесть вечера я уже был решительно настроен на полтора литра, ну а сейчас готов был и одеколон глушить. Даже как– то обидно, что так происходит всегда, что я не могу следовать своим святым принципам и честолюбия мне не хватает. Вечеринка зашла в тупик, люди превратились в воющих троллей. Я набрал номер такси:

– Здравствуйте, девушка, мне машину в сто пятую квартиру, третий этаж.

– Молодой человек, назовите адрес дома, откуда Вас забирать, – нервничала диспетчер и умоляла меня уже раз десятый. Я настойчиво вызывал такси в квартиру.

– Да идите вы все к черту, – гаркнул я в трубку и отключил звонок. Я был ужасно недоволен, что мне не могли подать такси к лифту.

Как назло, где– то на балконе была случайным образом обнаружена еще одна коньячная заначка, которая сразу пошла в дело. Это не сулило ничего хорошего. Я даже не помню, как провалился в беспокойный сон с цветными пятнами, отдаленными голосами, одинокой гитарой и слезами синеволосой девочки, иногда вздыхающей где-то в спальне под громкий и раскатистый смех семенова, звонко шлепающего её рукой по ляжкам.

Жалкая, бессмысленная жизнь! И ее, и моя, и всех к этому вечеру причастных.

Глава 3

Что– то в моем сне довольно неприятно затренькало. Я стал ворочаться, отгонять неприятные звуки, но они лишь усиливались, раздражая меня все больше и больше. Наконец внутренний голос в голове стал возвещать мне о том, что пора просыпаться и что-то явно происходит.

Я еле отворил залипшие похмельные очи. Тело все болело просто адски: а как вы хотели, спать на полу? Это гудел мой ненавистный телефон, возвещая о явной беде. На экране высветилось родное и в то же время устрашающее слово из четырех букв «Папа». Кажется, все очень худо.

– Да, слушаю, – я пытался, как мог, придать своему голосу непринужденность и бодрость, но люди всегда угадывали, когда я был спросонья. Талант скрывать позорный полуденный сон природа мне не дала.

– Где тебя черти носят, Ганя? А? Ты что, спишь что ли, щенок? – отец торопливо кричал в трубку.

– Ой, пап, да я плохо себя чувствую, кажется, температура, – ну, уши– то мои и вправду горели. Я стал мучительно вспоминать, что же сегодня за день такой, что я такого важного пропустил и почему меня носят черти, а не ангелы. Точно! Сегодня суббота, и мы с отцом условились, что я буду в офисе к десяти и помогу ему с квартальными финансовыми отчетами.

– Ганя, я знаю, что ты накануне наверняка напился, как свинья. Ты меня не удивишь своими фокусами. Но хоть бы раз, слышишь, хоть один разочек ты мог хотя бы попытаться быть хорошим сыном и не бухать перед важным рабочим днем. Господи, кого я воспитал, – тоскливо стал бормотать отец.

– Папа, ну прости, прошу, – я еле ворочал языком. Возможно, отец услышал только инопланетный говор в море помех телефонной связи и сумбурной ругани на заднем плане: это мои товарищи не хотели просыпаться, валяясь кто где, как трупы или раненые на поле брани.

– Еще раз повторится, и ты идешь работать в ресторан быстрого питания мыть туалеты, понял? – отец повесил трубку, ему не интересен был мой ответ.

Я громко выругался от досады и попытался встать. Чувствую себя в такие моменты старше своего деда: все болит, немеет, сил абсолютно нет, как и воли к жизни. Иногда еще и тошнит. На кухне кто– то весело гремел ложкой, бодро помешивая кофе в чашке. Потом раздалось мурлыканье; семенов напевал попсовый мотив, радовался солнечной субботе и отсутствию похмелья. Этому козлу всегда хорошо, ничто его не задевает за живое, никакая паленая водка его не берет.

Спешно покидая квартиру, я столкнулся в коридоре с мальвиной. Она была опухшая и растрепанная, но до неприличия нежная и довольная. Выспалась, гадина. Девушка, шлепая босыми ногами, брела на кухню, влекомая влюбленным в плохую поэзию сердцем и запахом растворимого кофе. Раздающийся за моей спиной рев одичавших от похмелья зверей, свалка грязной обуви в коридоре и пустые бутылки под ногами, неприятно звенящие от столкновения с ботинком, уродливые червяки окурков на лестничной клетке наталкивали меня на мысль о том, что я бездарно просрал не только вечер пятницы, но и всю свою жизнь. Да, именно просрал, другое слово тут не подходит. Почти каждую неделю я совершал маленькое, безобразное грехопадение, итогом которого были головокружение и горькая ярко– желтая блевотина.

Уже дома, изучая свое трупное лицо в зеркале, я обнаружил, что четвертая часть переднего зуба куда-то делась: на ее месте был некрасивый темный зазор с неровным сколом. Посредственная пьянка выльется мне крупной суммой денег, которые я с тяжелым вздохом оставлю в стоматологический клинике.

Сегодня вечером меня ждала встреча с дедом. Я захаживал к нему примерно раз в неделю, то бишь не слишком часто, но и не слишком редко. Баловать его сильно не стоило, пусть скучает по мне, но и надо было так, чтоб он обо мне со своей старческой деменцией не забыл окончательно.

Весь день я откисал, как мог: то в ванне полежу, то на диване, то сиротливо сяду на балконе и грустно гляжу на облака. В общем– то, так у меня было почти каждый день. Пытался писать; традиционно скрючился в три погибели, давил из себя мысль, протыкая бумагу кончиком шариковой ручки, лелеял в себе горе и страдания. Вот бы вышло что-нибудь злобное про Марину или паршивца семенова! Мне нравилось писать с переподвыпертом, и этот переподвыперт никак не клеился. Ни пародия, ни трагедия никак не получались. Уже в конце своих традиционных расслабляющих процедур я решил почитать «На маяк» Вирджинии Вульф, чтобы окончательно себя уничтожить: я открывал и закрывал эту книгу такое бессчетное количество раз, что она выглядела как половая тряпка, вся лохматая, затертая, с загнутыми кучерявыми краями. Я был полгода уже на десятой странице. Пожалуй, Вульф мог переплюнуть в этом негласном состязании за приз в номинации «Уныние столетия» только Джойс с «Улиссом». Там меня хватило на полторы страницы. Книга пылилась полгода на столе, нервируя меня, а потом, к моему большому облегчению, пропала однажды воскресным утром. Видимо, накануне вечером напившись, я церемониально сжег ее с друзьями во дворе, а может быть, отправил пожить на скамейку, и какой-нибудь местный книголюб приютил ее у себя, как выброшенного котенка. Мне хотелось бы в это верить. Теперь вы понимаете, что я за человек?

Обезумев от безделья, я решил заняться полезным, и это было, конечно, не убрать квартиру и не приготовить еду. Я почувствовал себя важным, когда стал перебирать корреспонденцию: в ворохе вчерашней почты были рекламные проспекты, бесплатная газета, счета за квартиру и письмо. При виде его я вздрогнул: знакомый уродливый почерк, дрожащий, щетинистый, похожий на детский, нарисованное красной гелевой ручкой сердце на конверте и адресат «Гаврюшенька-хрюшенька». К горлу подступила тошнота, в глазах помутнело, я выронил письмо и горестно опустился на пол. Не вините меня в том, что я отвергаю влюбленных женщин без суда и следствия. Сейчас расскажу по порядку. Суд над ней как раз состоялся.

«Зечка»

«Несколько лет назад один мой знакомый предложил мне опубликоваться у него в журнале. Журнал был не простой, а православный. «И если уж мои мудреные стихи любят циничные атеисты, то абстрактно мыслящим верующим они точно понравятся», подумал я и без колебаний отослал подборку с фотографией и кратким очерком своей жизни Афанасию Дятлову, бородатому мужчине под два метра ростом и вместе с тем безнадежно слезливому при виде любой несправедливости. «Дары Господа» через неделю напечатали меня на первых почетных страницах. В редакцию стали поступать письма от духовно богатых женщин, преимущественно уверовавших в тюрьме. Тогда я не знал, что в тюрьмах процесс «исправления» выглядит именно так: заключенные получают веселую подборку не только нудной классики, но и прогрессивных нытиков вроде меня. Я не знал, что они могут почерпнуть из моих стихов про московскую слякоть и доступных женщин.

В одном из писем пришел не только плохо написанный текст с просьбой связаться с заключенной, но и ее фотография. Афанасий крайне советовал мне вступить с ней в переписку: это была постоянная читательница, проявлявшая глубокий интерес к мужской поэзии. На фотографии сияло премиленькое личико юной Анечки: улыбчивая молодая девушка лет двадцати, с мраморной кожей и румяными щеками, с зеленовато-голубыми глазами, непропорционально большими, пушистыми норковыми ресницами и длинной лебединой шеей. Ее темно– каштановые волосы были заплетены в две косы, отчего она напоминала школьницу. Я неделю разглядывал фотографию, и мне казалось, что от нее веет легким морским бризом и где– то далеко будто кричат чайки и волны приятно шумят, как пакеты из супермаркета, когда их мнешь.

– А за что она в тюрьме? – терзал я Афанасия.

– А вот напиши ей и проси, – он пытался отделаться от меня любыми силами и не ответил ничего конкретного ни на один вопрос.

Любопытство пересилило стыд, и я решился ей написать. Вместе с письмом я отослал свой первый сборник с автографом и коробку шоколадных конфет. Она ответила без промедления, изливала поток благодарностей и без всякого смущения поведала мне о том, за что сидит. Год назад она обчистила салон меховых изделий. Анечка всегда мечтала о норковой шубе, но ни первый, ни второй муж ее так и не купили (тут я насторожился, что двадцатилетняя девочка успела два раза побывать замужем, но успокоил себя тем, что эти два брака были, наверное, несерьезными и длинною в полгода). Анечка уверяла меня, что она развелась и у нее сейчас никого нет. В общем, салон потерпел убытки в девятьсот тысяч: две самые лучшие шубы Аня отложила себе, еще пять похуже продала. Ее вскоре поймали и упекли на несколько лет в женскую колонию как рецидивистку. В прошлом она крала дамские сумки с рынка, тырила золотые кольца в ювелирных салонах, ходила делать маникюр и не платила за него, после процедуры якобы уходя в туалет и сбегая. Она провела всех маникюрщиц в своем подмосковном городке, и тогда за красивыми ногтями пришлось наведываться в Москву, действуя по проверенной схеме.

 

Мне ее истории показались занятными и даже в какой– то степени романтичными. Ничего такого никогда не происходило ни в моей жизни, ни в жизни знакомых, даже самых отчаянных. Мы не жили на острие, мы никогда не рисковали и брали только проверенное разливное пиво не дешевле двухсот рублей за литр. Что уж там говорить о мелких преступлениях? В детстве я рвал цветы для мамы с общих клумб во дворе, злые бабки истошно орали на меня, высунувшись из окон, лили мне на макушку холодную воду: «Какой паразит растет. А ну уйди от моих бархатцев!». Это был мой адреналиновый потолок.

Она называла меня «козленочком», а я ее «шалуньей». Вместо постскриптума я заканчивал свои письма: «Фарту масти, ментам по пасти. АУЕ!». Я не очень понимал, что значит эта аббревиатура, и не был увлечен тюремной тематикой, но мне казалось, что Анечке это приятно. Мы переписывались несколько месяцев, и тут она объявила, что скоро «откинется с тюрячки» и пора бы нам познакомиться. Я не был уверен насчет встречи с преступницей, но, с другой стороны, в этом было что– то будоражащее и необычное. Женщина, претерпевающая лишения и насмешки сокамерниц, вынужденная есть тюремное хрючево и неустанно заниматься физическим трудом, нуждается в спасителе. Я шел в комнату свиданий и чувствовал себя героем. Чресла мои дрожали от предвкушения встречи с прекрасной женщиной. Я был молод, глуп и самонадеян, пресыщен короткими романами с московскими вертихвостками, которым шуба и счастье даны по праву рождения.

Когда я вошел в неприятную серую комнату с заляпанным столом и двумя темно– коричневыми стульями в ее центре, я увидел счастливое поросячье лицо женщины за сорок, а может быть, и за пятьдесят, с мягкими уютными брылями, похожими на ушки кролика. Она протянула ко мне руки и вскрикнула визгливым голосом, режущим барабанные перепонки:

– Гаврюшка, котик мой! Иди сюда к мамочке! – она грубо схватила меня за голову, буквально сплющив ее, и прижала к своей необъятной груди. Мозги мои чуть не брызнули через уши от ее зверского напора. Она будто хотела всосать меня своим телом, вдавить в свою рыхлую кожу. Сколько еще поэтических жертв на ее счету?

Потом она вышла по УДО, мне пришлось сменить номер телефона и забаррикадироваться в квартире. Она пыталась отомкнуть ее однажды ночью каким– то куском проволоки, с громким матом ковыряясь в замочной скважине. Соседи вызвали полицию, и больше я ее, слава Богу, не видел. Спустя месяца три она снова села за налет на бутик нижнего белья. Я был несказанно рад. Она все еще слала мне письма, но я их рвал и выкидывал. Вот уж если не везет с женщинами, так не везет. Многие ли таким могут похвастаться? И все же я верил, что стихи рано или поздно облагородят ее, поэтому я продолжал слать Афанасию Дятлову изысканные подборки во имя спасения душ, заблудившихся во грехе и норковых шубах. И в свое высшее предназначение я, конечно, тоже верил. Это не стихи существуют для меня, а я –для стихов».

– Привет, дедушка, – радостно закричал я из коридора. Дед и не думал мне отвечать.

Когда я вошел в его спальню, он сидел на кровати, надувшись, в аляповатом байковом халате, который он обожал и говорил, что эта расцветка «модерн чистой воды».

– Я не буду есть галушки, они похожи на чьи– то мертвые уши, – Парфений насупился и выставил вперед массивную челюсть, опустив уголки рта книзу.

– Парфуша, ну ты чего, хватит капризничать, – вокруг деда пританцовывала моя тетка Олеся, его младшая сестра, с тарелкой супа, пытаясь засунуть ему в рот ложку, полную бледных, маленьких галушек и мутной желтоватой жидкости. – Смотри, а вот и Гаврюшенька пришел, – она улыбнулась мне открытой эмалевой улыбкой. Казалось, что тете приделали коронок значительно больше, чему у нее было зубов – этак штук сорок.

Ненавижу, кода меня называют Гаврюшей. Этим грешат мать и тетка. Чувствую себя молокососом в такие моменты. Это такой же перебор, как и «Гавриил Эдуардович», дающий моему внутреннему поэту сразу плюс тридцать лет.

– Привет, тетя Олеся. Опять он есть не хочет? – дед намеренно не замечал меня, будто был маленьким обиженным мальчиком. – Дед, как дела?

– А то ты сам не знаешь. Кретин, что ли? Какие у старика могут быть дела? Лежу, читаю газеты да новости смотрю. Тут скорее от скуки сдохнешь, чем от сердечной недостаточности, – разворчался дед и стал нервно теребить пояс халата.

– И вот с утра такие настроения, я прям не знаю, что делать, – тетка поставила тарелку супа на прикроватный столик и положила руку на лоб, словно у нее случился внезапный приступ головной боли. Впрочем, проведите полдня с моим дедулей, и мигрень не покинет вас еще неделю.

– Давайте чай попьем, а? – тетка не могла угомониться и вертелась по комнате, как волчок. Она всю жизнь была очень шустрая и деятельная, симпатичная, с легким характером. За плечами пять удачных браков и статус обеспеченной вдовы.

– Мне только с липой и полторы, не две, а ровно полторы, ложки сахара, – дед пошел на уступки. Он очень любил чай. Водочку уже было нельзя, поэтому он перебирал всевозможные чаи, каждый день требуя что-нибудь новенькое и доводя домашних до исступления критикой: слишком горячий чай, а этот – слишком холодный, заварка чересчур крепкая, а тут могли б и побольше заварить, а не ослиную мочу давать.

– Сейчас, сейчас, – засуетилась тетя Олеся и понеслась резво, словно лань, на кухню.

– Я расстался с Мариной, – решил поделиться своей душевной болью я.

Дед помолчал с минуту, будто вслушиваясь в шум и бряцанье блюдец на кухне, а потом важно изрек:

– У тебя еще куча Марин будет, если ты перестанешь валять дурака и начнешь писать нормальные стихи.

Мне стало как– то обидно за свое творчество:

– В смысле, нормальные? А я что пишу? Ты сам меня в союз писателей уговаривал вступить.

– Уговаривал, чтоб тебя, дурня, научили там писать. Степаныч бы сделал из тебя человека со своим голосом, а не подражателя этого, как там его вы зовете, Буковски.

Степаныч был одним из его многих влиятельных друзей, связанных с искусством. Дед собирал вокруг себя интеллигенцию старой закалки и ужасно этим гордился. Я вздохнул. Дед морально устарел. Писать про «несутся в небе облака и сонно булькает река, горит в груди алеющая роза, ночь будет ледяной и звездной» уже настоящий моветон. Жизнь ищет новые формы выражения. Но что тут объяснять! Парфений Шапковский – признанный классик скульптуры, моральный тиран и высокомерный, упертый человек, не принимающий во внимание чужое мнение. Их третий друг, Иннокентий Рыжиков, редактор одного толстого литературного журнала, однажды и вовсе отверг мою подборку. Дед воодушевленно подсунул ему мои юные, амбициозные стихи, мол, гляди, какой у меня внучок талантливый. Иннокентий, будучи человеком принципиальным и безвкусным, сказал ему, что печатать это не будет и мне лучше вообще перестать писать стихи и заняться в жизни чем– то более подходящим и практичным. Дед был уязвлен и устроил скандал, защищая мою честь: «Ты ничего не понимаешь в искусстве, чванливый идиот!». И дедушка навсегда прервал с ним отношения. На общих собраниях друзей он гордо игнорировал его из года в год. Они синхронно отворачивались, видя друг друга, гордо вскидывали головы и сжимали губы. Все их знакомцы наблюдали за этим молчаливым противостоянием с любопытством и иронией. В общем, я так и не смог найти дорогу в мир серьезных литературных мужей, то ли от недостатка таланта, то ли от его избытка (склонялся я, разумеется, к последней версии).

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16 
Рейтинг@Mail.ru